Текст книги "Полет длиною в жизнь"

Говорят, что человек состоит из книг, которые читает. В своей комнате я представляла себя Констанцией, Мерседес, Наташей Ростовой и Татьяной Лариной. Чуть позже – Скарлетт О’Харой и несчастной Грейс Браун. Я читала каждую свободную секунду, мне нравилось жить в вымышленном мире любимых героинь.

На подоконнике стоял проигрыватель «Аккорд», я слушала «Колыбельную» на стихи Расула Гамзатова, которая была так популярна тем летом.

 
Какую песню спеть тебе, родная?
Спи, ночь в июле только шесть часов.
Тебя, когда ты дремлешь, засыпая,
Я словно колыбель качать готов.
Спи, ночь в июле только шесть часов…
 

Я слушала и слушала… И хотелось стать той, кому споют такую колыбельную…

Прошло много лет. Я побывала в разных странах и долго жила в Америке. Однажды вернулась в Гайворон, город моего детства и юности. В нашем доме давно жили другие люди. Вечерело, но я все же попросила разрешения у хозяйки дома зайти. Немного дрожали руки и щемило сердце. Все было по-другому. В моей комнате жила другая девочка, которая тоже мечтала о дальних странах и любви. У нее впереди была целая жизнь. А на стене над диваном висела фотография Леонардо ди Каприо…

– Ну а на стенку-то зачем, – проворчала мать, притворно сердясь.

Но я-то давно знала – зачем.

– Спи, – сказала я девочке и улыбнулась, – ночь в июле только шесть часов…

Первая любовь

Первый мужчина женщины – либо большая любовь, либо большая глупость.

Роберто Джервазо

– Она будет учительницей музыки, – заявила мама сразу после моего рождения. – И не спорьте!

Спорить с мамой никто и не собирался.

В шесть лет я поступила в музыкальную школу. Экзамены сдала легко. Песню Оскара Фельцмана выучил со мной брат, спела я ее громко и уверенно, как, впрочем, и отстучала карандашом заданный ритм. На этом испытания были окончены, и меня поздравили с поступлением.

В детском саду все мне завидовали. Во время тихого часа я важно уходила на урок по фортепиано. У входа меня ждала мама, и на глазах страдающих друзей, которым нужно было идти спать, я убегала, размахивая папкой с нотами.

Жили мы скромно, как и большинство советских семей. У родителей не было возможности купить инструмент, но зато по соседству, у их приятелей, было роскошное пианино «Одесса». На нем никто не играл, но наличие пианино в доме было признаком достатка и интеллигентности.

После работы мама забирала меня из садика и водила туда заниматься. В доме жили две сестры-погодки, Света и Мэри, взрослые и красивые. Их мама Эда работала в билетной кассе кинотеатра. Мне, шестилетнему ребенку, казалось, что лучше профессии нет: сидишь нарядная, с прической и накрашенными яркой помадой губами за окошком, продаешь билеты, а как только начинается сеанс, каждый день бесплатно смотришь кино! Я скрывала от мамы свою мечту, а когда оставалась одна, представляла себя тетей Эдой, продающей билеты.

По соседству жил мой верный друг Толик, с которым мы ходили в детский сад. Толик не выговаривал букву «л». Вместо нее он говорил «р», и по утрам под окнами раздавался громкий крик: «Арочка! Пошри в садик!»

За домом, в глубине сада, прислонилась к соседскому забору старая оконная рама. Я набрасывала на нее простыню, становилась с обратной стороны и открывала форточку. Заранее нарезанные билеты из тетради в клеточку, которую я свистнула у брата, ждали своего часа, разложенные на небольшом столике. Его смастерили мы с Толиком сами из старых досок. Столик накрывали старой скатертью, выпрошенной у мамы. На нем раскладывали билеты, схему зала и вазочку с цветами. Схему мне подарила тетя Эда-билетерша. Хранила я ее в жестяной коробке от печенья вместе с остальным богатством: разглаженной фольгой от шоколадки «Аленка», двумя цветными стеклышками и пустой бутылочкой от духов «Серебристый ландыш».

В глубине сада натягивали полотно, и я, продав билеты, приглашала всех соседских мальчишек (потому как была единственной девочкой на несколько домов) на просмотр диафильма. В наличии были проектор и всего один диафильм – «Стойкий оловянный солдатик». Билет стоил три копейки, но со временем, при активной посещаемости нашего кинотеатра, можно было насобирать денег на гематоген, который мы все обожали и покупали в аптеке. Стоил он 11 копеек, так что нужно было продать четыре билета.

Иногда мы играли в поликлинику. Я, конечно, была врачом, и как могла «лечила» нашу компанию. В исцелении помогали листья подорожника, которые я прикладывала к царапинам, но больше практиковала «ставить уколы». Уколы я делала сухой веточкой вишни и только в попу. Однажды мама застала меня «на приеме» в поликлинике, в момент, когда я пыталась сделать «больному» очередной укол, и он стоял со спущенными штанами. Скандал был жуткий. Наказали меня серьезно, и «кинотеатр-поликлинику» пришлось закрыть.

Может я и стала бы билетершей или, в крайнем случае, врачом, но в мамины планы это никак не входило. По ее замыслу, я должна была непременно стать учительницей фортепиано, и мама для этого делала все. Вечера напролет она объясняла мне длительность целых, половинных и четвертных нот, разрезая на части яблоки. Восьмые и шестнадцатые – пошли намного быстрее. Диезы, бемоли и бекары – пролетели на ура. Четыре дня в неделю мы ходили к соседям, где я занималась музыкой.

Папа у сестер Светы и Мэри был известным часовщиком. Мэри училась когда-то в одном классе с моей тетей, у которой в тот момент начался роман с будущим мужем. За тетей с женихом я все время подглядывала, стараясь оказаться именно в тех местах, где они уединялись для поцелуев.

Сестры, несмотря на красоту и обеспеченность, засиделись по тем меркам в невестах. Женихов не было, и они с интересом выпытывали у меня детали романа моей тети. Мне льстило внимание взрослых девушек, и я рассказывала им все, что знала и видела, а иногда даже чуть привирала – для важности. В свои шесть лет я не была высокого мнения о тетином женихе, о чем конечно же поспешила сообщить сестрам. Все это дошло до тети. Ох и влетело же мне! А тетя вскоре вышла замуж и уже много лет очень счастлива в браке.

Мои родители купили в рассрочку пианино «Чернигов». Это была любовь с первого звука. Каждую свободную минуту я полировала пианино специальным раствором и мягкой тряпочкой. Как только возвращалась из школы, сразу же садилась играть, просыпалась утром и, еще сонная, бежала к пианино. У меня получалось, меня хвалили, и мне это очень нравилось!

Брат играл на баяне. Вот баян меня не интересовал вообще. В девятом классе Игорь подрался с одноклассником и угодил в больницу. Что-то важное и особенное произошло с ним за это время, потому что, выйдя из больницы, он сообщил родителям, что хочет заниматься только музыкой.

Мама была в панике. Жили мы в небольшом районном центре, где было всего одно учебное заведение, дающее профессию, – машиностроительный техникум. Несколько бессонных ночей, и мама приняла решение отвезти Игоря на консультацию в музыкальное училище в областном центре, славившееся своими традициями и преподавателями. К одному из них, самому необычному – заведующему теоретическим отделением Киму Александровичу Шутенко – удалось попасть на консультацию.

На курс к себе он принимал не больше восьми человек. До диплома добиралось и того меньше.

Ким Александрович был противоречив, талантлив и непредсказуем во всем. Небольшого роста, чуть полноватый, он любил высоко подтягивать брюки и хитро поглядывать на тебя из-под бровей. Ездил он на «Волге» и был членом Союза композиторов Украины. 21-я «Волга» голубого цвета с серебряным оленем на капоте была в тот момент самой крутой и желанной машиной в Советском Союзе. Обладатель такой машины считался небожителем. Ким Александрович вывозил своих студентов на природу и обсуждал с ними самые необычные темы.

Он любил выложить перед студентом разобранную на части довольно сложную игрушку и попросить ее собрать. По множеству деталей, лежавших на столе, определить окончательную форму было вовсе не просто.

– Собирай, – улыбаясь говорил Ким Александрович, видя растерянность студента.

Можно было приготовиться к уроку, но к неожиданным заданиям Кима Александровича подготовиться было невозможно.

– Логика и способ мышления! Вот что имеет отношение к музыке. Мне важно не только и не столько то, как ты учишь свои уроки, а то, как ты мыслишь.

В этом был он весь – в неожиданных вопросах и реакциях, необычных заданиях и новаторском преподавании. Заслужить его похвалу было тяжело, но тем более ценно. Возможно, именно эта встреча стала для моего брата знаковой и определила его дальнейший творческий путь.

Игорь поступил учиться на факультет теории музыки и стал приезжать домой во время каникул переполненный студенческими впечатлениями, музыкой и интересными историями. Я с восторгом слушала его рассказы. Он привозил пластинки с открытыми им кумирами. Я восхищалась всем, что восхищало его, запоминала каждую фразу, каждую шутку, каждую мелодию и хотела быть во всем похожей на брата. Вот и группу «Чикаго» я полюбила только за то, что ее полюбил Игорь. Я не совсем понимала особенности жанра джаз-рока, в котором работала эта группа, но это было не так уж и важно, потому что брат, захлебываясь, рассказывал о том, какие они классные. Точно также я сходила с ума от Тома Джонса, потому что от него сходил с ума Игорь. Я мечтала учиться у того же преподавателя и жить такой же интересной, заполненной музыкой жизнью.

Брат с отличием окончил музыкальное училище и не поступил в консерваторию. Вступительных экзаменов было одиннадцать, конкурс огромный. Сдав все экзамены по специальности на отлично, он провалился – или его провалили, так будет точнее.

– Скажите, пожалуйста, молодой человек, сколько было драгоценных камней на шапке Мономаха? – спросил, даже не пытаясь скрыть ехидную улыбку, преподаватель на последнем экзамене по истории, после того как Игорь ответил на все вопросы по билету. У него было еще несколько подобных вопросов, направленных специально на то, чтобы срезать ненужного абитуриента. Игорь оказался ненужным.

Я и сейчас не знаю ответа на этот вопрос.

Игорь был ужасно расстроен и обреченно вернулся по распределению в Гайворон, наш родной городок.

В этом же году я решила поступать в музыкальное училище на тот же факультет, который окончил мой брат, непременно на курс Кима Александровича.

Игорь стал преподавать в музыкальной школе и решил подготовить меня к вступительным экзаменам. Страшнее учителя в моей жизни не было. Он будил меня ночью, возвращаясь после встреч с друзьями, и начинался ад. Рыдая, я строила доминантсептаккорды от разных нот и разрешала их. Я пела какие-то мелодии из учебника по сольфеджио и отвечала на сложные вопросы.

– Он просто издевается надо мной. Это, в конце концов, несправедливо! – рыдая, жаловалась я маме.

– Ничего страшного, – спокойно отвечала она, – тяжело в учении – легко в бою. Потерпишь! Слушайся во всем Игоря и не перечь. Он знает, что делает!

В рыданиях, скандалах и обидах прошел год. Настало лето, приближались вступительные экзамены. Собирали меня всей семьей, и я, абсолютно уверенная в своих знаниях, приехала в Кировоград за три дня до начала. На первой же консультации я почувствовала что-то неладное. Чуть опоздав на предэкзаменационную консультацию, я извинилась и присела на свободный стул. В большой аудитории сидело около семидесяти абитуриентов, а принимали всего восемь! Стало немного не по себе, да мне еще и показалось, что все смотрят на меня недоброжелательно.

Позже выяснилось, что вовсе даже не показалось. Все абитуриенты, кроме меня, находились там уже десять дней, ежедневно просиживая на консультациях с педагогами по несколько часов.

Я же об этом даже не догадывалась и спокойно ждала дома. Абитуриентам рассказывали страшные истории о том, что вот-вот приедет сестра человека, который блестяще учился в этом учебном заведении и окончил его с красным дипломом. Все уже знали, что к экзаменам меня готовит он же – выпускник и любимчик преподавателя, на чей курс мы поступали.

На первой же консультации я поняла, что все задания для меня просто семечки. Как выяснилось потом, брат, на всякий случай, прошел со мной программу всего первого курса.

За несколько минут я ответила на все вопросы и с чувством легкого превосходства спокойно оглянулась вокруг.

В душе разрасталась благодарность к Игорю. Мне было так хорошо и спокойно, как, наверное, никому не бывает на вступительных экзаменах.

Все нервно что-то писали, а я уже чувствовала себя студенткой. В перерыве разговорилась с девочкой Викой, которой дала списать у себя музыкальный диктант.

Мне было совсем не жалко, во мне теснилось столько знаний, что хотелось быть щедрой и снисходительной к тем, кого мой брат не готовил к вступительным экзаменам. После консультации мы рассказали друг другу о себе. Она оказалась местной, училась в специальной школе с английским уклоном, была единственным ребенком в семье и жила в центре с родителями и слепой бабушкой. Ее необычную внешность подчеркивала короткая стрижка «под мальчика», большие темные глаза, чуть длинноватый нос с горбинкой и красивая фигура с тонкой талией. Вика выросла в интеллигентной и обеспеченной еврейской семье со старыми традициями. Была скромной девочкой, с которой сдували пылинки. На наш факультет поступили семь девочек и один мальчик.

Вика первой из всех девчонок начала встречаться с мальчиком. Он учился на дирижерско-хоровом отделении. Все шесть девочек, включая меня, ей завидовали. Нам было по 16 лет, а ему целых 20, и он уже вернулся из армии. После занятий они шли к Вике домой. Родители были не в восторге от ее кавалера, но считали, что лучше пусть будут под присмотром бабушки, пусть и слепой, чем где-то еще. Бабушку оставляли дуэньей в комнате, где они готовились к занятиям. Громко звучала классическая музыка. Особенно им нравилось заниматься любовью под Бетховена, а бабушка думала, что стерегла внучкину невинность. Вика рассказала мне об этом на демонстрации 7-го ноября, когда мы перебежками двигались к Центральной площади, где нужно было красиво и гордо пройти мимо трибуны.

– Представляешь?! – захлебываясь шептала она мне на ухо, – бабушка рядом, звучит «Аппассионата», а мы…

Я периодически вставляла: «С ума сойти!»

То, что рассказала Вика, казалось таким интересным, захватывающим и опасно запретным, что я даже не заметила, как мы прошли мимо трибуны…

Но это было уже на втором курсе, а пока мы сдавали вступительные экзамены.

Мамы абитуриентов ждали у входа. Я приехала с папой, он стоял в стороне ото всех. Сладко пахли сирень и цветущая липа, сквозь пышную листву которой пробивалось солнце, и лучики пятнами света лежали на папином лице и плечах. А он, с виду такой спокойный, сильный, вглядывался в мое лицо, чтобы еще до первых слов узнать результат.

Я подходила к нему, мы молча шли по улице Ленина. Пройдя пару кварталов, папа спрашивал:

– Ну как?

– Все хорошо, сдала, – отвечала я.

И мы отправлялись праздновать в ресторан «Украина» на Площади Кирова.

Эта прогулка с отцом по летним улицам, полная покоя, радости, доверия и любви, давала мне силы выдержать все оставшиеся экзамены и помогала, быть может, не меньше, чем тщательная подготовка с Игорем.

Музыкальные предметы я сдала на пятерки, поэтому до общеобразовательных, которые должны быть после музыкальных, даже дело не дошло.

Я поступила. Поступила и Вика, с которой я просидела четыре последующих года за одним столом на всех групповых занятиях. Все это время она списывала у меня музыкальные диктанты, которые мне давались особенно легко благодаря абсолютному слуху. Она много занималась, зубрила и серьезно готовилась ко всем экзаменам. Жила по расписанию, установленному родителями: занятия, обед, прогулка, игра на фортепиано. И всегда получала пятерки. У меня же все было наоборот – учеба давалась легко. Я не так много занималась, не жила по расписанию и тоже училась отлично. Во время выпускного вечера, после выпитого шампанского, она призналась мне, что ненавидела меня все четыре года за то, что я, не прикладывая таких усилий, как она, и ведя при этом веселый студенческий образ жизни, получала на экзаменах те же оценки. О том, что она все годы списывала у меня диктанты и позже задачи по гармонии, – даже не вспомнила. Я ужасно обиделась и не разговаривала с ней несколько лет.

Вика вышла замуж сразу же после выпускного вечера за парня, которого нашли ей родители, родила сына, очень не любила мужа и ушла от него. А потом внезапно умерла от обыкновенного воспаления легких. И все мои обиды стали бессмысленными.

На третьем курсе я влюбилась, на этот раз уже по-настоящему, по-взрослому! До громко стучащего сердца перед свиданием, бессонных ночей и мыслей только о нем. Мне было 18, ему – 24. Познакомились в модном «Молодежном кафе», которое незадолго до этого открыли на улице Ленина, наискосок от музыкального училища. Я пришла туда с двумя подружками после удачно сданного экзамена и полученной стипендии.

Лешу увидела сразу, он сидел с двумя друзьями. Почему-то именно тогда я вдруг почувствовала себя словно героиней какого-то фильма. И мой взгляд неумолимо притягивало к центру композиции, где находился он. Видела точно в замедленной съемке, как он улыбается, нехотя шутит, прикуривая сигарету, поглядывает на меня и небрежным движением откидывает волосы со лба.

Я села спиной к их столику и пыталась восстановить дыхание. Леша пригласил меня танцевать и, кажется, я влюбилась еще в запеве, припев уже был не нужен. Танцевали мы под песню модной группы «Чикаго». Вот где пригодилось все, что рассказывал мне брат. В течение короткого времени я выдала Леше столько интересного, что он пошел провожать меня в общежитие пешком через весь город. Всю дорогу мы, перебивая друг друга, делились своими знаниями о «Чикаго». Общие музыкальные пристрастия нас стремительно связали и влюбили друг в друга.

Он закончил летное училище и уже работал. Я училась на самом трудном третьем курсе. Выпускники предупреждали, если переживете третий – считайте, закончили. Мне же было не до учебы.

С Лешей мы встречались каждый день, и у меня оставалось все меньше и меньше времени для подготовки. По утрам я еще ходила на занятия, но на этом все заканчивалось.

Грядущие экзамены, да и вся жизнь, казались такими ничтожными и скучными по сравнению со стремительно растущим чувством. В конце концов, что может быть важнее любви, думала я, и проживала день, с самого утра в ожидании вечера и встречи. Оценки становились все хуже. Я будто неслась с ледяной горки вниз. Скорость росла, зацепиться ни за что не удавалось, но мне было все равно. И хотя в глубине души я понимала, что, возможно, в конце этого полета меня ждет пропасть, в мгновения сомнений, как молитву, повторяла: «Что может быть важнее любви?»

Ким Александрович, проезжая как-то вечером по улице на своей «Волге», увидел меня, выходящую из бара в обнимку с молодым человеком. Это было началом войны, которую учитель объявил мне. А может, это был бой за меня? Тактику ведения войны опытный преподаватель выбрал жесткую, если не сказать жестокую. Вместо того чтобы увещевать, упрекать и уговаривать, он сам будто подталкивал меня к отчислению. Даже в те редкие дни, когда я была подготовлена к уроку, Ким Александрович, выслушав правильный ответ, говорил:

– Ну что ж, Алла Яковлевна, – он любил обращаться к ученикам по имени отчеству, – опять не справилась с поставленной задачей! Сегодня – двойка.

Война так война, в ответ я решила вообще прекратить ходить на занятия. Ким Александрович, мое божество и любимый преподаватель, позвонил маме и сказал, что меня скоро отчислят.

Рано утром раздался стук в дверь. Я посмотрела на часы. Было шесть часов утра. В общежитии не принято стучать в такое время. Я повернулась на другой бок и попыталась уснуть. Было почему-то тревожно. Стук становился более настойчивым, в дверь начали колотить, и я услышала звенящий от гнева голос мамы:

– Немедленно открой!

Таня, моя соседка по комнате, в ужасе укрылась с головой. Я открыла дверь, и, не успев произнести ни слова, получила оплеуху.

Мама вошла в комнату и, присев у стола, сказала:

– Всю ночь я ехала в автобусе для того, чтобы посмотреть тебе в глаза и задать несколько вопросов…

Я стояла напротив мамы, опустив голову и дрожала.

– Правда ли то, что рассказал мне Ким Александрович?

Молчаливый кивок.

– Я правильно поняла, что тебя скоро отчислят?

Молчание.

– А ты уже придумала, как объяснишь все это папе? Как ты посмотришь ему в глаза?

И вот тут уже мне пришлось сесть и, опершись локтями о стол, закрыть ладонями лицо. Этот вопрос пробил мою защиту и не оставил шансов сопротивляться. Я плакала. Мы молча посидели еще несколько минут. Так и не дождавшись ответов, мама встала и ушла, вернувшись следующим автобусом домой. Она провела в дороге шестнадцать часов для того, чтобы задать три вопроса.

Я была раздавлена, чувствовала себя ничтожеством. Таня тихонько собралась и уехала на занятия. Я лежала, отвернувшись к стене, и плакала. Вдруг открылась дверь и без стука вошел мой обожаемый и при этом ненавистный Ким Александрович. Он присел на кровать рядом со мной и погладил по голове:

– Поднимайся и умывайся, Алла Яковлевна, я подожду тебя внизу в машине. Поедем учиться. Нагулялась и хватит!

Я лежала в постели и бездумно смотрела в окно. Потом внезапно вскочила и лихорадочно стала одеваться. Он ждал меня в машине. Мы молча приехали в училище и поднялись по лестнице на второй этаж. Занятие, как всегда, было в 20-м классе – его кабинете. Я вдруг поняла, что соскучилась по группе, по музыке и учебной атмосфере. Никто мне не задавал вопросов, я приходила в себя, постепенно возвращаясь в привычную студенческую жизнь.

А вскоре началась летняя сессия. Я сутками не выходила из училища. После занятий брала ключи от свободного кабинета и всю ночь занималась до изнеможения. Под утро немного спала на надувном матрасе, который хранился для таких случаев в шкафу у Кима Александровича.

Я сдала на «отлично» все экзамены и по-прежнему была влюблена. Но на время сессии отказалась от встреч с Лешей – чувствовала, что обязана вернуть уважение родителей и Кима Александровича. Кажется, мне это удалось.

Закончился учебный год. Я уезжала домой на летние каникулы. Прощание с любимым было грустным, договорились писать друг другу письма, почему-то на главпочтамт. Я скучала, писала ему каждый день до востребования, считала дни до встречи, проклинала бесконечное лето и каникулы.

А в августе случайно узнала, что он женат. И все наши почти ежедневные встречи, цветы, признания в любви, оказывается, были возможны только потому, что его жена в тот момент училась на курсах повышения квалификации в Москве. Это был крах.

Совершенно раздавленная новостью, к началу учебного года я вернулась в Кировоград. Начался четвертый курс.

Все вокруг напоминало о любви – вот в этом скверике мы сидели в последнюю встречу, когда прощались перед каникулами. В этом кафе познакомились, в этой подворотне пережидали грозу и целовались, прячась от прохожих под зонтиком. Все напоминало о нем. Несколько раз он пытался со мной встретиться, я не соглашалась. У нас были общие друзья, и я никак не могла понять, почему мне никто не сказал, что он женат. Я страдала, ненавидела и продолжала любить Лешу.

Поздней осенью мы случайно столкнулись в парке, где я гуляла с подругой между парами. Моя верная Танюша исчезла в течение секунды, оставив нас наедине. Мы долго молча смотрели друг на друга, не понимая с чего начать разговор. Он обнял меня и крепко прижал к себе. Вырываться не хотелось, предъявлять претензии – тоже. Так и стояли, обнявшись некоторое время.

– Я скучаю по тебе, – прошептал он. – Прости меня.

Я шла по осеннему парку. Горько пахло увядшей листвой и, кажется, грибами, хотя откуда бы взялись грибы в парке? Моросил дождь, а может, это слезы текли по моему лицу, слезы прощания с первой любовью.

Телефонный звонок разбудил меня. Я подумала, что это мама, уехавшая на несколько дней в командировку.

– Алена…

Так меня называл только один человек в мире.

Звонил тот, кто был моей первой любовью и моей же первой болью.

– Леша? – ошеломленно прошептала я, мгновенно проснувшись.

Прошло одиннадцать лет. За эти годы я успела выйти замуж, родить дочь и даже развестись с мужем. Вспоминала ли я его? Много раз, представляя, как случайно встречусь с ним, во что буду одета, что скажу. И обязательно – как буду холодна, высокомерна и недоступна! Но, услышав его голос, забыла обо всем. Мы говорили, говорили, пытаясь восполнить прошедшие годы молчания, забыв его вину и мои обиды. Все происходящее было нереально. Зашкаливала нежность и страсть. Периодически прерывалась связь, и мы опять звонили друг другу. Казалось, что не существовало всех этих лет, что еще жив мой папа, что не было никакого замужества, развода. Ничего не было. Только «Молодежное кафе», где мы встретились впервые, группа «Чикаго» и наш танец.

У него умерла мама. Он жил в Москве и прилетел на несколько дней – повидаться с отцом.

Мы закончили говорить на рассвете, и то лишь после того, как я пообещала прилететь первым самолетом в Кировоград. В рассветной полутьме я лихорадочно примеряла у зеркала наряды. Все казалось недостаточно хорошим для этой встречи. Самолет был в десять. Проснулась Наташенька. Я накормила ее завтраком и объяснила, что мне нужно улететь. Мама возвращалась из командировки вечером, потому я отвела Наташу к близкой подруге.

Всё. Аэропорт. Самолет. Посадка.

Лешу я увидела издалека. Он был в светло-голубых джинсах, черной футболке и темных очках. В руках мои любимые ромашки, которые он так часто дарил той весной, когда мы познакомились. Такой же красивый, но… уже чужой.

Он смотрел по сторонам, а я стояла совсем рядом. Вдруг я поняла, что он меня не узнаёт. Просто не узнаёт! Вначале хотела пройти мимо, потом спрятаться, как будто бы не прилетела. Пока лихорадочно размышляла, что делать, вышли все пассажиры. Остались только мы. Он растерянно уставился на меня и, узнав, бросился навстречу. Неловко обнялись…и вдруг все встало на свои места. Я вспомнила его улыбку, запах одеколона «Фаренгейт» и щербинку на переднем зубе. Он восхищенно смотрел на меня и повторял: «Ты так похорошела! Ты такая красивая!»

Не сговариваясь, поехали в гостиницу. Смущение, радость, страсть и узнавание.

– Сколько у нас времени? – спросил он.

– Сутки. Я улечу завтра утром.

Из номера мы так и не вышли. Заказали из ресторана какую-то еду, но было не до нее. Пили шампанское, перебивали друг друга, рассказывая незначительные истории. Он говорил, что любил меня все эти годы, а я вдруг поняла, что меня это уже не волнует.

Слишком многое изменилось за одиннадцать лет. Из робкой, безумно влюбленной девочки я превратилась в уверенную молодую женщину. Мне исполнилось тридцать, и я чувствовала свою власть над ним. Это было так странно. Наверное, даже в чем-то приятно, но немного грустно. Я потеряла мечту. Он порывался объяснить, как все произошло тогда, много лет назад, когда обманул меня, не сказав, что женат.

– Я плохо живу с женой. Никогда не любил ее. Хочу развестись. Выходи за меня замуж. Любил тебя и люблю…

Я поймала себя на мысли, что мне приятно слышать эти слова, но они меня уже совсем не трогают.

Леша уснул под утро. Я спать не могла. Слишком много всего произошло за последние сутки. Дождавшись рассвета, тихонько встала, собрала вещи и вышла на улицу. Я шла пешком по городу своей юности и первой любви.

Заканчивался июнь, первый вздох лета, а лето пахнет везде по-своему. Этим утром оно пахло свежестью промытых улиц, отцветающей сиренью, жасмином и липами, как тогда, пятнадцать лет назад, когда я приехала с папой на вступительные экзамены.

Я шла по знакомым местам и прощалась с мучившим меня столько лет прошлым. У музыкального училища толпились абитуриенты с родителями. Из открытого окна моего прежнего класса, выходящего на улицу Ленина, доносились звуки фортепиано. Я побродила по парку, посидела на скамеечке, где любила сидеть с Лешей. Открылось «Молодежное кафе», где мы когда-то с ним познакомились, и я выпила чашечку кофе, вспоминая наш первый танец.

В аэропорту было немноголюдно. Легко поменяла билеты на первый же рейс, и спустя несколько часов была дома. Бессвязно что-то пролепетала маме о встрече однокурсников и, еще разговаривая, уже спала. Очнулась к вечеру. Дома было тихо. Пахло свежевымытыми полами, пирогами и чаем с мелиссой. Я сладко потянулась и подумала: «Вот и всё…»

А Леша, ничего не понимая, звонил и звонил, что-то объяснял моей маме. Я не подходила к телефону. Это уже было прошлое.