Текст книги "Альманах «СовременникЪ» №3(23) 2021 г."

А Валентина по дороге к сестре вспомнила Большой Анюй, поселок Островной и приезд к ней Виктора. Вспомнила и надпись на подаренной ему фотографии и подумала: «Кто же из нас невезучий человек?»

Встреча с эвенками

(глава из книги «На заполярной широте»)

Наступил ноябрь с небольшими морозами, днем всего до тридцати градусов. Солнце ненадолго выглядывает из-за горизонта: улыбнется своим желто-красным ликом, предвещающим мороз, и закатится за дальний лес.

Для многих этот месяц – предвестник приближения полярной ночи, для рыбаков – долгожданный период ловли сига, который в это время проходит по Енисею на икромет в малые реки. Этой рыбе, чтобы отметать икру, нужна холодная и чистая проточная вода.

Николай Грохотов, рамщик второго лесопильного завода, давно подал заявление на отпуск, собрал снасти, вещи и ждал срока выезда. Начальник завода скрепя сердце подписал его заявление. Николай – лучший рамщик не только завода, но и всего комбината. Без него руководитель боялся сорвать выполнение годового плана. От мастерства и опыта рамщика зависят качество и объем напиленного пиломатериала, заработок всего коллектива завода.

До работы на лесокомбинате мне приходилось бывать в лесопильных цехах. Я думал, что нет никакой сложности двигать бревно в пилораму с одной стороны и получать доски с обратной. Ан нет. Оказывается, у каждого бревна при сушке появляется трещина, она хорошо видна в торце и называется метиком. Рамщик должен направить бревно в раму так, чтобы метик был параллельно пилам, иначе в каждой доске будет трещина, и их забракуют. Вот такая специальность была у Николая.

Выехали мы на рыбалку поздно, с проблесками утренней зари. Ехать по Енисею без дороги в темноте опасно: можно угодить в майну, выдолбленную рыбаками и занесенную снегом, или укатить не в ту сторону. Лед на Енисее давно окреп, наш «уазик» легко катился по неглубокому снегу, иногда подпрыгивая на небольших торосах. Путь лежит вниз по реке, к заброшенной деревне Носовой. Николай в ней родился, прекрасно знал окрестности и места лова рыбы. Мы планировали за светлое время суток поставить сети, оставить Николая с его другом, Сергеем Ивакиным, проводить свои отпуска в Носовой, а ночью с Володей Архиповым вернуться домой по своему следу.

Подъезжая к Носовой, мы увидели картину, достойную кисти художника. Высокий мыс выдвигался далеко в Енисей, на его белоснежных склонах, на фоне хвойного леса, стояло десятка два бревенчатых домов, покинутых жителями.

– Вот это моя родина, – с грустью произнес Николай. – Машину оставим на льду, я схожу в дом, затоплю печь, и примемся за дело.

Он надел лыжи и по занесенной снегом тропе, одному ему известной, стал подниматься по косогору. Мы последовали за ним. Мое внимание как строителя привлекли дома. Они были добротно срублены, стояли в сохранности, с окнами и дверями, на почтительном расстоянии друг от друга. Тесовые кровли поросли мхом. Дом Николая не был закрыт на замок, он снял щеколду и вошел в просторные сени. Я остался на улице и рассматривал старинное северное поселение.

При подледном лове рыбы требуется много усилий и сноровки, чтобы поставить сеть. Мы прорубили пешней майну – большую прорубь, в которую будет заводиться сеть. Сергей отсчитал от майны пять шагов и буром пробурил лунку. Затем передал бур нам с Володей со словами:

– Бурите лунки по прямой линии через пять шагов.

Николай привязал к шестиметровой белой рейке шнур, запустил рейку под лед и палкой с рогулькой на конце направил к пробуренной лунке. Сергей поймал ее крючком и прижал ко льду, чтобы не унесло течение. К нему подошел Николай и рогулькой протолкнул рейку к следующей лунке. Так, продвигая рейку от лунки к лунке, протянули подо льдом шнур, к которому привязали связку из пяти сетей, затянули их под лед и якорями на концах связки опустили на дно. Местные жители связку из пяти сетей называют паромом. Николай по традиции своих предков перекрестил майну и произнес:

– Ловись, рыбка маленькая и большая, не дохлая, а живая.

Местные жители уснувшую в сети рыбу не берут в пищу. Зимой сети проверяют каждые два-три дня, а летом – ежедневно.

Когда мы пришли в дом, печь прогорала. Николай подкинул дров, они весело затрещали, приветствуя нас теплом.

Дом состоял из двух половин, разделенных русской печью. В первой стояли стол, шкаф, висели полки, вдоль стен – тяжелые лавки из толстых плах. В углу – бачок для воды и два ведра. На полу, около дверей, лежал потертый коврик. Во второй половине, кроме металлических кроватей с пружинными сетками, ничего не было. «Вот в такой бедноте прожили родители Николая всю жизнь», – подумал я.

Пока я рассматривал обстановку и размышлял, Николай сходил к реке, принес два ведра воды, поставил кипятить чай и воду в кастрюле. Когда вода закипела, насыпал в нее вермишель, открыл две банки тушенки и выложил ее в кастрюлю. Затем поджарил на сковородке лук, заправил им лапшу, и ужин был готов.

После тяжелой работы на морозе еда казалась необыкновенно вкусной, мы все быстро работали ложками. Сергей, накладывая в свою миску очередную порцию добавки, произнес:

– Завтра будет уха из осетра.

– Ты его сначала поймай, – одернул его Володя.

– Сам попадется, – уверенно сказал Николай.

Я внимательно наблюдал за Сергеем. Большими крепкими пальцами рук он неумело держал ложку и не спеша отправлял в рот порцию за порцией лапши. На его руках были видны следы трудно смываемого мазута. О нем мне было известно только то, что он работал бульдозеристом. Высокого роста, широкоплечий, он был олицетворением силы и мужества. «Вот таким крепким человеком должен быть северянин», – подумал я.

– Почему в Носовой нет жителей? – спросил Володя Николая.

– Сегодня трудно прожить охотой и рыбалкой, не каждый год бывает удачным. К тому же нет электричества, детям надо давать образование, люди потянулись к цивилизации.

Большинство уехало в Игарку, на предприятиях города – надежные и стабильные заработки. Многие постоянно наведываются в родные места, приезжают на моторках за ягодами, грибами, порыбачить, поохотиться.

– Когда ты уехал из Носовой? – продолжал спрашивать Володя.

– Ровно двадцать лет назад, в сорок шестом году. Наша семья оставалась здесь последней. Мать с тремя детьми ожидала возвращения отца с фронта. Она боялась, что в городе он нас не найдет. Отец вернулся из госпиталя без одной ноги. Мы радовались долгожданной встрече, не отходили от него ни на шаг. Он был хмур и озадачен, его мучили вопросы, как охотиться и рыбачить без ноги и прокормить семью. Мать часто, поставив перед нами тарелки с едой, сидя напротив, подпирала голову руками и смотрела на нас печальными, затуманенными глазами. Ее мучили те же вопросы, что и отца. Вскоре мы переселились в Игарку.

Провожая нас в обратный путь, Николай напутствовал:

– Держитесь своего следа, машине легче ехать по колее, быстрее доедете. В следующее воскресенье обязательно приезжайте.

Густая темнота опустилась над Енисеем, свет фар освещал небольшое пространство, за которым стояла стеной темная завеса. Создавалось впечатление, что машина стремится к этой стене, а она, издеваясь над нами, убегает все дальше и дальше.

Володя вел машину, а у меня возникали сомнения: правильно ли мы поставили сети, не запутались ли они, какой в них будет улов?

Фары выхватили из темноты песца, бежавшего по колее. Его белая шерсть сливалась со снегом, прыжки были изящными, пушистый хвост покачивался из стороны в сторону. Володя прибавил скорость и стал приближаться к нему. Белый красавец свернул в сторону и легко помчался по снежному покрову. В азарте гонки Архипов свернул за ним, но скоро прекратил преследование и повернул на свою колею.

– По целине его не догнать, – произнес Володя без сожаления.

– Зачем ты за ним гнался? Ружья ведь у нас с собой нет.

– Интересно было посмотреть на него.

– Тебе интересно, а он страху натерпелся.

– Пускай не ходит по дорогам, впредь умнее будет.

– Зачем он вышел на лед так далеко от берега? – спросил я.

– Это знает только он, вот догнали бы, тогда ты и спросил бы у него…

Неделя прошла в ожидании поездки в Носовую…

Мы едем по накатанной дороге. За неделю по нашей колее прошло немало машин. Этот участок реки был отведен для любительского лова рыбы. Изредка попадались автомашины, стоявшие ближе к берегу. Около них копошились рыбаки, проверявшие сети. Чаще встречались собачьи упряжки с одинокими рыбаками. В Игарке принято в нарты запрягать по две собаки. При коротких переездах они прекрасно могут везти одного человека с грузом. Мне приходилось видеть, как на собаках возят сено и другой груз. Крупный рогатый скот в городе не заводят, а вот кроликов многие разводят. Летом ездовых собак на привязи не держат, они предоставлены сами себе. У меня сложилось впечатление, что их не сильно балуют кормом, поскольку часто можно видеть на многочисленных помойках.

К Носовой мы подъехали, когда солнечное колесо катилось по горизонту. Николай и Сергей давно увидели в окно нашу машину и вышли встречать на лед. Стояла ясная и морозная погода. Температура наружного воздуха – ниже тридцати градусов. При безветрии такой мороз переносится легко. На нас были меховые куртки и брюки, на ногах – унты.

У меня мелькнула мысль: «Как в такой холод голыми руками в ледяной воде выбирать рыбу, ведь можно обморозить руки?»

Свои сомнения я оставил при себе, делиться ни с кем не стал.

Долбить майны было легко, они не успели глубоко промерзнуть. Привязав шнур к одному концу сетей, чтобы за него вновь затянуть сети под лед, мы с Володей начали осторожно выбирать на лед другой конец. Сеть моментально смерзалась, в ней бились, отливая белым серебром, сиги. Они были теплее наружного воздуха, и руки от них не мерзли. Из многих вытекала икра, когда их протягивали через ячею.

– Чаще мочите руки в воде, – посоветовал Николай, – не будут мерзнуть.

И действительно, после наружного холода в воде руки отогревались. Рыбы в сетях было много, мне стало жарко, руки не мерзли. Стоя перед майной на коленях, мы, как заведенные механизмы, вынимали из сети рыбу и бросали на лед. Несколько раз приходилось выпутывать кастрюков. Ячея сети была не по ним, и они сильно запутали сеть.

Заканчивали проверку сетей при свете фар, Николай острым охотничьим ножом распорол попавших налимов, вырезал печень, а их оттолкнул в сторону ногой со словами:

– Пускай полакомятся песцы, а то грызут лед с примерзшей икрой.

Я вспомнил песца, бежавшего перед машиной, за которым гнался Володя. Он, видимо, вышел на лед полакомиться рыбьей икрой, примерзшей около лунок.

Сложив рыбу в мешки и погрузив в машину, мы поехали варить уху.

От ухи из осетрины по дому разносился приятный знакомый запах и возбуждал аппетит. У плиты орудовал Николай, он знал все тонкости приготовления этого, казалось бы, простого блюда. Когда на столе оказалась большая кастрюля наваристой ароматной ухи, Сергей уже успел мелко нарезать репчатый лук и приготовить строганину из сига. Он потер руки, на его лице промелькнула улыбка от предчувствия хорошего застолья. Николай налил в кружки спирт и произнес:

– С полем, друзья, как говорят охотники.

– Пусть такая рыбалка будет всегда, – поддержал его Сергей.

После мороза в теплом помещении было уютно и приятно сидеть среди друзей. Проголодавшись, мы без остановки работали ложками и обменивались короткими репликами. Постепенно разговор зашел о богатстве здешних мест. Володя спросил:

– Сколько лет, интересно, Носовой?

– Это одному богу известно, – ответил Николай. – По преданию, ее основали поморы несколько веков тому назад. Они все участки суши, выдвинутые в море, называли носами. Вот и наш мыс назвали носом, постепенно название перешло на деревню. Их привлекали в эти края обилие пушного зверя и торговля с местным населением.

– Значит, ты – потомок поморов? – спросил я.

– Возможно, – неуверенно ответил он, – во всяком случае, мой дед и отец родились здесь.

– По твоим словам выходит, что Носовая старше Туруханска?

– Получается, что так. Отец рассказывал про старые времена, когда основным занятием мужского населения был промысел соболя, белки и песца. Добывали пушнины много, у каждого охотника в тайге было свое зимовье, иногда не одно, уходили на промысел надолго, на весь сезон.

– Такая жизнь не каждому понравится – жить полгода без семьи.

– Другой жизни в те времена мужчины не представляли. К семьям периодически выходили из леса, привозили оленину, мылись в бане, общались с семьей и вновь уходили в тайгу. Весной на пароходах приходили купцы из Красноярска, вели обмен муки, соли, сахара и других продуктов на пушнину. Каждый старался запастись продуктами и всем необходимым до будущей весны. Начинался длинный праздник.

Этот разговор навеял Николаю воспоминания, и он неожиданно спросил:

– Знаете, чего бы я сейчас хотел?

– Поведай – узна́ем, – сказал Володя.

– Мне хотелось бы оказаться в детстве, здесь, в своем доме.

– А выпить ты еще не хочешь? – с подначкой спросил Сергей.

– Нет, не хочу, – ответил он и продолжил: – До войны детство было радостным и счастливым. Мы, ребятня, с нетерпением ждали прихода весны. Вода в Енисее поднималась более чем на десять метров, заливала все низкие места. Прилетали долгожданные гуси и утки, тысячи различных пород куликов, их можно было встретить в любой луже. Каких только пород тут не было! Кулички-турухтаны окрашены во все цвета радуги. Я охотился на куличков из лука со стрелами.

Взрослые отправлялись на охоту за гусями. Южнее деревни протекает река Носовая. С подъемом воды в Енисее ее течение устремляется вспять, заливает многочисленные озера и болота, вместе с водой заходит множество рыбы на икромет. Охотники без усилий на лодках, подгоняемых течением, доплывали до тундры. Когда вода начинала спадать, они вновь по течению спускались по реке, привозили гусей и разной рыбы. После длительного отсутствия в селе мужчины шли в бани попариться, а для женщин начиналась трудная, но приятная работа. Они теребили гусей, солили и вялили рыбу.

– Вот бы так поохотиться, – мечтательно произнес Володя.

– Кто вам мешает? Возьмите весной отпуск и приезжайте, – сказал Сергей. – Только заезжать надо по льду, до ледохода.

– Очень заманчиво, надо подумать.

– Как жилось в войну? – спросил я Николая.

– Мне было четырнадцать лет. В этом возрасте все ребята уже прекрасно плавали на ветках и ставили сети на заливных местах и в озерах. (Ветками называются маленькие лодки, выдолбленные из ствола дерева.) На Енисей нам выплывать запрещалось. Мы и сами понимали, что против течения нам не выплыть. Женщины и старики объединились в артель и ловили рыбу для фронта. Хлеба практически не было, жили на рыбе и ягодах. Собирать ягоды входило в обязанности детей, матери были заняты в артели. Бруснику и клюкву хранили в бочках, заливая водой.

– Гнус не заедал?

– Не помню, чтобы мы боялись гнуса. Отпугивающих средств не было, девочки повязывались платками, ребята носили куртки с капюшонами. Наверное, был иммунитет от комаров и гнуса.

В жарко натопленном помещении меня разморило и потянуло ко сну. Я оделся и вышел на крыльцо охладиться.

Небо было усыпано звездами, ярко блестевшими на фоне темно-голубого неба, полная луна заливала нежно-желтым светом белоснежную равнину Енисея. Мороз крепчал, время от времени слышались глухие разрывы от трескавшегося льда. Узкая полоска неба на северной стороне, в районе Дудинки, озарялась мягким ровным светом. Внезапно из-за горизонта загорелись и прорвались вверх зеленовато-желтые стрелы могучих «прожекторов». Они становились все ярче и ярче, то разрастались, то судорожно сжимались, вспыхивали и гасли. Наконец вся северная сторона неба захватывалась холодным пожаром. Стало светлее, отчетливее просматривались очертания противоположного берега реки.

Торжественное безмолвие полярной ночи нарушил звон колокольчиков, приближавшийся с юга. По Енисею поднималось облако снежной пыли от копыт многих оленей. Табун сопровождало несколько нарт, в которые было запряжено по два оленя. Они неслись словно птицы, едва касаясь копытами снега, их ноги мелькали, как спицы в колесе, сливаясь в одну плоскость. На звон колокольчиков на крыльцо выскочили мои друзья. Заметив людей у дома, ездоки хореями – длинными палками – направили оленей к берегу и остановились против нас. Животные тяжело дышали, из ноздрей струился пар, шерсть серебрилась инеем. С нарт поднялись люди, похожие на копны сена. Они были одеты в сакуи – национальную одежду до пят, которая шилась из шкур оленей, с капюшоном и пришитыми к рукавам рукавицами. Мех одежды заиндевел и отливал в лучах луны желтым цветом. В такой одежде невозможно отличить мужчин от женщин. Я насчитал девять нарт. На пяти ехали люди, на четырех – походный груз. Несколько десятков запасных оленей остановилось около нарт и не пыталось куда-то убежать.

Поздоровавшись с приезжими, мы пригласили гостей в дом.

У порога они сняли через головы сакуи и бросили их на пол у дверей. В такой одежде удобно ехать на нартах: ветер не продувает и нестрашен любой мороз. Только теперь мы смогли их рассмотреть. Это были две семейные пары. Одной из них было лет за тридцать, с ними был двенадцатилетний сын. Второй чете было немногим за двадцать.

Акт гостеприимства – первым делом накормить гостей. Мы пригласили их за стол. Сергей принес мороженого сига и собрался его строгать.

– Не надо строганины, рубанина лучше, – сказал старший эвенк.

Он взял из рук Сергея сига, положил его на порог и обухом топора, держа рыбу за хвост, стал бить по ней. Затем ножом разрезал кожу по спине, развернул и положил на стол. Перед нами лежала мелко измельченная мороженая рыбная масса, отделившаяся от кожи и костей.

Николай на правах хозяина взял в руки бутылку спирта и спросил:

– Спирт разводить водой надо?

– Однако чистый пить нам надо, – послышался ответ.

– Женщинам тоже не разводить?

– Однако надо развести.

Я спросил шутя, надеясь на отрицательный ответ:

– Ребенку тоже наливать?

– Однако надо, он уже большой.

– Не разводить? – спросил Николай, удивленный предыдущим ответом.

– Однако надо развести.

Гости вели себя свободно и независимо, как будто были с нами давно знакомы. Попросили принести еще рыбы, протягивали кружки для следующей порции спирта.

Я пытался понять: это детская наивность или бесцеремонность? Окончательного вывода не сделал.

Одежда мужчин мало чем отличалась от нашей. Скинув сакуи, они оказались в ватных фуфайках и брюках, какие можно купить в любом магазине. Под фуфайками были надеты простенькие хлопчатобумажные пиджаки и рубашки. На ногах – торбаса, которые иногда называют броднями. Они шьются из хорошо выделанного камуса, снятого с оленьих ног, как болотные сапоги, доходят до паха и привязываются к поясу сыромятными ремешками.

Мужчины были ниже среднего роста, худощавые, лица округлые, смуглые, с широкими скулами. Темные глаза посажены глубоко, нос небольшой, широкий.

Одежда женщин имела национальный колорит. Кухлянки из оленьих шкур расшиты бисером, под ними надеты камлейки – матерчатые кофточки. На ногах красовались унты, расшитые бисером и красно-синими матерчатыми треугольниками.

Младшая женщина, с азиатским типом лица, слегка раскосыми глазами, походила на японку и была очень красивой. Сергей не сводил с нее глаз. Она это чувствовала, но не смущалась и вела себя непринужденно. После первого тоста, за знакомство, на ее щеках появился румянец, лицо оживилось.

За столом велся разговор о рыбалке, об охоте. Они неплохо говорили на русском языке.

– Из каких краев путь держите? – спросил Володя.

– Однако ездили в Игарку, сдали пушнину, купили товар и возвращаемся в свое стойбище.

– Далеко вам еще ехать?

– Однако два перехода.

Эвенк никогда не скажет, сколько километров. Расстояние у них измеряется переходами, которые очень разные: зависят от времени года, состояния погоды, наличия в пути корма для оленей.

Немного выпив, поев ухи, молодая эвенкийка встала из-за стола со словами:

– Надо ребенка кормить, – и направилась к дверям.

Ее соплеменники никак не прореагировали на эти слова. Я подумал, что не понял ее слов. Мальчик сидел за столом и с удовольствием ел уху. Не может же на сорокаградусном морозе быть еще ребенок…

К моему удивлению, женщина принесла с улицы мешок из оленьей шкуры, развязала его и достала грудного младенца. Затем села на табурет около стены, не стесняясь нас, расстегнула одежду, достала полную, налитую молоком грудь и стала кормить ребенка.

Первоначально мне пришла в голову мысль, что она это делает демонстративно, в отместку Сергею: на, мол, смотри, какая я, коли пялил на меня глаза.

Ребенок чмокал и с наслаждением сосал грудь, на лице матери расплывалась счастливая улыбка.

Я вспомнил слова кого-то из классиков, что нет ничего приятнее, чем видеть молодую красивую мать со здоровым ребенком на руках. Мы присутствовали при таком случае. Я невольно периодически бросал взгляд на кормящую женщину.

Мои сомнения разрешились: эвенки скученно живут в одном чуме и не стесняются того, что естественно в быту.

Любопытство заставило меня осмотреть мешок. В нем стояла плетеная корзина с сухим мхом на дне. Для воздухообмена прорезано круглое отверстие размером с трехкопеечную монету.

Накормив малыша, молодая мать положила его в корзину, плотно завязала мешок сыромятным ремешком и понесла на улицу.

– Поставьте мешок к печи! – закричали одновременно Володя и Сергей.

Женщина молча вышла за дверь. Вторая эвенкийка пояснила:

– В тепле оставлять ребенка нельзя, в дороге может заболеть. Вот так жители Севера закаляют своих детей с детства. Эвенк в своем сакуе в любой мороз может выспаться в снегу и не заболеть.

– У тебя есть с собой деньги? – спросил меня Володя.

– Рублей тридцать есть, зачем они тебе?

– Давай купим молодого оленя, привезем домой рыбу и мясо.

– С удовольствием, если продадут.

Мы уже знали имена гостей. Старшего звали Сэпак, младшего – Кога. Женщин – Кыта и Лутта. В именах ударение должно делаться на первый слог.

– Сэпак, – обратился к нему Володя, – продайте нам молодого оленя.

– Олешка продать можно, – не задумываясь ответил Сэпак.

Ужин давно подошел к концу, все мужчины оделись и толпой высыпали на улицу. На небе ярко горели звезды, ночное светило заливало бледно-желтым светом окружающее снежное пространство. Все олени стояли или лежали около нарт. Николай с Сергеем пошли к табуну, помочь выбрать упитанного оленя. Испугавшись незнакомых людей, табун стал разбегаться, все бросились ловить жертву. В результате переполоха и неразберихи оказались заколотыми два молодых оленя. Одного зарезали Сэпак и Кога, второго – Николай с Сергеем.

Эвенки не горевали, они были согласны продать двух оленей. В считаные минуты, освежевав туши, Сэпак с ладони стал пить теплую кровь, Кога вырезал у оленя почку, прикусил ее зубами и быстрым движением ножа отрезал около губ. Так, кусок за куском, он съел всю почку. Меня не удивила привычка эвенков к сырой пище. Возник только вопрос: почему Кога предпочел почку нежной печени?

Вернувшись в дом, я спросил:

– Сколько надо денег за мясо?

– Шестьдесят рублей, – был ответ.

– У меня только тридцать, придется взять одного олешка.

– Бери оба, пиши свой адрес, мы заедем.

Гости стали собираться в путь. Мы предложили переночевать в теплом доме, но они наотрез отказались.

– Почему вы не хотите остаться? – спросил Володя.

– Олени голодные, надо доехать до тундры, там они будут кормиться.

– Как вы будете ночевать при таком холоде?

– Поставим палатку, – прозвучал ответ.

Для эвенков ночевать зимой в палатке было обыденным явлением.

Мы все вышли провожать новых знакомых. После пожатия рук они уселись каждый на свою нарту, взмахнули хореями, раздался гортанный крик, и олени помчались по просеке, проложенной через прибрежный лес в тундру. В морозном воздухе тревожно звенели колокольчики. На душе остались грусть и печаль за судьбу этих людей.