Текст книги "Леди-наследница"

Глава 5

Гидеон вернулся на следующее утро, как и обещал, но приехал не один. Он привез с собой маленькую армию слуг и целую гору продуктов и вещей: карету с двумя лакеями, едущими на облучке, возницей и двумя грумами, сидящими наверху, а также тремя служанками внутри. Позади них было две повозки, нагруженные провизией, бельем, мебелью. Привез он и кухарку (разумеется, предварительно обговорив эту мысль с Лилли) и еще трех служанок, с которыми представления не имел, что делать. На его взгляд, это не имело значения, раз уж они здесь.

– Святители небесные, что это? – Лилли стояла на крыльце, и на лице ее было написано нечто среднее между восторгом и потрясением.

Гидеон спешился и бросил поводья груму, который спрыгнул вниз, чтобы схватить их.

– Разве я не говорил, что еду за помощью?

– Да, но… – Лилли смотрела, как он достает из кареты пару свертков. – Они все останутся?

– Именно так. – Гидеон поднялся по ступенькам, переложил свертки и трость в одну руку и, взяв ее за локоть, повел в дом.

– Но… – Она вытянула шею, оглядываясь. – Где мы их разместим? У нас же только две комнаты для прислуги.

Он повел ее в гостиную.

– В двух комнатах разместятся четверо, на чердаке в конюшне шестеро, а в свободную спальню можно временно поселить еще двоих. У нас полно места.

– Но…

– Не хотите посмотреть, что я привез? – Он протянул ей одну из коробок, которые держал. – Ну, давайте же, открывайте.

Она часто заморгала, поняв по размеру и очертаниям, что в коробке.

– Но это для Уиннифред. Я просила…

– У Уиннифред есть свое… но если вы предпочитаете, чтобы я отвез его назад…

Лилли со смехом выхватила у него коробку и открыла крышку. Внутри было муслиновое платье, красиво вышитое бледно-голубыми вертикальными полосками. Цвет идет к ее глазам, подумал Гидеон, а покрой хоть и не такой модный, как у лондонских портних, но намного элегантнее, чем у того платья, что на ней.

– Есть и другие, – сказал ей Гидеон. – Все готовые. Боюсь, кое-что придется переделать. Я договорился, что завтра приедет модистка…

– Оно восхитительно, совершенно восхитительно. Я могу его укоротить и ушить, насколько понадобится. – Лилли полностью вытащила платье из коробки и приложила к себе. – Новое платье! – выдохнула она, глядя на себя.

Она разок прокружилась и снова засмеялась свободным и счастливым смехом, заставив Гидеона задаться вопросом, не много ли они с Люсьеном упустили из-за того, что у них не было сестры, которую можно было бы баловать и дразнить.

– Значит, вы довольны?

– Довольна ли я? Да это мое первое платье за десять лет. У меня есть мебель для дома и собственная комната и люди, чтоб ухаживать за тем и другим. Если б это не было непростительно нахально, лорд Гидеон, я бы расцеловала вас.

– Просто Гидеон, – напомнил он и наклонился, подставляя ей щеку.

Она чмокнула его, затем вздрогнула, когда из прихожей донесся какой-то грохот, вопль и несколько громких вскриков.

– Кто, черт побери, все эти люди?

Влетела Уиннифред, запыхавшаяся, ошарашенная. Одежда ее была помята, длинная коса растрепалась, а лицо под веснушками заметно побледнело.

– Вам нездоровится? – нахмурился Гидеон, и что-то сродни панике пронеслось у него по позвоночнику.

– Нет, я…

– Конечно, нездоровится, – весело заявила Лилли. – Вы же прислали ей эти пирожные с кремом.

– С ними было что-то не так? – Боже милостивый, он отравил Фредди. – От несвежего пирожного можно заболеть?

– Нет, – заверила его Лилли. – Но можно заболеть, слопав шесть свежих.

– Шесть?

– Пять, – сказала в свою защиту Уиннифред, все еще стоя в дверях. – Кто-нибудь, ответьте на мой вопрос! Кто эти…

– Наша новая прислуга, – объяснила Лилли. – Ну разве не чудесно? Больше никакой уборки, готовки, стирки, колки дров и…

– Да, я знаю, чем занимается прислуга. – Уиннифред бросила взгляд в холл. – Я думала, вы наймете одного-двух человек, чтобы ухаживать за вами, но неужели вам на самом деле нужно так много?

– Они не для меня, во всяком случае, не все, – сообщил ей Гидеон. – Я нанял их для того, чтобы они снабжали вас с Лилли всем, что вам может понадобиться.

Уиннифред удивленно повернулась к нему.

– Но мне ничего не нужно. Я…

– Ну разумеется, нужно, – заявила Лилли. – Тебе нужен кто-нибудь, чтобы ухаживать за животными, за огородом, чинить ограду, заготавливать дрова на зиму…

– Я могу это сделать сама.

– Можешь и делаешь, но сейчас у тебя есть чем заняться – твои уроки, помнишь?

Уиннифред поморщилась:

– Помню. Просто я думала… – Она осеклась и воззрилась на Лилли, которая проводила ладонью по своему платью.

Гидеон шагнул к ней.

– Что случилось?

– Это новое платье, – изумленно отозвалась Уиннифред. – Я не заметила. Отвлеклась. Я думала, ты играешь со скатертью, Лилли, или… Бог знает, что я думала… У тебя новое платье.

Может, у Гидеона и не было сестры, но возлюбленные у него были, и он полагал, что в состоянии распознать острую зависть. Он не ожидал ее от Уиннифред, но, с другой стороны, он ведь еще плохо знает ее. Он открыл рот с намерением обратить ее внимание на еще одну коробку, которую до сих пор держал под мышкой, но не успел произнести и звука, как она повернулась к нему и доказала, что, пожалуй, он все же знает ее довольно хорошо.

– Вы купили Лилли новое платье.

Она улыбалась ему. Это была не та улыбка, за которой прятался вопрос: «А где же мое?» – и не та, в которой можно было прочесть: «Я страшно разочарована, но не признаюсь в этом». Это была, без сомнения, улыбка: «Вы самый милый, самый умный, самый чудесный джентльмен на свете».

Проще говоря, она улыбалась во весь рот, и он прочувствовал силу этой ослепительной улыбки до самых кончиков пальцев. Ее янтарные глаза сияли, губы раскрылись, а лицо пылало приятным персиковым румянцем. Ему подумалось, что она выглядит чересчур соблазнительно.

Он откашлялся, вытащил другую коробку и чуть ли не сунул ее Уиннифред.

– Здесь есть и для вас тоже, точнее, несколько для вас обеих. Одна из служанок отнесет их вам в комнаты, я уверен. А сейчас, с вашего позволения, я… мне надо… написать несколько писем.

И после этой нескладной речи он покинул гостиную с твердым намерением привести в исполнение свой план избегать хозяек дома в течение следующих трех недель.

В особенности ту, которая зовется Уиннифред Блайт.

Гидеон так поспешно ретировался, что Уиннифред только захлопала глазами ему вслед. Она была озадачена и очень разочарована, что ей не представилось возможности как следует поблагодарить его за платье для Лилли. Это был такой внимательный поступок, который очень аккуратно и очень действенно прорезался сквозь несколько слоев застарелого недоверия.

– Я сказала что-то не то?

Лилли небрежно мотнула головой:

– Вовсе нет. Думаю, наш лорд Гидеон несколько чудаковат. Джентльмену его положения дозволено иметь некоторые странности. Разве ты не хочешь открыть свою коробку?

– Гм? О!.. – Она поставила коробку на стол и сняла крышку. Как и у Лилли, ее платье было из белого муслина, но без цветной вышивки на ткани и с тонким шитьем на рукавах и кайме.

Лилли улыбнулась и одобрительно кивнула:

– Хороший выбор. Ты будешь выглядеть в нем прелестно.

– Я… – Уиннифред смолкла и провела пальцем по ткани. – Ох, оно мягкое.

Ее старое платье было грубым и колючим; оно жало под мышками и при малейшем движении врезалось в бока. Было бы не так уж ужасно, подумалось ей, поносить что-то настолько мягкое и нежное, как это платье.

– Это для Лондона? – спросила она.

– Нет, для того, чтоб носить здесь.

Она отдернула руку, словно обожглась.

– Ты, должно быть, шутишь. До отъезда еще несколько недель. А вдруг я его испорчу?

– Тогда ты будешь публично выпорота и оставлена умирать в колодках.

– Я серьезно, Лилли. Я даже и не представляю, что делать с такой красотой. – Она указала на платье. – Я ж заляпаю его грязью за час.

Лилли начала складывать свое.

– Думаешь, ты первая леди, которой случается ходить по грязной дороге?

– Конечно, нет, но…

– Грязь можно почистить, Фредди.

– Но мне сейчас не нужно новое платье. У меня есть старое… и рубашка с брюками.

Лилли уложила свое платье в коробку.

– Нет, тебе теперь не понадобятся твое старое платье, рубашка и брюки; у тебя есть новые платья. Завтра начнем уроки. Никаких отговорок… и больше никаких сладостей. Шесть пирожных… в самом деле.

– Пять, – напомнила ей Уиннифред. Она потерла рукой ноющий живот, села и вздохнула. – И они того стоили.

Глава 6

Знакомство Уиннифред с мудреными и, по ее мнению, воистину причудливыми обычаями и нормами высшего света началось на следующий день и продолжалось беспрерывно в течение недели.

Она находила свое новое окружение и свою новую жизнь в Мердок-Хаусе не то чтобы неприятными, но трудными. Они с Лилли жили в одной комнате с тех самых пор, как приехали в Шотландию, поначалу для удобства, позднее из практических соображений. Но теперь Уиннифред ложилась спать и просыпалась одна или с какой-нибудь незнакомкой в комнате, разжигающей огонь в камине. Она еще не решила, что хуже.

Она одевалась в изысканные платья, ей в изобилии подавалась изысканная еда на изысканном фарфоре и серебре, ее обучали изысканным манерам. Все, как казалось Уиннифред, было совершенно, бесспорно и раздражающе изысканно.

Она скучала по утренним прогулкам с Клер к речке. Скучала по свободе носить то, что ей нравится, говорить что думает и делать что хочется. Она скучала по чувству гордости из-за достижения чего-то осязаемого, будь то пойманная на завтрак рыба, починка сломанной двери сарая или даже стирка белья.

Уроки Лилли требовали большой отдачи, это так, но они не были чем-то, на что Уиннифред могла бы указать и сказать: «Это сделала я. Я сумела сделать это сама».

Конечно, она могла бы сказать это про уроки… если бы проявила какой-то талант к их заучиванию и запоминанию.

– Это действительно необходимо, Лилли?

Это был седьмой день, и они с Лилли сидели с прямыми спинами и скрещенными лодыжками в заново обставленной гостиной. Это был первый урок Уиннифред по искусству использования веера, и эта дурацкая штуковина из перьев и китового уса никак не желала ее слушаться. Она упорно норовила сложиться, когда Уиннифред помахивала ею, раскрывалась, когда она ею постукивала, и взметала облако перьев всякий раз, когда она ее резко складывала. Фредди уже вытащила несколько перьев изо рта и была уверена, что и в волосах у нее тоже перья.

– Эта штука явно неисправна.

– Ничего подобного, просто ты обращаешься с ним слишком резко. Это веер, а не молоток. – Лилли наклонилась, чтобы поправить пальцы Уиннифред, вцепившиеся в ручку. – И это необходимо. Общение с помощью веера вышло из моды, но я уверена, что сами сигналы признаются до сих пор. А вдруг ты сделаешь джентльмену предложение, сама того не зная?

– А джентльмен красивый?

– Дело не в этом.

– А жаль. Это было бы так смело, дерзко и чудесно порочно, если он красив. – Она пожала плечами и прикусила щеку изнутри, чтобы удержаться от смеха. – Если же он невзрачный, это было бы просто глупо.

Лилли испустила тяжкий вздох и обратила взгляд в потолок, словно прося Всевышнего о помощи.

– Во-первых, делать предложение джентльмену по какой бы то ни было причине непростительно навязчиво и, таким образом, крайне глупо. А во-вторых, достоинства джентльмена основываются не на одной только внешности.

– Зато достоинства леди – да, – фыркнула Уиннифред.

– Не совсем, по крайней мере если у этой леди хорошее приданое и хорошие связи. И последнее – не пожимай плечами. Это вульгарно.

Уиннифред удивленно воззрилась на Лилли.

– Я сотни раз видела, как ты пожимаешь плечами.

– Но не за последнюю неделю, – с большим достоинством ответила Лилли. – Я с успехом избавилась от этой привычки. И ты тоже можешь избавиться.

Было кое-что другое, от чего Уиннифред предпочла бы избавиться в данную минуту – от этого дурацкого веера, к примеру, – но она дала обещание сделать все от нее зависящее и твердо намерена его сдержать.

Урок продолжался еще час – еще один невыносимо долгий, на взгляд Уиннифред, час, – прежде чем одна из служанок вошла и объявила обед.

Лилли улыбнулась:

– Спасибо, Бесс. Его милость присоединится к нам этим вечером?

– Нет, мисс. Он попросил прислать поднос к нему в комнату.

Опять, подумала Уиннифред, бросая веер в коробку. Она почти не видела его с того утра, как он вернулся с платьями. Он часто отлучался из дома, уезжал на целый день в Энскрам. А когда был дома, уединялся в своей комнате и ясно давал всем понять, что не желает, чтобы его беспокоили.

Его продолжительное отсутствие лишь множило уже и без того тревожные мысли Уиннифред. В тот день, когда он вернулся из Лэнгхолма, она пришла к заключению, что, несмотря на очень короткое время, проведенное вместе, она испытывает к Гидеону больше, чем просто физическое влечение. Она питает к нему нежные чувства. Он был так внимателен, что без всяких просьб привез Лилли новые платья. И с пониманием отнесся к тому небольшому недоразумению в конюшне. Он заставил Уиннифред улыбаться, когда ей хотелось от расстройства разнести забор в щепки, и прислал те восхитительные пирожные с заварным кремом, и привез из города самую чудесную на свете роскошь – шоколад. Как же она могла не влюбиться в него? И как же ей понять, является ли это странное трепыхание в животе и пылающая кожа, когда она хотя бы мельком видит его, чем-то большим, чем временное увлечение и мимолетная влюбленность, если он отказывается разговаривать с ней? Как?..

– Уиннифред, ты меня слушаешь?

– Я… – Она заморгала, затем заставила себя отвлечься от своих переживаний и увидела, что Бесс ушла, а Лилли смотри на нее выжидающе. Уиннифред сконфуженно улыбнулась. – Извини. Я задумалась.

– Что-то ты сама не своя, – не преминула заметить Лилли. – Почему бы тебе не прогуляться после обеда? Свежий воздух пойдет тебе на пользу.

– А разве у нас нет никаких планов?

– Ничего такого, что нельзя было бы отложить на один вечер, и дабы это компенсировать, мы проведем за обедом еще одни расширенный урок столового этикета.

Удовольствие от предвкушения прогулки в одиночестве слегка померкло.

– Конечно.

Гидеон обогнул островок сосен и резко остановился. Там на камне, отмечающем границу земель Мердок-Хауса, сидела Уиннифред вместе со своей неизменной спутницей – козой. Никто из них не замечал его присутствия.

Сердце непроизвольно забилось быстрее. Это, похоже, случается всякий раз, как он видит Уиннифред. И он, кажется, всегда разрывается между необходимостью отвести от нее мысли и глаза и желанием полюбоваться подольше.

Второе он выбрал только один раз, на четвертый день своего заключения – как он начал называть свое пребывание в Шотландии, – когда Лилли вывела Уиннифред из дома, дабы попрактиковаться в грациозной ходьбе, по крайней мере так предположил он, наблюдая из окна своей комнаты.

Заинтригованный представлением, что женская ходьба – это нечто такое, что необходимо постигать путем проб и ошибок, он наблюдал, как Уиннифред ходит взад-вперед по грязной подъездной аллее со всей грацией строя пехотинцев, марширующих на бой.

Изящества ей явно не хватает, это нельзя не признать. Но нельзя не признать и то, что он находит гордую посадку ее головы и эту бодрую, решительную походку абсолютно очаровательными. В этой девушке он все находит очаровательным. Нет, больше чем очаровательным. Очаровательными находят живые цветы и пушистых котят.

Уиннифред Блайт – дьявольское искушение.

От зрелища золотистых прядей у нее в волосах, освещаемых солнцем, пальцы зудели, желая прикоснуться, а когда от мягкого ветерка тонкий муслин очерчивал фигуру, Гидеон тут же вспоминал, как она выглядела в брюках, наклоняясь, чтобы поднять упавшую жердь.

Он желал ее. Так же настоятельно и мучительно, как и хотел оставить ее в покое.

В тот день он отвернулся от окна.

И сейчас гадал, сможет ли незаметно уйти. За последнюю неделю он неплохо научился ускользать незамеченным – в Энскрам, в поле, в свою комнату или просто в дверь и по коридору, когда кто-то из дам внезапно появлялся в поле его зрения. Почему они постоянно возникают в поле его зрения? Ради всего святого, их же только две. Как же они вечно оказываются на его пути?

Он сделал шаг назад, намереваясь сбежать.

Но тут Уиннифред вздохнула – не легким вздохом, указывающим на удовлетворение, а тяжелым, долгим и глубоким, который говорил о душевном страдании.

Проклятие.

Он не может уйти. Не сейчас.

Смирившись с тем, что придется высказать по крайней мере несколько слов поддержки или что там ей нужно, он кашлянул и шагнул вперед, сокращая расстояние между ними.

– Охранник из Клер не слишком хороший?

Уиннифред оторвала взгляд от воды, когда Клер потрусила к Гидеону.

– Спутник из нее гораздо лучший.

Гидеон шагнул в сторону, уклоняясь от попытки козы ткнуться носом ему в ногу.

– Она… дружелюбная. Почему вы сидите в одиночестве? Я думал, вы занимаетесь с Лилли.

– Мне была пожалована временная передышка. – Уиннифред слегка пожала плечами. – Мы только что закончили очередной урок.

– И как он прошел?

– Из рук вон плохо. – Она наклонилась, чтобы почесать голову Клер, явно избегая встречаться глазами с ним. – Я поставлю Лилли в неловкое положение.

Он сел с ней рядом и снова уловил слабый аромат лаванды. Запаха сена на этот раз не было, и Гидеон нашел, что скучает по нему.

– Уверен, что все не так уж плохо, – сказал он.

– Все плохо. Вчера я попробовала разливать чай. – Она подняла руку, и только теперь Гидеон заметил на ладони небольшую белую повязку.

Не успев передумать, он взял ее руку в свою и потер подушечкой большого пальца там, где повязка граничила с бледной кожей. Ниже пальцев он обнаружил маленький ряд мозолей. Это заставило мышцы живота сжаться. Он испытал внезапную глупую потребность стереть эти мозоли. Пожалел, что не может каким-то образом вернуться на двенадцать лет назад и избавить Уиннифред от стольких лет тяжелого физического труда и лишений. Когда время его пребывания в Шотландии закончится, решил Гидеон, он присоединится к брату в его поисках мачехи. А когда они найдут ее, он будет душить негодяйку, пока не утолит свой гнев… или пока у нее глаза не вылезут из орбит.

– Это пустяковый ожог, – услышал он тихие слова Уиннифред.

И только тогда до него дошло, что он грозно хмурится, глядя на ее ладонь. Удивленный такой своей свирепой реакцией на что-то настолько простое и обыденное, как мозоль, он осторожно положил ее руку на камень, как будто это было что-то бесконечно хрупкое и очень опасное.

– Вам надо к лекарю.

Когда он поднял голову, она смотрела на него с откровенным любопытством и – да поможет ему Бог – с выжидательным интересом. Теперь же на лице ее было написано крайнее удивление.

– К лекарю? Но это же ерунда, всего лишь…

– И тем не менее. Ожоги болезненны. А вдруг ранка загноится? Вдруг поднимется температура? Вдруг…

Она подняла руку и стащила повязку вниз, открывая маленький покрасневший участок кожи без каких-либо признаков волдыря.

– Мне не требуется лекарь.

Он нахмурился, увидев, что ожог совсем незначительный.

– Пожалуй, нет.

– Даже повязка не обязательна, но Лилли…

– Вы не станете снимать ее. И будете держать чистой. И будете уведомлять нас с Лилли о том, как идет заживление.

Она уронила руку на колени.

– Ох, Бога ради. Не из-за чего…

– Разве вы никогда раньше не разливали чай?

Этот вопрос был встречен прищуриванием глаз, в которых поблескивали искорки юмора.

– Смена темы с вашей стороны не означает согласия с моей.

На его взгляд, так вполне означает.

– Вы бы предпочли продолжать обсуждение своего ожога?

– Нет.

– Тогда расскажите мне об уроке.

Она открыла рот с явным намерением поспорить, но потом покачала головой и перевела взгляд на воду.

– Я разливала и раньше, но сейчас все по-другому. Сейчас в гостиной сидим не только мы с Лилли – там сидит весь Лондон. Такое у меня чувство. И вместо того чтоб заниматься своими делами, они все пристально наблюдают, не разолью ли я, не перелью ли или, наоборот, не долью и не буду ли звенеть посудой. – Она встала, но не отводила глаз от воды. – Это же всего лишь горячая вода и чайные листья. Я не понимаю, почему высший свет должен быть таким… таким…

Она пнула ногой маленький камешек, зашвырнув его в воду.

– Нелепым? – подсказал он. – Строгим? Претенциозным?

Она коротко выдохнула и слабо улыбнулась:

– Да.

– Что ж, постарайтесь помнить, что вы будете не единственным новичком в этом сезоне. Дюжины дебютанток будут делать свои первые шаги в свете.

– А будет кто-нибудь из них ошпаривать своих гостей чаем, как вы думаете?

– Сомневаюсь, – признался он. – Поэтому предоставляйте Лилли исполнять эту почетную обязанность, когда придет время принимать гостей. Существует масса способов выйти из затруднительного положения.

– А если я не смогу вспомнить, как правильно обращаться к лорду, когда меня будут представлять?

– Начните чихать.

Она оторвала глаза от речки и глуповато заморгала.

– Что-что?

– Притворитесь, что у вас аллергия на кошек, цветы или что-нибудь еще, что окажется поблизости, и отговоритесь приступом чиханья.

Она издала какой-то сдавленный звук, который мог быть смехом, но с таким же успехом и выражением удивления и неверия.

– Вы шутите?

– Ничуть. Вам придется как следует посокрушаться, разумеется, и убедительно изобразить страдания. Ваша основная задача – добиться сочувствия к своему положению.

На сей раз это определенно был смех.

– Не уверена, что смогу убедительно изобразить приступ чихания.

– Должно же быть что-то, в чем вы хороши, Уиннифред. Сосредоточьтесь на своих сильных сторонах. Вы играете на каком-нибудь музыкальном инструменте?

– Боюсь, нет.

– Акварель, наброски?

– Нет.

– А петь умеете?

– Не слишком хорошо.

– Французский знаете?

Один уголок ее рта приподнялся кверху.

– Немножко.

Она откашлялась и стала перечислять список французских ругательств, настолько цветистых, настолько непристойных, что среди них даже нашлось одно-два, которых он никогда раньше не слышал.

Он с минуту таращился на нее, разинув рот.

– Да, положение дел действительно весьма печальное, когда юная леди может превзойти в сквернословии морского капитана. Или, может, просто курьезное. Я еще не решил. Где, скажите на милость, вы этому научились?

– Там и сям. – В ее улыбке отражались гордость и озорная радость от того, что она изумила его.

– Французские ругательства нельзя услышать там и сям.

– Можно, если меньше чем в пяти милях есть тюрьма, в одном крыле которой держали французских солдат.

– Ах да. – Он слышал, как жители Энскрама говорили о маленькой и относительно новой тюрьме и с признательностью, и с недовольством. Они, конечно, недовольны такой близостью к их домам отбросов общества, но определенно не против возможности подзаработать деньжат. – Полагаю, несколько отборных французских словечек неизбежно должны были просочиться в город. Стоит ли мне спрашивать, где и как вы умудрились подцепить их?

– Не стоит.

– Так я и думал. – Он встал и, положив палец ей под подбородок, приподнял лицо и вгляделся. Румянец вернулся к щекам, и уныние из глаз ушло. – Немного лучше?

При его прикосновении она замерла. Глаза метнулись к его рту.

– Да. Спасибо.

Не следовало ему вновь дотрагиваться до нее. Он знал это еще до того, как протянул руку. Но был не в силах остановиться. Как не в силах был не провести большим пальцем вдоль скулы и не вообразить, каково было бы попробовать ее на вкус прямо там, где кожа такая мягкая и тугая. Легкий поцелуй, короткое прикосновение языка, мягкое скольжение зубов…

Потребовалась огромная сила воли, чтобы дать руке естественно упасть. Желание отдернуть ее было почти таким же сильным, как желание обхватить пальцами затылок и привлечь Уиннифред ближе.

– Не за что. – Из-за рева крови в ушах голос его прозвучал приглушенно. – Если еще что-то нужно, только попросите.

Он сказал себе, что это предложение – немногим больше, чем простая формальность. Это то, что обычно джентльмен говорит леди перед тем, как уйти. Подозрение, что он в эту минуту согласился бы на любую ее просьбу, было старательно игнорировано.

Уиннифред ничего не сказала, словно и не слышала его. Глаза ее, осознал он с растущей неловкостью, были все еще устремлены на его рот.

Он сделал внушительный шаг назад.

– Ну что ж, если больше ничего…

Осознание, что он собирается уходить, кажется, вывело ее из задумчивости.

– Что? – Она коротко нахмурилась и, к его огромному облегчению, похоже, пришла в себя. – О да, постойте, я кое-что хотела бы, если это не слишком сложно. Вы завтра едете в город?

– Думаю, да. – Поручение за несколько миль. Он определенно поедет. – Вам что-нибудь нужно?

– Шоколад. До вашего приезда я его не пробовала, но теперь, когда попробовала, кажется, не могу остановиться. Никогда в жизни не пила ничего вкуснее. У меня осталось всего на одну чашку.

– Боюсь, то немногое, что я привез, – это все, что было в запасе у мистера Макдэниела. Следующая партия придет не раньше чем через… две недели.

– Две недели? Мы к тому времени уже будем в Лондоне.

Разочарование в ее голосе терзало его. Она не должна ждать до Лондона, и без того она ждала двенадцать лет.

– Я съезжу в Лэнгхолм.

– За шоколадом? – Она рассмеялась и отмахнулась. – Не глупите. Благодарю за предложение, но я еще не настолько избалована. Подожду до Лондона, а последнюю чашку приберегу для какого-нибудь особого случая.

– Какого, например?

– Ну, я пока не знаю. Что-нибудь памятное. Мой первый грациозно выполненный реверанс. – Он усмехнулся, и она взглянула на него. Когда же Уиннифред снова заговорила, то с такой нерешительностью, что он занервничал. – Я бы хотела попросить вас еще кое о чем.

Он надеялся, это очередное поручение.

– Я к вашим услугам.

– Вам… вам не трудно было бы иногда делить с нами трапезу? Я знаю, вы предпочитаете есть в своих комнатах, – торопливо добавила она, словно догадалась о направлении его мыслей, – но если Лилли время от времени будет отвлекаться, это здорово облегчит ее бремя, я думаю, как и мое. Когда больше нечего делать и не о чем думать, она становится немножко фанатичной в отношении этой поездки. Мне кажется, это нехорошо.

– Она увлечена.

– Она чуть ли не помешана. Лорд Гидеон… – Она сглотнула, посмотрела на него с надеждой, и он понял, что не сможет ей отказать. – Гидеон, пожалуйста.

Это всего лишь одна-две трапезы. Всего лишь час в присутствии дуэньи и на другой стороне крепкого дубового стола. Он справится.

– Конечно, – услышал он сам себя. – Непременно.

Она просияла.

– Спасибо!

– Для меня это будет удовольствием. – И пыткой. – Если больше ничего…

– Вообще-то есть еще кое-что.

Тысяча чертей.

Он тяжело оперся о свою трость.

– И что же это?

Она неловко переступила с ноги на ногу и убрала руки за спину, словно чтобы не дать им нервно теребить что-нибудь.

– Я понимаю, что теперь не лучшее время упоминать об этом, но я уже давно собиралась поговорить с вами об этом и не могла. Вы часто уезжаете или не желаете, чтоб вас беспокоили. – Она поморщилась от собственных слов. – Я не хотела, чтоб это прозвучало как жалоба или как упрек. Просто…

– Я понимаю. – Он действительно сделал трудным, почти невозможным для нее разговор с ним. Что есть, то есть. – О чем вы хотели поговорить?

– Я… мне хотелось бы начать с того, что вы мне нравитесь.

Черт, черт, черт.

Он медленно кивнул:

– Вы тоже мне нравитесь, Уиннифред…

– Я хочу, чтоб вы поняли… то, что я собираюсь сказать, не означает, что я не благодарна вам за все, что вы сделали, но Лилли я люблю больше. Она, несмотря на то что мы не родственники по крови, моя сестра.

Гидеон был озадачен этим новым поворотом. Он снова кивнул, не вполне понимая, куда она клонит:

– Конечно.

– Она радуется этой поездке, как ребенок.

– Нисколько не сомневаюсь в этом.

– И возлагает на нее огромные надежды.

– Вполне естественно.

– Она… Эта поездка… – Уиннифред в расстройстве сжала губы. – Лилли теперь в таком положении… в положении…

– Выкладывайте, Уиннифред.

– Хорошо. – Она коротко кивнула, вздернула подбородок и посмотрела ему прямо в глаза. – Если кто-то обидит или разочарует ее в Лондоне, кто угодно, по какой угодно причине, я вырежу ваше сердце и съем его сырым.

Он ни секунды не сомневался, что она попытается. И почувствовал почти неудержимое и определенно неуместное желание рассмеяться. Не над ней, а над своим восхищением ею. Она пригрозила ему почти серьезно. И не ради себя, а ради Лилли. И не раньше, чем высказала свои просьбы.

Очаровательная, умная красотка.

– Что заставляет вас думать, что я позволю случиться чему-то дурному? – За исключением явной причины, что он не имеет намерения брать на себя ответственность за них после того, как они прибудут в Лондон. Но Уиннифред не может этого знать.

– Ничто не заставляет меня так думать. Просто хочу, чтоб вы знали: я считаю вас лично ответственным за счастье Лилли.

– Эта ноша несколько тяжеловата для мужчины, вы не считаете?

Она подумала.

– Нет.

– Понятно. – Он почувствовал, как дергаются его губы, несмотря на попытки держать их плотно сжатыми. – Что ж, я сделаю все от меня зависящее, чтобы у Лилли было счастье, а мои внутренние органы оставались… внутренними.

Она кивнула, очевидно, удовлетворенная.

– Спасибо. И прошу прощения за необходимость этой беседы.

– Не за что, вы прощены. – Он повернулся и зашагал прочь, но буквально через три шага не сдержал улыбки и обернулся. – А зачем сырым?

– Зачем… что, простите?

– Зачем есть мое сердце сырым? – повторил он. – Это такое странное уточнение, как будто предполагается, что я предпочел бы, чтоб оно вначале было зажарено и приправлено превосходным сливовым соусом.

– Сливовым соусом? – Рот ее открылся, и из горла вырвался смех. – Вы точно сумасшедший.

– Я любознательный. Действительно ли акт готовки делает это злодеяние менее варварским? И как насчет остального столового этикета? Допустимо ли что-нибудь? Столовые приборы, к примеру, или салфетки? Место за столом и стакан портвейна?

В ее янтарных глазах заплясали веселые искорки, а губы задрожали от сдерживаемого смеха.

– Мне, пожалуй, пора. Всего хорошего, лорд Гидеон.

– Дозволителен ли гарнир и оживленная беседа? – Он повысил голос, когда она резко развернулась и зашагала прочь, а Клер потрусила с ней рядом. – Передайте булочки, миссис Бартли, и еще немножко сырого сердца лорда Гидеона. Нет, нет, дорогая, берите только пальцами, он наказан.

До него донесся ее смех. Не в силах отвести взгляд, он продолжал смотреть, как она удаляется от него в сторону дома. Да, это будет сущая пытка – каждый день видеть Уиннифред за столом, и еще хуже, если придется слышать этот ее чудесно низкий и свободный смех.

Он заставил себя отвести глаза и медленно побрел в другую сторону. Он будет присутствовать на завтраке, решил Гидеон. Насколько он знал, завтрак – самая короткая трапеза в Мердок-Хаусе. Но что важнее, исполнение долга с утра позволит ему остаток дня быть предоставленным самому себе.