Текст книги "Полет длиною в жизнь"

Расколотое дерево

…мне бы только на миг,

где грибные дожди умывают

и травинку, и лист, и всё то,

что живет на земле…

только знаю одно…

почему-то того не бывает,

или редко совсем…

к сожалению, только во сне.

Людмила Щерблюк

Ночью стало душно, и казалось, что время остановилось. Не спалось. Внезапно по темному небу пронеслась молния, похожая на длинную костлявую руку, тянущуюся прямо к нашему дому. В мгновение весь сад осветился серебряным, нездешним сиянием – и тут же исчез в темноте. Вслед раскатисто громыхнуло. Показалось, окна затряслись от оглушительного звука.

Я стояла у окна не в силах сдвинуться с места, испытывая сильнейший, на пределе возможного, первобытный ужас, превращающий человека в беспомощную куклу.

В раскрытое окно порывами ветра принесло листья, сорванные с деревьев, словно кто-то, издеваясь, хотел бросить их мне в лицо. По комнате разлетелись тетради, с грохотом упала и разбилась ваза с цветами.

Я попыталась взять себя в руки, но удалось это далеко не сразу. Всплыло воспоминание о том, как отец объяснял мне, что если молния и звук грома не совпадают, значит, гроза еще далеко, но если…

Серебряная вспышка блеснула рядом с забором, и сразу за ней, залпом из пушки – гром.

Закрыть окно! Надо закрыть окно! Я, пересилив страх, потянула на себя створки и повернула защелку.

Молния одновременно с громом ударила в сад, будто в землю воткнули гигантский светящийся кинжал. Раздался треск, серебряное сияние растворилось в ночи, наступила тишина. А потом мирно зашелестел дождь. Я постепенно успокоилась и, засыпая, слышала его шепот: «Все будет хорошо, все пройдет, все пройдет, все…»

Утром меня разбудила мама и позвала в сад. Старое абрикосовое дерево, росшее напротив окна, раскололо молнией пополам. Одна половина была по-прежнему усеяна спелыми плодами, другая превратилась в обожженный ствол без единого листочка. На зеленой траве, посвежевшей после дождя, желтыми и оранжевыми каплями рассыпались абрикосы.

Сладко пахла турецкая гвоздика, тянувшая яркие лепестки к солнцу. Раскрылись оранжевые тигровые лилии, от пыльцы которых пачкались одежда и нос. Под окном моей спальни улыбались анютины глазки. Обыкновенное летнее утро, где ничто не напоминало бурную ночь. Вот только абрикосовое дерево… Что-то тревожное было в том, как оно выглядело, половина – умерла, вторая продолжала жить прежней жизнью.

Будто кто-то сказал мне: «Вот так, девочка. Вот так может быть. Да-да, вот так». И я повторяла про себя: «Вот так. Да, вот так».

Иногда дети видят подобные знаки куда лучше взрослых, но не могут их осмыслить и оценить.

Взрослея, мы теряем способность ощущать скрытое от глаз, нечто сверхъестественное. Теряем не сразу, постепенно, подобно тому как нежный древесный росток обрастает корой, затвердевая в окончательной своей форме.

Всю последующую неделю мне было тревожно. Я невольно останавливала взгляд на странном дереве и думала о том, что это явно какой-то знак. Потом привыкла и перестала обращать на него внимание.

Дом построил папа – высокий, голубоглазый красавец, с чуть прищуренным взглядом добрых улыбающихся глаз. У него были русые волнистые волосы, широкие плечи и спортивная фигура. В молодости папа любил ходить в галифе. Вряд ли он задумывался о том, что военная форма подчеркивала стройность ног и подтянутость фигуры. Я часто всматриваюсь в старые фотографии, пытаясь представить, каким он был, мой молодой красивый отец.

Знаю, что он очень любил детей, и они отвечали ему взаимностью.

Сколько себя помню, я обожала папу и хотела быть на него похожей. Он был моим кумиром – сдержанным, немногословным, сильным и очень добрым.

Однажды к нам повадился шастать соседский петух, злой и агрессивный. В жертву он выбрал меня, и каждый раз, когда я выходила гулять, мчался ко мне и клевал до крови. Я боялась выходить из дому, не знала, что делать и кому жаловаться. Пытаясь справиться с бедой сама, все-таки выбиралась во двор, где меня неминуемо ждало нападение. Огромный петух налетал на меня. Хлопал крыльями, противно орал и целился острым клювом мне в глаз.

Однажды эту картину увидел папа. И вдруг проявилась иная его черта, доселе мне неизвестная. Одним движением оттащив от меня петуха, вторым он свернул ему шею.

Я даже не успела понять, что произошло, только вдруг ощутила: пока рядом папа, бояться мне нечего.

Он был рядом, когда я захотела научиться плавать, кататься на коньках и велосипеде. Учил давать сдачи мальчишкам, которые обижали. Дарил столько любви и понимания, что на всю жизнь остался образцом того, каким должен быть настоящий мужчина: немногословным, сильным, мужественным и добрым.

Папа

Папа

Мама и папа с Игорем

Мама – полная противоположность отцу – была эмоциональной, мгновенно реагировала, если что-то ей не нравилось, правда, сразу же об этом жалела. Она была образованна, начитанна и требовательна к нам с братом. Дом был всегда открыт для друзей и родных, и у нас вечно кто-то гостил: командированные, которых мои родители, жалея, приглашали домой, родственники, друзья. Мама занималась нашим с Игорем воспитанием и образованием. Особенно строга она была во всем, что касалось учебы. Никакие ухищрения не помогали остаться дома и не идти в школу. Ну, разве что очень высокая температура. Многие считали, что мама принимает все решения в семье, но на самом деле именно папино тихое слово становилось законом.

Мама всегда была яркой красавицей, настоящей казачкой. Темные волосы на прямой пробор, большие зеленые глаза, изящный изгиб бровей, чуть капризные полные губы. Они с папой были красивой парой, и когда шли рядом им оборачивались вслед.

Жили родители небогато. Поначалу снимали небольшую квартиру. Подрастал мой брат, и они решились на постройку дома. Денег не хватало, многое делали своими руками. Перебрались в незаконченный дом – ждать больше не было сил, и достраивали его еще несколько лет. Потом родилась я.

Я принесла в семью новую радость. Особенно папе, который очень меня ждал. Когда подросла, стало видно, как я на него похожа. И я очень этим гордилась.

Сад у дома посадила мама. У калитки рос огромный куст бархатной персидской сирени. Ранним летом ветер разносил ее сладковатый аромат, и этот запах стал моим любимым. Даже сейчас, ощутив его, я переношусь в город моего детства Гайворон, где неспешное течение жизни не прерывают семейные неурядицы, в облаках аромата сирени кружатся майские жуки, теплые весенние вечера сменяются таинственными южными ночами с бесконечным звездным небом над головой, а осенью над дворами плывет чуть горьковатый запах тлеющей листвы. И несет свои воды, стремясь соединиться с морем, могучий Южный Буг.

Рано утром я срезала ветки сирени и расставляла их в вазы, каждый раз удивляясь, как нежные, акварельные цветы меняют комнаты. Какой бы ни была обстановка вокруг, богатой или бедной, роскошной или скромной, появление цветов привносило в дом поэзию мимолетной красоты, гармонию мгновения, сглаживающую любые противоречия, примиряющую со всеми сложностями.

У забора росли три вишни-«шпанки», крупные почти черные ягоды. Каждое лето в саду на костре в медном тазу варили вишневое варенье. Это был некий языческий ритуал, занимавший мое воображение: первые языки пламени змейками скользили по аккуратно сложенным дровам, крупные черные вишни томились в тазу, медленно бурлил тающий сахар, воздушно-розовая пенка в глубокой тарелке с синими краями – вожделенная радость всех детей. Сладкий аромат варенья смешивался с дымком от костра, кружили осы, лето было в разгаре, а летние каникулы – ленивые и неспешные – обещали радость и счастье.

Папа в армии

Мама и я

Мы с братом любили лежать в саду на раскладушке под яблоней и играть в города. Так мы путешествовали по миру:

– Москва, – говорил он.

– Армавир, – отвечала я.

– Рига.

– Аддис-Абеба.

Почему-то название этого города вызывало у меня особые чувства. Я представляла себе невероятный мир, наполненный бананами, ананасами и людьми в джинсах – джинсах, о которых я мечтала днем и ночью. Недавно прочитала об Аддис-Абебе и рассмеялась – оказалось, что растительность там довольно бедная и в основном представлена пустынными кустарниками и травами. О каких ананасах я грезила? В будущем у меня появится ворох разной одежды, но мечта о первых джинсах запомнится навсегда. Как и попугаи, сидящие в густой листве на ветках деревьев, растущих прямо на улицах воображаемой Аддис-Абебы, и люди, засунувшие руки в карманы роскошных штанов из синей джинсовой ткани, неспешно прогуливающиеся по улицам. Мечты, разбиваясь о реальность, не исчезают, а медленно растворяются в дымке воспоминаний, оставляя в душе неизгладимый след.

Однажды мимо нашего дома проезжал молодой парень на велосипеде. Остановившись у забора, он стал тянуть к себе ветки, срывать вишни и жадно есть.

– Эй! Может, хватит? – Игорь окликнул незнакомца. Парень не обратил на него никакого внимания.

– Заканчивай, давай! – крикнул Игорь ему погромче, но тот словно не слышал, наклоняя ветви к себе и горстями сгребая вишню в сумку. Игорь рассердился и выбежал на улицу. Я помчалась следом.

– Что ты делаешь? – кричал Игорь. – Ты что, меня не слышишь?!

Молодой человек даже не повернул головы в его сторону. Игорь схватил его за руку, и тогда парень, наконец увидев кричавшего Игоря, растерянно улыбнулся и показал жестами, что он глухонемой.

Игорь молча смотрел на него.

Пауза затянулась. Очнувшись, мы лихорадочно стали собирать для парня вишни, яблоки, цветы и извинялись, извинялись… А он как-то покорно улыбался и все прижимал руки к груди.

Он уехал, мы молча вернулись в сад и больше никогда не обсуждали случившееся.

От калитки вдоль дома к входной двери вела дорожка. С обеих ее сторон родители посадили виноград. Когда он разросся, соорудили арку, которая со временем оказалась полностью им увита. Сквозь листья пробивались солнечные лучи. Осенью наливались сладким пахучим соком гроздья розового винограда «Лидия». Можно было протянуть руку из открытого окна и сорвать ягоды. Спелые гроздья собирали в медный таз, и мама делала из них вино. Десятилитровые бутыли стояли на солнышке, из горлышек тянулись длинные резиновые трубочки, опущенные в банки с водой. Вино бродило, потом его процеживали и относили в просторный погреб под землей, где на полках хранились многочисленные заготовки на зиму.

Все лето мы что-то солили, мариновали, консервировали, варили варенье. Считалось, что по-настоящему хорошая хозяйка летом непременно готовится к зиме. Я и сейчас в конце лета автоматически варю варенье.

Бабушке особенно удавалось повидло из слив. Она священнодействовала над ним, и когда банки были готовы, строго предупреждала: «Пока не задует – не смейте есть!» Это означало: пока не выпадет снег, повидло не открывать.

Бабушка жила в 30 км от нас, вроде бы совсем рядом, но в те годы это было целое путешествие на двух разных автобусах, с остановками в каждой деревне, на дорогу уходило несколько часов. В каникулы я приезжала к ней погостить. Дом был старый и хранил много секретов. В «холодной комнате», которая не отапливалась зимой, стоял большой черный кожаный диван с высокой спинкой и полкой над ним. На полке располагалось семейство слоников разного размера и старые альбомы с фотографиями. Зеленоватые страницы уносили меня в прошлое, погружая в историю нашей семьи. Меня притягивали эти лица, такие незнакомые и одновременно такие близкие. Кем были эти люди? Чем жили? Отчего исчезли? И куда все исчезают, превращаясь в черно-белые, иногда с желтым отливом фотографии в альбоме? В углу полки лежала моя любимая книга «О вкусной и здоровой пище» – едва научившись читать, я могла часами изучать рецепты. Почему-то меня завораживали два слова – «артишок» и «спаржа». Я мысленно разделывала артишоки и готовила котлеты из ягненка с молодыми побегами спаржи и зеленым горошком. В результате изучения этого фолианта я в теории прекрасно знала, как очищать и нарезать ананас задолго до того, как увидела его впервые.

Каждый год 9 Мая собирались гости за длинным, уставленным закусками столом во дворе. На праздник приезжала вся родня, с детьми и внуками. Бабушка была счастлива.

У входа во двор рос большой куст барбариса, чьи ярко-красные листья выглядели особенно празднично осенью, когда облетали деревья, и только барбарис оставался нарядным. Будто сказочный персонаж, не подвластный переменам погоды, он алел на ветру вопреки холоду и сырости. Барбарис так и остался для меня символом бабушкиного гостеприимства, ее красоты и сердечности.

Бабушка умерла в Москве много лет спустя. Мама посадила куст барбариса у ее могилы. Точно перенесенный из прошлого в вечность, куст остается для нас неразрывно связанным с образом бабули, и каждый раз, когда я прихожу к ней на могилу, вспоминаю детство. Сажусь на скамеечку у разросшегося пурпурного куста, закрываю глаза и представляю ее хлопочущей на кухне, пекущей крошечные пирожки к бульону или коронный пирог с маком, чувствую запах баклажанов, пекущихся во дворе на открытом огне для икры из «синеньких», как всю жизнь называли баклажаны в Одессе.

Она была очень красивой, моя бабуля, до последней секунды своей нелегкой жизни. Белоснежные седые волосы, ясные и чистые голубые глаза, цвет которых совершенно не изменился с годами, не потускнел. Когда родилась Машенька, моя внучка, мы сразу же решили назвать ее в память о бабушке. Вот и получила моя внучка в наследство голубые и чистые глаза, и имя – Мари, Маша.

В нашем саду рядом с дорожкой и виноградом росли три черешни. Первая поспевала в мае – красная. Была она совсем невкусной и водянистой, но очень долгожданной, особенно после зимы. Черешню любили и скворцы, поэтому моей задачей было успеть привести весь класс в наш сад и угостить полузеленой черешней до того, как ее склюют птицы. Мальчишки лезли на дерево и собирали черешню для девчонок. Первым делом они стремились угодить признанной красавице – отличнице Валюше. Кареглазая юная брюнетка уже умела кокетничать – скромно опускала глаза с длинными ресницами, внезапно вскидывала их, пристально останавливая взгляд на ком-то из мальчишек. Они краснели и бледнели, преданно таская ей незрелую черешню. А она принимала мужское внимание снисходительно и уверенно, уже понимая силу своей женственности и привлекательности.

Мы тихо завидовали и тоже хотели быть красавицами, но выглядели рядом с ней гадкими утятами, с неуклюжими движениями и несуразными конечностями.

Это были первые уроки ревности и разочарования. Отыграться мы смогли только к восьмому классу, вернувшись после летних каникул совершенно другими, изменившимися практически в одночасье. У многих наметились аппетитные формы, а выгоревшие на солнце и промытые ромашкой волосы стали длинными и пушистыми. Кто-то даже был с накрашенными «ленинградской» тушью ресницами, хотя это запрещалось. Безусловная красота и популярность Валюши отодвинулась на второй план. Она страдала и злилась. Зато мы нравились себе и мальчишкам, и на смену Валюше пришли новые королевы.

В июне поспевала желто-розовая, самая крупная и вкусная черешня, которой почему-то всегда было мало, и мы ее мгновенно съедали.

А в июле приходило время третьей – желтой черешни. Из нее варили варенье, которое считалось изысканным и праздничным, то ли потому, что было очень красивым, и желтые ягоды смотрелись в вазочке, как прозрачный янтарь, то ли из-за удивительного нежно-сладкого вкуса.

В глубине сада росли кусты крыжовника и черной смородины. Смородину перетирали с сахаром – это был источник витамина С на всю зиму, листья использовали для засолки помидоров. Говорят, что именно запахи человек помнит дольше всего. Стоит мне почувствовать пряный горьковатый запах смородиновых листьев, я мгновенно возвращаюсь в летнее детство.

В саду было так много «белого налива», знаменитого в наших местах сорта яблок, что даже после бесконечных шарлоток, пирогов, компотов, варенья, раздачи соседям и прохожим деревья и земля по-прежнему оставались усыпанными яблоками. Мы даже закапывали их, чтобы избавиться от этого изобилия. До сих пор у меня перед глазами странная картина – белеющие тонкой, почти прозрачной кожицей яблоки исчезают под темными влажными комьями земли.

Однажды Игорю кто-то подсказал, что яблоки можно сдавать за деньги на винзавод, который находился в десяти минутах ходьбы от нас. Это был наш первый бизнес и первый заработок! С утра я собирала в ведра яблоки, а Игорь их относил и сдавал. Мы копили на проигрыватель и пластинки. К концу каникул наша мечта исполнилась – у нас появился проигрыватель «Аккорд» и пластинка «Песняров». Вечером открывали окно, выходившее на улицу, надрывались динамики, громко звучала «Беловежская пуща», и я с гордостью посматривала на прохожих, которые останавливались под окном послушать песню.

Мама очень любила цветы. Тюльпаны всех оттенков, садовые ромашки, георгины, флоксы, астры, розы и огромные шапки гортензий… Кто-то объяснил ей, что для того чтобы гортензии были синего цвета, в землю под ними необходимо закопать кусок железа. Сказано – сделано! Нашли на свалке какие-то ржавые железки и закопали под клумбой. Долго ждали, но гортензии так и не посинели. Папа все подшучивал над мамой, а она злилась. Он ко всему относился с улыбкой, но однажды не выдержал.

Обычно перед последним звонком по ночам в садах воровали цветы. Мама проснулась очень рано и обнаружила, что все тюльпаны и пионы сорваны, а сирень – изломана! Она так рыдала, что папа начал на нее кричать и стыдить, объясняя, что не нужно вообще возиться с цветами, чтобы потом из-за них так страдать. При этом сам держался за сердце и был очень расстроен. Но каждый год весной распускались всё новые и новые цветы, а ночью перед последним звонком их по-прежнему воровали. И опять мама рыдала, а папа держался за сердце, успокаивая ее. Мама старалась привезти семена или луковички цветов отовсюду, где бывала. Наш цветочный рай становился все разнообразнее.

А как роскошно цвела королевская лилия… изысканная, капризная… и необычная. Высокий ее стебель истинно по-королевски возвышался над всеми цветами, и его венчала настоящая «корона» из лепестков.

В саду разрослись нежные пахучие ландыши. Мама считала, что это сорняк, хотела их выполоть, но я не давала, стояла стеной, хотя они, действительно, расползались очень быстро и душили другие цветы. Как странно было наблюдать за тем, как красивое, нежное и пахучее растение стремительно уничтожало все на своем пути. Думаю, что именно так бывает и у людей: за красотой часто таится жестокость, за нежностью – алчность, за свежестью и наивностью – сухой расчет.

Самыми первыми расцветали подснежники… и это было счастье! Что-то завораживающее есть в этом хрупком цветке. В седьмом классе я участвовала в областной олимпиаде по русскому языку и литературе. Одним из заданий было сочинение, тема которого была не особо оригинальной – «Твой любимый цветок». Как потом оказалось, все писали о красной гвоздике – символе революции, олицетворяющей капли крови бойцов, погибших, защищая наше светлое будущее. Я написала о подснежнике, его хрупкости и силе. И о том, как, невзирая на холод и снег, он пробивается сквозь толщу снега навстречу солнцу. Олимпиаду я выиграла. Но важнее для меня оказалось, что тогда я поняла, что и сама хочу стремиться к этим качествам подснежника. И дала себе обещание: никогда не сдаваться, пробиваясь сквозь снег и лед.

Центром нашего двора была просторная беседка, увитая виноградом. Ее соорудили папа с другом. Здесь проходила вся летняя жизнь. В беседке был удобный диван, на котором можно было лежать у папы на руке жаркой летней ночью, считать звезды и наблюдать за августовским звездопадом. Я слушала папины истории и замирала от счастья.

– Пап, а что это за звезда? Это Медведица?

– Да, Большая Медведица, – он на мгновение задумывался и добавлял, – видишь, она похожа на ковшик.

– А что в ковшике? – спрашивала я.

– Этот ковшик – полон счастья. Смотри чаще вверх. Обязательно прольется!

Папа улыбался, видно было, что шутит. Но с тех пор, глядя на звездное небо, я всегда ищу ковшик. Вдруг действительно прольется, раз он так сказал.

Рядом с диваном стоял большой обеденный стол, где часто засиживались допоздна.

В беседке собирались мои подружки и пробовали курить первые сигареты, поверяя друг другу страшные тайны. Много лет спустя, когда старую беседку нужно было ремонтировать, из разных щелей стали выпадать истлевшие бычки, которые мы тушили, заталкивая между досок. Мама, увидев количество полусгнивших чинариков, с удивлением спросила:

– Откуда они? У нас же никто не курит…

Когда родители были в отъезде, в беседке нередко веселились друзья моего старшего брата. Я на эти сборища не допускалась, а так хотелось!

Все лето там вкусно пахло малосольными огурцами, чесноком, укропом, созревающим квасом из ржаных сухарей. Здесь же варили в большой кастрюле молодую кукурузу, и сладковатый запах разносился по саду.

Ранним воскресным утром родители шли на базар, потом на завтрак папа жарил самую вкусную в мире картошку. Я нарезала салат из огромных сочных помидоров со сладким луком и деревенским подсолнечным маслом, пахнущим семечками. Большая салатница мгновенно заполнялась помидорным соком, мы обожали обмакивать в него свежий хлеб. Тонко нарезали чуть розоватое сало, просвечивающее на свету, творог пластами лежал на тарелке, яичница с ярко-оранжевыми, а не бледно-желтыми «магазинными» желтками – воспоминания воскресных домашних завтраков. И сколько я не пыталась их потом повторить – ничего не получалось…

Я часто бываю у друзей за городом. У многих есть беседки, они, конечно, другие: огромные, теплые зимой и прохладные летом, с грилем и телевизором, удобные и красивые. Но та, сделанная руками отца, простая деревянная беседка, занимает совершенно особое место в моей душе и памяти.

И щемит, щемит сердце от воспоминаний…

Папа так и не срезал сухие ветки со сгоревшей стороны абрикосового дерева, все как-то руки не доходили. Мама посадила с мертвой стороны дерева красные гладиолусы, они разрослись, прикрывая сухие мертвые ветки высокими стеблями с буйными цветами. С каждым годом они поднимались все выше и были очень красивы на фоне сухих веток…

На гвоздике в беседке висело радио, рядом – папина фуражка. Она висела и летом 80-го, когда в беседке лежал умирающий от рака папа. Он словно становился с каждым днем все меньше и меньше.

Папа умер под утро. Я проснулась от страшного крика мамы, который преследовал меня еще много лет.

Был август.

У мертвой стороны абрикоса бархатно цвели красные гладиолусы.

С тех пор я ненавижу эти цветы…