Текст книги "Ложь в двенадцатой степени"

– И ты говоришь это, потому что…

– Замолчи и слушай, – шикнул МС нетерпеливо. – Если представить динамику изменения личности, получится, что новые тени наслаиваются на старые, но те не исчезают полностью. На выходе будет многослойный пирожок, для которого такой параметр, как время, мало что значит. Можно и дальше наматывать тряпки на убогий шест. Это настолько неидеальная система, что, существуй Бог на самом деле, он бы расплакался и сделал работу над ошибками. Следишь за мыслью? – Он знал, что напрягал объяснениями, и явно наслаждался этим. – Покопаться – так получится, что Алиса никуда и не уходила, просто отошла на задний план. Но и это своего рода мираж. Я вижу лишь мираж на месте людей, и очень скоро он развеется.

Объект говорил, как старик из архива, Нортон Барнс. Такой же уставший от жизни, воспринимающий ее превратности как брызги дождя, что неотвратимы и незначительны. Вот только МС не был доживающим свой век человеком, а так называемые миражи не блуждали вокруг него десятками каждый день, как могло быть у того же Барнса. К Манипулятору вообще никого не пускали уже давно, так что его якобы усталость от людей и тон утомленного мудреца казались неуместными. Ведь их вклад в его существование мизерный, и они не могли надоесть ему. Забавно, Маска накинула маску…

– Оттого память кажется еще более несовершенной. Все эти детальки прошлого – прах, гниль, в которой так любят копошиться низшие создания. Что в таком случае важно, если все это – незначительные пятна на и без того заляпанном полотне бытия? К чему нелепые копошения и страдания от экзистенциального кризиса, если смысла отродясь во всем этом не было?

Хельга обнаружила, что ноги сами собой приросли к полу. Она уже некоторое время не двигалась, и стесняющий мышцы холодок вновь начал одолевать ее. А ведь в помещении было не так уж и прохладно.

– Существуют тени, которые не разгоняются светом. Но в ваших беспросветных жизнях едва ли найдется место для адекватного восприятия мира. Вы не сажаете семена завтрашнего сада. О, а я мог бы описать человечество через полвека или даже сотню годов и попал бы в точку на восемьдесят процентов, – продолжил МС задумчиво. – А ведь я даже не изучал культуры мира, не проводил исследований, не составлял таблицу изменений и скачков в развитии. Мне и не положено быть в этом мире, но отчего-то, будучи таким уникальным, я знаю массу всего о чуждом мне виде. Ирония. Может, я Господь Бог? Наверное, мне бы поклонялись, если бы я этого желал. Но в мире-колесе это бессмысленно и по-своему оскорбительно. Из этих лоскутов все равно не сшить одеяла, да я и не из рукодельных мастеров. Пускай тени сами плетут себе саван. Однако любопытно, если бы я захотел стать Богом, Господь позволил бы мне занять Его место?

– Ты говорил, что его нет.

– О, ты даже не потерялась в этом потоке бреда? – усмехнулся МС. – Поразительно, но для человека, заинтересованного лишь в одном вопросе, ты слишком внимательно меня слушала. Так ли я безразличен тебе?

Хельга гневно прищурилась. Слова МС не несли глубокого смысла, хотя он мог говорить искренне. Зато Мантисс и впрямь пыталась уловить течение мысли этого странного типа. Профессия требовала от нее анализировать высказывания других людей, и из-за этой привычки она попалась в ловушку.

– То есть я должна буду вернуться за новой порцией твоей лапши? – Сложенные на груди руки выражали скепсис.

– И ты обязательно вернешься, как драная собака к кормушке. Тебе ведь платят за копошение в гнили? Само собой… Вот только мне, напротив, не захочется тебя ждать. Как я и сказал, мне всего лишь нужно было смочить горло. В твоем присутствии нет ничего важного. И ты не незаменима. Так что… – МС предпринял попытку пошевелить подвижным запястьем. Он указывал на дверь за спиной Хельги.

– Тебе скучно. Смертельно. И поэтому ты пригласил меня.

– Скучно? Мне?

Мантисс ощутила мурашки и представила захлопнувшуюся дверь. Она не успела заметить, когда выражение Маски от грустного перешло к нейтральному. Это было жутковато.

– Здание живет и дышит, у этих докторишек всегда тьма мыслей, а вокруг меня блуждают не пойманные идеи… А когда очередная зверушка отказывается приходить ко мне, я впадаю в спячку. Ты правда веришь, что мне скучно? И что ты тут нужна?

Хельгу пробрал холодок. Что-то в атмосфере едва различимо изменилось. В комнате стало неуютно находиться, а воздух недружелюбно давил. Мантисс чувствовала, что МС не врет, то есть ее просто использовали. Он всполошил весь отдел, лишил Стива и Уильяма спокойствия, чтобы проверить степень своего влияния на них и потешить самолюбие. А на самом деле он не планировал устраивать плодотворных бесед с дочерью профессора. МС уже сейчас властно отправляет ее домой, как не вовремя зашедшую в кабинет директора школьницу. Весь смысл был в самом ее появлении, а не в том, зачем она тут появилась. Пришла? Отлично, а теперь убегай обратно!

– В человеческом обществе принято отвечать за свои слова. – Хельга уперлась руками в стол. Она пыталась гневом вытеснить неприятные ощущения, которые медленно овладевали ею. – Ты позвал меня – теперь так просто не отвертишься!

– Если только ты не сбежишь раньше времени. Ну, помнишь, как в детстве, со слезами и мольбами к папочке. – МС постепенно опустил голос до шепота.

Хельга неожиданно отчетливо увидела картину из детства: перепуганный ребенок колотит кулачками в дверь, подгоняемый омерзительным удовлетворением улыбающейся Маски. Она вспомнила, как ее мучило потом осознание собственной немощности и несдержанности. Неправильно, невозможно бояться неподвижного существа! Пять лет назад ей все еще было стыдно за детские слезы, но Хельга благополучно выдрала этот шип из сердца. Ребенок ведь не может противиться вселяемым ужасам. Что там, у нее и теперь посасывало под ложечкой, хотя никто не угрожал жизни. Хотелось бы ей знать, где МС научился внушать людям такую неуверенность в себе.

– Хельга, не наклоняйся так низко, – послышалось из динамиков требование доктора Траумериха, как если бы он боялся, что неуклюжий манекен схватит девушку за нос.

– Веришь ты или нет, но я без твоих слов знаю, какой вопрос ты хочешь задать, – уже громче сказал МС. – Один из тех, что я ем на завтрак. Ты жаждешь подтверждения, чтобы обрести спокойствие в волнующем тебя деле. Поставить точку.

– Вот как? Знаешь, ты так самоуверен, что мне даже жаль тебя обламывать. – Мантисс покачала головой.

– Не увиливай. Ты можешь передумать прямо здесь, на ходу, но я все равно знаю, каким был твой вопрос, когда ты только ступила на порог. – МС вновь задвигал рукой, и эти ломанные трясущиеся движения походили на дерганья парализованного. Должно быть, собеседник Мантисс хотел облокотиться о спинку, да искусственная осанка манекена препятствовала желаниям. – Ты не поверила тому, что я сказал тебе много лет назад… сколько там, говорите, прошло? Лет пятнадцать? Давно просил докторов повесить на стену дешевый календарик, но им почему-то кажется, что он превратит меня в дьявола. Так вот, твоя проблема. Ты не поверила мне и стала копать глубже. И выкопала еще одну пыльную тайну, о которой, как ты надеешься, мне тоже известно.

– Ты совсем ничего не знаешь, – усмехнулась Хельга.

– Отнюдь. Ты пытаешься выяснить, кто твой настоящий отец. Это очевидно.

– Не стану спорить, – произнесла Мантисс. – Пытаюсь. Но мой вопрос будет не об отце. Неужели ты думаешь, что мне не хватит терпения и ума самой выяснить, кто мой настоящий отец? – она демонстративно фыркнула. – В пролете твое холодное чтение. Нет, мой вопрос о другом. Все еще желаешь выгнать меня из своих пустующих покоев?

МС внезапно притих, как если бы у Хельги получилось поставить его на место. Или он искал ложь в словах посетительницы, да только его ждало разочарование. В отличие от него самого, Мантисс, чтобы заинтриговать собеседника, не требовалось хитрить. Она била честностью.

– Тебе должно быть очень страшно…

– Я не боюсь фарфоровых масок.

– … от осознания, что я могу знать ответ на твой вопрос, – закончил фразу МС.

– Я рассчитываю на это. Чего мне бояться?

– Что ответ тебе не понравится.

– Стандартная ситуация. – Хельга вновь села и раскрыла принесенную с собой папку. – Меня попросили задать тебе ряд вопросов. По моей информации, ты должен отвечать на них время от времени, и они не меняются. И тебя это уже достало, так что последние тридцать сеансов анкетирования ты проигнорировал.

Мантисс чувствовала себя уверенней после маленькой игры с угадыванием личного вопроса, и ей казалось, что все получалось неплохо. Но что-то продолжало грызть ее. Хельга понимала, что ничего не будет складываться гладко и она попросту не видит какой-то значимой детали, из-за чего в неведомом ей соревновании на множество позиций отстает от МС… и даже от доктора Траумериха. Нужно было проанализировать каждый свой шаг, однако сейчас, находясь под пристальным вниманием, она не могла сосредоточиться на сказанном ранее.

Хельга бегло пробежала взглядом список. Он делился на четыре раздела. Первая колонка состояла из типичных вопросов о настроении. Вторая проверяла мыслительные способности. Третья – изменение внимания и состояние памяти. А четвертая должна была заставить отвечающего поделиться личной информацией, но, как знала Мантисс, на эту группу вопросов МС никогда не отвечал правдиво.

– Попробуем…

– Можешь проводить эксперименты со своими питомцами, доказывая себе с их помощью, что ты не бездарность. Я – не поле для тренировки твоей бесталанности, – злобно бросил МС, заметив папку.

– Я тоже ненавидела проходить психологические тесты в школе, – вздохнула Мантисс. И это была правда: Хельга зачастую угадывала, на каком основании они составлялись и какие результаты ждали в конце. Она решила пропустить вводные расспросы о настроении. – Ты помнишь, какое число в последний раз тебе называл доктор Амберс?

– Семьсот тридцать. Ровно столько раз тебя кидали на свиданиях ради более хорошеньких подружек.

– Не пытайся переводить агрессию на меня. Твое сегодняшнее число – двадцать восемь. В каком контексте доктор Амберс в прошлый раз упоминал слово «зеленый»?

– Что-то про зависть, – неохотно проворчал МС. Маска более не улыбалась и выглядела зловещей. – Знакомое ему качество.

– Ты помнишь, сколько тебе лет?

Это уже была колонка, относящаяся к личной информации, но Хельга надеялась замаскировать вопрос под проверку памяти. Конечно, с ним это не сработало. После долгого молчания МС она продолжила:

– Или как тебя зовут?

– Следи за словами.

– Ты уже говорил это.

– Нет, я говорил другое.

Мантисс попробовала пяток других вопросов. МС вновь заключил себя в скорлупу упрямства, а после того и вовсе перестал следить за высказываниями. Уильям предупреждал, что так будет. Вопросы казались манекену бессмысленными. Да что там, даже Хельга взбунтовалась бы, если бы кто-то заставлял ее на протяжении года хотя бы раз в неделю говорить об одном и том же. Доктор Траумерих не разъяснил, какова была направленность бесконечного опроса, и, не ведая этого, дочь профессора прониклась невольным сочувствием к МС.

– Ты знаешь, что такое красота? – Она предприняла последнюю попытку.

– Точно не то, что я вижу перед собой. А ты знаешь, что такое красота?

Хельга уставилась в прорези Маски, а воображение уже рисовало цветы, природу и не облекаемые в форму знания – просто знания о чем бы то ни было. Картинки не помогали подобрать нужные слова, и она думала слишком долго.

– Ты весь день будешь задавать мне вопросы, на которые не знаешь ответы? В чем ты вообще уверена? Ты пришла сюда неподготовленной, безоружной и напуганной, чтобы мямлить по бумажке чужой список? Ты даже не знаешь, зачем это делаешь. Тебе сказали его читать – ты читаешь. А если не будешь делать этого, потеряешься еще больше. Мне противно быть здесь с тобой.

МС ее отчитывал. Хельга не желала соглашаться с его обвинениями. Она была подготовлена к сеансу и следовала своего рода плану, который начертила в уме. Лишь он не давал ей скатываться в панику отвечающего перед экзаменатором студента. И все же многое не клеилось, и неуверенность Хельги от этого росла. В котле эмоций попеременно верх брали то опасение, почти страх, что она говорит и делает какие-то совсем уж нелепые и глупые вещи, принимаемые МС за детский лепет, то гнев на грубость и несправедливые выпады этого умника, то тотальная неуверенность в своем интеллекте из-за отсутствия опыта общения с таким «запущенным случаем». Мантисс все чаще хотелось поставить точку и оборвать сеанс. Сбежать, как она это делала в восемь лет. И как предсказывал МС.

– Ладно. – Она отложила папку. – Ты не любишь хвастаться реальными заслугами, хотя самомнение позволяет тебе сочинять небывалые таланты, которыми ты стращаешь докторов. Странно, не находишь? Люди любят говорить о себе, о своих предпочтениях и знаниях. Ты же чураешься этого. Неужели твое прошлое настолько отвратительно, что само упоминание о нем расколет пол под ногами? А твои тайны до того фундаментальны и сложны, что тебе нельзя сказать нам, какой у тебя любимый цвет?

– Я не различаю цветов, глупая.

– Знаю. Поэтому вместо озвучивания каждый день новых цветов ты мог бы честно сказать, что твой любимый – светло-серый с затемнением по краям. – Хельга попыталась выдавить из себе легкую усмешку, но мышцы лица словно свело. – И уж точно не придумывать, что любишь запах разводов. Я читала в документации.

– И это ты назвала выдуманными талантами? Но я чувствовал цвета, когда завладевал горячими оболочками. Ты недоумеваешь, как я могу рассуждать о восприятии мира подобно вам, существам с телами. – Манекен попробовал наклонить голову, но шея тоже подвела. – Человеческие органы чувств пусть и не идеальны, но так многое могут рассказать об окружающем. Лучше моих собственных ощущений. Мозг – это просто шедевр и одновременно ограничитель. Но для меня он – дополнительная батарея. Побыть недолго человеком – все равно что надеть на полуслепого очки, дать полуглухому аппарат, вернуть обожженному его осязание и так далее…

Хельга рассудила, что все оказалось еще интереснее. МС не был безумцем – он являлся своего рода наркоманом, который однажды почувствовал мир через призму человеческого восприятия. И ему понравилось. Конечно, что он, по сути, такое? Маска с ограниченными функциями? Аномалия, не пригодная для полноценного существования. МС не может двигаться, различать цвета и запахи, вкусы, боль, щекотку… Разум в убогой оболочке. Ему бы поражать всех вокруг своими аналитическими способностями и мощным интеллектом, да ведь уродился же таким неправильным. Невозможным.

И опасным. Носители Маски умирали – истлевали, сгнивали изнутри. Его вмешательство неизбежно приводило к излиянию крови в мозг, и несчастным оставалось только надеяться, что в темноте они случайно не наденут фарфорового проказника вместо карнавальной маски. Скольких людей МС способен убить, чтобы проникнуться потрясающими впечатлениями через чужие тела?

Зато теперь Мантисс стали очевидны пронизывающие само нутро взгляды собеседника, когда у нее начинала чесаться рука, или появлялась потребность похрустеть пальцами, или нога просилась быть перекинутой через колено. Столь естественное поведение, которое зачастую не запоминается и даже не замечается людьми, было чуждым МС. И виделось манящим кусочком пирога, который он почему-то не заслужил.

– Ты живешь ради этих ощущений? – Хельга решила зацепиться за откровенность собеседника, который так редко говорил о себе. Вряд ли он поведал ей что-то новое, и о его пристрастии доктора наверняка знали. И все же…

– Я живу, потому что больше ничего не предложено на выбор. Но слушать разглагольствования о смысле жизни тебе вряд ли интересно. Твое призвание – подбадривать уборщиков, на большее ты не способна.

– Ты уже проехался по всему, что только мог: моей внешности, талантах, умственных способностях. Кончай с этим! – Хельга не удержала на привязи сердитый порыв. – Никто не станет слушать вещь, пусть и болтливую. У тебя нет прав в этом мире, нет привилегий, и можешь не кичиться своей сообразительностью.

– Ты сейчас точно обо мне говорила? По-моему, вы, люди, живете в обществе на похожих условиях. Серьезно, о каких правах ты толкуешь? – весело отозвался МС. – А привилегии… Смех! Они отрубают вам голову вместе с совестью. Власть ограничивает спокойствие. Подчинение ограничивает таланты. И вы заверяете, что это я живу под замком. Может, отсутствие привилегий и прав в вашем обществе делает меня на порядок свободнее и счастливее вас, бегающих в колесе хомячков?

Хельге было все сложнее выносить его скрипучий голос и самолюбивую позицию. Ей хотелось ожесточенно поспорить с ним, и в то же время она сдерживалась, чтобы не сорваться и не потерять контроль над собой и ситуацией. Она видела, что спотыкалась на каждой фразе, которые МС благополучно оборачивал против нее. Это сбивало, раздражало и уводило ее все дальше от спокойной и устойчивой позиции, в которой Хельга должна быть непоколебимой и невозмутимой, как скала. У нее ничего не получалось.

– Да будет тебе известно, что я тут не только для подбадривания уборщиков, – процедила она.

– Ради меня? Давай, признайся. Тебя впечатлило мое выступление в детстве и с тех пор тянуло обратно как магнитом. Уж точно не призвание привело тебя сюда. И не предсмертное желание папочки, чтобы доченька пошла по его стопам. Да и не вышло бы ничего. Профессор Мантисс был слишком дотошным и закрытым. Тебе до него – как героическому персонажу до спокойной старости. Как жаль, что его убила всего лишь болезнь.

– Ты сильно злишься на него…

– О, ты заметила? И было за что, знаешь ли.

Хельга понимающе прищурилась. Она сверилась с наручными часами, проверяя, сколько времени у нее осталось. Уильям ограничил продолжительность беседы, туманно бросив, что обеим сторонам нужно раскачаться: Манипулятору – привыкнуть, что с ним разговаривают не только доктора, а Хельге – познакомиться с его привычками и манерами. Однако Мантисс только теперь начинала входить во вкус, так что прерываться на этой ноте было бы жаль. Сколько ей еще ерзать на стуле? Минут десять?

– С тобой будет слишком просто, – продолжил МС самоуверенно. – Тебе далеко до достижений профессора, даже не хватит ума здраво ими воспользоваться. Только он знал мою слабость. А я знаю все твои. Только он был в курсе, как расположить меня к сотрудничеству. А что известно тебе? Ничего.

– Уверена, ты сильно ошибаешься на мой счет. Может, мне неизвестен метод отца, но и без него с тобой, я не сомневаюсь, можно договориться.

– Метод? О, так вот для чего доктор позвал тебя. Конечно же, метод…

Катастрофичность ошибки Хельга обнаружила слишком поздно. О ней сообщило не только безапелляционное требование Уильяма заканчивать сеанс и возвращаться в соседнее помещение, но и переменившееся выражение Маски. Хельга даже в фантазиях не рисовала такого ехидного полумесяца и ликующих борозд, возникших сами собой, словно под воздействием кислорода, на фарфоровой поверхности.

– Тебе сказали о методе профессора Мантисса. – Манекен глубокомысленно покачал головой, насколько позволяла неповоротливость. – Теперь ясно, что привело тебя на эту работу. Не вопрос ко мне и не интерес к делу отца. Тебя пригласили раскрыть его метод. Сколько отчаянья в этой затее, сколько… растраты потенциала. Мне вас так жаль.

– Сомневаюсь, что ты способен испытывать жалость.

Внутри Мантисс все похолодело от приторности его голоса. МС издевался над интересами других людей, и чем больше их дела имели отношение лично к нему, тем сильнее было его торжество.

– Но ты уже проболталась, и мне теперь легче обороняться. – Он проследил за тем, как девушка поднялась с места. – Эдгар Мантисс понимал, что ты – всего лишь ошибка, но Уильяму Траумериху следовало разузнать о твоих промахах до того, как нанимать. Его беда.

– Приятного дня, – холодно бросила Хельга.

Она с облегчением покинула комнату. Разговор с МС выжимал из нее моральные силы. Не зря люди, допускаемые в соседние кабинеты, признавались, какой удушающе депрессивной была атмосфера вокруг. Обитатель сектора умудрялся давить не только словами, но всем своим существом, и сейчас, в более спокойной обстановке, это ощущалось как никогда отчетливо.

Хельга также испытывала стыд. Она видела хмурое лицо доктора Траумериха, несмотря на то что он пытался скрыть его подставленной рукой. И ей стало по-настоящему страшно, что Уильям мог найти в дерзких фразах МС дельный совет.

Хельга выпила не менее литра воды, прежде чем горло перестало казаться песчаной пустыней. Мысли пришли в порядок.

– Вы ведь не думали, что он никогда не узнает о вашем плане? – неуверенно проговорила Хельга, испытывая потребность оправдаться.

Для первого раза она проявила себя… плохо, сильно ударившись о дно. И провал состоял даже не в том, что Мантисс невольно обмолвилась о чем-то важном, а в том, что не понимала, как и в какой момент МС удалось подловить ее.

– Нет. Конечно, но… – Уильям потер переносицу. – Я надеялся, что его знания останутся на уровне догадок. Хельга, я был уверен, что ты понимаешь, насколько… он умен и проницателен. Да, именно проницателен. После смерти Эдгара МС расслабился и почувствовал себя в безопасности…

– Может, только поэтому стоило сказать ему, что мы ищем этот метод Эдгара? Он станет осторожней, будет опасаться…

– Нет, Хельга, нет! Ему нельзя было знать! Он не сможет саботировать процесс, конечно нет, но… – Доктор предвосхитил ее аргумент. – Но теперь он будет знать, чему сопротивляться, и станет очень сильно мешать работе. Спутывать результаты, сбивать, действовать на нервы. Лишь бы увести подальше от секрета Эдгара.

Хельга покивала и потупила взгляд. Уильям, скорее всего, уже думал, как сказать ей о понижении в должности. Или вообще об увольнении. С личностями вроде МС ошибки не допускались, потому как халатность одного сотрудника приводила к превращению жизней других в кошмар. И Мантисс не хотела дарить МС лишние козыри против неплохих людей, вынужденных остаться тут после ее ухода.

– Проанализируй записи с камер, – порекомендовал доктор Траумерих. – Я всегда так делаю, когда не понимаю, на каком этапе МС получил преимущество в беседе. Тебе нужно изучить ход его мыслей, чтобы впредь не попадаться.

– А я еще вернусь сюда?

– Пожалуй, – задумавшись на миг, во время которого у Хельги все подскочило внутри, вымолвил Уильям. – Было бы несправедливо с моей стороны не дать тебе второго шанса. Разве кто-то из нас проявил себя лучше в свой первый раз?

Хельга благодарно улыбнулась, и ее посетил нелогичный восторг от осознания, что ужасы для нее еще не закончились.