Текст книги "Полет длиною в жизнь"

Аня прогуливалась по привокзальной площади под руку с каким-то мужчиной. Вначале они бросились друг к другу и стали плакать от счастья, но, придя в себя, бабуля почувствовала на себе внимательный взгляд мужчины, который был рядом с Аней.

– Как ты здесь? Как дети, жив ли Семен?

Аня задавала вопросы без остановки, будто боялась замолчать хоть на секунду. Не ожидая ответа, вдруг представила мужчину, стоящего рядом:

– Мой муж, Федор Николаевич. Мы познакомились, когда я приехала сюда и устраивалась на работу. Она, не мигая, смотрела на подругу.

Мой дедушка – Семен Константинович Першогуба

Сказать ей об Иване? О самом умном и любимом, как Аня всегда говорила, о ее муже, который еще полчаса назад был здесь, живой и невредимый. Пока она размышляла, Федор Николаевич, приобняв жену за плечи, сказал: «Анечка, нам пора. Приглашай Марию в гости, потом и наговоритесь обо всем».

Анечка смотрела на бабушку и понимала, что больше они никогда не увидятся.

Иван Антоненко погиб в 1944-м, с Аней бабушка больше не виделась. Не могла. Да и не хотела.

Жилось бабуле нелегко. После войны вернулась в родные края и одна растила троих детей, лишая себя последнего. Она ждала, ждала дедушку с войны, ничего не зная о его судьбе.

Спустя 21 год, когда ей исполнилось 47 и стали взрослыми дети, вышла замуж во второй раз. Она была счастлива во втором браке, оставаясь красавицей до последнего вздоха.

Умерла бабуля в 83, так ничего и не узнав о дедушкиной судьбе. Спустя почти 80 лет после их последней встречи, в прошлом году, мы обнаружили следы деда в концлагере Аушвиц. Со свойственными немцам хладнокровием и скрупулезностью, все данные были внесены в карточку, включая отпечаток пальца и фотографию.

Вглядываюсь в маленькую выцветшую черно-белую фотографию и ищу знакомые черты. Вижу, как мама похожа на него, моего дедушку, которого я никогда не видела.

Официальные данные: родился 02.02.1905 в Одесской области. Был начальником бронепоезда. 19.07.1942 взят в плен под городом Яготин Киевской области. 31.09.1942 перемещен в концентрационный лагерь Аушвиц. 23.06.1943 расстрелян. Вес на момент расстрела – 53 кг. 17 зубов.

Ему было 38.

Однажды и навсегда

В этом мире я ценю только верность. Без этого ты никто и у тебя нет никого. В жизни это единственная валюта, которая никогда не обесценится.

Владимир Высоцкий

Маме исполнилось 15, когда она влюбилась. Он учился с ней в одном классе, но был на два года старше – пропустил годы учебы из-за войны.

У них оказалось много общего – оба отличники, сидели за одной партой, запоем читали и росли в семьях без отцов, погибших на фронте.

Валентин провожал ее домой после школы, и они часами не могли расстаться. Высокий, стройный спортсмен нравился многим девчонкам, но влюбился он в маму.

Окончив седьмой класс, мама поступила в техникум мясо-молочной продукции в Харькове. Это, конечно, было не совсем то, о чем она мечтала, но учебное заведение было так популярно в послевоенные голодные годы, что поступление стало счастьем. Многие верили, что работа в этой отрасли в дальнейшем гарантирует сытую и безбедную жизнь, а после голодных военных лет это было особенно важно.

Мама легко сдала вступительные экзамены и была зачислена. Преимуществом стало и то, что в Харькове жила бабушкина сестра, у которой и поселилась юная студентка.

К началу учебного года ей «справили» два платья и купили резиновые боты. В такие боты – предмет мечтаний юных девушек, вставляли туфли, в туфли надевали носочки с голубой каемочкой. Назывались боты «бочоночки». Но туфель у мамы не было, носочков тоже – только босоножки. А зима была суровая, и мама отчаянно мерзла.

А вот учиться было здорово. Харьков с широкими улицами и высокими домами очень нравился маме, хотя только отстраивался после войны. Преподавателями в основном были фронтовики. Один из них, математик Игорь Васильевич, стал кумиром девчонок. С фронта он вернулся без ноги и был настоящим героем.

На выпускном вечере однокурсницы поклялись назвать будущих сыновей в честь любимого учителя – Игорем. Назвала только мама.

А пока мама с Валентином переживали разлуку и писали друг другу каждый день письма, встречаясь только на летних каникулах. Но разлука есть разлука, и со временем письма стали реже. Мама перешла на четвертый курс, когда Валентин поступил в Политехнический институт во Львове. Дороги постепенно разошлись. Это и понятно. Мама Валентина, растившая его одна, мечтала об одном, чтобы сын окончил институт и ни на что и ни на кого (в лице моей мамы) не отвлекался.

В свою очередь, бабушка, прожившая тяжелую одинокую жизнь, мечтала поскорее выдать дочку замуж и непременно в Харькове. Тетя стала подыскивать для мамы жениха, о чем та даже не догадывалась. Учеба подходила к концу, когда за мамой стал ухаживать молодой человек из обеспеченной и известной в Харькове семьи. Бабушка и тетя были счастливы, а мама не могла на него смотреть.

Она была красивой стройной 19-летней девушкой, а бабушка ее пугала, что если не примет предложение влюбленного Леонида, скоро будет никому не нужна. Мама отказала и поехала по распределению на работу в Одесскую область, на должность заведующей лабораторией маслозавода.

С Валентином в то лето, после окончания техникума, они даже не встретились. Да уже и не переписывались. В августе мама начала работать.

Районный центр, в котором она трудилась, был небольшой. Все друг друга знали. Из развлечений – кино да танцы. Проведя одинокий месяц в крошечной съемной комнатке, никого не зная и никуда не выходя, мама не выдержала и в воскресенье, надев единственный нарядный костюм, который бабушка справила ей к окончанию техникума, отправилась на танцы.

Голубая блузка и синий костюм с баской были ей к лицу, выгодно подчеркивая тонкую талию. На первый же танец ее пригласил видный голубоглазый парень, тоже в синем костюме. За спиной шушукались местные невесты, пытавшиеся обратить на себя его внимание, но приглашал он на каждый танец только ее. Танцы закончились, он пошел ее провожать. Это был мой папа.

Родился он в деревне в Одесской области. Их было четверо у родителей – два младших брата-близнеца и маленькая сестричка Сашенька. Один из близнецов умер. Когда началась война, папе было 14. До войны родной брат бабушки был председателем райисполкома. Полицаи разыскивали его и близких.

Дедушка был инвалид, без ноги. На фронт его не взяли. Нашли его быстро и расстреляли. Бабушку забрали в гетто в 50 км от деревни, в районном центре Балта, оккупированном немецкими и румынскими войсками еще в августе 1941-го. В городе огородили несколько улиц и стали сгонять евреев из Украины, Бессарабии и Румынии. Это был лишь перевалочный пункт перед отправкой в лагеря смерти. У тех немногих, кому удавалось остаться в гетто, был шанс выжить.

Маме 19 лет

Папа вернулся из армии

Мама, папа, Майя (мамина сестра), бабушка и Игорь

Папа с братом и двухлетней сестричкой успели спрятаться на чердаке старого заброшенного дома. Они выпилили крошечное окошко в крыше и наблюдали за происходящим на улице. Пока были небольшие запасы еды, сидели на чердаке. Вскоре еда закончилась. От голода у двухлетней Сашеньки и у папы отекли ноги, и они совсем не могли ходить. Папа оставался на чердаке, а Костя (папин брат) с Сашенькой на руках ходил по окрестным деревням и просил еду. Кто-то пожалел маленькую Сашеньку и дал ей конфетку. Она так запомнила ее вкус, что когда у 12-летнего Костика больше не было сил нести ее на руках, он бросал маленькие камешки чуть подальше на дорогу и говорил ей, что это конфетки. И она брела, с трудом передвигая опухшие ножки, пытаясь добраться до «конфетки».

Однажды, когда брат с сестрой ушли на поиски еды, папа услышал шум и лай. Выглянув в окно, увидел, что дом окружают полицаи с овчарками. Ему удалось спрятаться в кукурузе, которая росла за домом. Опасность почти миновала, но когда солдаты, никого не найдя, шли мимо поля, нервы у папы не выдержали, и он поднялся во весь рост. Голодного, измученного 14-летнего подростка забрали в гетто, а Костя с Сашенькой, не найдя его на чердаке, сами пришли в гетто и сдались, чтобы быть всем вместе. Им повезло. Они выжили.

Эту историю папа рассказал подросшему Игорю, отвезя его однажды в деревню Дубиново в Одесской области и показав дом, в котором они прятались на чердаке.

В 1944 году советские войска освободили Балту, выжившие в гетто были свободны. Папе только исполнилось 17 лет, и он сразу же ушел на фронт. Прослужил он в армии восемь лет, проходя в последние годы службу в Германии. Домой вернулся завидным женихом – с патефоном и трофейным аккордеоном. Не зная ни одной ноты, папа прекрасно играл, даже зарабатывал этим какие-то деньги. В красивого голубоглазого парня с русыми волнистыми волосами, играющего на аккордеоне, были влюблены все местные девушки.

Папа сделал предложение маме на втором свидании, и через два месяца они поженились. Вскоре после свадьбы маму отослали в командировку в соседний район. Засыпая на новом месте, она все пыталась вспомнить лицо своего мужа. И не могла. Все произошло так быстро, что она не успела привыкнуть. Они были совсем разными, случайно встретившиеся на танцах – красивый голубоглазый парень и 19-летняя стройная и яркая девушка. И жизнь им досталась совсем нелегкая.

Вскоре после свадьбы они переехали жить в Гайворон, где через девять месяцев родился мой старший брат. Игорь часто болел, плохо спал, и маме приходилось носить его всю ночь на руках.

Однажды, когда Игорю было всего несколько месяцев, мама укачивала его при слабом свете ночника, сидя в кресле у окна. Окна были не зашторены, и она вдруг заметила, что кто-то смотрит на нее с улицы. Перепугавшись, хотела разбудить папу, но вдруг узнала Валентина – свою первую любовь.

Он стоял, прислонившись к фонарю, и не отрывал глаз от окна. А она смотрела на него, думая, как глупо все получилось, но уже ничего не вернуть. Возможно, именно в этот момент она осознала, что навсегда связана с папой и никто другой ей не нужен.

Жизнь постепенно налаживалась. Несмотря на материальные трудности, родители стали строить дом. А еще через шесть лет родилась я.

Папа меня очень ждал, с первых минут я стала его любовью. Он восхищался каждым моим движением и словом и заставлял любоваться всех. А я ходила за ним хвостиком, пытаясь копировать его во всем. Когда меня хотели порадовать, говорили, что я похожа на папу. Это было счастьем.

Родители построили хороший дом, разбили сад. Игорю было десять, а мне четыре, когда случилось непоправимое.

Мама, Игорь и я

Мама и папа

Мама, я и Игорь

Папа работал в торговле и попал в беду. Для председателя райисполкома выделили дефицитный импортный мебельный гарнитур. Гарнитур по тем временам был роскошный и дорогой. Его поставили в новом доме председателя. Деньги он не заплатил, и вся сумма «зависла» на папе, за которым этот гарнитур числился. В этот момент на базе была проверка, папу арестовали за растрату. Маме было тридцать лет, двое маленьких детей на руках. Она обивала пороги всех инстанций, но ничего не помогло. Папе дали восемь лет за «хищение в особо крупных размерах».

Тем вечером мы долго не шли спать, прислушиваясь к разговору мамы и бабушки, приехавшей поддержать в тяжелые дни. Вдруг раздался стук в дверь. Мама пошла открывать. У дверей стоял незнакомый мужчина, передавший весточку от папы – через неделю его должны были этапировать из тюрьмы в областном центре в места отбывания срока. Папа очень соскучился по нам и просил маму привезти нас с Игорем в определенный день и час на некий холм, который просматривался из окон тюрьмы. Мы должны были помахать ему белым платком. Измученные, мы добирались до областного центра всю ночь. Шел проливной дождь, и горка, на которую мы должны были взобраться, чтобы папа нас увидел, раскисла от дождя. Поднимаясь, мы падали и ползли дальше. Потом мама взяла меня на руки, а Игорь тащил сумки с передачей для папы. Взобравшись наверх, мы стали размахивать белым платком и вдруг увидели в окнах тюрьмы тоже что-то белое. Счастью не было предела, папа нас увидел! Мы обнимались и плакали. И лишь спустя некоторое время, получив первое письмо от папы, узнали о том, что его там не было – не пустили.

Письма родители писали друг другу каждый день. Все шесть лет… Для моей мамы это были годы выживания – от встречи до встречи с папой. И письма, письма, письма каждый день…

Лагерь находился в Шостке. Рядом был небольшой домик, где за хорошее поведение осужденному разрешали свидание с семьей. Помню холодную снежную зиму, огромные чемоданы с продуктами, которые мама собирала и тащила туда. Помню мужчину, который давал разрешение на свидания и научил меня пить горячий чай с мелко нарезанным свежим яблоком. Помню охранника, который приставал к красивой молодой маме, и как мы убегали от него по снегу.

Еще помню, как папу перевели на поселение в Комсомольск-на-Днепре, и мы приезжали летом к нему, ходили купаться на Днепр, через пустырь с раскаленными железными трубами, усеянными множеством божьих коровок. Помню папины сильные руки, и как он учил меня плавать. Помню, как нам пришлось в школе. Особенно Игорю. Мы ведь были дети осужденного.

Папа вернулся через шесть лет, досрочно. Все эти годы мама добивалась пересмотра дела и добилась.

Судимость сняли, папу оправдали. Только шесть страшных лет вернуть уже было нельзя. Надломленность, грусть, неверие в себя, и многое другое, о чем знал только папа и никогда не хотел вспоминать.

Он вернулся! Это было огромным счастьем для всех нас. Но последовал следующий этап мук – на работу он устроиться не мог, не брали даже со снятой судимостью.

У отца началась депрессия. Мама страдала. Игорь уже был подростком, и у него непросто складывались отношения с папой. И опять мама оказалась на высоте, справившись со всем, поддержав папу силой любви и преданности. Однажды, не выдержав папиных мучений, записалась на прием к первому секретарю райкома партии. Наверное, мамина огромная любовь помогла найти правильные слова в разговоре с чиновником и просьбах помочь отцу.

Все наладилось. Папа нашел работу, нелегко привыкая к обычной жизни. Поступил учиться в техникум торговли. К государственным экзаменам его не допустил кадровик, объяснив это тем, что в документах шесть лет папиной жизни обозначались неким адресом, как «почтовый ящик». И опять мама пришла на помощь, найдя человека, который смог добиться для отца разрешения на сдачу выпускного экзамена.

Папе исполнилось пятьдесят лет, когда выяснилось, что у него злокачественная опухоль. Опять началась борьба, на сей раз – за жизнь.

За три года он перенес семь операций. Дома поселилось горе. Ничего не помогало. Химиотерапия, облучение, операции… мази, народные средства. Все было тщетно.

Он уходил… Уходил благородно. Не жалуясь и не застонав от боли ни разу, только однажды сказав Игорю: «Ничего я плохого в жизни не делал. Никого не обидел и не обманул. А есть у меня только жена и дети. Больше ничего не получилось».

С каждым днем он становился меньше и меньше, пробивая очередную дырочку для ремня на спадавших брюках. Сколько мог – работал, надеялся и боролся. Потом слег окончательно. Он уже почти не поднимался, однажды позвал маму и сказал: «Год замуж не выходи, не позорь детей. А потом встретишь кого-нибудь достойного – будь счастлива».

5-го августа он умер. Ему было всего 53. Маме – 46.

Много лет спустя мама на встрече с одноклассниками случайно узнала, что Валентину, ее первой любви, грозит паралич. Она нашла хирурга в Москве и пригласила его с женой приехать. Операцию успешно сделали, мама помогала, чем могла. От 15-летней девчонки, влюбленной в 17-летнего спортсмена, до этой операции прошла целая жизнь. Замуж мама больше не вышла.

Фотография на стене

Да, я был по-юношески влюблен. Это было сновидение, навеявшее много прекрасного и исчезнувшее, как обыкновенно исчезают сновидения!

А. Герцен «Былое и думы»

В нашем маленьком уютном доме у меня была своя комната. Сейчас, вспоминая детство, я думаю: как же это важно, когда у тебя есть своя комната – твой персональный мир, неотъемлемая часть большого мира семьи. У каждого есть свои секреты – были они и у меня, в маленькой комнате, в любимом письменном столе.

Стол был старым, скрипучим, и один из ящиков даже запирался на ключ.

В верхнем ящике лежала моя переписка с девочкой Леной. Мы познакомились в пионерском лагере в Евпатории. О лагере помню немного. У входа рос раскидистый платан, его назвали «деревом находок». На ветках висели одинокие сандалии, кеды, купальники, носки и даже трусы. Каждый день кто-то обнаруживал на дереве потерянные вещи. Лена, с которой я жила в одной комнате, приехала в лагерь из города Шепетовка, того самого, о котором писал Николай Островский в романе «Как закалялась сталь». Это сразу же выделило ее среди нас, простых смертных, приехавших из совершенно не «героических» городов. Двадцать один день секретов и откровений нас очень сблизили, и при расставании мы поклялись друг другу в вечной дружбе. Впрочем, «вечная дружба» продлилась всего год, правда, письма писали регулярно. Тогда было модно переписываться, особенно с детьми из дружественных социалистических стран. В школе активно работал Клуб интернациональной дружбы – КИД. Многие обменивались открытками с ребятами из Польши, Кубы, Югославии, Румынии, а у меня была Лена из Шепетовки, и мне было хорошо. Постепенно интерес к переписке пропал, но письма я сохранила и иногда перечитывала.

Это было первое знакомство с потерями, которых еще будет много. Так человек, только научившийся читать, переворачивает страницу книги.

В среднем, самом тайном ящике стола, который закрывался на ключ, хранились коллекция открыток с фотографиями популярных артистов и мой дневник. Да-да, среди девичьих секретов всегда есть один, самый ценный, не просто какая-то банальная вещичка, никчемная безделушка или кусок картона, а настоящая «частичка юной души». Частичкой моей души была цветная фотография актера Олега Видова. Даже не фотография, а выбранный образ моей будущей любви: блондин, четко очерченный подбородок с ямочкой, которая меня завораживала, синие глаза.

Ох, уж эти синие глаза, в которые хотелось смотреть так часто, что я то и дело доставала из ящика эту фотографию, а затем даже решилась и прикрепила над диваном, на котором спала. Будь что будет, но немножко боязно – как отреагирует мама?

Мама взглянула на портрет, лукаво усмехнулась и притворно строго спросила:

– Ну, а на стенку-то зачем?

Конечно, она все понимала.

Зачем?

По вечерам, когда я заканчивала делать уроки, мой Олег (как я мысленно его называла) улыбался мне и будто оживал, как оживают в сумерках все сокровенные девичьи мечты. Все смешалось в моей голове: артист Олег Видов в фильме «Всадник без головы», просмотренный несчетное количество раз, далекая и загадочная Америка, лошадь, бредущая по прериям с таинственным всадником и, конечно же, главный герой, Морис Джеральд, романтичный и загадочный красавец. В грезах девочки-подростка выдуманный образ из персонажа вестерна и сыгранный вполне реальным актером студии «Ленфильм» оживал в тревожных и романтических снах.

Об этом знал только мой дневник. Я пыталась ежедневно записывать интересные события, но пока кроме тайной влюбленности в «моего Олега» и сводки погоды на страницах ничего не оказывалось. Каждый день, засыпая, я надеялась, что вот завтра наконец-то и случится что-то особенное, моя жизнь изменится и засверкает яркими красками.

Мне исполнилось четырнадцать, и я ждала любви. Одноклассники были неинтересны. Старшеклассники не интересовались мной.

Во все времена, из поколения в поколение, в каждой школе, в каждом классе, повторяется история про гадкого утенка, который чувствует обиду, томление и одиночество. Но утенку не объяснишь, не скажешь: «Подожди! Скоро все изменится, ты превратишься в лебедя, и все обязательно станет на свои места. Всему свое время». Утенок не поверит и будет продолжать страдать. Я страдала.

Казалось, все вокруг живут яркой, бурлящей жизнью и со всеми что-то происходит. И только моя жизнь замерла в ожидании чуда.

Вот и с Наташей А., сидящей со мной за одной партой, происходило что-то непонятное. Она витала в облаках, невпопад отвечала на вопросы учителей. После уроков убегала, заставляя подруг и одноклассниц строить версии и сплетничать. Оценки ее стали намного хуже, школьные дела были заброшены.

В одно злополучное утро Наташа туманно намекнула мне, что у нее появился парень. Меня бросило в жар, я обомлела от зависти. Как?.. Чем она это заслужила?

Я перестала слушать учителя и весь урок внимательно приглядывалась к Наташке. Невысокая, чуть вздернутый нос, глаза орехового цвета и россыпь крошечных веснушек. Высокий хвост, обыкновенная школьная форма с белым воротничком, ну вот разве что очень короткая юбка? Но ведь у нас у всех были короткие юбки! Нет, определенно, ничем особенным она не выделялась, но у нее уже есть парень. Смириться с этим было невыносимо тяжело.

Четвертый урок в пятницу был в кабинете физики, мы приходили туда после 9-го «Б». Вдруг я заметила, как один девятиклассник, столкнувшись с Наташей в дверях, приобнял ее и, улыбаясь, посмотрел ей в глаза, его рука дотронулась до ее талии. О Боже! Наташа покраснела и на секунду прижалась к нему. В моем воспаленном воображении эта секунда длилась невыносимо долго. Рука на талии, этот взгляд и настоящие объятия! Ну или почти настоящие.

Я мучительно завидовала. На физике сосредоточиться так и не удалось. Связь между силой тяжести и единицей тела – проскочила мимо.

После уроков Наташа решила открыться мне и удивилась, поняв, что я уже обо всем догадалась.

– Разве это так заметно? – кокетливо спросила она.

– Да, – грустно ответила я. – Наверное, когда люди любят, то сияют, как ты и он.

– Наверное… – она задумалась о чем-то своем, мне пока недоступном. – А знаешь, какой он? Он… – она мечтательно закатила глаза. – Он – самый необыкновенный!

Весь мир мальчишек разделился для Наташи на два непримиримых лагеря: в одном был он, тот самый, необыкновенный, в другом все остальные, такие до невозможности обыкновенные, скучные, никакие.

Наташа захлебывалась своим чувством, но еще больше рассказом о своем Сереже, своим волнением, своим торжеством. Она краснела, бледнела и стала необыкновенной рядом со мной, у которой ничего такого и близко не происходило.

Так богач, рассказывая о победах и приобретениях, не замечает, что рядом стоит менее удачливый собеседник и делает вид будто рад за него. А на самом деле сгорает от зависти.

Я страдала и завидовала. И ничего не могла с собой поделать. И вдруг… спасительное…

– А хочешь, пойдем завтра после школы гулять вместе? – предложила она. – Сережка возьмет друга.

Хотела ли я? Да я еле дождалась следующего дня. Всю ночь не спала и продумывала, как оживить надоевшую школьную форму, но решение не приходило. Утром лихорадочно меняла прически, но всё, как всегда, закончилось обычным хвостом.

То, что происходило на уроках было неважно. Пролетело мимо. Наступил час «Х». Мы пошли за город, где апрель еще только вступал в свои права, и рядом с акварельными мазками зеленеющей травы еще лежали густые белые пятна тающего снега. Зима уходила на глазах. Лес, голыми черными ветками прорезавший небо, вот-вот оденется густой и шумной листвой. На кустах вербы появились нежные пушистые шарики. Мы называли их «котиками», и было так приятно произносить это весеннее, ласковое слово, с долгим и нежным «и» в конце:

– Смотрите, котикиииии! На вербе котикиии!

Весна, далекая, запретная прогулка и, быть может, первое настоящее свидание – все это волновало, будоражило, заставляло забыть о том, что урок по фортепиано прогулян, что мы сбежали, никого ни о чем не предупредив. И что меня ждет неминуемое наказание.

Все опасности меркли перед возможностью обрести любовь. Я осторожно поглядывала на парней, бредущих рядом.

Сергей, в тогдашнем моем понимании, был совсем взрослым. Шестнадцать лет – почти мужчина, как мне казалось. Ко всему прочему он курил, и это уж точно выглядело по-взрослому солидно.

А Вадик, друг Сергея, оказался, увы, не Олегом Видовым.

Я ждала встречи с высоким блондином, с той самой ямочкой на подбородке и бездонными синими глазами. Ждала, как простак ждет, что выиграет миллион, как только вскроет первый лотерейный билет.

Вадик оказался другим. Маленького роста, в коротковатых давно не глаженных брюках, с темными лохматыми волосами и (о, ужас!) глазами разного цвета – голубым и темным, почти черным. О влюбленности не могло быть и речи.

Вадик все время молчал. Это настораживало. Искоса мы присматривались друг к другу. Симпатия не возникала. Было холодно, хотелось согреться, и кавалеры разожгли костер. Темнело. В костре потрескивали ветки. Где-то вдалеке крикнула птица, ей ответила другая.

Наташа с Сергеем как-то незаметно исчезли.

Мы с Вадиком обреченно сидели у костра и молчали. Он то и дело нагибался, подбирал ветку, ломал ее и подбрасывал в огонь, хотя костер и так горел прекрасно.

Молчание затягивалось. Я мучительно подыскивала тему для разговора, но, как назло, ничего не шло в голову, кроме страшных картин расправы со мной, когда вернусь домой.

Вадик тоже молчал, видимо, опыт свиданий у него был не больше, чем у меня. Мой лотерейный билет оказался пустым. Костер догорал, очень хотелось есть, да и домой хотелось. Наташка с Сергеем все не возвращались. Уж они-то наверняка были счастливы. В моей голове проносились призраки слившейся в поцелуе парочки. Время шло. Вадик по-прежнему молчал. Я начинала его ненавидеть. Похоже, он меня тоже. Скучающей, голодной и замерзшей, мне уже не хотелось любви, и даже Олег Видов мне больше не нравился. В моем воображении он криво усмехался и глумливо подмигивал, приговаривая: «Ну, как тебе первое свидание?». Я все больше осознавала, что дома меня ждет жуткий скандал.

Послышался звук подъезжающей машины и нас внезапно осветили фары. В ужасе мы с Вадиком наконец-то крепко прижались друг к другу. Правда, это было не то, о чем я мечтала.

Машина остановилась около угасающего костра. Из нее вышел папа Наташи. Вид у него был одновременно испуганный и грозный. Я смотрела на костер, губы тряслись от холода и ужаса, зубы стучали.

Наташа нашлась не сразу. Кричали, просили, папа обещал не наказывать. Я даже радовалась, что в суете поисков Наташин папа почти забыл обо мне, хотя раньше косо поглядывал, вероятно, считая именно меня истинной виновницей организации «оргии», как он выразился.

А Наташка с Сережей спрятались в небольшом лесном овраге и боялись выйти. Папа сдаваться не собирался:

– Наташаааа! Наташенькааа! Ты где?! Сейчас же выходииии!

Наконец Наташа появилась. Испуганная, в измятой одежде, растрепанная, в берете набекрень, облепленная пожухлой листвой и прошлогодней травой, выглядела она не очень… За ней брел Сергей, как-то разом превратившийся из «взрослого», почти «мужчины», в виновато понурившегося худого подростка. Даже ростом будто стал меньше. Отец молча показал нам на машину, а затем о чем-то тихо и недолго поговорил с Сергеем. Прошел мимо Вадика, как будто его и не было, и сел за руль. Мы дрожали на заднем сиденье. Зубы отстукивали лихорадочный ритм и жили своей жизнью.

Первой отвезли меня. Было уже почти десять. Плакать, на всякий случай, я начала еще в машине.

Мама встретила оглушительным криком и ремнем. Сказать в оправдание было нечего, поэтому я просто рыдала. Мама лупила меня по ногам солдатским ремнем со звездой. Папа, держась за сердце, пил валидол, кажется, ему было еще хуже, чем мне.

Похоже, он переживал все то же, что переживает каждый любящий отец взрослеющей дочери. Когда я нашлась, он, конечно, облегченно вздохнул, но продолжал страдать, воображая, что будет с любимой девочкой дальше. А еще он считал наказание чрезмерным и очень меня жалел.

После экзекуции я закрылась в своей комнате и рыдала. На ногах стали проступать синие «звезды» – отпечатки ременной пряжки. Папа всю ночь не спал, вздыхал под дверью и пытался со мной разговаривать.

– Открой, – тихо просил он. – Не плачь, Аллочка. Нам нужно поговорить.

Он продолжал просить, а я уже успокоилась, но разговаривать с папой не хотела. Мне было стыдно, и при этом ужасно жаль себя и свои надежды.

Той ночью я повзрослела.

С Наташей мне запретили дружить и рассадили за разные парты. Не знаю, что Наташин отец сказал Сергею, но он к ней больше не подходил. Она страдала. Я разлюбила Олега Видова и сняла со стены его фотографию. Иногда, сталкиваясь на перемене с Вадиком, я неловко отворачивалась и делала вид, что не знаю его.

Как часто случается, что наши юношеские привязанности, влюбленности и дружбы обречены. Мы расходимся, разбегаемся и теряемся в пространстве, как расходятся лучи угла из одной точки в бесконечность. Я грустила и искала спасения в книгах.

Над диваном, где я спала, висели две полки, забитые книгами. Любимой была «Голова профессора Доуэля» Александра Беляева. Перед сном я пыталась представить, что чувствовал профессор без рук, ног и туловища! Старалась не двигать руками и ногами, а только поворачивала голову. Это было страшно. Потом прочитала «Щит и меч», и моя жизнь превратилась в жизнь шпиона Иоганна Вайса. Конфисковав без спроса из маминой сумки маленькое зеркальце, я, по дороге в школу, практиковала якобы завязывание шнурков и незаметное поглядывание в зеркальце с целью проверки, не увязался ли за мной «хвост». Резко сворачивала за угол и пережидала некоторое время, меняя каждый день дорогу и представляя, что по моим следам идут враги. Это продлилось несколько месяцев, потом надоело.

После новогоднего вечера в школе я влюбилась. Правда, мой избранник об этом не догадывался. Пришло время Чехова – три томика зеленого цвета, ждавшие своего часа на книжной полке, и поразивший меня рассказ «О любви». Я чувствовала себя очень одинокой, а в этом рассказе была фраза прямо обо мне: «У людей, живущих одиноко, всегда бывает на душе что-нибудь такое, что они охотно бы рассказали». Но рассказать было некому, и я упивалась одиночеством и жалостью к себе.

Чуть левее на полке лежали стопки журнала «Юность», который родители выписывали и собирали. «Юность» можно было перечитывать бесконечно, что я и делала, когда болела и оставалась дома.

Младшая сестра мамы работала заведующей библиотекой. Все самое интересное, что печаталось в журналах «Новый мир», «Иностранная литература» – переплеталось в отдельные тома. У нас дома побывали все нашумевшие иностранные произведения.

Я открыла для себя мир зарубежной литературы, необычных судеб и характеров, совершенно другой жизни.