Текст книги "Легкая корона"

Юный химик

Когда Глеб вернулся из армии, то начал думать, как заработать денег, чтобы содержать семью. Какое-то время он работал по ночам обходчиком путей в метро. Продержался там недолго, но увиденного хватило бы на несколько фильмов ужасов – полчища крыс, которых он должен был отгонять палкой, и прочее в том же духе. Жуть. Был еще вахтером в Университете на Моховой, его туда папа пристроил, по блату, так сказать. Эта работа была творческая. Именно там Глеб писал инсценировку «Елизаветы Бам» Хармса. Написать-то написал, но ни один театр ее не принял. Работа над пьесой протекала так интенсивно, что с должности Глеба погнали, несмотря на папу-профессора. Нужно было придумывать что-то еще: Марина переживала – мамаша грозилась лишить ее финансовой поддержки.

И тут Глеб достал из рукава козырного туза. Уже довольно долгое время, то есть все два года армии и после того, как демобилизовался, он постоянно намекал Марине, что скоро заработает кучу денег и они будут просто купаться в роскоши. Но дальше намеков дело не шло, а тем временем его выгоняли со всех подряд низкооплачиваемых черных работ. Когда Глеб в очередной раз начал многозначительно намекать на предстоящее благополучие, мы с Мариной молча переглянулись и перевели разговор на другую тему. Увидев, что ему не верят и – того хуже – не принимают всерьез, Глеб раскололся.

Оказывается, еще перед армией Глеб со своим другом Витей прочитали в журнале «Юный химик», как изготавливается слезоточивый газ. И Глеба осенила гениальная идея: на этом можно заработать кучу денег! Ведь легально достать баллончик со слезоточивым газом было невозможно, а потребность в них постоянно росла. Дело, собственно, оставалось за малым – изготовить газ, каким-то образом залить его во что-то, что может быть баллончиком, и начать продавать. Пока Глеб служил, Витя поступил на химфак, так что научная база у них была. Не знаю, что подумала Марина, но я про себя решила, что это очередной безумный прожект, постепенно Глебу надоест об этом говорить и он переключится на что-то другое. Но вдруг старый номер журнала извлекли на свет божий, проверили рецепт, или как там это называется, и вплотную приступили к изготовлению. Проблему с тем, куда поместить газ, разрешили очень изящно, еще одно гениальное Глебово озарение. Идея была в том, что они возьмут обыкновенные зажигалки, которые можно было купить в любом ларьке, выльют их содержимое и заполнят газом. Таким образом решалась и еще одна проблема: если хозяина баллончика остановит мент, то ничего предосудительного не найдет. Подумаешь, простая зажигалка.

В день «Д» Марина с Игорьком перебазировалась ко мне, так как подпольная лаборатория располагалась у них на кухне и вся квартира была наполнена слезоточивым газом. Мамаше наплели, что будут травить тараканов, и велели после работы идти ночевать к подруге. Кроме того, ко мне привели беременную Божену, потому что процесс заправки газом зажигалок должен был происходить на балконе и Божена, живущая этажом выше, могла пострадать. Не знаю, что там Глеб ей наврал, но в результате всей его конспирации она была железно уверена, что они с Витей изготовляют наркотики. По этому поводу она была в непонятном возбуждении.

– Это точно ледяная, говорю вам! – все время повторяла она.

Мы с Мариной понятия не имели, что такое эта ледяная, но вопросов не задавали.

Наконец первая партия зажигалок-баллончиков была готова. Теперь надо было их продавать, а с тем невероятным количеством знакомых, которое у меня было, казалось само собой разумеющимся, что я могу в этом помочь.

Сначала я продавала единичные зажигалки для личного пользования. Но потом кто-то из знакомых, приобретя баллончик для себя, потом для друга, потом для своей девушки, вышел на человека, которого наш товар заинтересовал всерьез. Речь пошла о больших деньгах. Глеб изготовлял оптовую партию несколько дней и по этому случаю даже прикупил какие-то особо крутые зажигалки, а не самые дешевые, как всегда. Я пришла к ним домой, взяла две большущие сумки, набитые самодельными баллончиками, и пошла на «стрелку». «Стрелку» забили в метро. Меня всю колотило от страха, когда я проходила с этими сумками мимо милиционеров у входа, продолжало колотить, когда мы с покупателем обменивались сумками, я ему – зажигалки, он мне – деньги. Все произошло быстро, по-деловому – передали, разошлись. Когда я расстегнула молнию большой спортивной сумки и увидела пачки денег, перехваченные резинками, как в сберкассе, мне на мгновение стало нехорошо. Такое количество денег я видела только в кино. Я по-настоящему испугалась, подумала, что, наверное, взяла на себя слишком много и что если меня сейчас остановят на выходе менты и попросят открыть сумку, то я сяду лет на десять, а может быть, меня приговорят к высшей мере. Не помню, как вышла из метро, как добралась до дома Глеба. Почему-то мне кажется, что я бежала всю дорогу бегом. Ворвалась в квартиру с выпученными глазами, шмякнула сумкой о стол: «Вот!»

Они тоже на несколько секунд онемели от вида этих пачек, и мы только молча переглядывались. Но Глеб быстро взял себя в руки и начал считать деньги. Еще в самом начале он назвал мне цену, за которую продает баллончики, а сколько на этом заработаю я, его не интересовало. Обычно выходило поровну, но этот покупатель был, видимо, очень заинтересован в товаре, поэтому, когда Глеб отсчитал свою долю – по пятьдесят рублей за баллончик, – мне досталось почти две трети лежащих на столе денег… Мне было неловко, Глебу тоже. Тут вмешалась Марина:

– Ты охуела, Алиса? У тебя совесть есть?

– А я что? Что делать, если Глеб такую низкую цену назначил, а они готовы покупать в три раза дороже? Делите сами, как хотите! Я на вас наживаться не собираюсь!

Еще раз пересчитали и поделили пополам.

Какое-то время так и шло: я продавала, выручку делили на взаимовыгодных началах. Денег у меня было немерено, и я могла позволить себе все, что душе угодно: ходить на все сейшены, мотаться постоянно в Питер, покупать шмотки, собирать пластинки, постеры, книги, не вылезать из кино, жрать бесконечно в кафе и начавших появляться кооперативных ресторанчиках. Деньгами были набиты все мои карманы, и я помню, как подозрительно смотрел на меня отец несколько раз, когда я нечаянно роняла скомканные купюры.

Однажды партия зажигалок оказалась бракованной, покупатели требовали вернуть деньги, Глеб же предлагал поменять товар. Их такой вариант решительно не устраивал, мне стали угрожать: продажей-то занималась я, и Глеб ясно дал мне понять, что все разборки с покупателями – моя проблема. Имени изготовителя баллончиков я никому не говорила – и не сказала бы ни за что на свете, ведь речь шла не только о моих друзьях, но и о крестнике. Звонки с угрозами участились, положение становилось критическим, и некому было мне помочь. После одного такого «серьезного» разговора, когда покупатели наехали на меня и «в последний раз» потребовали вернуть деньги или вывести их на изготовителя, я не выдержала и расплакалась. Что делать, я не знала.

А тут еще оказалось, что отец, давно заподозрив неладное, подслушал весь разговор. Он был очень зол, побелел, не кричал, а говорил тихо, сквозь стиснутые зубы, что было еще страшнее. В общем, я рассказала ему все. Странно, но он явно испытал облегчение. Наверное, он вообразил, что я занимаюсь проституцией, иначе откуда у меня столько денег, куда я все время ухожу и с кем я постоянно говорю тихим голосом по телефону?

В результате он пошел выяснять отношения с Глебом, учить того, что на женщин подобные задания не сваливают, что мужчина все должен брать на себя и прочая и прочая в своем мачоистском духе. Неприятную ситуацию как-то разрулили, а меня от больших дел отстранили. В качестве компенсации отец познакомил Глеба с серьезными взрослыми дядями, с которыми тот завязал такие дела, что скоро отправлял свои зажигалки по городам Союза целыми вагонами. Я же осталась без заработка.

Кино

Шел Московский кинофестиваль. У меня был абонемент в Лужники, но там обычно показывали только коммерческое кино, которое Громов не любил. Его интересовали только серьезные фильмы больших режиссеров. Мне же очень хотелось сходить куда-нибудь вместе.

В «Горизонте» показывали «Змеиное яйцо» Бергмана, фильм, о котором многие слышали, но мало кто видел. Мы пошли втроем: Громов, Эрнест Шустов и я. В кассе билетов, конечно, не было, и Громов отправился стрелять лишние у публики. Один билетик удалось приобрести очень быстро, Сережа отдал его мне и продолжил поиски. Шустов в это время сидел на лавочке, курил и спокойно ждал, чем все кончится.

В толпе перед кинотеатром я увидела отца, тот подошел ко мне.

– Привет, а что ты не сказала, что собираешься в «Горизонт»? Пошли бы вместе. У тебя есть билет? – спросил он.

– За меня не беспокойся, я не одна, – ответила я.

Увидев приближающегося Громова, отец коротко кивнул ему и ушел.

– Вот, купил еще один. Так ты с отцом? – спросил Громов.

– Вовсе нет, я и не знала, что он придет, – ответила я, – ну, пошли, что ли, скоро уже начнется. Билеты у нас есть.

– У Эрнеста нет билета, надо ему тоже купить.

– Да? Он что-то не чешется. Он, вообще-то, большой мальчик, может сам о себе позаботиться.

Громов вместо ответа отвернулся и начал опять ловить лишний билет. Я села на лавочку и закурила. Ко мне подошел Шустов, стрельнул сигарету.

– Это был твой отец? – лениво растягивая слова, спросил он.

– Да.

– Похож на гусара.

– Отец в самом деле красивый мужчина, – я пожала плечами.

– Я не в этом смысле, хотя да, красив, даже шикарен.

– А в каком тогда смысле? – я насупилась. Вечно этот Шустов какую-нибудь гадость тебе ввернет под видом комплимента.

– Ну, сразу видно – бретер.

Ладно «бретер» – это было еще не так плохо. Я улыбнулась.

– Ты не хочешь пойти себе билет поискать, Эрнест? А то останешься снаружи куковать, у нас-то с Сережей билеты уже есть.

– Игрок, гуляка и любит молоденьких девочек, лет пятнадцати. Интересный тип твой папа.

– Иди ты на хуй, Эрнест! Смотри, как он бы тебе твои зубы гнилые не вышиб! – я вскочила со скамейки.

– Ой, защитница! – покатился со смеху Шустов. – Извини, что задел твои дочерние чувства. Уф, до чего же ты вульгарна. И эта твоя агрессивность такая отталкивающая.

Он тоже поднялся со скамейки, мы стояли напротив друг друга и обменивались презрительными взглядами. Меня от него воротило. К нам подошел Громов.

– Все. Сеанс уже начался, а билета я не нашел. Значит, втроем пройти не получится. Алиса, дай тот билет, который я тебе вначале дал.

Я, ничего не подозревая, спокойно отдала ему билет.

– Ладно, мы с Эрнестом пошли. Увидимся внутри.

И они ушли, оставив меня стоять одну на опустевшей площади перед кинотеатром. Я настолько не ожидала ничего подобного, что все мысли вылетели у меня из головы. Я чувствовала себя абсолютно опустошенной, оплеванной и жалкой. От осознания собственного бессилия у меня брызнули слезы из глаз. Я не могла купить билет, у входа не осталось никого, кроме таких же безбилетников, а пройти в одиночку мимо контролеров, да еще в таком подавленном состоянии, не стоило и думать. Вдруг ко мне подошел отец. Он был белый, на скулах ходили желваки.

– В чем дело, почему ты одна? – отрывисто спросил он.

– У меня нет билета.

– Я ведь спросил, есть ли у тебя билет. Вот, возьми мой и иди.

– А как же ты?

– Я пройду как-нибудь, это не твоя забота. Подожди меня в фойе, если не дождешься, иди в зал. Я все равно этот фильм уже видел. На, и не плачь, – он сунул мне платок.

Я вошла, и буквально следом за мной вошел отец. Он всегда попадал туда, куда хотел. Вместо того чтобы сразу идти в зал, отец повел меня к буфету и купил две рюмки коньяка, мне и себе.

– На, выпей и успокойся. Я что-то почувствовал и остался посмотреть, что будет. И увидел твоего мудака с другим таким же мудаком, как они вдвоем входят в кинотеатр. А тебя нигде нет. Потом смотрю через витрину – ты одна стоишь на улице. – Он опять заиграл желваками. – Это каким же надо быть невероятным скотом, чтобы бросить девушку… Я просто не представляю себе… Надеюсь, ты извлечешь из этого урок и расстанешься с ним, наконец. Ладно, пойдем. Это потрясающий фильм, смотри и ни о чем не думай. Начинается с того…

Он шепотом рассказывал мне о фильме, пока мы в темноте искали свободные места, но я не слушала. Мне было не только безумно обидно, но и стыдно перед отцом, что он увидел меня в такой унизительной ситуации. Но постепенно картина захватила меня, и я перестала пережевывать свои эмоции. Отец шепнул:

– Я пойду, у меня сейчас начинается следующий сеанс. Смотри, у меня есть два билета в «Октябрь», на ночной показ, начало в 11 вечера. Какой-то фильм, о котором все говорят, «Невыносимая легкость чего-то», режиссера не знаю, актеров тоже нет известных. Все ломятся, потому что много эротики. Хочешь пойти?

– Да, – шепотом ответила я.

– Только смотри, этому мудаку не говори ничего, не будь идиоткой. Имей же гордость, наконец. Позови подругу.

– А вы с мамой не хотите?

– У нас вечером показ в Доме кино. Ну, пока, – он нагнулся меня поцеловать, на меня пахнуло его одеколоном, хорошими сигаретами и кожей пиджака.

Я подумала, что он ушел специально, чтобы не встретиться с Громовым на выходе и не набить ему морду. А как вести себя мне? Изображать оскорбленную добродетель или гордую неприступность? Послать его куда подальше? Сделать вид, что вообще ничего не произошло? Побежали финальные титры, включили свет. Сердце бешено колотилось, я не хотела видеть Громова и одновременно выглядывала в толпе его высокую фигуру. Мы столкнулись на выходе. Каждый раз, когда Громов чувствовал себя неловко, застигнутым врасплох, виноватым, у него начинался словесный понос. Он захлебывался в словах, суетился, экзальтированно жестикулировал, театрально смеялся. Вот и сейчас, увидев меня, он смутился и понес околесицу:

– Ну, что скажешь, как тебе Бергман? Нет, видно, что еврейская тема – не его конек, но все равно впечатляет. И потом, конечно, Лив Ульман – фантастическая актриса. Богиня. А как тебе Хайнц Бенент, вот актер недооцененный… Ты видела «Последнее метро» Трюффо? Он там играет мужа Катрин Денев; тоже, кстати, фильм про Холокост. Трюффо его позвал наверняка после того, как увидел у Бергмана в «Змеином яйце». Ты видела «Последнее метро»?

Странно, но при виде его волнения я совершенно успокоилась и решила не показывать вида, что считаю себя обиженной и оскорбленной.

– У тебя просто обсессия насчет фильмов, в названии которых есть слово «последний» – «Последнее танго в Париже», «Последнее метро». Трюффо я не видела. А что касается этого фильма, не знаю, «Кабаре» мне больше понравилось, – сказала я.

– Ну что ты сравниваешь? «Кабаре» – это фильм, который определяет эту тему, заявляет ее. «Кабаре» – первопроходец. Конечно, «Змеиное яйцо» совсем не такая картина, и вообще не лучшая у Бергмана. Кстати, о «последнем». Этих фильмов хоть жопой жуй – «Последний магнат» Казана с Де Ниро, «Последний киносеанс» Богдановича – там еще молодая Сибилл Шепард играет, абсолютно потрясающей красоты, э-э, что еще…

– «Последние из горячих, красных любовников», – вступил Шустов.

– О, это круто, я про них забыл. «Последний раз, когда я видел Париж» с Элизабет Тейлор.

– «Последний император» Бертолуччи, – отпарировал Шустов.

– «Последний американский герой».

Мне это надоело.

– Ладно, я пошла, – я резко остановилась. – Мне в ту сторону. Увидимся.

– Подожди. Вечером в «Октябре» особый показ, – он замялся.

Я стояла и ждала, что будет дальше.

– Ну, можем пойти, все говорят, что фильм – супер.

– Вообще-то, у меня планы на вечер. Возьми Эрнеста. Может, и встретимся там, но я не уверена.

Я повернулась и пошла. Спиной я ощущала его недоуменный взгляд. До этой минуты я никогда, ни разу не отказывалась с ним встретиться или куда-то пойти, когда он звал меня. Я была доступна для него в любое время без исключений. А уж чтобы уйти от него, когда он просит меня остаться… Я даже и представить не могла, что способна на такое. Это был поступок. Я шла и чувствовала, как тяжесть сваливается у меня с плеч, как становится легче дышать…

Вечером я ждала Пален у входа в «Октябрь». Вокруг творилось что-то невообразимое, подобного столпотворения я, пожалуй, никогда не видела. Еще бы, фильм был эротический, и народ был возбужден задолго до показа. За лишний билет предлагали такие деньги, что я пару раз испытала искушение продать свои. Ничего смотреть все равно не хотелось, эйфория от того, что я так гордо повернулась и ушла от Громова, прошла, мне опять безумно не хватало его, и все было не в радость.

«За каким чертом сдался мне этот фильм, да еще и эротический! Какая дура, могли бы сейчас вдвоем смотреть, радоваться, а теперь я должна, как идиотка, ждать Пален», – накручивала я себя.

Пален, как всегда, опаздывала. Толпа стала редеть, и я подумала, что не буду на этот раз из-за нее пропускать начало. Пусть разбирается, как хочет. Тут она, вся в мыле, заведенная на полную катушку, подбежала ко мне и стала трясти.

– Ты колес, что ли, наелась, что с тобой? – я отступила на шаг.

– Давай сюда билеты! – заорала она мне в ухо.

– Вы сговорились, что ли, все сегодня? Хрена я тебе дам свои билеты! – я разозлилась.

– Да нет, ты не понимаешь! На вот, держи билет, а мне дай те два вместе, что у тебя есть.

– Да в чем дело-то, ты можешь объяснить по-человечески?

– Я познакомилась в метро с одним парнем, и он тоже идет на этот фильм, представляешь?

– Скажите пожалуйста, какое чудо! Да, здесь пол-Москвы, наверное, сегодня вечером тусуется. Если бы ты не опоздала, ты бы увидела, что здесь творилось. Пойдем уже, начинается.

– Да ты послушай, – она схватила меня за руку. – Возьми вот его билет, а мне отдай свои – я хочу сидеть с ним вместе.

– Ну ты и сука. А я что, должна быть одна?

– Бяшенька, ну пожалуйста! Он мне нравится, он такой клевый, такой красивый! И он так хочет, чтобы мы были вдвоем!

Пален вечно попадала во всякие истории из-за своей влюбчивости и желания поскорее расстаться с девственностью. Я, как более вменяемая и опытная, чувствовала себя ответственной за нее.

– Опять какой-нибудь козел? Кто знакомится в метро? Плюнь на него.

– Нет, он хороший. Вон он стоит, посмотри, только чтобы он не заметил. Видишь, блондин, со спортивной фигурой.

Я посмотрела на парня – вроде бы симпатичный и похож на нормального. Мне стало жалко Пален.

– Ладно, держи. Но знай, что это западло с твоей стороны.

– Бяшенька, я тебе компенсирую, вот увидишь. Что хочешь для тебя сделаю, солнце мое, – она чмокнула меня в щеку и умчалась.

Я пришла на свое место, когда уже гасили свет. Фильм начинал мне нравиться, но сосед справа никак не давал расслабиться и получать удовольствие.

– Вы уже видели этот фильм? – спросил он сразу, как только я села. – А я видел. Был на предыдущем сеансе. И завтра пойду опять. Ну, фильм – полный вперед. Я вам буду все объяснять. Вы одна или с кем-то?

Я пробурчала, что одна. А что делать, сразу посылать? Вроде неудобно. Кроме того, он был довольно приятной внешности и хорошо одет.

– А, ну давай тогда на «ты». Меня Юра зовут, а тебя? Катя? – очень приятно.

Он говорил что-то не останавливаясь, не обращая внимания на то, что я не реагирую. Когда ему сделали замечание из соседнего ряда, он не обратил внимания, когда его во второй раз попросили не разговаривать, он их послал с такой злостью, что больше они не поворачивались. Я подумала, что с ним на рожон лезть не надо – если такого отшить грубо, может и покалечить.

– Вот сейчас будет такое, закачаешься. Лесбийская сцена – две телки. Она ей будет сиськи, в смысле грудь, целовать. Нет, ну ты видела, а?

В это время на экране Жюльет Бинош и Лена Улин весьма соблазнительно раздевали друг друга. Кино плавно текло дальше, от одной сцены к другой.

– Вот сейчас будут конкретно трахаться. Смотри, он ей трусы снимает… ох.

И он положил руку мне на бедро. Я ее скинула. Он положил опять, я опять скинула.

– Да ладно, чего ты? Я же ничего не делаю. Смотри, смотри, чего они творят.

От него шел жар, а на экране невообразимо красивые Жюльет Бинош и Дениэл Дей Льюис беспрерывно занимались любовью друг с другом и разными другими, тоже очень красивыми людьми, под медленную красивую музыку в интерьерах прекраснейшей Праги. К собственному стыду, я почувствовала, что низ живота наливается тяжестью и теплом, дышать стало тяжелее. Он опять положил на меня свою руку, и на этот раз я ее не оттолкнула. Я смотрела прямо перед собой на экран, делая вид, что не замечаю того, что делают его руки. Когда он расстегнул мне блузку и залез рукой в лифчик, я посмотрела вокруг. Почти весь зал был занят тем же самым. Мне стало ужасно противно. Я вскочила и побежала к выходу, на бегу приводя себя в порядок. Он увязался за мной.

– Ну и правильно, там все равно больше «сцен» не будет. Одна скукота осталась, а в конце вообще все умрут. Поехали ко мне. У меня своя квартира, я один живу. Полно водки, пива завались. Вообще жратвы полный холодильник.

Пока мы бежали по длинному полутемному выходу из кинотеатра, я боялась сказать ему, что никуда не собираюсь с ним ехать. Я хотела поскорее оказаться на улице, среди людей. Он не отставал. Дошли до Садового.

– Поймаем тачку, до меня двадцать минут езды максимум, – сказал он, голосуя всем подряд.

«Господи, сейчас машина остановится, он меня в нее затолкает, и пиши пропало», – с тоской думала я.

Рядом со мной со скрипом затормозил «Запорожец», и открылась дверь. Я впрыгнула в тесный салон.

– Скорее, скорее! – закричала я, захлопывая за собой дверь. – Уезжаем!

Водитель надавил на газ, и мы со всей горделивой статью, на которую только способен «Запорожец», проехали мимо моего несостоявшегося кавалера. Я оглянулась назад – он в бешенстве тряс мне вслед кулаком. Я с облегчением вздохнула и посмотрела на водителя. Он был рыжим, с поредевшей макушкой и буйными кудрями по бокам, носатым и в больших круглых очках – точная копия молодого Вуди Аллена.

– Кажется, я вовремя подъехал, а? – спросил он с улыбкой.

– Да, очень, спасибо.

– А я подумал: ну что такая девушка может делать с этим «шлимазлом»? И выражение у вас было такое… безысходное. Было похоже, что вы от него убежать хотите. Думаю, остановлюсь, посмотрю, чем дело кончится.

– Вы меня просто спасли, – я устало улыбнулась. Ну и денек! – Можно курить?

– Да, конечно, я и сам курю.

Мы ехали по Садовому. Настроение было паршивее некуда, больше всего хотелось напиться так, чтобы забыть все и отрубиться.

– У вас был сегодня тяжелый день? – вдруг спросил Вуди Аллен.

Я молча кивнула.

– Хотите, я вас по Москве покатаю? Просто так. Когда надоест, я вас отвезу домой. Я иногда люблю вот так просто ездить по Москве ночью, машин немного, людей почти нет, красиво…

Возвращаться домой и ждать звонка Громова – брр, от этой перспективы меня передернуло. Вуди казался достаточно милым и безопасным, почему бы и нет?

Пока мы ездили по центру, я рассказала ему сначала содержание «Невыносимой легкости бытия», потом «Змеиного яйца», а заодно и «Кабаре». В кино он не разбирался, в кинотеатры ходил редко, зато оказался очень хорошим и внимательным слушателем. Он живо реагировал, задавал правильные вопросы, в нужных местах смеялся и шутил сам. Я разошлась, говорила и говорила и не могла остановиться: о рок-н-ролле, о «20-й комнате», о Цое, об идеях Чучхе и передаче «Взгляд», об Абдулове и Ярмольнике, которые сгоняли со сцены Шевчука. Все это его удивляло невероятно, как будто мы жили с ним на разных планетах.

– Я целый день на работе. Я зубной техник и работаю в основном один. А во время перекура мы говорим о футболе, или о погоде, или о Горбачеве. Когда прихожу домой, то мама – я с мамой живу – выбирает, что смотреть, а у меня нет сил с ней спорить. Так что я ничего не знаю. Из газет читаю только «Советский спорт».

– А, если зубной техник, то у тебя, значит, много денег.

– Нет, не много, потому что я честный. Получаю зарплату, и все.

– О'кей, в любом случае это не мое дело. А что касается «Советского спорта», то мой отец, сколько себя помню, всегда говорил, что читать можно только две газеты: «Говорит и показывает Москва», потому что там нет ничего, кроме телепрограммы, и «Советский спорт», потому что там только спорт. У нас дома никогда других газет не было. Он мне даже «Пионерскую правду» выписывать не давал в детстве.

– А зачем тебе была нужна «Пионерская правда»? – засмеялся Вуди Аллен.

– В школе требовали. Надо было писать по передовицам изложения и делать отчеты в классе.

Повисла пауза. Я, кажется, исчерпала все темы.

– Я очень голодная. А поесть у нас в городе в это время суток негде. Так что пора, наверное, ехать домой, – наконец сказала я. Была, конечно, пельменная для таксистов на Лубянке, но это было наше с Громовым место, и идти туда с незнакомым человеком мне не хотелось.

– Я знаю одно место, кооператив, недавно открыли. Я там не был, но мне друг рассказывал. Работает всю ночь.

– Где?

– На улице Горького, там в арке, рядом с кафе-мороженым «Московское».

– Ну, поехали.

Когда в третьем часу ночи мы выехали на улицу Горького с проспекта Маркса, то увидели, что напротив арки припарковано довольно много иномарок с затененными стеклами. Рядом с ними тусовались молодые люди крепкого телосложения и сурового вида, почему-то в спортивных костюмах. На наш «Запорожец», лихо затормозивший рядом с чьим-то «мерсом», они посмотрели как на чудо света, доселе истории неизвестное. Под их колючими взглядами мы с Вуди Алленом, немного поколебавшись, вышли из машины. Впереди в арке стояли еще мужчины и с ними несколько женщин, наружности настолько яркой, что сомнений в их профессиональной принадлежности не возникало. Они смеялись – уж не знаю, над нами – запорожцами, или просто так, по долгу службы. Мы медленно двинулись вперед.

– Мой приятель здесь был и сам мне об этом рассказывал, следовательно, он вышел отсюда живым и здоровым, – подбадривая себя, тихонько проговорил Вуди. – Пойдем, чем мы хуже?

Они смотрели на нас, а я смотрела на них – вот так, вживую, я на улицах Москвы проституток еще не видела. Они, как правило, обретались рядом с иностранцами и местами их компактного проживания. Было очень неуютно здесь, в темноте арки, среди этих напряженных людей. Я точно знала, что Громов в подобной ситуации развернулся бы и, бросив меня на произвол судьбы, сбежал – всякие глупости вроде потери лица или мужской чести его совершенно не волновали. А вот отец мой, наоборот, гордо, как джигит, прошел бы среди них и провел бы свою даму, как настоящую королеву, – а они стелились бы перед ним и открывали бы ему двери. Я посмотрела на Вуди Аллена, тот явно стремался и чувствовал себя не в своей тарелке, но и показывать спину тоже не хотел. Тут дорогу нам загородил здоровый лоб в костюме, уже не спортивном, а вполне цивильном.

– Куда? – грубо спросил он.

– В ресторан, – замогильным голосом отозвался Вуди.

– Все места забронированы.

Кажется, Вуди испытал сильнейшее облегчение от того, что отпала необходимость входить в это волчье логово. Мне тоже туда не хотелось. Мы стояли и смотрели на охранника, как баран на новые ворота.

– Нет мест, – повторил мужик еще раз и отвернулся.

– Ну, что делать, у них все занято. Пойдем? – сказал Вуди и, взяв меня под локоток, аккуратно начал выводить из опасного места. Под кривые ухмылки качков мы сели в «Запорожец» и уехали.

– Есть еще одно место – ресторан на «Речном вокзале», – после долгой паузы сказал Толик (так на самом деле звали Вуди Аллена). – Съездим, проверим?

«Речной вокзал» так «Речной вокзал», спорить не хотелось, идти домой тоже не хотелось, мне было все равно.

– Угу. – Хорошо, что с Вуди можно было не напрягаться.

– А знаешь, что? Давай поедем ко мне. Мама очень вкусно готовит, правда. Пальчики оближешь. Я поэтому не люблю есть нигде, кроме как дома. Давай, а?

– Нет, Толя, спасибо за приглашение, но я не поеду.

– Я ничего такого не имел в виду. И я не какой-нибудь насильник и все такое. Просто думал, поедим чего-нибудь вкусного. Выпьем чаю. Я не буду ничего делать, что ты не хочешь.

– Тогда, может, отвезешь меня домой?

– Нет, погоди. Мы уже почти приехали, глупо разворачиваться и возвращаться несолоно хлебавши.

Было начало четвертого утра, мое любимое время суток. В этот час со всех, кто не спит, спадает маска, которую они носят постоянно, и обнажается их настоящее лицо. Исчезает все искусственное, наносное, и человек открывается перед тобой таким, какой он есть на самом деле. Это всегда удивительная метаморфоза, и я часто удивлялась и меняла свое представление о людях после нескольких проведенных вместе бессонных ночей. Особенно я любила ночного Громова, безо всех этих слоев самозащиты, лишней рисовки, ненужной шелухи и колючести. Он становился удивительно молодым, ранимым, нежным, и мне казалось, что я вижу его настоящего. «Опаньки, а вот об этом думать не надо. Я не имею права все время о нем думать», – остановила я себя. Мы ехали молча по пустынной, ночной Москве. Было в этом нечто успокаивающее, расслабляющее, и Толик, как ни странно, меня не раздражал. Я потихоньку задремала. Вдруг наш «Запорожец» резко, со скрежетом затормозил.

– Выходи за меня замуж, – сказал Толя.

От неожиданности я рассмеялась.

– Я серьезно. Почему ты смеешься? Я что, настолько не похож на человека, за которого можно выйти замуж?

– Не в этом дело! Просто не рановато ли делать предложение? Мы знакомы всего несколько часов.

– Ну и что? Иногда этого достаточно, чтобы понять, что человек тебе подходит. Люди составляют мнение друг о друге в первые секунды знакомства. А все остальное – социология. А раньше как женились? Кого родители выбирали, на той и женились, и ничего, жили потом всю жизнь счастливо.

Я смотрела на него во все глаза и старалась понять: он псих или просто у него такое нестандартное чувство юмора? Может, у всех, кто похож на Вуди Аллена, серьезные проблемы с головой? С другой стороны, мне первый раз в жизни делали предложение, это льстило моему женскому самолюбию. Но, конечно, даже в самых смелых девичьих грезах я не могла представить себе эту сцену в «Запорожце» и что руку и сердце мне будет предлагать московский двойник Вуди Аллена, которого я знаю пару часов.

– Тебя твоя мама, что ли, совсем заела, требует поскорее жениться и родить внуков? Или она даже начала тебе подыскивать невест из провинции и ты от отчаяния предлагаешь руку первой нормальной девушке, которую ты встретил за последнее время?

– Вот видишь, я об этом и говорю – ты умная еврейская девочка. И поскольку ты умная, я тебе скажу все как есть.