Текст книги "Против ветра, мимо облаков"

5

Луна поднималась из-за кромки леса, розоватая и огромная. Сумерки полны сверчков и лягушачьего хора, слышного со стороны реки. И вечер был бы хорош, если бы не запах ладана из дома, если бы не горе, случившееся внезапно, и не важно, что Назаров знал, что оно случится, все равно он был к нему не готов.

И, конечно, он не смотрел на гостью, ему и незачем, даже если бы он был слепым, то голос ее все равно узнал бы. Вика пришла, не дожидаясь похорон, пришла огородами – но пришла, и он рад, что она не оставила его в одиночестве. Днем она не могла прийти, и он знал, что днем она никуда не выходит со двора, но сейчас поздний вечер, и Вика пробралась в их двор, прячась в сумерках и подсолнухах.

– Привет. – Назаров подвинулся, и Вика села рядом. – Вот так вот…

Из дома доносился голос священника – «Со святыми упокой», а Назаров думал о том, что святым в раю несладко придется, когда явится бабушка Варвара инспектировать райские кущи да обнаружит вдруг какой беспорядок или пыль по углам, например. Эта мысль кажется ему неуместной, но он ничего не может с ней поделать, а Вика молчит, и Назаров признателен ей за это. К чему слова, когда он и так знает, что Вика искренне скорбит по его бабушке Варваре, и может быть, только в ее искренности он и уверен сейчас.

– Завтра похороны, в двенадцать. – Назаров толкнул Вику плечом. – Ты придешь?

– Приду. – Вика вздохнула. – Она этого хотела. Я с Аленой приду. Жень, тебе помощь нужна?

– Ага. – Назаров поднялся. – Пойдем поедим, не хочу я один…

Вика молча встала и пошла за ним по дорожке в летнюю кухню. Там пахло выпечкой, какими-то травами и еще чем-то, чем пахло только здесь. Впрочем, у каждого дома есть свой запах, вот и здесь он был свой, но обоим знакомый.

– Она с утра наготовила всего, пирогов напекла… Я спал, а она управлялась спозаранку, словно знала и торопилась дела доделать.

– Она и знала. – Вика вздохнула. – Зимой мне говорила, что летом умрет – вот по ее и вышло.

Назаров поставил на стол тарелки, достал чугунок с картошкой и мясом, свежие помидоры.

– Там компот в холодильнике, тебе налить?

Он вспомнил Викину манеру запивать еду – всю без исключения, словно она ничего не могла проглотить, не запивая, а может, так оно и было.

Они молча ели картошку с мясом, приготовленную бабушкой Варварой, и оба понимали, что это уже последнее, что она оставила им – поздний ужин, перемытые ею чашки, румяные пирожки с малиной, и больше не будет она готовить на этой кухне, и ее загорелые сноровистые руки, натруженные за долгие годы забот и работы, нашли покой. Вечный покой, и осознать это они пока не могут.

Вика пила компот, отвернувшись к окну. Она уже привыкла терять: людей, которых любит, свою жизнь, ощущение счастья, но бабка Варвара оставалась – это была ее связь с прошлым, словно последнее прибежище, последний камень фундамента дома, который едва держался, и теперь ее не стало и дом рухнул.

– Она свой цветастый сундук тебе оставила. – Назаров опустил взгляд, чтоб не видеть Вику и не показать ей подступивших слез. – Давай сейчас погрузим на тележку и отвезем к тебе, пока темно. Потому что завтра, боюсь, не до этого будет, а потом…

– Ладно.

Вошли в дом, где плыл запах ладана и звучал монотонный голос священника, а от свечей шло душное тепло, и прикрыли дверь в гостиную. Назаров кивнул Вике, они прошли в бабушкину спальню, вместе взялись за ручки сундука и приподняли его.

– Тяжелый, черт…

– Жень, может, там есть что-то, нужное тебе?

В этом была вся Вика – прежняя Вика, щепетильная и честная даже в мелочах.

– Что бы там ни было, она приказала все отдать тебе, не глядя. Вот ключ, тоже тебе передать велела. Давай, помоги мне, чего стоишь?

Вика взялась за ручку, и они выволокли громоздкий сундук на улицу, погрузили на тележку, и Назаров покатил ее в сторону калитки, ведущей к огороду. Там всегда была протоптана дорожка, через которую можно было пройти из одного двора в другой, на соседней улице.

– Вика, придерживай его, что ли – ну как сверзится…

Вика и так придерживала, и они повезли тележку по узкой тропинке, цепляясь за стебли и листья кукурузы, подсолнухи, за ботву картошки… И над всем этим господствовала огромная луна, выкатившаяся из-за ряда тополей, стройными свечами вонзающихся в почти уже ночное небо.

Вика открыла дом, и они втащили сундук на веранду.

– Куда тебе его?

– В спальню, куда же…

Они внесли сундук в спальню Вики и поставили у стены. В свете небольшой люстры сундук матово заблестел расписными боками.

– Бабушка говорила, что этот сундук принадлежал еще матери ее прабабки – его за ней дали как приданое.

– Ага. – Вика кивнула. – И эта дама была так же матерью прабабки моей бабушки. Путаница какая-то с этим родством…

– Что?!

– Ты разве не знал? – Вика хмыкнула. – У нас с тобой общий предок, как оказалось. Надо потом нарисовать генеалогическое древо, но мы на нем вместе висим, Жека.

И это обращение – Жека, и Викина ироничная гримаска – все было от той, прежней Вики, и от той жизни, которая была утрачена навсегда. И неловкость, которая отступила, снова вернулась.

– Взмок весь… – Назаров подумал, что ни за что не хочет возвращаться в дом, где какие-то чужие люди отпевают его бабушку, хотя ее самой там и нет. – Вик, пошли на реку, искупаться бы…

И это тоже было из той, прежней жизни – ночные побеги на реку, и купание в теплой темной воде, пахнущей теми особенными речными запахами, которых нигде больше нет, только на берегу их реки.

– Погоди, возьму чистое – переодеться. – Вика открыла шкаф. – Кстати, вот шорты и рубашка, еще отцовы. Возьми, переоденешься, искупавшись. Мыло надо взять, мочалку и шампунь.

Она деловито сновала по комнате, собирая немудреные банные принадлежности, а Назаров застыл, глядя на нее – ночью это была прежняя Вика, как будто ночь сняла с нее груз той ужасной несправедливости, жертвой которой она стала, и бед, поломавших ее, казалось, непоправимо. Ночь и луна вернули ее прежнюю сущность – не было больше потухшего затравленного взгляда, не было голоса, звучащего как шелест мертвых листьев, она выпрямилась, ночь оживила ее, и ее лицо показалось Назарову самым красивым из всех, что он видел.

Как когда-то.

И нужно было бы проститься и уйти, но он не мог. Не хотел вспугнуть то, что проснулось в Вике сейчас. А сама она осознала ли перемену? Но он не хотел снова все испортить.

– Идем, что ли. Хворостину бери только подлиннее.

– Сам знаю.

Они заперли дверь, и Вика спрятала ключ от дома в водосток – на реке в темноте ключ можно было совершенно свободно посеять, и тогда хоть рамы выноси, чтоб пробраться обратно в дом. Вытащив из сложенных у сарая веток две длинные хворостины, они направились к реке. Не пошли по улице, чтобы не возбуждать умы неспящих в Привольном и не давать пищу сплетням, потому что луна светила так, что в фонаре не было необходимости, пошли по тропинке через Викин огород, прямо к лесу, а потом вдоль лесной кромки к высокому берегу, и крики лягушек стали совершенно неистовыми.

Они знали здесь каждую дорожку, и запах реки тоже был знаком им обоим, как и запах влажной травы в овраге.

– Не хватало только на гадюку наступить…

Вика сердито сопела, изо всех сил охаживая траву хворостиной, и Назаров тоже не отставал. Он радовался, что ему пришло в голову пойти на реку, радовался, что Вика сердится на невидимых в темноте и траве гадюк. Пусть сердится, пусть говорит колкости, лишь бы не молчала, безучастно глядя в никуда глазами, словно присыпанными пылью.

– Ага, дураки они – нам под ноги лезть. – Назаров тоже ударил по траве своей хворостиной и подал Вике руку, помогая сойти по склону, спуститься к берегу. – Луна какая, Вик…

Они молча разделись и вошли в воду.

Здесь никого не было, потому что в заводь эту можно было спуститься только через овраг, а там водились гадюки. Но они с Викой знали, как отпугнуть мерзких тварей, не впервые купались среди ночи, это было их общее приключение, еще Алена иногда бывала с ними, но чаще всего они приходили сюда вдвоем, и было в этом что-то волнующее. И Назаров знал, что Вика тоже помнит.

Вика нырнула и поплыла, и он поплыл за ней. Вода смывала пот и усталость, и ощущение было такое, как в детстве. Словно и не стояли между ними годы жизни, прожитой совершенно врозь.

– Теперь нужно пойти за мылом и шампунем.

– Так я пакет взял с собой, Вик. – Назаров поднял вымокший пакет и достал флакон простенького шампуня. – Держи.

– Тебе цены нет, Жека.

Вика вспенила шампунь, и запах речной воды смешался с искусственным запахом ромашки. Назаров забрал у нее флакон и тоже намылил волосы.

– Вода как парное молоко.

И эта фраза была из той, прежней жизни, и они оба это знали.

– Дай-ка мочалку. – Вика намылила мочалку, и мыло оказалось земляничным, как она всегда любила.

– Жень, тебе спину потереть?

– Да уж потри, будь добра.

Это у Вики руки доставали куда угодно, такая она гибкая, а Назаров даже в детстве не мог сомкнуть свои длинные руки в замок за спиной, что значительно сужало ему поле для маневра при купании. И теперь, когда Вика энергично терла ему спину, он ощущал небывалое блаженство.

– Тебе потереть?

– Не надо, я же достаю.

Они окунулись разом, смывая пену, и Назаров побрел к берегу, чтоб оставить пакет. Луна светила на весь мир, с берега в воду жирно плюхнулись лягушки, и Назаров, бросив пакет с банными принадлежностями на песок, вернулся в воду, где плавала Вика.

Ее лицо в свете луны, и голые плечи, и грудь, приподнятая купальником, теперь оказались существенным обстоятельством. И огромные в пол-лица глаза, и приоткрытые губы… И Назаров вдруг прижал Вику к себе, понимая, что сейчас не время, и вообще все это ошибка, и неправильно, и сопротивляться нужно обязательно, да только луна, будь она неладна, и вода, которая сейчас, похоже, закипела…

А потом они молча плыли в сторону небольшой песчаной отмели, их внутренние компасы безошибочно находили все, что они хотели найти, и годы не изменили этого, и хотя они поменялись – река была прежняя. И зря говорят, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку, потому что это они были другими, а река осталась, какая и была, и влажный песок на отмели все тот же.

– Луна сегодня и вправду невероятная.

Вика вытянула ноги, зарывшись ступнями в мокрый песок, и Назаров смотрел на ее ноги и думал о том, что между ними случилось, и не знал, что теперь. Но точно знал: отпустить Вику он уже не сможет.

А в его доме горят свечи, и тело бабушки Варвары лежит в гробу, но то, что бабушки там нет, он знает совершенно точно. И если только правы граждане, утверждающие, что душа умершего какое-то время остается на земле, наблюдая за живущими, то бабушка сейчас рядом с ними, и это ужасно неудобно получается.

– Как ты думаешь, она сейчас видит нас?

Назаров пожал плечами. То, что Вика думает о том же, что и он, кажется ему чем-то обычным, но говорить об этом он не знает как.

– Если видит, то это же просто палево какое-то. – Назаров прислушался к лягушачьему хору. – Но в любом случае теперь все по-другому.

По-другому, потому что не стало бабушки, и потому, что они уже взрослые и могут заниматься тем, чем захотят, и потому, что их внезапно случившаяся близость оказалась для Назарова решающей в вопросе насчет дальнейшей жизни, и вообще все теперь по-другому. И для Вики тоже – для нее уже давно все по-другому.

– Завтра твои приедут на похороны.

– Ну да. – Назаров вздохнул. – Она мне дом оставила, так что без скандала не обойдется.

– Так это ты потому мне сегодня сундук отдал?

– Ага. – Назаров не удержался и провел пальцем по плечу Вики. – Чтоб лишних разговоров завтра не было. Не хватало еще тебя в наши семейные дрязги вмешивать.

– Тогда ясно. – Вика соскользнула с отмели в воду. – Поплыли обратно, что ли?

Он молча поплыл за ней, и на берегу они оделись в сухую чистую одежду.

– Шмотки бросай в пакет, я завтра буду стирать, и это постираю. – Вика подобрала с песка антизмеиную хворостину. – Потопали, чего зря стоять?

И Назаров покорно поплелся за ней, думая о том, как же ей сказать, что с этого момента он присвоил ее навсегда и больше не намерен отпускать. И как самому себе это объяснить.

– Ты, наверное, думаешь, что теперь обязан сделать из меня честную женщину? – Вика взобралась на склон оврага и повернулась к нему, и ее лицо в свете луны казалось совершенным. – Так вот не парься на этот счет, Жека, проехали.

Назаров вдруг рассердился. Не то чтоб он не ждал от Вики чего-то такого – это же была та, прежняя Вика, но сама постановка вопроса разозлила его. Словно он нашкодивший мальчишка, не способный ни совершать осмысленных поступков, ни осознавать их последствий, ни нести ответственность за них.

– Ну нет! – Назаров не намерен был уступать, и это странным образом оказался тот же разговор, что и пятнадцать лет назад, но теперь они уже не дети. Уж он – точно. – На этот раз у тебя этот трюк не выйдет, Виктория, даже не начинай. Тогда у тебя получилось оттолкнуть меня, но сейчас другое дело, и если ты решила, что можешь снова сделать это со мной, то ты сошла с ума.

– Что?!

– Ничего! – Назаров подтолкнул Вику к тропинке. – Топай, выяснять отношения здесь я не стану, вот как хочешь.

– А где станешь?

– Найду где.

На Назарова вмиг навалилась усталость, и он молча шел за Викой по тропе. За деревьями уже появился свет от фонаря, который Вика оставила гореть перед своим домом.

– Тебе домой надо, Жень. – Вика открыла дверь и вошла на веранду. – Там, наверное, уже народ расходится, а покойник один в доме быть не должен.

– Ты со мной?

– Жень, я… – Вика вдруг сникла, и лунное колдовство закончилось. – Тебе это не надо. Я не лучшая компания, и то, что мы переспали, дела не меняет. И я…

– А давай ты не будешь говорить мне, что мне нужно, а что нет? – Злость вернулась, и Назаров понял, что ссоры не избежать. – Если тебе это не нужно, то так и скажи, не надо на меня стрелки переводить, больше я на эту лажу не поведусь. Или я из природного человеколюбия вокруг тебя круги нарезаю всю жизнь? Вика, ты сама для себя реши сейчас, хочешь ты отношений или нет, а говорить мне о том, что нужно или не нужно мне – напрасный труд. Я взрослый мужик, разменявший четвертый десяток, и я сам давно уже точно знаю, что мне нужно, а что не нужно, и чего уж точно мне не нужно, так это чтоб за меня додумывали и решали.

– Чего ты орешь?

– Да потому что с тобой никакого терпения нет, Вика! – Назаров не знал больше никого, кто мог вот так быстро вывести его из себя. – Что ты с собой делаешь? А по итогу – пытаешься сделать со мной? Ты полгода прячешься здесь, самой не смешно? Ты всю жизнь собираешься прятаться?

– Не твое дело! – Вика тоже разозлилась. – Что ты хочешь от меня, Женя? Что такого случилось, что ты вдруг решил поиграть со мной в самцовые игры?

– А, так это так называется! – Назаров понимал, что пора уходить, пока они не рассорились окончательно, но уходить он не собирается. – Вика, у нас уже был такой разговор, ты помнишь?

– Был. – Вика упрямо смотрела на него. – С тех пор все изменилось, Женя. Но изменилось в худшую сторону.

– Оно всегда будет меняться то в одну, то в другую сторону, на то жизнь. Но дело в том, что пока мы ловим подходящий момент, жизнь проходит. Твоя, моя – проходит, и его может не случиться, этого подходящего момента, а по итогу мы оба окажемся в дураках. Все, Вика, больше я спорить не намерен. Я прошу тебя: идем сейчас со мной, ты мне нужна. Я не хочу оставаться там один.

Вика понимала, что Назаров манипулирует, но манипулирует лишь отчасти.

– Мне стирку надо замочить.

– У меня машинка-автомат, забираем стирку туда. – Назаров взял Вику за руку. – Захвати одежду, которую ты завтра собиралась надеть, и пойдем, я устал.

Луна встретила их как старых знакомых, подмигнув из-за дымаря летней кухни.

* * *

Алена изумленно уставилась на запертую дверь.

Но от ее удивленного сердитого взгляда дверь не открылась, во дворе Вики тоже не было видно.

– Да не могла она удрать.

– Что там, Аленка?

Это Юрий зашел во двор, уворачиваясь от цветочных стеблей, так и норовящих попасть ему под ноги. И он со своим двухметровым ростом и статью бывшего десантника довольно комично смотрелся среди Викиного цветочного царства, но он здесь, потому что здесь она, Алена. Так было с того самого момента, как они познакомились, и это было, пожалуй, единственное, в чем Алена была твердо уверена: где бы она ни была, что бы ни происходило, Юрка всегда будет рядом, чтобы помочь, поддержать, спасти ее и всех, кого она укажет как достойных кандидатов на спасение.

– Ее дома нет, прикинь! А мы же договорились!

– Так позвони ей.

Алена и сама уже смекнула, достав из кармана телефон с золотистым яблоком на панели.

– Ты где?

– Ален, я… Ты извини, что не предупредила, просто уже была ночь, а утром я тут… И забыла сказать…

– Вика, что ты городишь? Ты где?

– Я у Женьки. Ты приходи прямо сюда. Там в сарае Женькина тележка, захватите.

– Ладно.

Алена спрятала телефон в карман и озадаченно посмотрела на мужа, а тот нахмурился, услышав о Женьке. И было от чего – ведь это из-за него когда-то Алена пролила столько слез, из-за него и из-за Вики, хотя они оба об этом не знали ни сном ни духом.

Как-то раз Алена взглянула на Женьку совсем по-другому. Им было по тринадцать лет, и Женька Назаров приезжал на лето к бабке Варваре и гонял с пацанами. Загорелый дочерна, кудрявый, с карими глазами в длинных загнутых ресницах, и Алена смотрела на него, думая о том, что у их детей тоже будут такие ресницы. И ночами она рисовала себе целые истории их будущей счастливой жизни: и как они станут гулять вместе, и как Женька поцелует ее, и потом они поженятся, и даже фасон платья Алена себе придумала. И как купят дом, и какая мебель там будет… Алена даже знала, как они назовут своих троих детей, хотя не исключала, что их может быть и четверо.

И когда на следующее лето Женька вернулся в Привольное таким высоким, а его темные кудри красиво блестели на солнце, Аленино сердце замирало от предвкушения, и она тайком написала на одной из стен старой школы: Алена Назарова.

И он изменился в то лето – все время что-то записывал, стал словно совсем взрослым, углубленным в себя. Он вдруг стал часто ходить вместе с ними, и Алена с Викой даже показали ему свои заветные лазейки – все, кроме озерца на старой тракторной бригаде. И Алена смотрела на Женьку и знала, что он тоже влюблен, и улыбалась, ожидая, когда же он ей скажет. Но он говорил о книгах, которые читал, некоторые из них читала и Вика, они спорили, иногда ругались, но Женька все равно приходил к ним каждый день. Алена знала, что если бы Женька не был влюблен, он ни за что не стал бы терпеть Викины постоянные возражения, а она постоянно спорила с ним, они как-то совсем по-разному видели одни и те же вещи. И Алена, слушая их, соглашалась с ними обоими, а сама ждала, когда же она останется с Женькой наедине. Ведь когда человек влюблен, он должен сказать об этом, а уже и лето заканчивается.

И это было правдой, Женька был влюблен, вот только оказалось, что влюблен не в Алену.

Она помнит, как в конце августа, когда до отъезда в город оставалась какая-то жалкая неделя, несносный Назаров, краснея и запинаясь, объяснил, что ему надо с ней посоветоваться – как с лучшим другом. Насчет Вики, да. И посоветовался, и Алена, собрав все силы в кулак, спокойно объясняла ему, что о Викиных чувствах она знать ничего не знает, потому что у них полно других разговоров. И это было правдой лишь отчасти, потому что Алена сама не хотела говорить о своих чувствах – ей казалось, что как только она скажет кому-то о Женьке, счастье – их будущее сияющее счастье, нарисованное и тысячу раз построенное в мечтах, куда-то исчезнет.

Но оно не исчезло, просто мечты умерли в тот день, когда Женька по большому секрету сообщил ей, что уже давно влюблен в Вику «как дурак». И Алена смотрела в Женькины глаза цвета шоколада и думала о том, что никогда не будет гладить его кудри и вкуса его губ не узнает. И хуже всего то, что ни его, ни Вику она даже не может сейчас возненавидеть – потому что они понятия не имеют о том, что она любит этого дурака Женьку и уже знает, как будут выглядеть их дети.

И с тех пор все изменилось – вдруг и непоправимо. И Алена стала видеть то, на что раньше внимания не обращала: как Женька смотрит на Вику, как рвет цветы, чтоб она плела венок – он и Алене их рвал, но для Вики приносил и материнку, и лесную мальву, а мальва в венок не годилась, потому что ее стебель был твердым, а цветы сразу увядали. Но Женька приносил их, а Вика не замечала, ее мир оставался прежним, светлым и понятным, и когда она видела, что Алена грустит, то обнимала ее за плечи и спрашивала – ну, что ты, Аленка?

И ответить было нечего, Алена представить себе не могла, что возьмет и расскажет Вике, разбив вдребезги еще и ее мир, ведь Вика-то вообще ничего не знает: ни о Женькином к ней отношении, ни о том, что ее лучшая подруга так втрескалась в Женьку, с которым знакомы всю сознательную жизнь. Но и видеть Женьку, который глаз не сводил с Вики, ей было тягостно. И когда наступила осень, и Вика с Женькой уехали в Александровск, Алена скучала по ним обоим, но это были какие-то взаимоисключающие чувства. И она иногда ездила в Александровск – туда, где жил Женька с родителями, и ждала его, спрятавшись во дворе за гаражами, и когда он выходил из дома, шла за ним, прячась за спинами прохожих, шла и не могла наглядеться.

И однажды он сел на троллейбус и вышел около городского парка, сел на скамейку и ждал почти час – а потом глаза его вспыхнули радостью, Алена это видела из своего укрытия. И поняла, почему он радуется: по аллее к нему шла Вика. И то, как они гуляли, держась за руки, и как Женька немного неуклюже поцеловал Вику – в первый раз поцеловал, Алена была уверена, и Вика вдруг смутилась, и чтобы скрыть неловкость, шутливо растрепала Женькины кудри. Алена знала их обоих слишком хорошо, чтобы понимать и неловкость, и вот этот первый шаг навстречу, и смущение Вики, которое она попыталась скрыть за смехом… И смех этот мог обмануть кого угодно, только не Алену, которая видела, уже знала, что Вика тоже влюблена в Женьку. И когда это случилось, неизвестно, еще два месяца назад он значил для нее не больше, чем любой другой парень, но вот теперь нет – и Алена знала, что Женька потерян для нее навсегда, и их кареглазые кудрявые дети с именами, которые она уже произнесла, не родятся никогда.

И Алена просто ушла, поспешила на последний автобус, который увез ее в Привольное.

Она плакала всю дорогу – отвернувшись к окну, за которым мелькали убранные поля, плакала молча, только слезы текли по щекам, и когда автобус подвез ее к кирпичной остановке с надписью «Привольное», Алена вышла в холодные осенние сумерки, и вместе с ней вышел высокий парень, который спросил:

– Ты чего плачешь, малышка?

И она рассказала ему. Просто потому, что это был первый встречный, которого она никогда уж больше не увидит, а ее горе было таким огромным, что его обязательно требовалось выплеснуть, и почему бы не в парня, который взялся невесть откуда и невесть куда отправится, как только она уйдет.

И он слушал, кивая головой, – что ж, бывает и так, чего только не бывает на свете. Алена все говорила, говорила – и как она любит Вику, потому что это самая лучшая в мире подружка, и какая она замечательная, и, конечно же, не только она так считает, и Женька не мог в нее не влюбиться, но просто она, Алена, ничуть не хуже Вики. И что Вика еще летом ничего не знала, а тут вдруг они в парке целуются…

– Значит, пришел он к ней. – Парень вздохнул. – Если мужчина любит женщину, он будет ее добиваться, он горы для нее свернет, но добьется, не отступит.

– Но он не мужчина, мы же…

– Если любит – значит, мужчина. – Парень подал Аленке чистый платок. – На-ка вот, утри слезы и высморкайся, и я тебя домой проведу, стемнело почти. Меня Юрием зовут, я в Научный городок ехал к приятелю, но вдруг смотрю – ты стоишь и плачешь.

– Так Научный городок позади остался! – Алена в ужасе смотрела на пустое темное шоссе. – Как же ты…

– Да я оврагом пойду и доберусь.

Конечно же, никаким оврагом он не пошел, а ночевал на веранде, потому что мать с отцом уже обыскались Алену, так что гостя, который привел домой их ненаглядную дочку, не отпустили в ночь. И парень им пришелся по душе, они по простоте душевной решили, что Алена обзавелась кавалером. Отец расспрашивал его о специальности, о родителях, и гость, не смущаясь, отвечал, что по специальности он автослесарь и что родители его живут далеко, а сам он живет в Александровске, полгода как из армии, работает в автосервисе и планирует открыть собственное дело – со временем, конечно.

Родители украдкой переглядывались, довольные: парень показался им положительным, дельным и в мужья дочери годился. Не сейчас, конечно – да только дураки живут сегодняшним днем, не думая о будущем, а в будущем новый дочкин кавалер вполне годился в зятья. Он старше, у него ремесло в руках, с которым не пропадешь в жизни, так что ругать дочь за выходку с исчезновением и поздним приходом домой не стоит.

Алена же радовалась, что к ней никто внимательно не присматривается, потому что ее душа сегодня выгорела дотла, и только вспоминалась тонкая Викина рука, коснувшаяся Женькиных кудрей… Женя-Женя-Женечка, это билось в голове, и слез уже не было плакать, и боль валила с ног.

Но поздний приход домой, чего никогда за ней не водилось, и тем более долгое отсутствие дома без спросу, что вообще было немыслимо, нужно как-то обосновать, и тут Юрий оказался очень кстати, и они оба приняли эту игру.

Юрий исправно приезжал к «невесте», как только мог часто, они гуляли у реки, и через какое-то время их разговоры перестали крутиться вокруг разбитого Алениного сердца. Неторопливо, обстоятельно, как Юрий делал любую работу по хозяйству или по ремеслу, точно так же неторопливо и основательно чинил он разбитое вдребезги сердце Алены, и в какой-то момент игра, затеянная ими ради успокоения родительских предрассудков, перестала быть игрой.

И когда в селе посреди зимы появился Женька Назаров, это уже не имело для Алены значения. Она смогла пережить свою первую несчастливую любовь. Не забыть, нет – а просто пережить и начать все сначала. И уже Вика приезжала в Привольное на каждые выходные, чтобы повидать Женьку, и они вчетвером гуляли по улицам или сидели в доме Викиной бабушки Любы, или в летней кухне бабки Варвары, где топилась печь. Но Алена ощущала счастливую уверенность и защищенность, потому что рядом был Юрий, а у Вики с Женькой то и дело коса на камень находила. Как сказал Юрий – творческие личности, что ж.

И вот, поди ж ты, старшему сыну уже тринадцатый год, и он совсем не похож на того мальчика, которого когда-то Алена рисовала в мечтах, представляя себе жизнь с Женькой, но это был ее сын, который мог родиться только у них с Юркой, а с Назаровым был бы какой-то другой мальчик. Но Алене-то нужен тот, что есть, ее родной синеглазый ребенок, высокий и ладно скроенный, как отец.

И Алена теперь отлично знает: все, что ни делается – все к лучшему.

И вот только Вика выбивается из этого правила, потому что все, что делается с Викой, лучше бы не делалось.

– Это что ж они, ночь вместе провели? – Алена озадаченно посмотрела на мужа. – И тележка Женькина здесь… Что они везли ночью на этой тележке?

– Что-то тяжелое везли, судя по колее. – Юрий присмотрелся к следам. – А обратно шли налегке, тоже ночью: утром-то ветер был, в следы лепестки подсолнухов нападали, гляди.

– Значит, Виктория у него ночевала.

– Ален, ну не мог же он один в доме ночевать, там гроб…

– Юрик, вот не поверишь, а ведь я и дышать боюсь в ту сторону, только бы у них что-то срослось снова. – Алена сжала руку мужа. – Расстались-то они тогда по глупости, по молодой глупости и гордыне, гонор у обоих такой, выше звезд: что один, что другая – ни миллиметра не уступят… Ну, и промаялись все эти годы врозь, но я же знала, что любит он ее, чувствовала. Хорошо бы им сейчас обратно сойтись, и хоть грех так говорить, но смерть бабки Варвары может стать поводом, чтобы снова попробовать что-то построить, Женьке-то сейчас поддержка очень нужна будет, а Вика… сам знаешь…

– Творческие личности, Аленка, вот и гонор, и прочие заморочки. А значит, надо им подсобить в этом деле. – Юрий хмыкнул. – Нехорошо, когда хорошие люди врозь маются по зряшной причине.

– Да теперь-то Виктория сама себя считает вроде как прокаженной.

– Ну, это пройдет, Аленка. – Юрий поправил воротничок на блузке жены. – Больно она упала и расшиблась почти что насмерть, да только «почти» – не считается, починим.

Они вошли во двор, где толпились соседи, Юрий потащил пустую тележку в сарай, а Алена ушла в дом, где среди свечей стоял гроб с телом бабки Варвары.