Текст книги "Корунд и саламандра, или Дознание"

3. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

Ни разу еще Отец Предстоятель не приходил от рассказа моего в такое воодушевление. Пожалуй, впади в подобное состояние какой-нибудь бедолага мирянин, соседи скажут – свихнулся! Он вскакивал, и потирал руки, и снова садился, и раз даже воскликнул:

– Вот оно!

И он обнял меня, и благословил, и повелел записать всё это точно, до каждого слова точно! Мне пришлось возвращать видение: проверить, верно ли запомнил я гневные речи короля. Много сил я потратил, однако стократ вознагражден благодарностью Пресветлого.

Остаток дня я отдыхал, наутро же вновь вернулся к драгоценному обломку. И проверял его еще неделю и день, но не узнал почти ничего. Принца Карела увела королева, и больше в свою спальню он не вернулся. Королевские гвардейцы безуспешно пытались открыть гномью дверь, король свирепел… в конце концов он повелел выставить здесь постоянный пост и рубить в куски любого, кто высунет нос из-за стены. Вышел, от души хлопнув дверью. Вернулся. И пообещал полста золотых за каждого живого гнома, захваченного в этой комнате.

Засада бдила день за днем и ночь за ночью… тщетно. Тщетно и я искал в памяти никчемной железяки хоть что-то, кроме скучной службы гвардейцев у запечатанной гномами двери. А вечерами я читал хроники.

4. Королевские хроники Таргалы, хранящие в веках ради благодарной памяти потомков имена достойнейших, отмеченных королевской наградой

«Первым новую королевскую награду, ту, что прозвали в народе „гномьей премией“, получил коронный оружейник Фредерик Южанин. Четыре гномьих головы возложил он к ногам славного нашего короля. А также сообщил почтительно, что гномы сии шли от его соседа Мэтью Кривого, чему и свидетели имеются. Да и всякий в их квартале знает, добавил мастер Фредерик, что Мэтью учился мастерству у гномов и посейчас дела с ними ведет. И славный наш король повелел Мэтью казнить, и сына его Эндрю, как полноправного компаньона его, с ним равно отвечающего за работу. И повелел свершить казнь на площади, после обедни, собрав всех мастеров Корварены, дабы неповадно было честным людям якшаться с нелюдью подземельной. Семью же казненных изгнать повелел король из Корварены и в землях короны селиться запретил, имуществом же их наградил мастера Фредерика, за вычетом лишь тех денег, что пошли за труд палачу».

Я закрываю хроники. И глаза закрываю. Вот уж подлость людская – не меняется век от века!

– Хранится у нас такая книга – «Реестр королевских наград», – тихо говорит брат библиотекарь. – В ней много подобных записей. Очень много, Анже. Добрая половина мастеров Корварены казнена была за каких-то пару месяцев, пока не сообразил король, что скоро останется вовсе без мастеров, и не повелел проверять любой донос и за клевету доносчику рубить голову. Да ты прочитаешь еще об этом. Хотя, сам понимаешь, хронист короля и ошибки его объявляет государственной мудростью…

ТРАКТИРНЫЕ СПЛЕТНИ

1. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

И снова не знаю я, что взять в руки, и снова одолевает искушение… Почему нельзя, думаю я, чем не свидетель хронист короля? И в день, когда прочитал я в хрониках о взбудораживших столицу слухах – слухах о двухголовых телятах, родившихся сразу у дюжины коров в стаде королевского племянника Луи, владетельного пана в Дзельке Северной, и о подмененном ребенке в Прихолмье, и о гномьем кладе, который оказался зачарованным и обратил нашедшего его рудознатца в камень, – спрашиваю я Отца Предстоятеля, не заняться ли вновь королевским хронистом. Можно ведь уяснить въяве, что говорили в Корварене – и, главное, как говорили. Но, вздыхая, отвечает мне Пресветлый:

– Вижу я, Анже, что не идет он у тебя из головы. Как ты все-таки похож на любопытную кумушку! Великую тайну расследуем мы, а тебе не дает покоя мелкая загадка ничтожного человечка. Что ж, Анже, попробуй. Иначе, мыслю, не успокоишься.

И, устыдившись, все же не отказываюсь я от снедавшего меня желания, а лишь благодарю Пресветлого за снисходительность к слабости моей. И, едва вернувшись к себе, открываю хроники. Провожу кончиками пальцев по гладкой, такой приятной на ощупь бумаге. Впускаю в себя ее память…

2. Королевский хронист

Для этой встречи не подходит трактир, даже шумный и суетный «Акулий плавничок». Но к себе королевский хронист может пригласить любого. Это неотъемлемое его право, условие его работы. Каморка хрониста надежно защищена от нескромных ушей. Он не пожалел денег на надлежащие заклятья…

Нынешний гость королевского хрониста не из простых горожан, не из слуг королевских и не из храбрецов-курьеров, привозящих в Корварену вместе с депешами и посылками новости со всех концов Таргалы и сопредельных стран. По виду он аристократ, собравшийся в дальнюю и опасную дорогу – неброский, но добротный дорожный плащ поверх черной куртки, черные же замшевые штаны заправлены в высокие сапоги, и пояс оттянут, похоже, не только кошельком, но и парой кинжалов. Он явно ощущает себя хозяином в убогой каморке хрониста – как, наверное, и в любом месте, куда заносит его шалунья-судьба.

– Ты оставил себе списки мастеров, о коих сообщал мне?

– Зачем, господин? У меня хорошая память. Все свои донесения могу я повторить хоть сейчас слово в слово. И все, что слышал я еще интересного, и такого, что не интересно сейчас, но может пригодиться потом, и где слышал я это, когда и от кого. Я доверяю своей памяти, господин, и не доверяю бумаге.

– Что ж, ты умен… хорошо. Впрочем, я давно понял это по твоим донесениям. А вот скажи, смог бы ты распустить по Корварене кое-какие слухи?

– Нет ничего проще, господин. Кто усомнится в моей осведомленности?

– Отлично. Тогда мы начнем вот с чего… – Собеседник хрониста задумывается, хищная улыбка играет на смуглом лице. – Начнем мы с малого. Королевский предсказатель, что изгнан из-за свадьбы принцессы, помнишь?

– Конечно.

– Говорят о нем в столице?

– Нет, господин. Кому интересен позавчерашний день?

– Пусть его вспомнят. Его и то предсказание, за которое он попал в опалу. Пусть говорят, что все прежние его предсказания сбылись. Что он – святой, благословленный Светом Господним. Что предреченные им великие бедствия уже начались, и всякий поймет это, коль не поленится связать воедино все несчастья, что начали вдруг случаться в разных местах Таргалы.

Хронист прикрывает глаза, собирает в кулак тощую бородку. Бурчит что-то себе под нос. Кивает – не то собеседнику, не то пришедшей мысли.

– Такие разговоры быстро увлекут Корварену, господин. Но начинать придется с конца.

– С какого именно? – Гость хрониста ухмыляется.

– Если в какой глухомани и случались несчастья, в трактирах Корварены о них не слыхивали. Чтобы люди забыли повседневные сплетни, нужно что-то в самом деле поразительное.

– Ого! Ты даже умнее, чем я думал.

– Нет, господин, просто мы понимаем друг друга. А впрочем, я польщен. – Хронист вежливо кланяется. – Благодарю за похвалу, господин.

– В тот день, когда Корварена забудет повседневные сплетни, моя похвала воплотится в тысячу золотых империалов.

– Думаю, имперки мне понадобятся. И лучше, если они будут ждать меня за морем. Господин, вы дадите знать, когда настанет пора перебираться в теплые края?

– Ты и сам поймешь. Но, поскольку я намерен лично приглядеть за развитием событий, мы сможем отплыть вместе. Так какие же несчастья должны произойти на Полуострове, чтобы Корварена поверила в предреченные бедствия?

3. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

Я не спешу открывать глаза. Пальцы рассеянно гладят лист хроник. Лживых насквозь хроник. Что же получается, Смутные Времена подстроены были Империей? Мысль эта мне не нравится. Слишком уж она похожа на правду! Смутные Времена ослабили Таргалу. Именно тогда Полуденные острова отошли к Хандиарской Империи. Тогда Империя стала «хозяйкой морей». Тогда же собрался впервые Светлейший Капитул. Собрался в Ич-Тойвине, тогдашней столице Империи! И посейчас собирается там, раз в три года, и на сессию, что будет этим летом, поедет наш Отец Предстоятель… честь для монастыря великая! А не потому ли запрещает мне Пресветлый заниматься хронистом? Не на Святую ли Церковь работает тот, кого считаю я предателем? Сейчас, люди говорят, у Церкви везде соглядатаи, так ведь не сегодня же это началось?

Ох, на неверную тропку ступил ты, Анже, на пески зыбучие! Не совал бы нос любопытный… а раз уж сунул, отойди назад тихонько, пока не переступил запретную черту. Дела Церкви тебя не касаются. Кто ты? Послушник, ничего в делах Господних не смыслящий.

Даже с Отцом Предстоятелем не хочу я говорить об этом, хотя и обязан ему всем…

– Давай в сад выйдем, – говорю я брату Бертрану. – Пожалуйста.

– И то дело, – соглашается он. – А то вид у тебя… ровно во гроб собрался.

Мы выходим в сад, в лицо брызгает мелкий дождик, я вдыхаю полной грудью запах оттаявшей земли… вот и весна пришла! Хорошо. Впору поверить, что и не было никаких Смутных Времен. Распустили по Корварене страшные слухи, подхватили их менестрели, да и раздули в легенду за столько-то лет. Только вот подземельные тоже помнят, и то, что рассказывали они когда-то задавшему вопрос мальчишке, не было страшными выдумками. Я знаю.

Когда мы встречаем Пресветлого, я знаю уже, что скажу ему о хронисте. Только правду – дабы не пришлось на исповеди каяться. Но ведь и правду в разные слова можно облечь…

– Ну, Анже, что наш хронист? – улыбается мне Пресветлый.

– Он боится пропустить тот момент, когда пора будет бежать из Корварены, – отвечаю я.

– Что узнаешь ты от человека, озабоченного лишь своим благополучием, – вздыхает Пресветлый. – Не возвращайся больше к нему, Анже. Не трать впустую дар Господень.

Я послушно склоняю голову. Не буду. Сейчас я прошел по лезвию между правдой и ложью, но в другой раз… лучше не надо! Пусть Империя и Святая Церковь приложили руку к Смутным Временам, что ж теперь… это было давно. И вовсе не моего ума дело. Я ведь сказание о святом Кареле проверяю? Вот и займусь завтра Карелом.

Отец Предстоятель касается, благословляя, моей склоненной головы:

– Послушай, что придумал я для тебя, Анже. В Корварене есть трактир, оставшийся со Смутных Времен почти в неприкосновенности. Если, конечно, хозяин его не врет. Ты можешь поработать там завтра с утра. А к субботе должны привезти из Готвяни кошелек принца Карела.

Вот и хорошо… теперь, за новой работой, я позабуду о хронисте.

4. Трактир «Королевская кошка»

Вот уж чего не ожидал я! Думал, отрядят со мною пару братьев стражников да велят понезаметней быть. А тут – дым коромыслом из-за какого-то послушника! Королевская гвардия во всех дверях, посетителей и духу нет, даже хозяин вместе с зеваками под окнами топчется… работай, Анже! Вот тебе закопченные стены, вот дубовые столы с поеденными временем ножками, колокольчик над дверью, утварь старинная. Выбирай!

Я начинаю с колокольчика. Почему-то именно он кажется мне самым подходящим. Но колокольчик не помнит Смутных Времен. И вообще мало что помнит. Он сделан был всего-то года три назад. Хозяин «Королевской кошки» ездил за ним в Прихолмье. Там, в Прихолмье, скрывался от королевских сержантов бывший гномий ученик, бывший лучший столичный златокузнец и фальшивомонетчик Мишо-Ножичек. Ему и заказал ушлый трактирщик колокольчик под старину. И отдал за работу увесистый кошель серебра.

И столы, хоть и стары неподдельно, времен Марготы и Карела не помнят. Я докапываюсь до пересудов о казни Матиаса Невеличко, не в трактире даже, а в мастерской, где столы ждали заказчика.

– Кто такой был Матиас Невеличко? – спрашиваю я.

Отвечает мне брат библиотекарь:

– Знаменитый вор. Я читал о нем в хрониках короля Сержа. Для Невелички Матиаса, так написано там, не было дома, в который не смог бы он влезть, и вещи, какую не смог бы он оттуда вынести.

– Король Серж был сыном Карела, – говорит Пресветлый. – Внуком Анри Лютого. Спокойные, мирные времена: тогда Господь дал этой стране передышку после Смутных Времен.

Я подхожу к стене, прислоняюсь лбом к продымленному дереву. Уж стены-то эти стояли тогда!

Но и со стенами ждет меня неудача. Память стен стер пожар. Давний пожар, может, даже тех самых времен, какие ищу я. Но опалившее стены пламя ожгло и меня…

Брат библиотекарь говорил потом, что закричал я страшно, перепугав даже королевских гвардейцев. Но я этого не помню. Я слышал только вопли отрезанных огнем от выхода поварих и посудомоек. Сохрани Господь!

А тогда, в трактире, отпаивали меня горячим вином, пока не перестали дрожать руки и голос не вернулся. И после моего рассказа Отец Предстоятель покачал головой и сказал:

– Глупы были наши надежды что-то здесь узнать. Однако же теперь не можем мы упрекнуть себя, что не попытались…

С тем и вернулись мы в монастырь.

КОРОННЫЙ ЛЕС

1. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

Простой бархатный кошелек, отделанный витым шнуром. Ни герба, ни вензеля, только маленький четырехлистник, вышитый серебряной нитью. Разве что белое серебро шнура на фиолетовом бархате: цвета королевского дома.

– И это – кошелек принца? Принца Карела?

– Так мне сказали. – Отец Предстоятель пожимает плечами.

Я провожу пальцами по серебряной вышивке. Четырехлистник помнит создавшие его руки. Нежные, тонкие, ухоженные руки. И тихий шепот, предваряющий каждый стежок: «Заклинаю силой своей. Заклинаю волей своей. Заклинаю любовью своей. Щитом послужишь сыну моему. От взгляда нелюди, от слова нелюди, от касания нелюди. Оградишь. Охранишь. Убережешь».

Королева Нина.

– Да, это кошелек принца, – шепчу я. – Но как попал он в Готвянь?

– Если тебе это интересно, Анже, ты узнаешь. – Отец Предстоятель улыбается снисходительной отеческой улыбкой. – Но не это важно нам. Отыщи лучше, каким стал принц Карел к началу своей юности. И имей в виду, кошелек этот пробудет у тебя только три дня. Потом мы должны будем отправить его обратно.

– Три дня?!

Пресветлый разводит руками, словно извиняясь передо мной.

– Три, и один из них – праздничный. Ты держишь в руках чтимую реликвию уважаемой в Готвяни семьи, так-то, Анже. И наше счастье, что семья эта в родстве с аббатом королевской часовни. Именно он уговорил их расстаться ненадолго с семейной реликвией во славу Святой Церкви.

Три дня… как приятно пальцам мягкое прикосновение бархата, как будоражит стремительная мягкость шнура… только три дня.

Склоняю голову:

– Благословите на работу, Отец. Начну прямо сейчас.

2. Карел, наследный принц Таргалы

Карел идет по следу браконьера.

Низкие темные тучи обещают снегопад. Наверное, браконьер тоже поглядывает на тучи, думает Карел. Ждет снега. Боится, что возмездие настигнет раньше, чем заметет следы спасительница-непогода. Бедолага, дерзнувший поднять руку на коронную дичь, дабы спасти семью от голодной смерти. И не сумевший сделать дело чисто.

Браконьер стрелял в косулю. От страха дрогнула рука, или он попросту не умеет стрелять толком? Однако посмел же войти с оружием в Коронный лес! И теперь догоняет подраненную косулю, а за ним идет закон.

– Она слабеет? – спрашивает Карел. – Мне кажется, крови стало больше, и след не такой ровный.

– Да, мой принц, ты верно заметил. – Герберт перехватывает поудобнее самострел. – Молодчина. Он должен быть уже близко.

С Карелом идут Герберт и Джозеф. Два королевских егеря – и больше никого. Пожалуй, именно поэтому Карел так любит проводить время в Коронном лесу. В Корварене мать слишком опекает его.

Дикий крик доносится до них – оттуда, куда ведет двойной след, помеченный пятнами крови. Дикий, полный смертельного ужаса… и обрывается, захлебнувшись.

– Что это? – потрясенно шепчет Карел.

– Карел, мы обязаны пойти туда, – тихо говорит Герберт. – Но я не уверен, что мы имеем право туда идти, когда с нами ты.

– Ерунда, – с вернувшейся уверенностью возражает принц. – Ты же знаешь, даже моя мать в конце концов разрешила мне охотиться с вами. А там, кажется, есть на кого поохотиться.

– Твоя мать королева доверила нам твою безопасность.

– А мой отец король доверил вам сделать из меня охотника, и у вас это неплохо получается.

– Ну, ты хороший ученик, – бормочет Джозеф. – Херби, не трусь, нас ведь трое. Пойдем поглядим, что стряслось с нашей дичью.

– За труса ответишь, – бурчит Герберт. – Карел, приготовься стрелять.

– Уже, – отзывается Карел, взводя самострел. – Пошли?

Герберт кивает и двигается вперед. Карел, как всегда в опасных ситуациях, пристраивается чуть сзади и правее. Он не признался бы вслух, тем более сейчас, но крик испугал его. Принц Карел любит Коронный лес. Он проводит здесь куда больше времени, чем подобает наследному принцу (так, во всяком случае, говорит его мать королева всякий раз, как он собирается сюда, и всякий раз, когда он возвращается отсюда в Корварену). Но такой крик принц услышал впервые, и жутко думать о том, что может он означать. Однако в свои четырнадцать Карел знает твердо – страх можно победить, только встретив его глаза в глаза.

Долго идти не приходится. Карел был настороже, и все же щелчок самострела Герберта и звериный рев застают врасплох. Проглядел такую громадину! Принц, да ты совсем того… Карел стреляет, когда медведь становится на задние лапы шагах в десяти от него – и совсем близко, шагах в трех, от выхватившего широкий охотничий нож Герберта. Стреляет, как во сне, не думая, не сомневаясь, не опасаясь промаха… тренькнувший мигом позже самострел Джозефа словно будит его, доказывает – всё всерьез. Карел оторопело смотрит, как валится на снег невероятно огромный зверь, как отскакивает в сторону Герберт… а самого ноги не держат, ухватился за кстати пришедшийся рядом дубок, рот хватает холодный воздух. И хоть бы глаза отвести, так нет! Егеря вдвоем копошатся вокруг медведя, и помочь бы надо, а принца дрожь бьет, как распоследнего слюнтяя. Потому как понял, что увидит дальше по этому проклятому следу.

– В сердце, – говорит Джозеф, остановившись прямо перед ним. – Твой трофей, принц. Поздравляю. Отец будет тобой гордиться.

– Честно говоря, я испугался… – Карел с трудом отводит взгляд от мертвого зверя.

– Что ж, страх тебе не помешал. – Джозеф чуть заметно усмехается. – Тем больше честь. Прекрасный выстрел, принц.

– Вы с Гербертом тоже стреляли.

– Болт Герберта скользнул по черепу. Бывает, и часто – у этих тварей крепкий череп. Зверюга только рассердилась.

– Но ведь ты попал?

– Попал. Тоже хороший выстрел, но твой был первым. Хлебнешь? – Джозеф протягивает Карелу фляжку.

– Да, пожалуй, – Карел отхлебывает, вздрагивает, кривится. Вино отвратительно на вкус, кислое, но крепкое, как раз согреться. – Спасибо, Джозеф. Теперь я готов идти дальше.

– Герберт и сам там разберется.

– Я должен, – тихо говорит Карел.

– Почему это? – Джозеф, кажется, удивляется неподдельно.

– Лучше мне один раз увидеть это, чем сотню раз представлять себе невесть какие ужасы. – Карел опускает глаза. – Я не ахти какой храбрец.

– Ну, я бы так не сказал, – возражает королевский лесничий.

– Да, – повторяет Карел, – не храбрец. Я часто трушу. Но, знаешь… то, что меня пугает, – не опасность на самом деле, понимаешь? Тени в темноте, непонятные разговоры, недоговоренности… то, что дает разгуляться воображению. На самом деле ничего не происходит, а меня от страха колотит! Потому я и хочу… понимаешь, Джозеф?

– Понимаю, Карел, – кивает Джозеф. – Понимаю. Что ж, пойдем поглядим.

Подойдя к медведю, Карел останавливается. Трудно поверить, что громадный зверь повержен одним метким выстрелом. Еще невероятнее, что выстрел этот сделал он, Карел. Да, Джозеф прав, отец будет гордиться! А вот матушка перепугается… как бы не начала снова уговаривать отца не пускать его в лес без охраны.

Оторвать взгляд от огромной, в бурых космах туши кажется почти невозможным. Поднять глаза и посмотреть… туда, где лежит, наверное, страшной окровавленной грудой незадачливый браконьер. Посмотреть, а потом – подойти. Ну, принц? Или ты хочешь, чтобы они поверили, что ты трус? Джозеф («Герберт и сам там разберется»). Герберт («Я не уверен, что мы имеем право туда идти, когда с нами ты»). Роджер и Джереми, которым Джозеф с Гербертом обязательно расскажут… ну, Карел, иди же!

И, увязая в снегу, стиснув зубы, отчаянно жалея, что постыдился попросить еще глоток из Джозефовой фляжки, Карел идет к Герберту.

3. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

День святого Карела…

Сегодня – ранняя праздничная утреня, шествие по Корварене, торжественная служба на площади перед королевским дворцом. Потом возвращение в монастырь, обед – и моления до ужина. А после ужина снова шествие, с факелами, и народные гуляния до утра, с фейерверком, музыкой и танцами, с кострами на высоком берегу реки… а поутру – плывущие по реке венки.

И всегда в этот день хорошая погода.

– В этот день, Анже, родился принц Карел. – Отец Предстоятель замедляет шаг, задерживаясь рядом со мной. Мы идем по дороге в Корварену, впереди братья, за ними послушники, а ветер пахнет весной. – Это сочли добрым знаком. Потому принца и назвали в честь святого Карела. А через год после смерти короля Карела Капитул Таргалы подал прошение Светлейшему Капитулу о причислении его к когорте святых. Так что с тех пор мы празднуем день сразу двух святых Карелов. Правда, сегодня мало кто помнит об этом. Смысл праздников теряется со временем.

И Пресветлый прибавляет шагу, догоняя голову нашего шествия. Я же весь день возвращаюсь мыслями к его словам. И вспоминаю вновь и вновь подробности увиденной вчера охоты, и думаю о молодом принце и о Смутных Временах. И под вечер праздник уже не в радость мне: хочется вернуться в келью, к фиолетово-белому бархатному кошельку, хранящему память тех давних дней. Но впереди праздничная ночь, ночь веселья, ночь костров, ночь, когда и братьям, и послушником разрешается смешаться с мирянами и забыть монастырские правила.

Я нахожу Отца Предстоятеля в обществе, к коему, пожалуй, не решился бы подойти в обычный день. Богато одетые, властные, уверенные в себе господа… белая скатерть расстелена прямо на земле, бутылки дорогих вин, серебряные кубки. Но эта ночь, единственная в году, разрешает многое. Я подхожу, кланяюсь, прошу Пресветлого уделить мне минуту. Он проходит со мной вместе несколько шагов в сторону и спрашивает участливо:

– Что, Анже?

– Благословите вернуться к работе, – выдыхаю я, холодея от дерзких своих слов. – Устал я праздновать. Все мысли там…