Текст книги "Три чайные розы"

Глава 3

Маша сидела на берегу реки и радовалась ветру, который развевал ее волосы, солнцу, плывущему вдалеке пароходу. «Пусть пройдет десять, двадцать лет, я никогда не изменюсь, не стану рассудительной и взрослой. Я буду проживать каждый день так, словно он последний, остро чувствовать жизнь, опьяняться ею!»

Машу отвлекли от раздумий – кто-то коварно подкрался сзади и закрыл ее глаза теплыми ладонями. Она хихикнула, мгновенно узнав шутника, счастливо выдохнула любимое имя.

Саша Бушуев разжал ладони.

– Как ты нашел меня?

– Ноги сами принесли! Прямо с электрички сюда, на берег. Знал, что ты тут сидишь и мечтаешь.

Саша с Машей дружат с первого класса, десять лет просидели за одной партой. Маша – адресат Сашиной лирики, его муза. «Что у тебя с ним?» – как-то спросила сестру Татьяна. «Все!» – честно призналась Маша.

Самое смешное, что это она первой влюбилась в Сашу. Еще в далеком детстве. Он был красивый, как принц, голубоглазый, кудрявый, и Маша не устояла. Она трогательно завоевывала его любовь, подкупала конфетами, книжками, игрушками, вот только что не носила его портфель. А мальчишка позволял себя любить, не более. В шестом классе все переменилось – Саша влюбился в Машу. Теперь он дарил ей подарки и добивался ее внимания. Маша упорно не отвечала на чувства парня, пропадала в театральном кружке и влюблялась во взрослых артистов. А на выпускном она вдруг охнула: «Какой Саша красивый! Высокий, тонкий, похож на актера Стриженова в фильме «Сорок первый».

И все – с того дня они практически не расставались. Саша Бушуев всегда был рядом. Надежный, преданный, нежный. Ей, впрочем, вскоре захотелось чего-то другого – непреодолимых препятствий, разлук, любви с ознобом и температурой, сильной и опасной. Маше нравится поддразнивать Сашу, заставлять страдать. Ей кажется, что в топку огня их любви надо постоянно подбрасывать дрова, чтобы поддерживать пламя, без которого их отношения станут пресными. Маша старается – порой она делается нарочито холодной и безразличной, иногда намеренно вызывает у Саши ревность. И радуется, видя, что он переживает, находя в этом подтверждение его любви.

– Иди ко мне! – тихо сказал Саша.

Она вздрогнула – ей хорошо знакомы эти «особенные» интонации любимого голоса.

– С ума сошел? – притворно сердито возмутилась Маша.

– Я соскучился! – хмыкнул Саша.

– Не здесь!

– А когда? Мы уже две недели не… – Он вздохнул.

Маша рассмеялась:

– Никогда! Бушуев, а давай у нас с тобой будут братские отношения?!

– Тебе нравится меня мучить? – Он усмехнулся.

Маша сделала «серьезное лицо».

– Зачем омрачать нашу дружбу пустыми страстями?

– Актриска, дрянь! – возмутился он. – Мне кажется, ты все время забываешь, что жизнь не сцена, и играешь чью-то роль. А со мной не надо играть. Я очень люблю тебя, Маруся… Тебя, а не придуманную тобой героиню.

– Прости. – Она коснулась его руки. – Я сейчас в спектакле репетирую Офелию! Сплошной надлом и трагедия! Даже стыдно за собственное счастье! У нас с тобой все так хорошо! А разве без опыта страдания я стану великой актрисой? Великой актрисе нужны переживания, накал чувств, а с тобой, Саша… Все спокойно, стабильно! А мне роль Ларисы в «Бесприданнице» предложили! Ну как я смогу ее сыграть?! Хоть бы мы с тобой поссорились, что ли!

– Не надейся! И вообще, к черту этих истеричных баб! Ларис и Офелий! Будешь играть поросенка, чем плохо?

Маша вспыхнула – ее актерская карьера началась с того, что прошлой зимой она сыграла поросенка на детской елке.

– Очаровательная, кстати сказать, была хрюшка, – засмеялся Бушуев, – розовая, хрюкала громче всех! Сплошное обаяние и радость, и никаких переживаний, от которых потом топятся. Хочешь вина?

Она кивнула. Саша усадил ее к себе на колени. Достал из сумки бутылку.

– Как хочется дождя! И бегать под его струями, как в детстве! – хихикнула Маша.

Саша загляделся на девушку – ее длинные, распущенные волосы раздувает ветер, от солнца они кажутся золотыми. Сто лет бы смотрел! Как Саше нравится ее привычка закатывать глаза так, как сейчас, – она поднимает брови, отчего глаза становятся огромными и удивленными. Парню в голову приходят строки:

 
Как свод твоих бровей разительно похож
На лук натянутый в руках у Купидона…
 

Она взяла у него журнал, перечла напечатанные стихи, наверное, уже в сотый раз.

– Когда ты станешь знаменитым, непременно повезешь меня в Париж. Говорят, там есть праздник ландышей…

– Да, Маруся! Мы будем гулять по Елисейским Полям, слоняться по Монмартру, я куплю для тебя платье у Кардена и напишу свои лучшие стихи!

– Когда-нибудь все будет именно так! Ах, как хорошо, Саша, как хорошо жить! Непременно сочини летние стихи! Чтобы зимой их, как банку с вареньем, открыть и представить лето, теплое, золотое, как спелая облепиха. Лето! Схватить бы его за яркий зеленый хвост! Хочется чувствовать его, вдыхать запах полыни и мяты, вслушиваться в шум сосен, бродить в ярком поле солнечных подсолнухов, глядеть на июльские звезды, слышать зов этого лета! Мне кажется, нынешнее лето особенное – зовущее к любви.

Она поцеловала Сашу. Тот с готовностью откликнулся на поцелуй.

Маша закричала, показывая рукой в небо:

– Смотри! Дельтаплан опять летает!

С некоторых пор в небе над Березовкой стал появляться дельтаплан. Часто, сидя на берегу, Маша с Сашей следят за его полетом. Иногда девушке видятся сны, в которых она летит вместе с пилотом над поселком и дальше, над рекой. Может быть, над самим Петербургом с его крышами, ангелами, львами.

Наверху будто услышали Машино пожелание, и небо обрушилось на землю потоками летнего дождя. Влюбленные стояли под ливнем, мокрые, одуревшие от счастья, и вдохновенно целовались.

* * *

В доме и в саду тихо – все разбрелись: кто ушел в лес, кто на реку. Татьяна расположилась в саду с томиком любимых стихов и наслаждалась тишиной, поглядывая в небо, где неторопливо плыли белоснежные облака-корабли. В Березовке ей дышится легко и свободно, потому что здесь воздух, который «можно пить», зеленка «священного леса», начинающегося прямо за забором; здесь ветер качает ошеломительно синий дельфиниум, такой же роскошный и буйный, как на картинах Грабаря; здесь растут королевские лилии дивной красоты и тянутся к солнцу взбесившиеся флоксы – здесь дом ее детства. Приезжая к бабушке, она перемещается в другую жизнь, календарь которой измеряется не числами, а временами. Время цветения сирени, жасмина и ирисов – раннее лето. Красуются пионы – на дворе середина июня. Расцвели розы и лилии – наступил июль, который побалует и ягодами, и зреющими под солнцем яблоками. В августе плоды рябины наливаются соком, уже тая в себе осеннюю грусть. И последние печальные астры как приговор – пришла осень.

Рядом с ее креслом в цветнике танцевали сиреневые стрекозы, жужжали деловитые шмели. Залюбовавшись этим энергичным танцем жизни, Татьяна подумала, что летом в деревне она словно попадает в звенящий вихрь, какой-то круговорот жизни: жуки, муравьи, стрекозы, осы, бабочки летают с бешеной скоростью, здесь все торопится жить! В деревне вообще гораздо острее чувствуешь жизнь. Понаблюдав за насекомыми и растениями пару дней, в какой-то момент понимаешь (и это как вспышка сознания), что под тобой, над тобой, рядом с тобой – тысячи жизней… Здесь острее чувствуешь смерть, потому что осенью на твоих глазах разыгрывается трагедия: мураши, цветы – все, что жужжало, звенело, тянулось к солнцу, умирает.

Татьяна знает, что лето в Березовке дает ей запас энергии и сил на целый год. Летние воспоминания, заботливо закупоренные в банку, вместе с крыжовником из бабушкиного сада можно открыть в самый промозглый петербургский вечер, когда за окном такая непогода, что кажется, будто бледный всадник уже протрубил. Откроешь – и снова увидишь, почувствуешь небо-океан, рассветы-закаты, сирень и дельфиниум, и накатит тогда знакомое летнее ощущение радости.

Среди облаков вдруг показался дельтаплан. Татьяна долго следила за его виражами, чувствуя, как на нее наплывает густое, очевидное счастье… Счастье, потому что здесь солнце, шмели, правильные книги, вареники с вишней, пирожки с черникой и ощущение, что лето будет длиться вечно.

* * *

Маша с Сашей вернулись с реки к полудню. Татьяна с бабушкой пили чай на веранде. На столе в вазе красовался огромный букет сирени.

Увидев Бушуева, бабушка расплылась в улыбке – она знала Сашу с детства и относилась к нему с большой теплотой.

– Как здоровье, бабушка?! – осведомился тот.

Бабка Зинаида усмехнулась:

– Уж какое здоровье, молодой человек, в мои-то годы! Как говорится, в таком возрасте и зубная боль – кокетство!

Маша показала бабушке журнал с напечатанными стихами Бушуева.

Зинаида Павловна углубилась в чтение.

– Ух ты, какая сирень! – Маша тут же начала искать пять лепестков на счастье. Не для себя – для Татьяны. Через минуту раздался радостный вопль: – Вот я счастливая! Второе чудо за сегодняшний день! Нашла! Надо съесть, чтоб желание исполнилось! Ешь, Танька!

– Ну тебя! – отмахнулась сестра.

– Как хотите! Буду счастливой за вас всех! – Маша быстро сжевала цветок и сообщила, что она загадала желание стать знаменитой актрисой, которое теперь – ха! – точно исполнится!

Запустив ложкой в вишневое варенье, девушка сообщила сестре, что достала чудесный журнальчик мод, и Татьяна просто обязана сшить ей на лето легкомысленный сарафанчик, «такой синенький в желтых бабочках!».

– Ле-то! Ни о чем не думать и глядеть на облака, пароходы и чаек! – сказала Татьяна, любуясь сиренью. – Будем варить вишневое варенье и лепить вареники с вишней!

– А пирожки с черникой?! – пискнула Маша.

Татьяна рассмеялась:

– Непременно! Ах, как хо-ро-шо! «И крыжовник растет!» Я, как чеховский герой, совершенно помешана на нем. Вот растет в нашем саду эта ягода, и, значит, все в порядке!

От переполнявшей ее радости Маша закричала:

– Я тоже люблю крыжовник! И стихи твои, Сашка, люблю! И вас всех люблю! – Она затанцевала и запела: – Лето, ах, лето! Лето звездное, будь со мной!

* * *

Они сидели в саду. Андрей не сводил с Лены влюбленных глаз. Он еще ни к кому не испытывал столь сильных чувств. «Влюблен по самые уши, без всякой надежды на спасение, – понял Андрей, – да и не надо никакого спасения! А надо быть с ней рядом. Всегда. Любить, оберегать, сделать ее счастливой!»

Лена лукаво смотрела на Андрея, прекрасно осознавая свою власть над ним. «Забавно… Смотрит на меня так, будто я произведение искусства… И кажется, готов исполнить любую прихоть! Какой все-таки смешной! Хотя, если его переодеть, поменять прическу, он преобразится. Кстати, Климов уверяет, что Андрей станет большим ученым… Из него, видимо, можно веревки вить: покладистый, трогательный и недотепа, каких поискать, – битый час рассказывает о собственной диссертации и не понимает, что это никому не интересно».

Лена снисходительно улыбнулась:

– Ты так увлекательно рассказываешь!

В голосе восхищение… Она нежно коснулась его руки.

– Тебе правда интересно? – обрадовался Андрей.

– Разумеется! Меня интересует все, что связано с тобой!

«Чуткая, тонкая! Наивные детские глаза, хрупкая фигура! – Андрей чувствовал, что его переполняют восторг и нежность. – Она необыкновенная!»

– Елена, прошу тебя остаться у нас еще на несколько дней! – робко сказал Андрей, понимая, что от ее ответа зависит его счастье.

Лена грустно вздохнула:

– Остаться? Но ведь твои родные ждут не дождутся, когда я уеду!

– Все изменится, вот увидишь! – заверил Андрей. – Тебя невозможно не любить! Они скоро поймут!

* * *

– До чего вкусные пироги! – восхитился Климов, подкладывая себе третий кусок. – Дорогие мои, а вы недурно устроились! И вообще, это ваша Березовка просто рай на земле: прекрасный сад, речка! Право, я бы поселился здесь!

– Никита, вы можете приезжать к нам, когда захотите! – улыбнулась Маша. – Считайте этот дом своим!

– Спасибо, – кивнул Климов.

Маша поспешила поделиться с ним своей радостью:

– Представляете, Сашины стихи напечатали в журнале!

Бушуев смущенно заметил:

– Маш, да что ты все с этими стихами?!

Климов поинтересовался не без доли иронии:

– О чем пишете, молодой человек? О любви, должно быть?

Маша, уловив его насмешливую интонацию, с вызовом ответила:

– А о чем еще писать? О любви! О том, что жить надо только так – навзрыд, будто прощаясь со всем!

Климов, улыбаясь, смотрел на Машу – как она молода! Наивные глаза, детские ямочки на щеках, искренний запал юности. А мальчик-поэт так очевидно влюблен в нее! Любовь… Они еще не знают, что только в восемнадцать лет кажется, будто с уходом дорогого человека из твоей жизни рушится мир. К тридцати такие вещи переосмысливаются – ты смотришь на людей как на попутчиков в автобусе: жизнь идет, автобус едет, ты привыкаешь к этим людям, может быть, даже любишь их, но при этом ясно понимаешь, что они могут выйти на любой остановке, когда захотят, а ты отправишься дальше.

* * *

Танцующей походкой к дому приближался человек странной наружности. Создавая эту человеческую особь, природа определенно не рассчитала пропорций – рост и масса вступали в явное противоречие, отчего человек выглядел долговязым и нескладным. Длина ног, начинающих расти, кажется, сразу после широкого, похожего на птичий клюв носа, делала его похожим на кузнечика. Человек-кузнечик обладал чрезвычайно живым лицом с сильно развитой мимикой и выразительными глазами зелено-желтого цвета. Рыжие его кудри торчали во все стороны из-под серой кепки. Молодого человека звали Юрием Клюквиным. В доме Басмановых его принимали как друга семьи, внучатого племянника бабушки и заодно – придворного шута.

Как и положено последнему, Клюквин заранее подготовил набор шуток на сегодняшний вечер и разработал сценарий эффектного выхода «в гости». Войдя в гостиную Басмановых, он честно предупредил:

– Буду всех веселить!

Присутствующие вздрогнули, без особого энтузиазма встретив сделанное заявление.

Клюквин громко то ли завыл, то ли запел:

– Тюлени плыли на юг! Тюлени сделали круг! Тюлени сделали два, а юга нет: АААААА!

– Юра, угомонись! – рассердилась Зинаида Павловна.

Клюквин подошел к ней, нежно поцеловал в обе щеки:

– Бабуленька! Я вам конфет привез!

– Юра, садись с нами пить чай! – пригласила Татьяна.

Клюквин уселся за стол.

– Это кто? – спросила Лена Лаптева с интонацией «это местный идиот?».

Маша с вызовом ответила, что Клюквин – друг их семьи.

Что правда – то правда, Юрия в семье Басмановых любили и жалели. Кроме Зинаиды Павловны, близких у него не было. Он приходился ей дальним родственником по линии мужа. Впрочем, родство их обнаружилось не сразу, и большую часть детства Юрий провел в интернате. Уже потом, когда бабка Зинаида узнала о его существовании, Юра стал жить у Басмановых. Сестры привязались к нему. В особенности Маша. Оба увлечены театром и устраивают для домашних настоящие спектакли.

Похоже, что и в этот вечер Клюквин решил устроить спектакль. Он подмигнул Лене и выдал очередную порцию острот:

– Пошли к лешему, он мужик зажиточный, шоколад ест плиточный!

Лена вздрогнула и взглянула на него чуть ли не с испугом.

Климов восхищенно заметил:

– Слушайте, маэстро Клюквин, вы воплощаете в жизнь гениальный прожект – стать сумасшедшим! Признаться, я вам завидую!

Полина, разглядывая серебряные браслеты на руках, задумчиво произнесла:

– А мне кажется, что стать сумасшедшим в наше время единственно честный поступок. Одну старушку из соседнего двора увезли недавно в сумасшедший дом – она держала в своей квартире двадцать дворняг различных мастей и расцветок, подбирала их на помойках, лечила. Соседям надоело терпеть, и они вызвали психбригаду – старушку увезли, а собак забрали на живодерню. От такого торжества разума хочется умереть или податься в юродивые…

Климов, улыбаясь, смотрел на Полину. Лена Лаптева едва не покачала головой: похоже, что они все тут ку-ку, «сиди – я сам открою»! Ну и семейка!

– Леночка, берите, пожалуйста, пирог, – предложила Татьяна.

Лена вежливо отказалась. Андрей с нежностью отметил: она такая скромная, стеснительная!

Клюквин, зажмурившись от удовольствия, попробовал малиновое варенье:

– Ох, хороша ты, ягода малина! А мне, представьте, сегодня всю ночь снились рыжики!

– Какие рыжики? – недоуменно переспросил Данилов.

– Грибы такие, – пояснила Маша.

Клюквин громко закричал:

– В Рязани грибы с глазами. Их едят – они глядят! Не желаете ли анекдот, господа? Извольте: «Вчера бегал за хлебом!» – «Ну и как, догнал?» Аха-ха!

– Юра, тебе надо идти в театральный! – засмеялась Маша. – Тем более что актерский опыт у тебя есть!

На самом деле Клюквин уже несколько лет на пару с Машей принимает участие в спектаклях на детских елках. А в основное время работает продавцом в коммерческой палатке на Сенной.

– Марлона Брандо из меня, может, и не получится, – хихикнул Клюквин, – а лешего сыграть на детском утреннике – пожалуйста! Или созорничать! Да вот смотрите!

Свесившись с веранды, Клюквин проорал мирно дремавшей на крыльце собаке:

– Эй, Балалайка!

От неожиданности та вздрогнула и вскочила.

– Балалайка! К тебе пудель пришел!

Собака недоуменно глядела на Клюквина, явно не понимая, что ему от нее нужно.

– К тебе гость пришел! Пудель! – повторил Клюквин.

Бабушка усмехнулась:

– Сам ты пудель! Ума точь-в-точь как у него!

Собака, подняв уши, горестно смотрела на Клюквина. А он вдруг залаял на всю деревню, да так убедительно, что его лай тут же подхватила Балалайка, за ней затявкал пес Хреныча, Бублик, следом подтянулся соседский пудель, и понеслось – зазвучал по деревне веселый собачий хор. Неожиданно калитка отворилась, и во двор вошел старик Хреныч.

– Что ты хулиганишь, рыжий черт? – погрозил он Клюквину.

Татьяна пригласила соседа к столу. Хреныч обстоятельно поздоровался со всеми. Обращаясь к бабушке, он вынул из полотняного мешочка большой пучок травы, перевязанный ниточками:

– Вот тебе, Павловна, целебная травка от ста недугов!

За чаем с пирогами старик осведомился о бабушкином здоровье.

– Что вы меня все о здоровье спрашиваете? Каждый непременно первым делом про здоровье пытает! – усмехнулась бабушка. – Какое там здоровье в нашем возрасте, сосед?! Пыхчу потихоньку. Жаль, что мы не в средневековой Японии живем!

– Это почему? – заинтересовался Хреныч.

– А там было принято таких стариков, как мы с тобой, относить далеко от человеческого жилья и оставлять помирать. В сущности, правильно. И гуманно. Я в последнее время часто Андрею говорю: снес бы ты меня, милый, куда-нибудь подальше!

По лицу бабушки было непонятно, шутит она или говорит серьезно.

– Да ты что, Павловна? – испугался Хреныч.

– Ладно, не бойся! – махнула рукой бабка Зинаида. – Нас с тобой будут мариновать до последнего, пока уж совсем в труху не превратимся, потом снесут, куда положено, поплачут, а после успокоятся – и жизнь пойдет своим чередом, слава те Господи.

* * *

В доме остались бабушка, Хреныч и Клюквин. Последний сподобился уснуть прямо за столом и похрапывал. «Фьють, фьють, х-р-о!» – выводил он, словно большая диковинная птица.

Бабушка, поглядев на него, улыбнулась:

– Ух, чудо рыжее! Намаялся дурака валять! Пусть отдохнет! – Потом перевела взгляд на Хреныча и усмехнулась: – А чего ты, батюшка, позволь узнать, так вырядился?

На Хреныче сегодня и впрямь лучшая рубаха с вышитыми красными маками. Седые волосы старика, обычно всклокоченные, нынче аккуратно приглажены, видно, что он серьезно готовился к посиделкам с соседкой. По вечерам они частенько вместе пьют чай и разговаривают про житье-бытье. К Зинаиде Павловне Хреныч относится с большим уважением: «Зинаида – человек степенный и повидала всякое, много в ней житейской мудрости! К тому же огромной культуры женщина! В больших и малых драматических театрах работала! С народными артистами запросто разговаривала!»

Хреныч как-то разоткровенничался с Татьяной, сказал, что с ее бабушкой беседовать – одно удовольствие. А для Зинаиды Павловны соседский старик – выходец из «народа». Их приятельские отношения – тот случай, когда интеллигенция в лице бабки Зинаиды и народ в лице старика Хреныча нашли общий язык и мирно сосуществуют.

Благодаря соседу Зинаида Павловна не чувствует себя одинокой, когда внуки уезжают в город. Старик как-то даже пытался приударить за бабушкой, но та подняла незадачливого ухажера на смех и решительно пресекла его ухаживания.

– А маки так и горят у тебя, Хреныч! – расхохоталась Зинаида Павловна.

Старик налил шестую кружку чая, обстоятельно размешал сахар.

– На Фалалея-Огуречника огурцы сажать буду! Давай, что ли, песню затянем, – предложил Хреныч, забыв о безмятежно спящем Клюквине. – Вот хорошая песня, душевная!

Хреныч запел старческим дребезжащим голосом:

– Все подружки по парам в тишине разбрелися…

Бабушка подхватила неожиданно сильным сопрано:

– Только я в этот вечер засиделась одна!

Песней разбудили Клюквина. Он испуганно вскрикнул:

– Где я?

* * *

Стемнело, на противоположном берегу реки горели огни. Климов смотрел на Полину. Она стояла у обрыва, задумчиво глядя вдаль. Изящный профиль на фиолетовом фоне вечера… Он попытался отгадать, о чем Полина сейчас думает, и тут же оставил эту затею: сей загадочный сфинкс казался абсолютно непостижимым. Странно, первый раз в жизни Климов захотел всецело обладать женщиной, а та недосягаема, как звезда, и холодна, как айсберг. В сущности, что он знает о ней?! Подводная часть айсберга скрыта. Снаружи Полина – иронична, умна, остра на язык, но… Откуда отчаянная тоска во взгляде? Обнять бы Полину так сильно, чтобы звякнули браслеты на тонких запястьях, растопить лед, зажечь огонь в грустных глазах, искусать губы, застывшие в насмешливой улыбке, увидеть подводную часть айсберга. Такие женщины созданы для того, чтобы из-за них устраивать войны и совершать безумства. Он готов отдать все, что имеет, включая бессмертную душу, за каплю ее благосклонности.

…К Полине подошел Данилов и набросил жене на плечи свою куртку.

– Совсем замерзла, – улыбнулся Иван, – руки холодные, давай согрею.

Он принялся растирать ей ладони.

Полина оглянулась и увидела, что Климов смотрит на них.

– Иван, перестань! – с неожиданным раздражением сказала она.

– Что с тобой? – грустно спросил Данилов. – Злишься на меня за что-нибудь?

Он всегда терялся, чувствуя ее гнев.

Она мгновенно смутилась:

– Прости!

Теперь Полина рассердилась на Климова – какого черта он пялится?! Какого черта позволяет себе грубо вторгаться в ее жизнь! Завтра же она уедет в город и не вернется, пока Климов будет в Березовке.

– Пройдемся? – предложила Полина, взяв мужа под руку.

Они пошли в сторону лодочной станции. Климов задумчиво смотрел им вслед.

– Что такой грустный, старик? – спросил Андрей.

Лена хихикнула:

– Тебе это не идет, Никита! Выглядишь очень глупо!

Климов рассмеялся и закурил.

– Смотрите – сейчас будет ливень! – закричала Маша.

Раздались раскаты грома.