Текст книги "О чем говорят женщины"

Между страстями и нешуточными переживаниями Ева как-то умудрилась начать учебу в институте, но уже на первом курсе выяснилось, что она беременна.

Известие о беременности дочери для матери Евы стало шоком. Тщательно выстроенная ею концепция блестящего будущего дочери рушилась на глазах, и мать в сердцах сказала, что уж лучше бы Ева ее убила, чем сделалась матерью одиночкой в восемнадцать лет.

Вадим отказался жениться даже под изрядным напором Евиной матери и вскоре уехал – сбежал в длительную командировку за рубеж.

Беременность протекала с осложнениями, Еву мучил сильнейший токсикоз и головные боли. Метаморфозы, происходившие с ее телом, она воспринимала как нечто досадное и обременительное, и не могла дождаться, когда снова станет свободной и обретет былую легкость. Она еще не вполне чувствовала этого ребенка и не думала о том, что вскоре ее жизнь изменится.

А потом родился Ванька. Когда этот хрупкий комочек принесли в первый раз на кормление, Ева жутко испугалась стихийно свалившейся ответственности и не знала, что делать с этим непонятно откуда взявшимся младенцем. Пожилая санитарка помогла, ободрила: «Ничего, мамочка, со временем научишься!» Молоко у Евы так и не появилось, хотя она что только не делала – пила чай литрами, сжимала грудь до посинения, а вот ничего не помогало.

После выписки из роддома Ева окунулась в новую реальность – с пеленками и бессонными ночами. Очевидно, что без помощи матери она бы не справилась с ребенком и с учебой в институте. По сути, настоящей матерью для Вани стала бабушка.

С Вадимом у Евы были какие-то странные отношения – гостиничные. Он приезжал в Москву на несколько дней, после чего возвращался в Петербург. Еве с ребенком переехать к нему Вадим не предлагал – его страшили быт, официальные узы, ответственность и проза жизни. Со временем его визиты становились все реже, а потом он вообще перестал появляться, сведя отцовский долг к выплате алиментов; алименты, впрочем, скоро стали весьма скромными, так как Вадима убрали с прежней административной должности, а на новой работе, с его слов, он зарабатывал в разы меньше. Об ту пору Ивану было два года. Ева бралась за любую работу – продавщицы, диспетчера, подрабатывала моделью на показах, а параллельно училась в институте.

Когда Ивану исполнилось четыре года, заболела и вскоре умерла Евина мать. Ева тогда высохла от горя и окончательно повзрослела.

По ночам она ревела в подушку, ей казалось, что жизнь кончена.

* * *

Вот и получается, что все эти годы она живет с чувством вины и просит у своей матери прощения за то, что у нее не сбылось, не случилось полноценного «женского счастья» (хотя знать бы еще в чем оно, это счастье…)

Скажем, подруга Евы, Лена, несокрушимо уверена в Евином счастье: «У тебя же есть сын!» Надо полагать, бездетная Лена знает, что говорит. Ева ей верит: «Да, я счастливая! Потому что у меня есть сын – смысл жизни, ее оправдание. Ну а с личной жизнью не сложилось…»

Хотя вскоре после расставания с Вадимом она встретила Гаврилова – свою вторую попытку в виде спорта, называемом замужеством (кстати, тоже неудачную). Вообще Гаврилов – это отдельная история под названием «Как Ева сходила замуж и как ей там не понравилось».

Глава 2

Ева встретила Гаврилова, когда Ване было пять.

Она подрабатывала моделью на показах одежды в доме мод, где Гаврилов оформлял декорации.

Однажды высокий, нескладный, но при этом богемный и стильный художник Гаврилов пригласил Еву в свою мастерскую. В тот вечер, под коньяк, Гаврилов со значением сообщил, что оформляет декорации в доме мод исключительно ради денег, но на самом деле его интересует настоящее искусство.

В финале вечера он предложил Еве позировать ему для картины. «Ведь вы, Ева, фантастическая красавица! Вылитая Бардо!»

В ответ фантастическая красавица честно призналась, что спешит домой, поскольку ее ждет маленький сын (лучше сразу сказать про ребенка – зачем морочить мужчине голову?!) Тогда Гаврилов поинтересовался, как насчет ресторана в выходные. Ева сказала, что это вряд ли, потому что она одинокая, замотанная жизнью мать-одиночка, и пусть он лучше поскорее устремится на поиски другой модели. Однако он, к ее удивлению, сложностей не испугался, и вскоре сделал ей предложение руки и сердца. Причем просил он ее руки у Вани. Евин сын, подкупленный конфетами и плюшевым медведем, ответил Гаврилову согласием.

Ева с Гавриловым зажили семейной жизнью, и поначалу все было вполне благополучно.

Ева работала в своем музее, Гаврилов устраивал выставки и пытался приобщить жену к богемной жизни. Честно говоря, Еве его картины не казались шедеврами. В их контексте она вспоминала анекдот про художника-абстракциониста, глядя на автопортрет которого и портрет его жены, кто угодно мог бы сочувственно вздохнуть: «Надеюсь, у вас нет детей?»

Увы, Ева абстракционизма вообще и творчества Гаврилова в частности не понимала. Возможно, это тоже сыграло свою роль в их будущем разладе – все-таки любому художнику важно, чтобы близкое окружение считало его талантливым.

Прошло два относительно безмятежных года их семейной жизни, и вдруг у Гаврилова что-то не заладилось в творческой жизни; закрыли одну его выставку, потом другую, а в чем искать утешение творческому человеку? Правильно, они все так и отвечают – на дне стакана. И стал Гаврилов попивать. Год он выпивал «в рамках приличия», потом стал переходить эти самые рамки, а вскоре вообще их задвинул. Надо сказать, что пьяный он делался дурак дураком, ревновал Еву, выяснял, с кем она была, почему задерживается по вечерам. В общем, совершенно как женщина, он мог устроить скандал из ничего.

На первых порах Ева терпеливо убеждала мужа, что на всем белом свете для нее существует только он, потом она подустала от его расспросов и лишь молчала в ответ; этим угрюмым молчанием, как знаком согласия, подтверждая худшие опасения мужа. В дни особенно сильного гнева Гаврилов предупреждал, что однажды его терпение лопнет, и он поучит ее уму-разуму; и точно – однажды попробовал поучить – кулаком в челюсть. Ева, не чувствуя в себе никакой виктимности и склонности к мазохизму, сказала гневливому супругу, что, если он еще раз поднимет на нее руку, подаст на развод.

Вследствие профессиональных неудач у Гаврилова наступил творческий кризис, и он забросил свои картины («Один хрен, эти кретины в живописи ничего не понимают!») Непризнанный гений целыми днями валялся на диване и читал книги. Еве пришлось полностью обеспечивать семью. Искусствовед Королёва пошла работать в ресторан.

– Ну какая эпоха Возрождения? – вздыхала Ева. – Вон мое Возрождение! – и кивала на Гаврилова с Ваней.

Увы – за искусство в их семье отвечал Гаврилов. А два человека искусства на одну семью – уже много.

«Ладно, потерплю, – думала Ева, – может, у человека сложный период, зачем его дергать?!»

Сложный период Гаврилова продолжался три года. Все это время семья жила на Евину зарплату. По вечерам, возвращаясь домой, измотанная Ева смотрела на лежащего на диване с книгой в руках Гаврилова и думала, что он за это время, вероятно, стал очень начитанным.

«Одинокий мужчина ищет любви, ласки, понимания и чего-нибудь пожрать» – это точно про ее Гаврилова. Да ладно бы хоть он просто лежал на диване, она бы терпела – ничего, держат же люди котов, например, лежит кот и спит, ну и что, что пользы нет, нельзя же все к пользе сводить. Но Гаврилов, когда с дивана вставал, делал всякие гадости: напивался, например, или качал права. А однажды Ева, вернувшись домой днем, застала его с полуголой девицей. Гаврилов пытался убедить Еву в том, что это его натурщица и что у них этюд.

«Это не этюд, это мерзость!» – отчеканила Ева. Хотя она тогда поняла, что ей уже не больно, а в сущности, все равно.

В общей сложности в браке с Гавриловым Ева прожила (протерпела) семь лет – приличный срок, столько за серьезное преступление дают. Но потом все кончилось. Как-то вечером на Гаврилова в очередной раз накатило и он по своему обыкновению начал выяснять: где была, с кем была.

– Да, – неожиданно взревела Ева, – я красивая, молодая женщина, и естественно, что на меня смотрят другие мужчины! Но какого черта ты все время ставишь мне это в вину и заставляешь меня оправдываться?!

– Какая нахалка, – Гаврилов от удивления распахнул глаза, – чего это ты… белены объелась?

– Вот так наелась – прямо в горле стоит! Короче так, Гаврилов, собирай вещи и иди на все четыре стороны!

Он недобро улыбнулся – классическое «вы еще пожалеете!» и ушел. Потом, правда, неоднократно пытался вернуться, но Ева мужественно держала оборону. «Уходя – уходи!»

Через неделю после расставания с Гавриловым она завела кота – подобрала на соседней помойке драного, худого, но очень благодарного и ласкового. Кот так же весь день напролет лежит на диване, но только в отличие от Гаврилова – радует! Водку не пьет и натурщиц домой не приводит.

В результате, изрядно претерпев за годы замужества, Ева пришла к выводу, что пушистые домашние питомцы гораздо симпатичнее мужчин и в быту создают куда меньше проблем. Господи, благослови детей и зверей! Отныне она была готова делить пространство своей квартиры только с сыном и котом.

Из второго брака Ева вышла с глубоким убеждением, что все замужние женщины делятся на тех, кто считает, что надо терпеть, и тех, кто уже устал это делать.

Ева надолго зареклась выходить замуж.

Часть 4
Некоторые любят погорячее

Глава 1

У самого синего в мире – Черного моря – жила-была девочка, которую звали Оля. Хорошая девочка – веселая, шустрая, только какая-то уж очень бедовая.

«Если где-то что-то случилось, значит, в этом замешана моя Ляля, – вздыхала Лялина мама. – И в кого ты такая, Лялька?» Ляля в ответ только смеялась – она вообще была очень веселая и заводная. Улыбка на все лицо, рыжие косички, рыжие веснушки, вот такая солнцем поцелованная росла девочка.

Больше всего на свете рыжая Ляля любила море, а еще она любила выдумывать. С самого детства Ляля вдохновенно привирала и сочиняла истории и про себя, и про своих родителей, и про космических пиратов, и про каких-нибудь суперменов, ей, в сущности, вообще было все равно, что придумывать, только бы как-то раскрасить скучную реальность яркими красками.

У Ляли был друг и верный слушатель – одноклассник Валерка. Он носил ее портфель и слушал ее истории. Так, у моря, за книгами, прогулками и шалостями и прошло Лялино детство.

После окончания школы Ляля решила ехать в Москву за образованием и красивой, насыщенной жизнью. При всей ее любви к родному городу Ляля считала, что в нем уж слишком дремотно и скучно, а больше всего девушку как раз страшили скука и серые будни. Ляля твердо намеревалась устроить из своей жизни карнавал, и Москва в качестве декораций для этого запланированного карнавала подходила как нельзя лучше.

При этом сразу после выпускного вечера Ляле втемяшилось в голову, что в Москву ей надо ехать взрослой, то есть женщиной. И в эту же ночь, когда другие ее одноклассники отплясывали в клубе, Ляля утащила своего преданного воздыхателя Валерку на дикий пляж, где его и соблазнила – едва ли не заставила своего смущенного кавалера лишить ее девственности. «Слышь, Валерка, так надо…» Несчастный Валерка в ту ночь изо всех сил старался соответствовать образу героя-любовника, но Ляля все равно ничего не почувствовала – да что в этом сексе такого?! Но зато в Москву она поехала, как и хотела – взрослой женщиной, то есть подготовленной.

А влюбленный Валерка, в котором, с точки зрения Ляли, ничего неординарного, кроме его лопоухих ушей не было, остался страдать и ждать Лялиного возвращения. Вот только Ляля забыла о нем сразу же, как только села в поезд до Москвы.

От Москвы Ляля ждала чего-то особенного. Девушка думала, что вот она приедет в Москву – Ляля-необыкновенная, Ляля-прекрасная – и ей сразу выдадут вагон счастья, славы и признания. А на деле оказалось, что Москве надо без устали доказывать, что ты вообще достойна здесь находиться, и постоянно подтверждать право на свое скромное «место под солнцем» (в реальности – на комнатенку в институтском общежитии).

Но Ляля не отчаивалась, да и трудности ее не страшили. Ее по-прежнему пугала только скука.

Из страха упустить и проворонить что-то главное она отчаянно спешила – жить, чувствовать, переживать яркие эмоции и приключения. Она неутомимо искала себя – все надо попробовать; боялась, что молодость пройдет, а вспомнить будет нечего, и копила воспоминания. Ну а какие воспоминания? Любовники, рестораны, вечеринки. Ляля любила оттянуться на всю катушку. Но при такой развеселой, шальной жизни она и учиться не забывала и уверенно шла на красный диплом. Она говорила о себе: «Я просто жадная до жизни». Да – жадная, она ненасытно впитывала не только впечатления, но и знания.

Курсе на третьем Ляля завела любовника много старше себя (вообще-то это он ее завел, как собачонку). Умный, вальяжный сорокалетний Леонид работал на телевидении. Год, который Ляля прожила с Леонидом, дал ей очень многое. Любовник занимался ею – прививал ей вкус (Лялькины южные наряды были жестоко осмеяны и выброшены, с ним она стала одеваться по-другому – дорого и с шиком), водил ее в театр (Ляля была впечатлена его знакомствами в богемных кругах). Он заставлял ее читать. «Что?! Ты не читала Фолкнера и Джойса? И, может быть, ты думаешь, что Хайдеггер – это марка стиральной машины?! А Борхес – неприличная болезнь? Боже, Ляля, выдавливай свой провинциализм, как пасту из тюбика!» Часто глядя на нее, он брезгливо поджимал губы. Коренной москвич, принц советской элиты, в глубине души он презирал все провинциальное. «Ляля, если хочешь остаться в Москве – меняйся. От и до».

Ляля не обижалась, напротив, старалась слушать, смотреть, впитывала как губка. Она знала, что все это – для ее же пользы. А потом ей попросту было с ним интересно: выставки, премьеры, книги – не заскучаешь. И любовник он был отменный, собственно, с ним она впервые почувствовала себя женщиной – темпераментной, сексуальной. Да, Леонид многому ее научил.

А потом он выбросил ее, как надоевшую собачонку. Без объяснений и сантиментов. Леонид просто сказал, что они не будут больше встречаться. Квартира, которую он снимал для нее – оплачена вперед на полгода. «Живи, Лялька, будь счастлива».

Ей бы успокоиться – проехали, живем дальше, но Лялька, наивная душа, растерялась и повела себя, как она сейчас понимает, глупо. Она стала донимать Леонида звонками, печальным сопением в трубку, и – ну и получай – сама напросилась! – в итоге он ей сказал, что она ему надоела. Между прочим, достаточно уважительная причина для разрыва. Тем более, что юных наивных девушек, которым надо прививать вкус, раскрывать их сексуальность, и которых надо образовывать – много. Очень много. На Леонидов век точно хватит.

В тот вечер, после объяснения с Леонидом (да не было никакого объяснения, просто он ей сказал «оставь меня в покое» и отсоединился. Чао какао!) она затосковала, как будто ей перекрыли кислород. Но тосковала она недолго – Лялька была не из тех, кто сильно привязывается, она, как кошка – всегда приземлялась мягко, на лапы.

Она вообще после той истории решила, что больше ни к кому привязываться не станет – хрен вам! – и страдать от любви никогда не будет.

После окончания института Ляля стала журналисткой – светским обозревателем в газете, которая формально не считалась желтой, но и не брезговала разного рода скабрезностями и материалами в стиле «сиськи месяца, терки года». Ляле, в принципе, нравилась ее работа – она посещала светские мероприятия, была вхожа в светскую тусовку и знакома с представителями шоубиза. Она по-прежнему была амбициозна, мечтала о славе и считала, что тихое семейное счастье не для нее. Ей нравилась богемная жизнь, не подразумевающая ответственности перед кем бы то ни было. В то время как ее подруги переживали жизненные потрясения и воспитывали детей, Ляля красивой яркой бабочкой порхала с цветка на цветок: скоротечные любовные романы, презентации, фестивали.

Ее статьи печатали – у нее был свой фирменный стиль, бойкий, острый язычок и нетривиальная подача материла, к тому же она знала светскую жизнь «изнутри». И все-таки где-то в глубине души Ляля мечтала о чем-то большем, нежели статьи в газете и колонки в гламурном журнале. Она хотела стать писательницей.

И однажды Ляля, собрав всю волю в кулак, заставила себя написать роман в стиле «мейнстрим» – нечто оригинальное, постмодернистское, без четкого сюжета, зато с обилием нудных философских отступлений. Сама Ляля была уверена, что это «бомба». Однако почему-то ее бомбу никто из издателей взрывать не захотел. Ляля приуныла и решила использовать связи. Свою литературную «бомбу» она отправила знакомому владельцу книжного издательства.

– Это не бомба, – пожал плечами сильно пожилой издатель, – это, извините, товарищ Ляля, хрень собачья.

– Да? Вы так считаете? – сильно приуныла Ляля.

– Ну конечно, – вздохнул издатель, – на фестивальную литературу, будем честны, это не тянет, а за свои деньги такое никто читать не станет. Извините, Ляля, но то, что вы написали, продаваться не будет.

– А что будет? – уточнила Ляля.

– Ну что, – устало вздохнул он, – абьюз, жесткая эротика. Кстати… Вот вы, Ляля, молодая, привлекательная женщина, а что, если нам с вами… – он многозначительно замолчал и как-то замялся.

– Вы что же, предлагаете мне, как бы это сказать, мм… вступить с вами в связь? – уточнила Ляля.

– Боже упаси! – расхохотался Лялин знакомый. – Вы меня неправильно поняли! Я в этом смысле уже давно ничего не хочу, возраст, знаете ли, пора наконец-то пожить для себя. Что вы на меня так недоуменно смотрите? Расскажу-ка я вам занятную историю. Великий певец Утесов, уже будучи в солидном возрасте, пришел на прием к доктору и пожаловался на некоторые деликатные проблемы, так и так, мол, короче – никак. Доктор выслушал его и вынес вердикт: «А у вас – все. А что вы хотите – возраст!» Утесов радостно воскликнул: «Наконец-то! Теперь можно пожить для себя!» Вот и мне, моя дорогая, уже хочется пожить для себя. А еще хочется больших тиражей и коммерчески прибыльных проектов. Но это так – лирическое отступление. Собственно, у меня к вам предложение: почему бы нам с вами не попробовать запустить какой-нибудь сугубо коммерческий проект? У вас, Ляля, есть чувство стиля, опять же, как я уже сказал, вы молодая, интересная, в общем, кто, если не вы? Попробуйте написать что-нибудь в жанре эротического романа. Очень откровенно и жестко.

Ляля опешила: эротического? Генри Миллер и Борис Виан? Что она еще знает об этом жанре?

В тот же вечер Ляля, встретившись с Евой, пристала к подруге:

– Ева, поделись своими самыми яркими сексуальными переживаниями?! Мне для книги надо!

Ева усмехнулась:

– Надеюсь, что самые яркие у меня еще впереди!

Ляля не успокоилась и не отстала:

– А тот твой мужчина? Отец Вани…

– А, – нахмурилась Ева, – что о нем говорить! Старый козел начитался «Лолиты», а расхлебывать кашу пришлось мне одной.

Ляля не унималась:

– Ну, а как он в этом смысле?

– Да никак, – зевнула Ева, – и вообще я не готова обсуждать с тобой такие интимные вопросы. Поищи для своих похабных книжонок другую героиню.

– А где мне ее найти, – вздохнула Ляля, – да и вообще, с чего начинать?

– Начни с псевдонима, – посоветовала Ева, – придумай себе что-нибудь звонкое, броское. Запоминающееся имя, считай, половина успеха.

Ляля целый вечер думала, а наутро, радостная, позвонила Еве.

– Точка! Ляля Точка!

– Что точка? – не поняла Ева. – При чем тут точка?

– Мой псевдоним – Ляля Точка. Сокращенный вариант от фамилии Точкина. Здорово, да?

Ева усмехнулась:

– А почему не запятая или вообще не междометие?

– Ты ничего не понимаешь, Точка – и все.

– Да как хочешь, – буркнула Ева. – Но мне кажется, это какой-то идиотизм.

– Ты еще не знаешь, какие последуют тексты, – пообещала Ляля.

Так Ляля стала писательницей Лялей Точкой. Вскоре у нее вышла первая книжка. На обложке красовалась барышня в неглиже, с «манерами и образованием», при ней какой-то жеребец, в смысле, молодец с атлетическим обнаженным торсом – короче, все как полагается. Большого успеха, впрочем, Ляля не снискала. Издатель посоветовал ей сделать следующую книгу «острее и жестче».

В итоге Ляля решила написать острую, современную, на грани цензуры и фола, с нервом, книгу об отношениях мужчины и женщины, роман о любви и сексе. Она была готова написать свои оттенки: синего, зеленого, серо– буро-малинового, и не пятьдесят, а сто пятьдесят – лишь бы прославиться. Подумывая о будущей книге, Ляля начала искать «сюжеты» для нее. Она крутила романы и с головой бросалась в омут любовных похождений.

Лена, глядя на свою легкомысленную подругу, неодобрительно качала головой, Ева недоуменно пожимала плечами, а скромница Таня едва не падала в обморок, узнав про очередное Лялино похождение. А Ляле все было нипочем.

2009 год

Москва

Опрокинув «Маргариту», Ляля вышла на танцпол модного клуба и зажгла, тряхнув стариной. В конце концов, ей только двадцать девять, и она еще может себе позволить все что хочет.

Музыка грохотала, посетители клуба танцевали и оттягивались на полную катушку. Ляля, закрыв глаза, двигалась, словно в трансе. Неожиданно она почувствовала, что ее кто-то взял за руку.

– Але! Это не парный танец! – возмутилась Ляля, увидев рядом высокого черноволосого парня.

Он указал на ухо, мол, ничего не слышу, и руки ее не отпустил. Только широко расплылся в улыбке. А он, кстати, симпатичный!

Незнакомец что-то сказал, но из-за громкой музыки Ляля ничего не расслышала. Не выпуская ее руки, он повел ее к столику. Ей почему-то не хотелось сопротивляться. Они сели рядом. Он представился, обнажив в улыбке великолепные зубы:

– Тимур!

«Красив, зараза, – отметила Ляля, – божественно сложен, и явно что-то восточное в крови, глаза темные, выразительные, черты лица тонкие, изящные, длинные черные волосы».

– Выпьем за встречу? – предложил он.

Они выпили, затем опять пошли танцевать. Он не выпускал ее руки, что ей отнюдь не было неприятно. Потом он подмигнул: «Давай уйдем?» Ляля недолго колебалась – почему бы не уйти с юношей, в особенности, если он так красив.

Они долго гуляли по городу. Домой Ляля вернулась глубокой ночью – уставшая и с совершенно съехавшей крышей. Ляля была пьяная и изрядно проветрившаяся, словно ее всю прокачали свежим воздухом.

На следующий день программа повторилась. Они вновь встретились в том же клубе, где познакомились; выпили текилы, долго гуляли по ночному городу. Тимур рассказал Ляле, что ему двадцать восемь, что он увлечен изучением восточных религий и что он живет в мастерской своего приятеля-художника.

Тимур Ляле очень нравился. Она чувствовала, что ее симпатия взаимна, и ждала, что новый знакомый хотя бы полезет целоваться или как-то проявит свои половые признаки, но Тимур вел себя исключительно сдержанно, похоже, он и не думал к ней приставать. Странно…

Когда они подошли к ее дому, Ляля пригласила Тимура подняться в квартиру: «Поздно уже, метро закрыто, как до дома доберешься?»

…Они лежали рядом на широкой тахте в спальне. Тимур буквально пожирал ее взглядом. Ляля тоже чувствовала к нему бешеное влечение, однако он не спешил переходить в наступление. В чем же дело?

– Что-то не так, Тимур?

Он улыбнулся:

– Мы не будем делать это сейчас.

Ее так и подмывало спросить: а, собственно, почему? Но, конечно, она промолчала.

– Спи! – он заботливо подоткнул одеяло.

– Спокойной ночи, – растерянно сказала Ляля.

Через два дня Тимур позвонил ей и попросил о встрече. «Ты не могла бы приехать ко мне в мастерскую?»

– А что такое? – удивилась Ляля.

– Как же, Ляля… Начало лунного цикла!

– Что это значит?

В ответ раздался тихий смех:

– А ты приезжай и узнаешь!

Мастерская оказалась довольно большой и скудно обставленной. Из мебели только кровать и стол.

– Располагайся, – подмигнул Тимур, – кстати, там, на столе для тебя записка.

– Какая записка? От кого?

– От меня. Чтобы ты все лучше поняла. Прочти и скажи, согласна ли ты пройти со мной лунный цикл?

Бредит он, что ли? На столе действительно лежал листок, на котором было напечатано следующее: «Ветви персика. Ананга ранга. Прачехеда. Древнеиндийские правила любовных игр».

«Любовные игры ради простого удовлетворения желания (похвата) отличаются от истинно любовного наслаждения, как завтрак бедняка от княжеской трапезы. Искусный и благородный сердцем пусть сочетает порядок любви со знаком Луны. В новолуние любящие пусть соединяются ночью. Пусть они, уйдя на покой, сняв платье, останутся в исподнем. В эту ночь применяются страстные поцелуи, объятия, царапание щек, ягодиц, спины, боков, кусание губ, поцелуи в лоб и стопы. Пусть девушка отдается с равной страстью, но не дает раздевать себя догола».

Ляля оглянулась: Тимур, улыбаясь, наблюдал за ней.

– Мне не интересен секс как таковой, – пояснил он, – я ищу любовного наслаждения, тантрического секса. Я искал девушку, с которой мне бы захотелось пройти через весь лунный цикл. Увидев тебя, я понял, что это ты. Я ждал, когда наступит новолуние, и вот сегодня первый день цикла. Ты согласна?

Она кивнула.

– Идем!

Он разбудил ее рано утром.

– Я ухожу, Ляля. Встретимся здесь же вечером. Ключ от мастерской будет лежать на столе. Там же ты найдешь листок с правилами для сегодняшней ночи.

Долгий поцелуй, и Тимур ушел. Едва за ним закрылась дверь, Ляля помчалась к столу. На листке было написано следующее: «Вo вторoй день пусть влюбленные дo нacтупления вечерa разденутся доголa и так сядут в покоe, пусть между ними сначалa будут лишь поцелуи pтa без обьятий. Пусть потом обьятия cочетаются с поцелуями. Пусть cоитие произойдет только сидя…»

Весь день она мечтала о встрече с Тимуром. Вечером все было так, как предписано в Прачехеде. Утром Тимур сказал, что остается с ней на целый день и, смеясь, попросил прочитать рекомендацию учителя Ранга на сегодня.

– Вот увидишь, мы с тобой станем настоящими мастерами тантрического секса, – гордо сказал ее прекрасный любовник.

У них сложился особый ритуал – уходя утром, Тимур оставлял на столе листок с анонсом предстоящей ночи. Как только он уходил, Ляля читала его записку.

Дни летели, и Ляля никогда еще не была так влюблена. Красивое, гибкое тело Тимура заставляло ее забывать обо всем на свете. Она забросила все дела и как безумная ждала очередного свидания. Черт его знает, может, старик Фрейд все-таки был прав? И этот инстинкт и впрямь наиглавнейший?

В один из дней любовного цикла Ляле позвонила Ева.

– Представляешь, я встретила идеального любовника! – с ходу сообщила Ляля.

– Ну? – усмехнулась Ева. – А такие встречаются?

– Встречаются! Он юный, красивый как бог и занимается тантрическими практиками.

– Что за практики?

– Бедная Ева, ты не знала в жизни счастья! Тантрический секс – это когда соитие должно быть вчетверо продолжительнее, чем надо для соития.

– Да ты что? И он… практикует это в действительности?

– Конечно. Но это еще не все! Ласки должны быть продолжены и после соития и быть равными времени соития или даже более. А какая поэзия! Объятие называется «прыжок к счастью» или, скажем, «ирис»! А «поцелуй тигров» – это вообще что-то!

– Хм… Скажи, Точкина, а это не плод твоего писательского воображения?

– Представь себе, нет.

– И как зовут твоего великого любовника?

В комнате появился Тимур. Ляля рассмеялась, не сумев сдержаться, потому что Тимур притащил «Камасутру» и начал показывать ей отдельные картинки.

– Извини, Ева. Просто я… не одна.

– А, понятно! Ты со своим фантастическим любовником?! Не буду мешать, пока.

Ева отсоединилась.

Ляля повернулась к любовнику:

– Что сегодня, Тимур?

Он перевернул страницу и указал нужное место в книге.

Все свободное время Ляля с Тимуром проводили в его мастерской, изучая секреты тантрических практик. Такой полной сексуальной совместимости, как с Тимуром, у Ляли не было никогда и ни с кем. Казалось, их тела созданы для того, чтобы услаждать друг друга. Это было тем более удивительно, потому что помимо секса ее с Тимуром ничего не связывало и, пожалуй, ей даже говорить с ним было не о чем. Иногда он удивлял ее своей наивностью и юношеским инфантилизмом, а порой и раздражал.

Также Ляля не понимала, почему он нигде не работает и как можно жить, не имея денег. Она как-то задала Тимуру этот вопрос, и он ответил, что деньги ему в принципе не нужны, и ему жаль тратить свое время на то, чтобы их зарабатывать. Ляля промолчала, но подумала: «Интересно, что мы будем делать дальше, когда остатки моего последнего гонорара закончатся? Сейчас мы вовсю их прожигаем…»

Вскоре мастерская стала производить на Лялю гнетущее впечатление, и она предложила Тимуру перебраться к ней домой. Он согласился. Действие Прачехеды перенесли в другие декорации, более комфортабельные, так сказать.

«В девятый день xopoшo быть в cоитии трижды: yтpoм, днем и вечерoм. Пусть девушка в этот день cтpaстно принимает возлюбленного».

Страстно принимая Тимура трижды в день, Ляля забывала о жизненных разногласиях с возлюбленным. Хотя все чаще задавала себе вопрос: что же дальше? И понимала, что у них вряд ли есть общее будущее, потому что ее прекрасный любовник не создан для длительных и серьезных отношений. Но пока она испытывала к Тимуру безумную страсть.

– Ляля, сегодня тринадцатый день!

– А что это значит? Утром ты не оставил инструкцию…

– Сегодня день бога любви! Любящие не вступают в соитие. Облегчение у нас произойдет после полуночи способом «банджурита».

Он встал с кровати и совершенно голый вышел на балкон. Ее восхищало в нем полное отсутствие комплексов и его кошачья грация и гибкость.

Сегодня четырнадцатый день цикла – последний. Что он теперь придумает? Кажется, он ее запрограммировал, будто установил программу, и она с нетерпением ждет нового дня, гадая, чем они займутся на этот раз. Сейчас он предложил почитать вслух какую-то индийскую книгу.

Неужели он потерял к ней интерес? Ляля надулась. Утром она спросила его:

– Цикл закончился. Что теперь?

– А теперь все снова, Ляля. Повторим весь цикл!

Вечером, когда она возвращалась домой, предвкушая встречу с Тимуром, возле подъезда ее кто-то окликнул.

– Стой! – от стены отделилась особь женского пола. – Это ты – Ляля?

Ляля оглядела ее: юная, в джинсах, толстовке, капюшон надвинут на глаза. Ляля довольно вежливо осведомилась, а в чем, собственно, дело?

– Ну так молись, тварь, – заорала незнакомка.

От неожиданности Ляля оцепенела. А очень нервная гражданка достала из штанов какой-то пузырек и стала махать им у Ляли перед носом.

– Я тебе сейчас всю рожу серной кислотой оболью!