Текст книги "Ритмы точки ноль. Сборник стихотворений"

Ритмы точки ноль
Сборник стихотворений
Алла Райц

© Алла Райц, 2017

ISBN 978-5-4485-4890-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Из века двадцать первого

послание Евгению Баратынскому на стихи «Последний поэт»

 
Век шествует путём войны и смерти,
В сердцах разлад, а общая мечта
за годом год – зарплатою «в конверте» —
запрятана, от времени желта.
Но верю я, что светом просвещенья
Поэзия – наперсница Сольвейг,
Спасёт свою любовь из заточенья,
И Русский стих споёт, как соловей!
 
 
Ни богатства, ни свободы,
И Эллада чуть жива:
Еврозонные народы —
Утомленные чела.
Век науки, век торговли —
Не восторг – краплёный туз,
В мире нет надёжной кровли
Иль пристанища для Муз.
 
 
Далёкий друг, познавший тайны мира,
Нас разделяет больше сотни лет;
И, верно, зелены сады Омира,
Целебна и вода лазурных рек,
Там, где Парнас возвысился на годы,
Там и Кастальский ключ, как прежде, льёт,
И жив пока нежданный сын природы —
Поэт, певец – о чем же он поёт?
 
 
В век угрюмый, в век закланья
Простодушье не в чести,
Пел и наш поэт признанья —
Лишь бы ноги унести.
Пел, виденьями страдая,
Души скорбные целя,
Иногда и про лобзанья,
По этапам кровь лея…
 
 
Трепал поэта век, как волк, голодный
Безумием Эоловых страстей,
Смутился взор Урании бесплодной,
Ожесточились и сердца людей;
На пажитях, где прежде Афродита
Играла складками своих одежд,
Не раз бывала втоптана, разбита
поэта Лира – тщанием невежд!
 
 
Дух поэта возносился,
Справедливости алкал,
Безутешный возвратившись,
Тела он не узнавал!
И угрюмостью дичая,
Не спасённый на крови,
Слушал молча и печально,
Как тоскуют глухари.
 
 
И вновь дитя – нежданный сын природы,
На Лире струны нежные найдя,
Так страстно пел для Бога и народа,
Что реки поворачивали вспять!
Серебряные струны находили
Души безмолвной глушь и уголки,
И снеги падали, когда бродил он
Вдоль праздников по будням, налегке.
 
 
Взят! И властью опозорен,
Над страницею распят,
И – ату его, виновен!
Электрический разряд!
Нет, не вздрогнуло светило,
Не разверзлись небеса,
Юзом шли, не тормозили
Колесницы-колеса.
 
 
Страданиям певца нет окорота,
Они поэта явят во плоти,
Мятежная судьба, оскал решёток —
Вершины, что избранник муз достиг.
Но будто невзначай, над колыбелью,
Где спит дитя без имени, на свет
Сафо явится ворожить, и сенью
Возложит на чело поэтовый обет!
 
 
И быть может, озареньем,
Наш последний, но Поэт,
У истоков вдохновенья
Перешлёт к тебе привет.
Музу добрую восславит
За её бесценный дар,
И векам лихим на зависть
Запоёт сквозь гром литавр!
 

Странствия души

 
Когда душа перешагнёт за край
прекрасно мнимых очертаний мира,
поэзия, терпи, не умирай;
не лги навзрыд, покинутая лира.
 
 
Душа вернётся исповедью сна,
улыбкой тайною иных созвездий,
по-прежнему загадочно честна,
по-новому слагая «буки-веди»…
 
 
О, странствия незримые в ночи…
Мелькнет сомненьем тень у изголовья,
легки крыла и празднично горчит
иных времён привку'сье и присловье…
 

Там, где заканчивается зима

 
Пусть уныло и снежно
межсезонья лицо,
расцветает подснежник
вдоль дорог, у лесов.
Расхититель пространства,
убежденный клошар11
  бродяга


[Закрыть],
но скорей из вагантов22
  бродячие поэты, студенты


[Закрыть] —
разудалый школяр!
Он случайно свободен
и глядит удальцом,
вопреки непогоде
нараспах пальтецо.
Откровенно лилеен
сын земных тайников,
жил он в мире келейном,
а теперь – был таков!
В снежно-белом причастьи
к солнцу рвётся росток,
будто вызов ненастью,
зимней стуже – зарок.
И молочным покровом
сквозь ветра, сквозь метель
ледяные оковы
сокрушает ноэль!33
  сказка – фр. яз


[Закрыть]
 

*ноэль – сказка

Ритмы точки ноль

 
На краю мира не идёт время,
не звенит лира, не растёт семя,
там ветра рыщут, да метель стелет,
синева скрыто в темноте спеет…
Заметалась Тень – зародился День!
 
 
Он еще слабый, он ещё серый,
вопреки ночи, подрастёт верой,
он лучи солнца теребит жадно,
поднабрав силы, восхитит ладный.
Оробела Тень: на приволье День!
 
 
На дыбы встанет, как нанук44
  белый медведь, хозяин Севере – яз. эскимосов


[Закрыть] грозен,
сотворит айсберг шатуном, грёзой,
глыбу он в море, словно щепь, кинет,
с ней играть будет в ледяной стыни.
Веселее День, да чернее Тень.
 
 
Пролетит вихрем белый день, стает,
позовёт вечность пуночкой55
  или снежный подорожник, кругополярная птица, северный воробей


[Закрыть], граем,
и беду чуя, бер66
  медведь – старорусский яз.


[Закрыть] бурчит тихо:
– Брат уйдёт с ветром, без него – лихо.
Заманила Тень во тенёта День!
 
 
Занялась вьюга, «баю-бай» спела,
Млечный путь краем подоткнул тело,
Спит ошкуй77
  белый медведь – яз. коми


[Закрыть], слышит в забытьи ночи:
– Я вернусь скоро, ты смотри зорче.
Одолею Тень, я – могучий День!
 
 
Возгорю светом, лучше нет доли,
Золотым цветом заберу боли,
на крыле птицы принесу радость,
я приду чудом, подожди малость —
И увидишь свой северный день!
 

Новогодней ночью…

 
Новогодней ночью
На уснувший лес
Сыпал ангелочек
Серебро с небес,
Рисовал снежинки,
Лучики – стежки,
Призрачные льдинки,
Колкие снежки.
Прятал он секреты
под святым кустом88
  ясенец или «неопалимая купина» (народное назв.)


[Закрыть]
По замерзшим веткам
Бегал босиком…
 
 
Лишь угомонился
Ангел-зимогор,
Новый год явился!
Пробудился бор:
В праздничном наряде
Под морозный треск
Первый на параде
Армии Чудес!
 

Утро

 
На рассвете мне не спится,
Тушью черной на ресницах
День рисую невпопад,
Напеваю – «Снегопад…»
 
 
Тайный крест оконных рам
Шторы прячут – сонный храм.
Запах кофе, как набат,
Хлеба жаркий аромат…
 
 
И пощёчиной по лицам —
Ветер северной столицы!
В толкотне и суете
Утро, помни обо мне…
 

Его зову Ветер

 
– Не смотри восхищенным взглядом,
Не дари жемчуга и лалы99
  драгоценный камень кроваво-красного цвета


[Закрыть],
Говорят, нам недолго рядом,
Нашептали: готовишь алый
Жар-костёр под босые ножки,
Под рогожу супружьей схимы;
Занесёшь надо мною вожжи,
Изгоняя из мест родимых…
 
 
Так Марена1010
  или Морока – древнерусские имена зимы


[Закрыть] вела беседу с дорогим ненаглядным Ветром,
А сама, отдаляя беды, увивала снегами кедры.
 
 
– Разлюбезная ты, Морока, —
Отвечал ей родимый нежно, —
Наболтала про то сорока
Небылицы! – и обнял спешно,
Улыбнулся, и снежны шали
На небесные кинул окна,
Чтоб не видела, как дышали
За окошками знаки, сроки…
 
 
Ну, зачем открывать невесте, что четырежды в год женат он,
Знал, что сбудутся злые вести – отбивают сезоны такты.
 
 
Сотни Вёсен и Лет он бросил.
Срок придет – подожжёт Марену!
Из-за той, что зовётся Осень,
Остановится лишь на время…
Свет и тени в палитре хроник,
И рисует он в круге вечном,
Как любимых своих хоронит
И встречает их в подвенечном.
 

Сон Маргариты

«И вот она сперва долго плакала, а потом стала злая, стала ведьмой от горя и бедствий, поразивших её».

М. Булгаков.

 
Ночь раскинет тучи низко,
Скалы скорбной чередой
К озеру подступят близко,
Возвышаясь над водой.
Там, безмолвием объятый, сонный мир вокруг лежит,
На пустынном побережье дева тайно ворожит,
Платье светится росой
Под распущенной косой…
 
 
К ней на зов при свете бледном
Птицы быстрые летят,
Облака за ними следом
Приведеньями скользят.
Крылья длинные раскинув, птицы кружат хоровод,
Их неясны очертанья в темноте глубоких вод.
От волны исходит холод,
Месяц волшебством размолот.
 
 
Блики лунные обмана!
Миражом – клубы тумана,
Кружит стая, бьется луч
Золотой из плотных туч,
И торопит, погоняет, – лебедь к берегу спешит.
С нетерпеньем чаровница луч волшебный сторожит,
Ветер вьется в волосах,
Сумрак прячется в глазах:
 
 
– Что ты, птица, мне пророчишь,
Время в клюве остром точишь,
Развлекаешься, дразня,
В бездну темную маня?
Не ответит чудо-птица, зачерпнет волну крылом,
В полумраке рассыпая брызги блеклым серебром.
Крылья серые парят,
Перья жемчугом горят.
 
 
Вот на берег протянулся
Луч, пред девой обернулся
Старым зеркалом, а в нём —
Образ милый, в окоём.
Вмиг узнала и с мольбою, головою преклонясь,
Что-то жарко зашептала, от виденья отстранясь.
Не утешит нежный друг!
Тьма сгущается вокруг…
 
 
Не воротится любимый,
Встретиться не суждено
Образ, зеркалом хранимый,
Канет небылью на дно.
Засверкают опереньем птицы дивные в потьме,
Остановится мгновенье древней вязью на кайме.
Берег скрылся навсегда,
Сон растаял без следа.
 

Беги, дитя, беги1111
  «Беги, дитя…» Гюстав Флобер. Госпожа Бовари


[Закрыть]…

 
Звонят колокола наперебой, со всхлипом,
И остывает воск безжизненной руки,
Был завершен роман прощальною молитвой
В экспрессии причуд флоберовской строки.
 
 
Но живы и сейчас за траурною дверью
Мятежная судьба с хулою за глаза,
там эхо отзвучит: «Ты мой любимый, верь мне!
Венчает нас навек цветущая лоза!»
 
 
И в зеркале пустом возникнет женский образ
из сна, небытия? В глаза ей посмотри:
колдует жизнь сама и скалится недобро,
сулила прежде рай для Эммы Бовари!
 
 
В раю том сладкий яд струила манзинилла,
меланхоличен звук раскидистых ветвей,
дурманили они, таинственно манили:
«Беги, дитя, спеши в объятия страстей…»
 
 
– Любить… хочу любить! – растягивая чувство,
она лгала себе, себе одной всегда,
толпа былых страстей толкала, без напутствий
вела её босой в край вечного суда.
 
 
Не обретёшь химер, покуда не создашь их.
Ты взгляд не отведи от терний и креста,
ещё горит в ночи свеча для опоздавших,
для тех, кто любит вновь, с открытого листа.
 

Предрассветное венецианское

«так меркнут… уличных фонарей»

И. Бродский

 
Так меркнут… в сумраке рассветов бледных
и золото волос твоих, и губ карминных ярость,
так патина времен съедает звонкость меди,
румянец щёк, стирает в душах храбрость,
когда в молитве – рук скрещенных мел
налощен мертвенно рассветным глянцем;
 
 
улыбка тусклая таится в серой мгле
и звездный плащ с небес готов сорваться,
но медлит в ожиданьи солнца. У дверей
удержат вздох уклончивые тени,
пока играет Брента цепью отражений
задумчивых… уличных фонарей.
 

Родом из А. Блока

«…Пронзило терпкое вино…»

Незнакомка. А. Блок

 
Испытан лунный календарь,
Лоза готова.
Шаманит искус, как и встарь, —
Основ основа…
И кровь Христа полутемно
Течет по венам,
Пронзило терпкое вино
Гетерогенно.
 

Игрок

 
Всю ночь не спать, курить, играть…
В раскладе – выигрыша признак,
на лбу – фатальности печать,
успех и дивная харизма!
Неясный сумеречный призрак —
мой мир на миг со стороны:
вот в зеркалах отражены
друзья и недруги. Угодлив
сижу и сам средь суеты,
где жёлтой лампы слабый отблеск
в глазах, на лицах испитых
так вкрадчив, тонок, незаметен,
вдруг ярко вспыхнет над столом,
я не приверженец примет, но
не люблю, чтоб свет – столбом.
 
 
Префикс на кон был выше меры:
и быль, и небыль на кругу,
понтируя, миллионером
на вздох, на «взятке» я умру.
Прощайте, деньги, скачки, стервы,
я передернул за двоих,
я не последний и не первый
новопреставлен, мирно тих.
Прощай, привычная обитель,
где пленником таился дух,
был уговорчив, не конфликтен,
не мой свидетель, не пастух,
не звал, но ведал, не чурался
моих сомнений, да остра
была потеха (жаль – напрасна),
нельзя ли жизнь переигра…
 

Непутёвая песня или нищему и пряник – ловушка

 
Полыхал горицвет полнолуния
над туманами тяжкими, сизыми
и следили дороги – бреду ли я,
бренный странник за вечными мызами1212
  желание обрести райский уголок, вечную сказку на земле


[Закрыть].
 
 
То мешали, то гнали обочиной,
я – тайком, неприметною маятью:
– За деньгами-свободой… – бормочет мне
кто-то жалкий в болезненной памяти.
 
 
Вот уж рядом всесильная невидаль,
неприкаянна и обезличена —
приручить что пытаюсь, не ведая,
как мертва, холодна, обналичена.
 
 
Вымеряя доходами, кредитом
мир изгоя, отчаянье нищего,
говорили: «Не правда ли, бредит он,
алчет сладкого, жирного, хищного!»
 
 
Отрекусь, зарекусь, мол, не надо мне,
разойдемся-ка лучше по-доброму,
вкус разменной приелся, не радует —
и богат, и до нитки обобран я:
 
 
захотелось пожить не по-бедному,
а пришлось угождать гро'шу медному.
 

Тени

 
Две тени легли на дорогу,
Что к иве плакучей вела,
Скользили вперед понемногу,
Безмолвно их ива ждала.
Две тени… одна чуть поменьше
В фантомном сиянии рос
Была и прозрачней и легче,
Терялась средь ивовых кос.
И воздух, дрожащий за ними,
Искал, не угадывал тел…
 
 
– При жизни мы были иными, —
В ночи тихий голос запел.
– Друг друга мы не-до-любили
В мелькании лет и дождей,
И вот, перед самой могилой
С судьбой повстречались своей.
Мы помним, как ранней весною
Под ивой встречались тайком,
Гуляли тропинкой лесною
Нам рай на земле был знаком.
Но видно судьба невзлюбила
Счастливых – в унылом краю
И нас вероломно сгубила
И стали мы дикой навью-у-у-у…
 
 
Под утро две тени, две пряди
Умчались в своё далеко,
Земному чужие, не глядя
Простор покоряли легко.
 

Воспоминание

 
Здесь стояли когда-то дубравы густые,
И шуршали рассветы в прибрежных песках,
Племена обитали тут прежде иные.
 
 
В тёмной зыби времен, затерявшись в веках,
И поныне цветут краснокожие маки,
И следы оставляют в моих дневниках….
 
 
Я рисую дефисы и все эти знаки,
Открываю навскидку сегодняшний день,
В нём есть красное, жёлтое, вычеркнут хаки.
 
 
Мой дневник – это парк: вот гуляет олень,
Рядом пони…. И всякому дышится вольно
На ступенях террас, у тенистых аллей.
 
 
И для каждого в нём развлечений довольно,
И не жжётся костер, ты попробуй-ка, тронь
Если вдруг упадешь, не почувствуешь боли.
 
 
Но однажды угас благодатный огонь,
Засверкала из строк вдруг река безымянно,
Глыбой льда улеглась на ладонь.
 
 
В сердцевине кристалла сначала туманно,
В посиневших излучинах призрачных вен
Появился я сам – в полный рост, амальгамно.
 
 
Мой двойник насмехался сквозь сумрачный плен:
– Где же утки зимуют? Ответь, коль смышлён…»
Он шептал и твердил без конца, будто пел, —
 
 
– Посмотри на себя, до чего ты смешон,
Время ставит всегда лишь свои запятые,
Как ты там говоришь, романтичный пижон,
 
 
«… здесь стояли когда-то дубравы густые…»?
 

Человек дождя

 
Человек дождя…
Он приходит незваным на лобное место
И уносит с погоста тела, белый саван им шьёт,
рядом с ним незнакомкой, безбрачной невестой,
чья-то смерть примеряет чужое на вечно ничьё.
 
 
Этот дождь…,
он приходит к забытым – на место дуэли
и часами стоит над убитым, разбитым, он ждет;
и тихонько бренчат, точно струны, по мягкому телу
струи холода юного, песню слагая легко,
Человеку дождя.
 
 
Далеко он всегда от звенящей пустыни,
Не бывает и там, где так сладок таинственный сон,
Он не терпит молитв, опрокинута чаша из стыни
Синих глаз, да и сам в синеве бесконечной он потаён.
 
 
Я когда-то давно Человека дождя повстречала,
Головою склоненный, он смог и меня обмануть,
Чернополая шляпа и плащ – без конца и начала,
И холодная боль в животе, так что не продохнуть.
Уходи! Я кричала ему, было всё неуместно,
Дорогого покойника он без меня обнимал,
да вручал на поруки своей неназваной невесте,
исчезал бормоча – у него поважнее дела,
оставлял на краю, я смотрела как в грязи и жиже
Гроб ворочался сир, а его омывала вода….
 
 
Всё прошло, я тростник, небеса стали ярче и ближе!
Только вздрогну, когда по воде вдруг ударит гроза…
 

Маугли-считалка

 
эни-бени вышла смерть
единицы чёрной жердь
эни-бени цифра два
жизнь жива ещё едва
самолетики на три
загудели до зари
а четыре это бом
эни-бени станет злом
пять ударила огнём
ночью утром или днём
загорелась следом шесть
где подвал туда залезть
убежала цифра семь
пролилась на землю темь
восемь кружит над землёй
смертоносною петлёй
девять встала на дыбы
никого нет для борьбы
мёртво пусто камни тишь
водит маугли-малыш.
 

 
Этот город, а точнее – остов города былого,
умирая, коченея, в небо тянется слепое,
будто там увидят трубы, будто там услышат зовы,
но вернутся камнерубы к стенам зубчато багровым.
И продолжат истребленье – беззапретно истязанье;
всё короче и бледнее облаков иносказанье.
Под покровами заката, под плащом надежды юной,
есть один невиноватый в черном городе безлюдном:
тенью света – тихий узник —
мальчик, городом не узнан.
 

Встреча

 
змейка, змейка, кольценожка, покажи живот,
появись хоть на немножко ты из сонных вод,
слышу будто бы на ушко кто-то мне поёт:
 
 
– ши-ши-си, да си-си-ши, тихо, не спеши,
подожди и храбро палкой ты не шебарши,
отпусти меня в песочек, где вьюночек вьёт…
 
 
змейка, змейка, желтобрюшко, покажи свой рот,
там в румяной орхидее язычок живет,
слышу как совсем уж тихо кто-то мне поёт:
 
 
– ши-ши-си, да си-си-ши, бяки малыши,
где же мама, страшный детка, к ней ты поспеши…
крепко сжата змейки шейка, кольца уж не вьёт.
 
 
змейка, змейка, недотрожка, покажи глаза
нет ресничек, из стекляшек не течёт слеза
не споёт мне больше песен мёртвая гюрза:
 
 
ши-ши-си, да си-си-ши, знают малыши
что без мамы эти песни нет, не хороши
Появись хоть на мгновенье мамина слеза!
 

Дух пустыни

 
Над пустыней, над Сахарой
распаляется хамсин,*
шелестит песок-стеклярус —
поднебесья властелин.
Палый, в желтом, тяжкий воздух
истым жаром иссушён,
древним умыслом воссоздан,
к смерти смертью залучён…
 
 
Дух пустыни: не война ли
между Вечным и Простым?
Вот теснятся змеи в стаи,
звезды сходятся в Кресты;
и пойдут они с распятьем
на зелёный, дивный мир!
…И покажется нам счастьем,
что не нравилось простым.
 

***

сложное рондо

Carthago delenda est1313
  крылатое латинское выражение в переводе означает «Карфаген необходимо разрушить», в широком смысле означает настоятельную необходимость решения какой-либо проблемы.


[Закрыть]

«Карфаген» должен быть уничтожен….

Птица бьется напрасно в ладонях-силках,

Ставки сделаны: жизни ничтожны,

Не для каждого застлано счастье в шелках.

Жизни бешеный пульс затихает в руках,

Человеческий улей встревожен,

А в тиши кабинетной – широкий размах:

«Карфаген должен быть уничтожен!»

Высшей мерою крепко стреножен

Революций жестокий, бунтующий страх,

Не по осени счеты итожат,

Птица бьется бессильно в ладонях-силках.

Но разносится песня в звенящих песках:

«Наше небо свободно!» – и что же?

Пуля черною розой цветет на висках,

Ставки сделаны, жизни ничтожны.

Снайпер опытен и осторожен…

Вот сейчас он и вас уравняет в правах,

День рабочий его подытожен:

Не для каждого застлано счастье в шелках!

И молитвы пасутся в разбитых церквах…

Мир кошмаром войны заторможен.

Среди множества слов есть простые слова:

«Карфаген» должен быть уничтожен!

Новая волна

Посвящается Татьяне Куниловой

 
Всю ночь смущала тихий плёс
волна игриво
и матов блеск был, нежен лоск
в песке залива;
волна шептала ни о чем,
смолчав о многом,
трепала берег за плечо,
плескалась долго.
К ней тихо падали со скал
созвездий тени,
а лунный обруч зависал
новоявленьем.
Так, в пенной заводи возник
роман порывов,
его листал, как черновик,
зюйд-вест ревнивый;
но щедро Веспер золотил
ознобий пряди
и новый образ сотворил
в белесой ряби,
и увенчал чудесный миг
пугливой страсти! —
Побеги жизни дал тростник,
любви причастен.
 
 
Но «очарованную даль» —
в простор элегий
волна стащила, как ни жаль,
экспресс-набегом.
 

Эмиграция

«Дубовый листок оторвался от ветки родимой…»

М. Ю. Лермонтов

 
Дубовый листок оторвался от ветки родимой
И в высь устремился за облаком веры незримой.
И воздух дрожал от его покоряющей страсти,
Звенел под напором горячей игреневой масти.
 
 
В погоне за тайной, за чудом и прелестью мнимой
Дубовый листок оторвался от ветки родимой,
Но там наверху его встретили темень и стужа,
Не свод легковесный – беззвёздная черная лужа.
 
 
В ней, верно, исчезнет любой, посвященный в загадку
О призрачном сумраке зла «мирового порядка»….
Дубовый листок оторвался от ветки родимой,
– Упрямец, дубина, еврей! – кто-то выплюнул в спину….
 
 
И только иссохшая розга забвенного рода
Грозить будет эрой манящего слова свобода,
С того дня, когда, не угасшею верой хранимый,
Дубовый листок оторвался от ветки родимой.
 
 
Оторванность листьев…. В ней снова полет повторится!
Я верю: небесный огонь засияет зарницей
Над участью, в бездне времён неустанно гонимой,
Над краем, куда залучаемся веткой родимой.
 

Легенда Окинавы1414
  По легенде, юный русский мичман полюбил японскую девушку. Эту
  любовь они пронесли сквозь беды войны, революции и нищеты. Спасая
  честь старого адмирала, Окини-сан бросается с ним в море


[Закрыть]

 
Под Андреевским флагом не раз он ходил в Окинаву1515
  верёвка в открытом море – японский яз.


[Закрыть]
На погонах звезда, офицерская грудь в орденах,
Светел путь впереди, далеко до Цусимы кровавой,
И судьба на ладони узлами не заплетена.
 
 
Кто же там, в небесах, у морей изменяет теченья,
Кто забросил верёвку спасения – на острова?
Не надёжны компасы и карты в плену… наважденья,
Если вишни белы – и в стихах расцветают слова.
 
 
Синей сливой упал в изголовье возлюбленной вечер,
Улыбнись, мусумэ1616
  «временная жена». Морские офицеры, при длительных
  стоянках в портах Японии, брали «жен по контракту».


[Закрыть], развивая сплетение кос!
 
 
Он по-русски любил, молодою надеждой отмечен,
Расцветал орхидеей, послушный красавице, холст.
 
 
Ни сокровищ, ни денег, ни славы не жаждут их души,
Если мутен прибой, то отлив обнажит жемчуга;
Иероглиф любви – штрих по белому чёрною тушью,
На морской глубине неразлучны навек – берега.
 
 
Пусть напрасны страданья: не парусом, не облаками,
Лишь мятежной судьбой поднимаются новые дни,
Но упрямо, вдогон, за идущими в быль кораблями
их тела уплывают среди океанских глубин.
 

Дорога в осень

 
Путешествую в осень,
все сомненья отбросив,
по шуршащей тропинке
я иду налегке.
 
 
Миражи-гобелены
на ветвях, как на стенах,
поразвесила осень…
Серый дым вдалеке.
 
 
Серый дым от каминов,
от костров; а за тыном
на скамейке из липы
тихо бабушка ждёт.
 
 
Сложит руки смиренно,
и глядит потаенно
как сударушка Осень
мимо дома идёт…
 

Осенний день

 
Осенний день, как блюз, он не спешит:
Пока кружат желтеющие листья,
Пока непрочны паутины нити,
Устало наши судьбы завершит.
 
 
В той музыке приемлемо лишь «до»,
И никогда – загадочное «после».
Увяжется за нотой странной осень
И не заметит все, что было «до».
 
 
И страстно, под причудливым дождем,
Звучит мотив, неясны очертанья —
В фантазиях горячего дыханья
Мы наугад по осени бредем.
 

«Ах, когда-то я осень любила…»

 
Ах, когда-то я осень любила:
Просо капель руками ловила
И подруга луна
Не была холодна,
Ах, когда-то я осень любила.
 
 
Всей душою я осень любила,
В зазеркалье дождей я бродила,
Карнавал париков,
Хоровод лепестков
В отражениях луж находила.
 
 
Но однажды приблизилась осень
Рассмеялась, гламурность отбросив,
Чёрно-тощей рукой
Застучалась в окно:
– Принимай-ка нежданную гостью.
 
 
И с тех пор я в осенней ночи
Слышу, будто бы осень кричит:
– Погоди, доберусь
До тебя, трусь не трусь! —
В непроглядной бушует ночи.
 

Сон

 
Приходит сон и собраны мгновенья
Подобно жемчугу в мерцающую нить,
Тугие ветры, звезд прикосновенья
в Словесных образах возможно ль сохранить…
 
 
Там вездесущим призраком – туманы
Клубятся пропастью скалистых берегов,
Где птицы предрассветные обманут,
Крыла раскинут белоснежные легко.
 
 
Где воздух свеж, сомненья невесомы,
И прерывается забот круговорот,
Является там образ незнакомый
И увлекает за собою в лунный брод.
 
 
Волна шипит, от взгляда ускользая,
Прольется тишиной на диком берегу
По капле время с крыльев птиц стекает,
Там, на краю миров, где вечность стерегу