Текст книги "Кленовый букет, или Небесам вопреки. Мистический роман_2"

ГЛАВА 5

АНЖЕЛА

– Ты какая-то задумчивая сегодня. – Александр поставил свою огромную чашку (любил такие, даже кофе пил из больших кружек, – много, и крепкого) с чаем на стол, оторвался от созерцания медицинских новостей в телефоне. Взглянул на Анжелу. Простая констатация факта. Можно не отвечать…

Анжела вздохнула. Она вымоталась за день, оказавшийся для нее более длинным, чем для остальных. Вернувшись с прогулки, она приготовила обед. Затем всей семьей поехали на озеро – погулять по песчаному пляжу, побродить босыми ногами по воде, покормить чаек, да побросать с Олесей камешки в воду. Лето выдалось нежаркое, для купания вода была слишком прохладной. На обратном пути они закупились продуктами, заехав в единственный на весь поселок, супермаркет. Всё это время Анжела ощущала себя, находящейся в двух мирах одновременно; сосредоточиться на списке с покупками было трудно. Ещё бы…

– Саш, а ты помнишь, как перед свадьбой мы ездили смотреть полуразрушенную старинную церковь?

– Помню. И что?

– Так… прибиралась вчера. Нашла в альбоме засушенные цветы мать-и-мачехи… Задумалась – почему мы вообще поехали тогда именно в Лисовск, именно к этой церкви?

– Не помню… Просто так. Может, кто-то из коллег посоветовал? Город необычный, под старину сохранен. Наверное?

– А там был старый священник?

– В церкви?

– Ну да…

– По-моему, мы там одни были, насколько я помню. Откуда там быть священнику? Церковь-то не действующая.

– А отчего мне помнится, что был кто-то? Старик такой, с яркими глазами.

– Не знаю. – Пожал плечами. – Так об ты этом и думаешь весь день? Может, где-то в городе увидела такого, и запомнила, а я – нет? Или, вообще, – приснился?

– Может, и приснился, – снова вздохнула она. – Да. Я теперь, бывает, вспоминаю какие-то события, и не могу понять, почему вышло именно так. Не обращай внимания. Я все ищу связь, отчего… ну, ты понимаешь. И разное в голову лезет.

– На кого же мне еще внимание обращать? – привычной шуткой ответил Александр, улыбнувшись.

Но Анжеле не было весело. Она прошла в спальню и включила старый компьютер. «Он не любит меня! Он любил Викторию! Меня ему подсунули, как суррогатный кофе!» Она не знала, с чего начать очередное письмо Инге. Переполняли эмоции… Вначале был шок. А теперь, когда она задумалась о чувствах мужа, – накрыло болью.

Она-то любила только его. Ради него отказалась от Новаковского. (Странное дело, к слову: ведь при ней Костя был «восходящей звездой», а после аварии, предотвращенной Александром, после их последнего, несостоявшегося свидания, – о нем больше не было слышно. Изредка Анжела видела его новости в соцсетях, через общих друзей; слышала редкие новые песни, которые не впечатляли и не запоминались. Объявлений о концертах не наблюдалось. Впрочем, она не сильно следила.) Она уехала в этот крохотный северный посёлок, не думая о карьере, лишившись возможности остаться в Республиканской больнице, чтобы жить с Александром. Тогда ей даже не приходило в голову, что она чем-то жертвует. Быть с ним – казалось ей тогда главным призом, сорванным джек-потом жизни… Почему ей так казалось?! Почему она впервые задумалась об этом лишь сейчас?

Анжела уставилась на себя в зеркало, словно пытаясь найти там ответ. Измученный взгляд, устало-потрясенные глаза, и синяки под ними. Больше ничего нового…

На комоде, между тюбиками помады, пудрой и черным флаконом «Нарцисо Родригез», стояла, в стеклянной изогнутой рамке, свадебная фотография. Никакого гламура. Любительское фото, чуть размытое, – и оттого более настоящее. Счастливая Анжела в пышном белом платье и фате, и, не менее счастливый, Александр, который, влюбленно глядя на невесту, а не в объектив, держал раскрытый зонт. Приглушенная моросящим дождем зелень листвы за фигурами влюбленных. От снимка физически ощущался аромат лета и свежести, мокрой травы… И чувств, конечно. Любовь казалась Анжеле лучшей заменой любых благ. А сейчас любовь обманула ее, сыграла злую шутку. Теперь всё представлялось в другом свете…

Поддавшись зову навязчивой идеи, Анжела открыла страницу Виктории. Быстрые пальцы пробежали по клавишам, и отправили злое отчаянное сообщение. Это было совершенно неумно, но желание написать ей не отступало. Хоть в какой-то поступок выплеснуть эмоции. Избавиться от наваждения можно было лишь одним способом – совершить задуманное. Только тогда Анжела смогла начать длинное и обстоятельное письмо к Инге, пестрящее восклицательными знаками.

Замотанный в полотенце, лохматый после душа, Александр подошел к жене, положил руки ей на плечи:

– Всё пишешь… Целый роман в письмах, наверное.

– Угу-м… – она предусмотрительно стерла все опасные сообщения, оставив видимыми лишь несколько нейтральных. – Оперу пишу. – Рассмеялась. (Имелся в виду старый анекдот про Петьку с Чапаевым: «И про тебя пишу, и про Анку. Опер сказал – про всех писать»).

Что бы ни было, несмотря на обиду, разочарование и душевное отчуждение, – прикосновения мужа все ещё обладали властью над ней. Синий экран компьютера погас. Анжела прильнула к Александру, почувствовала себя маленькой и хрупкой в его руках. Тело посылало спасительные импульсы, и мозг, доведенный до предела, отключился на время…

…

Приметив во дворе гладкую, иссиня-черную кошку, Анжела заторопилась остановить качели и позвать Олесю домой. На чудовищно скрипящие качели давно с вожделением смотрела компания детей. В отличие от Олеси, они могли бы найти себе другие развлечения. Ну, пускай радуются теперь… Анжела с дочерью зашагали к дому, всё ещё напевая песенку. У Олеси просто замечательный слух. Если бы она ещё пела все слова по-настоящему, не сглатывая окончания, – запросто могла выступать бы на сцене. На секунду привычно сжалось сердце: почему другие дети, порой с куда более скромными данными, могут показывать себя где-нибудь, хотя бы на утренниках в детских садах, – их хвалят, им аплодируют…

Она обернулась, убедившись, что кошка следует за ними, безо всяких «кис-кис» с её стороны. Правда, она заметила и то, что дворовые сплетницы, сидевшие на скамейке, и до сих пор создававшие вид, что Анжелы с Олесей не существует, – оживились, глядя вслед. Ну, и пусть их…

Большая квадратная прихожая, и прилегающий к ней, балкон, наполненные солнечным светом, были, пожалуй, лучшим местом в квартире. Кошку вежливо пропустили вперед. Анжела немного опасалась Олесиной реакции, но полагала, что Савелий знает, что делает. В прошлую встречу – прежде чем проститься – он объяснил, что в кошачьем обличии ему сподручнее на люди показываться.

– Приветствую обеих! Здесь и обитаете, выходит? Неплохая квартирка, по мне так… – Леший уже обернулся самим собой, – а в какой момент – ускользнуло от Анжелы. – Разве что тебе в город хочется, поди…

– Привет! – чисто выговорила Олеся, и, счастливо рассмеявшись, протянула Савелию розовую ладошку, с совсем еще детскими пальчиками. Анжела глядела на них в изумлении: хорошенькая семилетняя девочка с пушистыми русыми кудряшками, в платьице в синюю клетку, и это чудо лесное, ласково пожимавшее ее ручку своей деревянной лапой, – были практически одного роста

– Ты Чудище-Снежище? – продолжала Олеся.

– Не совсем… – смутился Савелий. Сейчас ведь снега нет, видишь? – Меня зовут Савелий.

– А меня – Олеся! Это из песни: «Кудесница леса, Олеся…» А, ты – леший, я знаю. В «Снегурочке» тоже лешии такие.

– Ну да! Все-то сказки ты знаешь… Кудесница леса прямо наша…

У Анжелы пересохло во рту; она боялась спугнуть счастье… надолго ли оно? Олеся даже выглядела теперь иначе – смешливой девчонкой-первоклашкой. Ребенком. А не загадочной маленькой взрослой, с недоступными пониманию думами, омрачающими детский лобик, с постоянным напряжением в глазах, или же, напротив, – с чрезмерной веселостью без видимых причин. Без речи, практически. Только стихи и рифмы, заученные фразы из мультфильмов…

– Раз сегодня вы вдвоём, приглашаю обеих на прогулку… И в гости!

– Ура! – захлопала в ладоши Олеся.

– Туда же, к Феофану? – еле смогла выговорить Анжела. – Олеся, ты… есть не хочешь? Путь не очень близкий. Она старалась говорить обыденно. В самом деле, не кричать же: «Ты говоришь!!!»

– Я пить хочу. И в туалет.

– Да, ты права. И мне надо сделать то же самое… – особенно нужно выпить воды, а то теперь собственный язык слушался плоховато.

– Савелий… это как? Это при тебе только, не насовсем? – прошептала Анжела, когда дочь отошла на минутку.

– Думаю, нет, – грустно покачал головой леший. Зеленые глаза были полны нежности и печали. – Ноутбук захвати… Вперёд, девчата, в путь! – громко позвал он, зевнул, потянулся, и… Анжела словно бы моргнула, – и перед ней на цветастом половичке уже выгибала спину черная кошка.

– Я сейчас! – Анжела метнулась в спальню, вновь появившись оттуда, с чёрным чемоданчиком в руках. – Пошли, Олесенька!

Компания бодро зашагала от дома в сторону лесополосы. Там, на тропинке, вдали от людских взглядов, Савелий вновь принял своё обличье, а тропа начала кружить и петлять. Вскоре они очутились возле знакомого домика Феофана.

– Здравствуйте, гости дорогие! – Феофан распахнул дверь, подмигнув Олесе чёрным разбойничьим глазом. – Ждем вас. Входите, входите!

Олеся с восхищением разглядывала печку, домотканые половики, пучки засушенных растений и связки грибов, развешенные по стенам.

– А я думала, мы к бабе Яге идём!

– К Яге… нет, Яга – она подальше живёт, к ней так быстро не доберешься. Есть тут одна, правда… но на Ягу не потянет. Садись, дорогая! – он пододвинул Олесе гладкий чурбачок, ласково потрепал мозолистой рукой светлые кудряшки. – Вот тебе чаек, негорячий… Варенье земляничное, бублики. И вы присаживайтесь, – кивнул Анжеле и Савелию.

– Ты же дома чай не пьешь, – изумилась Анжела, глядя на уплетающую бублик с вареньем дочь. Да что там, – она и варенья никогда не ела. Никакого, самого вкусного. Из сладостей признавала лишь конфеты.

– Дома не такой! – засмеялась Олеся.

– Ноутбук принесли? – поинтересовался Феофан. – Эта наша встреча, скажем так… была организована несколько против воли начальства. Лучше сейчас без них посоображать, спокойно. А то Астарий грозился Родиона на нас наслать…

– Кто это? – кусая бублик, спросила Анжела.

– Помощник его, заместитель новый… Ну что, зайчонок, ты поела?

Олеся кивнула.

– В игрушки играть будешь?

– А в какие?

– А вот смотри… – Феофан отдернул занавеску, отделявшую заднюю часть комнаты, с кроватью, покрытой лоскутным одеялом. На кровати что-то шевелилось и пищало. Совенок, бельчонок и мышка-полевка! Олеся взвизгнула от восторга, бросилась к ним. Зверушки не убегали и не дрались между собой; они пищали, ползали по девочке, разрешали себя гладить, а мышка даже кружилась в танце! Олеся взяла пару бубликов со стола для своих питомцев.

– Точно не укусят? – с завороженной улыбкой глядя на дочь, но всё-таки чуть встревоженно спросила Анжела.

– Нет, конечно… Я же им сказал! – гордо ответил Савелий.

– Почему она… так с вами? Почему нельзя так насовсем, если она может?! – отчаянным шепотом.

– Ну ты же сама понимаешь. – Феофан склонил голову и невесело улыбнулся. – Она даже больше «наша», чем ты… Здесь она среди своих. Здесь говорит душа…

– А почему вообще всё так, за что? Из-за той истории? А её изменить нельзя никак?!

– Посмотрим. Не нервируй её, не наблюдай; пусть себе играет спокойно. А вот… «вас, Штирлиц, я попрошу остаться!» – лицо внезапно Феофана посуровело. Но Анжела всё равно смотрела на него почти влюбленно.

– Откуда? – улыбнулась. – Про Штирлица?!

– Откуда, откуда… Что я, телевизор смотреть не могу, по-твоему? Не то тебя волнует. Скажи лучше – ну зачем, зачем ты Виктории написала? Кто тебя просил, а? Что один, что вторая. Не можете не учудить чего-нибудь! Не живется вам без этого! Верно говорят: муж да жена – одна сатана… Впрочем, наверное, вы все такие, – рукой махнул.

– Всё? Какие?

– Смертные. Любопытные, невыдержанные, творящие что попало под эмоциями, а не подумав, как след…

– Ну… Не буду больше. Правда-правда! А… как вы узнали так быстро? Я ведь сама… почти забыла…

– Вот! Вот так вы и делаете дела! На эмоциях натворите, и забудете! А нам – расхлебывать. Да ладно… Откуда знаем? Астарий любезно сообщил. Сильно ругался… Вот скажи, чего ты хотела добиться этим?

– Ничего, – Анжела пожала плечами. – Просто… Если она его любовь, а не я… то может, имеет право знать. Я не буду удерживать, скрывать…

– Гордая, да? – всплеснул руками Феофан. – Боже ты мой… Ты хоть понимаешь, куда ты послала сообщение? – (с ударением на «куда»). – В две тыщи двадцатый год! Ты собираешься гордо пожертвовать мужем, «отдать им их любовь», а её, может, нет в вашем времени! Понимаешь?!

– Нет… Я не знала…

– Читать надо было даты в соцсети, хотя бы! И что теперь будет?! Придётся ей как-то дальше объяснять, и про время тоже. Но как? Не тебе бы этим заниматься!

– Феофан… а как же сообщение ушло? В будущее?

– Этого я уже не знаю. Эти ваши компьютеры – искусственные разумы, живут своей жизнью. Хранят многое, что стерто. Кто их разберёт… Но Виктория в теперешнем времени, в две тысячи четвертом, – если она вообще есть – моложе тебя. Она еще ни Арсена не знает, ни соцсетей не имеет. Тебе показывают тот период ее жизни, видимо, который оказывает влияние на твою. Я так думаю… А здесь её вообще может не быть. Мир изменился, многое может быть иначе.

– Выходит, это не просто время, а словно вообще разные миры? Параллельные? – задумалась Анжела.

– И так, и не совсем. Не то, чтоб параллельные прямо уж… Наш мир один. Но… каждый человек – это уже свой мир! Каждый видит мир по-своему. И в результате… создает его разные варианты… измерения, – в едином. Видишь, не только Астарий с помощниками влияет на это, а все… В какой-то мере.

– Что же мне теперь делать? – Анжела нахмурилась, задумавшись. – Написать Виктории, что это была глупая шутка? Феофан, а может… и не ушло сообщение?

– Ушло, не сомневайся, – вздохнул кладбищенский сторож. – Что написать? – он запустил пальцы в буйную шевелюру, облокотился на стол, глотнул чаю. – Нет, шуткой не отделаешься. Слишком мало кто мог знать про неё и Арсена, почитай, что и никто… Из тех, кто мог писать. Да не ревнуй ты, хоть сейчас-то! – возмутился он, заметив, как Анжелу передернуло от слов: «её и Арсена». – Воспринимай как другую жизнь, и всё! Собственно, так оно и есть. Просто ты выкопала это. Может, у тебя в прошлой жизни ещё сильнее с кем любовь была, – он же не ревнует?!

– У меня ничего не было. Я клон. – Анжелу прошибло на жалость к себе. Ведь только здесь ей теперь могут посочувствовать, только здесь можно расслабиться. Хоть немного.

– Всё у тебя было, и клоном ты была не всегда. – Феофан потянулся к ней через стол, взял Анжелину ладошку. Рука просто утонула в его грубой, жёсткой, но очень тёплой лапище, хотя сама Анжела была выше сторожа. Заплакать всё ещё хотелось, но стало легче. Да и… о деле думать надо.

– Так вот… Напиши ей, как есть. Это лучше всего. Но без подробностей. Особый упор на то, что у него всё в порядке; и что живёт он в другом (это главное!) времени. И всё…

– А что тебе клоном-то не живется? – вступил в разговор Савелий. – Никто ведь ничего не приказывает. Делай, что захочешь, что считаешь нужным… Виктория – живая женщина в другом измерении. Ты – её копия здесь. Ну и что? Ещё неизвестно, как было бы лучше… Привязались вы к этому слову…

– Да?! А почему я должна чью-то судьбу повторять? – взвилась Анжела.

– Судьба… – протянул Феофан. – Что судьба? Вон, погляди, – он указал на окно, за которым зеленело кладбище. – Всё кончается одинаково… Что было твоим изначально, что сама наработала – мыслями, чувствами, делами, – то от тебя не уйдёт и после. А судьба всё равно варьируется… Ты влюбилась в Александра, хотела быть с ним, – это твоё? Это ты сама, или тебе навязали; как считаешь?

– Не знаю… – прошептала Анжела. – Считала, что моё…

– Если б на тот момент спросили тебя, – согласна ли поступиться чем-то? – согласилась бы?

– Тогда – да. Да ведь он и спрашивал…

– Кто?

– Астарий… в церкви.

– Так значит, и твоя воля в том была, видишь? Не случайно ведь всё. Просто… ты узнала, как это происходит. Оттого и возмущение твоё. Другие ничего не ведают, а полностью никто не свободен…

Анжела молчала, обдумывая сказанное.

– Ты не думай, что мы тебя уговариваем, пытаемся навязать что-то, – сторож заметил тень сомнения, омрачившую лицо женщины. – Видишь ли, если сейчас вернуть тебя в первоначальное состояние… я даже не знаю, что будет, – продолжал Феофан. Он говорил медленно, одновременно размышляя сам. – Астарий знал бы, наверное. А может, и нет… Нам же неведомо даже то, возможно ли это теперь вообще. Мы сейчас варианты разбираем, чтобы ты не ошиблась в решающий момент. А их трудно предугадать, вот так гадая на кофейной гуще, как мы теперь… Вдруг всё изменится слишком сильно? Не страшно тебе? Вот Олеся… я понимаю. Но будет ли она иначе вообще? Мы ведь не знаем даже, что было бы с тобой сейчас, если б изменения не было. Никто теперь не в силах узнать это…

– Да, а Олеся? – Анжела словно вынырнула из сна. – Она при чём, за что? Вот, взять хоть это одно…

– За что – именно она, – это нам не узнать. Здесь и ноут бессилен. Для нас, во-всяком случае. Это надо смотреть её прошлое… А почему она именно у тебя, вот это, конечно… результат схожести с Викторией. Да… Но теперь-то как уже?

– И, гляди, – снова подхватил Савелий, – сейчас ноутбук у нас, он работает и у тебя. На Викторию мы можем повлиять, на ее жизнь, точнее… Мы уже пытались однажды; что-то ведь и вышло. Но, видно, не всё. Астарий и помощник его, они лучше в этом шарят. Надо лишь сформулировать четко, что мы от них хотим… Но, чтобы занялись этим они, а не мы сами, корявыми лапами… А заупрямятся – так ноутбук у тебя; пригрозить можно, что сама начнёшь всем жизни менять! Мало не покажется!

– Да ну, Савелий, детство это, – покачал головой Феофан. – Кто мы против них? Угрожать ещё…

– Не детство, а рабочая гипотеза! – глаза лешего озорно сверкнули.

– Пусть так. – устало согласился сторож. – Сама-то что надумала? – обратился он к несколько обалдевшей Анжеле. – Мы ведь тоже всего лишь предполагаем…

– Значит, я могу делать, что хочу? И жизнь будет меняться? В любом случае?

– Ну конечно…

– А ноутбук останется у меня?

– Да. Но имей в виду – Астарию это сильно не нравится, и он будет стараться изъять его у тебя.

– Значит, надо не отдавать… Согласиться остаться клоном. – Она поморщилась. – И требовать полного восстановления дочери Виктории; их благополучия во всём…

– Ага! Только не зарывайся очень, а то, гляжу, разошлась! – Савелий улыбался деревянным щербатым ртом, глядя на повеселевшую Анжелу. – Про золотую рыбку сказку не забывай.

– Постараюсь. Значит, мы ещё повоюем?!

– Обязательно! А теперь пора вам и домой собираться, воительница ты наша. Дочка там твоя уже всех зверей накормила, напоила, да спать уложила; и сама рядом прилегла… Там у вас времени не убыло, а здесь она всё-таки притомилась уже… Буди – и домой. И жди меня опять.

ГЛАВА 6

АСТАРИЙ

Шло время. Астарий уже работал в полную силу, всё ещё числясь в помощниках. Теперь у него имелось собственное магическое устройство с судьбами людей и народов. Эльбиус набирал и других учеников, но мало кто проходил испытания: одни слишком увлекались искушениями, находясь в собственном теле; другие застревали в чужом сознании, путались с ощущениями; некоторые не выдерживали возложенной на них ответственности, и вынужденного относительного отшельничества. Эльбиус уничтожал таких, не церемонясь. Так или иначе, этим душам суждено было уйти из жизни, и перейти в иное состояние; возможно, воплотиться в новом теле, или же исчезнуть безвозвратно… Дальнейшую судьбу вершил уже не учитель; он лишь прекращал их земное существование.

Астарий практически не встречался с другими избранными. Их влияние и места обитания, разделялись по территориям, но довольно условно. Любой избранник мог мысленно связаться с учителем, мгновенно переместиться в любую точку. Можно было работать самостоятельно, и продолжать изучение мира. Одного Астарий никак не мог выяснить: где находятся Высшие – те, что управляют всеми, те, которым они служат; что вообще они из себя представляют, и каким образом возможно общаться с ними. Эльбиус уверял, что это придёт само, позже. Высшие сами покажут достойному путь к себе, и тогда он станет их полноценным представителем.

К изумлению молодого человека, учитель разрешил ему жениться. При одном условии, конечно, – неразглашении тайны миссии. Энея, маленькая и хрупкая, с огромными, как у олененка, вечно испуганными от осознания значимости и грозности супруга-жреца, темными глазами, – и не пыталась разузнавать подробности. Напротив, она хранила в секрете даже те вещи, которые видела сама, – например, мгновенные исчезновения и появления супруга. Дела жрецов – тайна для народа. Если кому-то из них потребовалось жениться – значит, так нужно. Возможно, чтобы продолжить определенный род… Любил ли её Астарий? Во-всяком случае, ему казалось, что любил. Другой женщины он не знал (не считая, конечно, разнообразного опыта в телесно-душевных путешествиях; но то были всё же не настоящие отношения, не настоящие душа и тело). Энея была нежной и заботливой, а он – молодым и пылким. Она не мешала ему, ни о чём не расспрашивала, – идеальная жена для мага. Впрочем, может быть, не только для мага… Впоследствии Энея состарилась, а Астарий продолжал выглядеть моложе младшего сына, – тогда ему пришлось инсценировать собственную смерть, и, по велению Эльбиуса, найти себе новое пристанище.

Когда суровому, холодному, и, казалось бы, – бесчувственному, как каменный идол, Эльбиусу, – неожиданно пришла в голову нелепая мысль: вопреки всем принципам и традициям, взять в ученицы женщину, по умолчанию считавшуюся низшим существом, – начиналось мрачное время костров Средневековья. Именно тогда и он, и Астарий, заимели привычку часто облачаться в сутану на людях.

Прекрасная Гвендолин не являлась ни ведьмой, ни знахаркой, ни даже принцессой. Обычная молодая жена обычного кузнеца, дочь землепашца. Она просто была красива, неглупа и естественна. Стройная фигурка, роскошные светлые волосы, заплетенные в две гладкие косы, да живое лицо; в синих глазах читался интерес к жизни, чувство юмора, и страстность. Возможно, не было в ней ничего сверхвыдающегося, но в тот период девушки, обладавшие подобными качествами, почти не встречались. В целях собственной безопасности женщины старались реже поднимать глаза на кого-либо, – а если поднимали, то это был взгляд перепуганной овечки. Да и просто красивых девушек инквизиция не жаловала, поэтому они были редкостью. По той же самой причине, удобней и выгодней было казаться глупенькой и наивной, так что ум тоже расценивался как весьма сомнительное достоинство.

Но… великий Эльбиус тоже был человеком. Которому в кои-то веки понравилась женщина. Слишком долго у него не было живой подруги. Дикая идея создать преемницу женского пола возникла в его загадочном разуме. Неожиданно всё пошло не по плану.

После того, как погибшая в родах молодая женщина внезапно воскресла на глазах у присутствующих, – оставаться среди людей ей больше не представлялось возможным. Выбора у нее не было. Пришлось стать ученицей Эльбиуса. Только вот суровый учитель совсем не привлекал её, как потенциальный возлюбленный; ей и в голову такое не приходило. За долгие годы тот напрочь позабыл, как вести себя, чтобы понравиться женщине; он полагал, что сила и власть с лихвой компенсируют все эти глупости; что она просто подчинится. Может, другая и подчинилась бы. Но не Гвендолин. Она полюбила Астария. Полюбила ласковый свет его карих глаз, полюбила их разговоры и шутливые перепалки. В отличие от Учителя, Астарий не подавлял величием; они были на равных. Астарий же, в свою очередь, знал изначальные планы Эльбиуса на эту женщину, потому в его мыслях к Гвендолин не было ничего, кроме дружеского расположения.

Час прозрения наступил, когда Эльбиус, наконец, признался Гвендолин, с какой целью назначил её избранницей. Он не сразу сумел понять, что значит: «нет»; великий маг был в недоумении и растерянности. Когда Гвендолин, топнув ножкой, и расплакавшись, исчезла, а затем, мгновенно переместившись, оказалась на пороге обители Астария, – Эльбиус, от неожиданности, даже не стал ей мешать. После её признания Астарию, молодые избранники всё же провели единственную и незабываемую ночь любви…

Астарий был потрясен, опьянен… Он не успел полюбить её – слишком неожиданно всё произошло, чтобы у него могли возникнуть настоящие чувства. И слишком быстро закончилось. Она осталась в его душе вечной болью и виной, а не любовью. На следующий день Эльбиус, с убийственным спокойствием, выбросил Гвендолин обратно к людям, в город, где она жила до того, лишив предварительно особых способностей. Нетрудно представить, что с ней сделали…

Астарий был вынужден смотреть внутренним видением. Изменить он ничего не мог, так как старший маг находился рядом, и блокировал на время любое его движение, даже артикуляционное, чтобы не слышать никаких воплей, ругательств и проклятий…

Астарий возненавидел Эльбиуса, как только может ненавидеть человек… или сверхчеловек. Для этого чувства никакой разницы не было. Но он не успел ничего сделать: ни попытаться убить Учителя, ни выйти из Миссии. Эльбиус, как идеальная мыслящая машина, не отвлекающаяся на эмоции, – в очередной раз удалил из памяти Астария кусок его жизни…

Лишь теперь, когда Эльбиуса уже не было, и сила его воздействия ослабла; а пробужденные словами Феофана, обрывки воспоминаний притягивали за собой все новые и новые, – собственное прошлое сложилось, наконец, для Астария в цельную картину… Но что-то было не так. Старик мучительно всматривался в прошлое, вновь и вновь терзая, с трудом восстановившуюся, память. Было во всём этом что-то киношное, слишком уж правильное и логичное. Эльбиус представлялся теперь исчадием ада, а такого не могло быть. Ведь именно он научил Астария всему, что тот исповедовал ныне; ведь законы Жизни не изменились – пусть даже на человеческий взгляд они порой казались жестокими. Но ведь до сих пор он считал их верными? Арсена обучал, Родиона. Где-то случился сбой, но всё же… Если сейчас он разочаруется в Миссии – что останется ему под конец его огромной жизни? Знание, что всё это время потрачено зря, – если вообще не во вред?! Как теперь работать; как общаться с лесными друзьями, которые привыкли считать его главным и мудрым, которые полагались на него? Как мог он продолжать обучать преемника, если сам потерял смысл, и веру в нужность своей работы? Пусть Родион пока что следит за кнопками; хорошо, что ему хладнокровия не занимать, и он пока уверен в том, что делает…

А ему нужно переждать. Пока он не станет прежним. Если станет…

Ещё раз… успокоиться насчёт теперешнего, положиться на ученика, и – нырнуть в прошлое…

Как это могло происходить? Что ощущаешь, когда стирают память? Как мог кто-то сделать это, даже величайший из магов, – со своим собственным преемником? Астарий не владел такой техникой… Это было возможно лишь в случае со смертными, и происходило практически само. Или даже совсем не происходило, – вон как вышло с Анжелой, – она запомнила слишком много. Впрочем, может быть, сбой произошел в результате её изменения. Не так уж много было смертных, контактировавших с ними, чтобы статистику вести…

Нельзя удалить память ученику, нельзя! Тогда все знания пришлось бы передавать заново, и не один раз. Тогда – что? Ответ возник сам, простой и ясный, как это всегда бывает с правильно заданным вопросом. (Почему же столь редко используется этот метод? Так сложно сформулировать нужный вопрос? Или страшно узнать точный ответ? Ну, Астарию-то уже нечего больше бояться – хуже того, что он переживал сейчас, не могло быть ничего). Эльбиус не мог стереть его память. Он всего лишь вмешивался в его внутреннее видение, и показывал те картинки, которые хотел показать! Вот что… А позже удалял навязанные видения, словно их и не существовало вовсе… «С чистого листа», – любил он повторять… Память о самом существовании Гвендолин и Кевена, видимо, заблокировал собственный мозг Астария, так как, имея лишь оборванные куски, не мог сложить целостную картину.

Итак… Гвендолин. Что же с ней произошло? Теперь Астарий просил ответ у собственного разума, не искаженного чужими мороками. Он увидел её, как живую, – стройную и хрупкую, в сером одеянии, с капюшоном, из-под которого золотым ручьем стекали золотые волосы. Она стояла перед разгневанным Наставником, гордо подняв голову. Но он был вовсе не так взбешен, как считал Астарий. Эльбиус не в силах был испытывать настолько сильные эмоции – как можно было не подумать об этом?! Он хотел показать молодому преемнику, сколь велика его власть, и как он скор на расправу; что ожидает учеников за неповиновение. Чтобы в сознании того отпечаталась сила Учителя; чтобы возник страх; а вот ответную ненависть, как неизбежный результат, – он удалил…

Поступок молодой ученицы не противоречил законам. Она, как и все, имела право на личную жизнь, и расхождение ее мнения по этому вопросу с Учителем – не было преступлением. А Эльбиус не мог быть несправедливым, необъективным; не мог следовать своим эмоциям. Ну, конечно! Иначе ему пришлось бы дисквалифицировать самого себя! Гвендолин чувствовала неловкость за то, что повела себя, как девчонка, а не преемница мага. Она была отправлена курировать восточные территории, оставаясь при этом ученицей, и контактируя с Учителем. Ведь других учеников также отправляли по разным местам; они крайне редко встречались даже в период обучения.

Что же тогда с Кевеном? – размышлял Астарий. – Нет, в том случае, к сожалению, ошибки быть не могло… Он и тогда видел лишь картинку, показанную ему Эльбиусом, а затем убранную милосердно, но, – правдивую картинку. В этом случае Астарий действительно нарушил закон, открылся смертному, и наставник скрупулезно выполнил необходимое действие, или приказ… кого? До сих пор мучило – где они, эти Высшие? Почему столько лет идёт игра в одни ворота? Крайне редко он получает какие-то указания – через тот же ноутбук, или слышит приказ напрямую в своей голове. Но, Создатель (или Создатели, или кто?) ни разу не вступил в открытое общение. Эльбиус говорил – придут сами, укажут Путь. Так ли? Или, несмотря на свою избранность, лишь Астарий настолько несовершенен, что до сих пор не удостоился этой чести?

А Гвендолин? Где она сейчас? Вдруг она знает о Высших? Жива ли? Если да, – то почему не искала способа встретиться с ним? Быть может, ее разуму показали такую же, противоположную картинку о его гибели? Специально, чтобы не вздумала искать? А после – она также забыла?