Текст книги "Пять жизней и одна смерть"

Глава 9

Закройте меня, закройте, закройте!

Элиза Локс

Утро после замечательного вечера с Алом не принесло ничего хорошего.

Пытаюсь открыть глаза, тело бьет озноб, уши закладывает, каждая клеточка вопит от боли. Жажда, еще меня мучает нестерпимая жажда.

«Ох, только не это, только не вновь в тело Элизы», – думаю я. Но мысли путаются, тело сотрясают мучительные оползни тошноты, боли и судорог. Мне кажется, это лихорадка и осталась всего какая-то пара секунд жизни, очень мучительных секунд. Но я-то знаю, я уже знаю, что Элиза не умирает, просто у нее ломка. Ненавижу эти дни в ее теле. Ведь я никак не застрахована и не ограждена от этих ощущений, они во мне, они надо мной, они повсюду. Пытаюсь вспомнить вчерашний вечер, как мы с Альбертом после изумительно вкусного ужина прогулялись под теплым светом желтых фонарей. Он проводил меня до самой двери и, как истинный джентльмен, откланялся. А я, закрыв дверь, подошла к окну и смотрела на его удаляющийся силуэт. А уже сегодня я не могу поднять килограммовые веки, не могу управлять телом, не могу ничего. Приложив остатки сил, все-таки продираю глаза, и яркий свет нестерпимо больно режет незащищенные зрачки, точно осколками стекла. Слезы тонкими струйками текут по щекам. В узкие щели глаз пытаюсь рассмотреть окружающую меня обстановку.

«Где я сегодня? Элиза, что же ты делаешь со своей жизнью?»

Привыкнув к свету и открыв шире глаза, снова озираюсь по сторонам. Похоже на какой-то заброшенный дом или склад. Голые кирпичные стены, покрытые разводами плесени и грязи, выбитые окна, повсюду мусор. А еще этот запах. Запах, пропитавший это место, меня, воздух. Его невозможно передать: что-то тошнотворно углекислое, въевшееся, приторно-горькое. От этого запаха не спасают даже выбитые окна и гуляющий на свободе сквозняк.

Лежу на грязном порванном матрасе. Резко вскакиваю, но притяжение Земли тянет обратно, и я, как мешок, набитый пористыми обглоданными костями, грохаюсь обратно. От ее рук и ног действительно остались лишь кости, обтянутые кожей. Как они вообще справляются с земным притяжением? А может, Элиза давно не передвигается вертикально? Меня не было в ее теле несколько месяцев, чему я была несказанно рада, но теперь ее нынешнее положение меня пугает. Не хотелось бы когда-нибудь проснуться в гробу, пожираемой червями. От этой мысли желчь вырывается изо рта, и я не успеваю ничего предпринять. После безжалостных судорог собираю остаток сил, которые еще теплятся в этом теле, по стене поднимаю себя в вертикальное положение и аккуратными шагами продвигаюсь к выходу.

Проходя еще одну такую же ужасную комнату, краем глаза замечаю в темном углу на полу три матраса, на одном из которых, мне кажется, кто-то лежит, выхожу к длинному коридору. По окружению, виду из окна – это второй или третий этаж. Преодолев длинный бесконечный коридор, вижу лестницу с прогнившими ступенями. Делать нечего, нужно выбираться! Аккуратно переставляю ноги по самому ближнему к стене краю ступеней, шаг за шагом продвигаясь к свободе. Они скрипят, кряхтят и трещат даже под весом этого жалкого тела, но выдерживают, и я благополучно ступаю на пол первого этажа.

Выхожу на улицу, делаю шаг за шагом вперед, через опустевшее пространство, к тому, что блестит на солнце. «Эльдорадо, мифический город из золота», – думаю я и смеюсь, сухо и беззвучно. Голова кружится, тошнота накатывает, в глазах периодически темнеет. Меня мучает то дикий холод, пробирающий ознобом каждую клеточку тела, то лютая жара, накрывающая градом потовых излияний. Это ад на земле. Мне кажется, то, что чувствуют наркоманы в периоды ломки, – это пытка как минимум третьей ступени ада. Так сказать, готовьтесь, ребята, будет чудовищно.

Не знаю, сколько длится мое путешествие – в таком состоянии время кажется бесконечным, а муки непомерными. Я добираюсь до тонкой речушки, если можно так назвать искусственный канал, вырытый, наверное, для сброса чего-то не очень хорошего. Но это лучшее, что я могу себе позволить. Я вливаюсь в мелководье. Вода остужает кожу, прохлада обвивает мои руки и ноги. Сухой рот вбирает в себя влагу, а желудок щемит от постоянных позывов к очищению. Я стою среди потока выброшенной воды в тонком застиранном и затертом сарафане неизвестного цвета и чувствую только одно желание – отдаться течению и уплыть из этого мира выкинутым отбросом бытия. Смотрю, смотрю, смотрю на движение воды. Потом резко прихожу в себя, вспоминаю, кто я есть на самом деле. Плескаю водой в лицо, несколько раз очищаю желудок от желчи и выбрасываю из головы глупую идею и жалость к себе.

Руки начинают замерзать, и я прячу их в карманы. Там, как и ожидалось, нет ничего, не считая какого-то фантика.

«Может, это конфета? Как же было бы здорово, если бы это оказалась шоколадная конфета или хотя бы жвачка».

Вытаскиваю маленький комочек фольги, разворачиваю его и не верю своим глазам.

«Вот же черт… Ну что за невезение!»

Может, стоит побыть Элизой, раз я все равно в ее теле? Нужно немедленно гнать эти мысли. Как я вообще могла подумать об этом?! Этот яд почти полностью поглотил Элизу, и я туда же. Сворачиваю фольгу и выбрасываю в поток грязной воды.

Зачем мне эта угасающая жизнь? Может, я здесь, чтобы понять какие-то вещи или почувствовать разницу? Но вряд ли я должна переживать одни только лишения, чтобы что-то узнать. Это просто непостижимо. Я больше так не хочу. Не хочу возвращаться сюда. Не хочу чувствовать, не хочу страдать!

И тогда, осознав, чего точно не хочу и не буду делать, я вытираю горячие, обжигающие слезы, делаю вдох и иду на звук дороги, доносящийся откуда-то слева.

Месяц назад в теле Анны

После очередного пребывания в жизни Элизы я начала искать выходы. Выходы, которые, может, не желала найти она, но хотела отыскать я. Я пересмотрела потоки информации в интернете, изучила клиники, прочитала истории людей. Честно сказать, раньше никогда не думала, что на лечение этой болезни нужно так много денег. Оказалось, очень дорого стоит стать снова здоровым, безумно дорого вернуть себе жизнь – ту жизнь, которая была твоей и которую ты упустила, словно песок сквозь тонкие, хрупкие пальцы. Я даже зарегистрировалась в паре групп, где общались люди со схожими проблемами. В этих группах были те, кто справился, и те, кто в процессе, друзья и знакомые потерпевших. Также я нашла сообщество, где люди дважды в неделю собирались в часовне на окраине и пытались справиться с этой бедой совместно. Но нет, все это не для меня. Элиза, как я успела заметить, не жаждала изменений. Мне казалось, она махнула на себя рукой, бросилась в бездну, и эта черная дыра уже практически поглотила ее с головой. Болото с гниющей жижей затягивало ее все сильнее и сильнее.

И вот я наткнулась на сообщение в группе под громким названием «Поможем вернуться» о клинике в пригороде Мэя. Как я поняла из завязавшейся переписки, клиника эта, хоть и частная, принимала тяжелобольных на льготной основе. Ее описание и методы меня не сильно порадовали, она не была похожа на те картинки, которые я видела на сайтах других, дорогостоящих, клиник, и, конечно, не соответствовала тому, что показывали по телевизору. Там не баловали пациентов живописными прогулками, пирожными и вниманием добрых санитаров-красавцев. Зато, если верить фотографиям, в ней царили потрясающая стерильная чистота и строгий режим. Там этого червя терпеливо выскабливали из тебя не только таблетками и уколами, но и особым подходом к душевному возрождению через труд, групповые занятия, психотерапию и с помощью ряда специальных методик.

Может, это место строгое и со своими правилами, но мне показалось, что оно того стоило. Да и вообще, никто не говорит, что должно быть легко. Легко уже было. Но в клинике уж точно будет не хуже, чем в тех местах, где просыпается Элиза.

Я погрузилась в переписку группы «Поможем вернуться», выспрашивая подробности, адрес, условия приема и все, что хоть как-то помогло бы мне изучить проблему и найти для нее решение. На мои многочисленные вопросы откликнулась одна из администраторов группы – куратор многих «воскресших» под ником «М. Вайт». У нас завязалась добрая и очень основательная беседа. Из нее мне стало известно почти все, что нужно: группы, фонды, программы. А главное, что в той клинике есть бесплатные места, которые спонсируются теми, кто справился и хочет помочь нуждающимся. Главный критерий отбора на бюджетное лечение – желание выздороветь. Только те, кто искренне жаждет изменений, могут рассчитывать на такую программу. М. Вайт рассказала много историй из жизни, много чудесных исцелений, но при этом не скрыла и угнетающий процент рецидива. Я не понимала, как, пройдя ад и выбравшись снова на землю, можно захотеть туда вернуться.

М. Вайт: Ты не понимаешь и никогда не поймешь этой жажды. И тебе в этом повезло. Потому что эта жажда всегда с нами, даже через десять лет она сидит внутри и напоминает о себе. Ждет случая, чтобы прорваться сквозь металлический люк, которым ты закрыла ей вход в свой новый мир. Но нет такого средства, которое смогло бы ее уничтожить. Увы, его нет. И я не осуждаю тех, кто возвращается к наркотикам. Просто их броня дала трещину, вот и все.

Анна: Совершенно нет средства? Ну а таблетки там или уколы?

М. Вайт: Таблетки снимут симптомы, помогут адаптироваться, отвыкнуть. Но главный паразит сидит в голове. И ничто его оттуда уже не вытащит. Ничто.

Анна: А сила воли? Или, к примеру, страх перед уже пройденной болью и страданиями?

М. Вайт: Сила воли? Она же не железная, всего лишь твои латы, тяжелые, натирающие латы, которые ты надеваешь каждое утро и снимаешь только тогда, когда погружаешься в сон. Но рано или поздно они ржавеют, изнашиваются до дыр, иногда становятся слишком тяжелыми. И ты больше не защищен, стоишь, обнаженный, перед своим мучителем, а он с жадностью смотрит тебе в глаза. А что касается страха, боли и всего побочного, так я тебе скажу, что время стирает воспоминания. Словно ластиком подчищает и страх, и чувство боли, и неприятные последствия, и воспоминания. Через какой-то год, а может, и меньше, ты уже не вспомнишь те ощущения, что испытал. Вроде бы знаешь, что было плохо, но насколько это было плохо – уже и не помнишь. А потом вообще думаешь, что это было не с тобой. И вот нет дополнительной защиты, она тоже истерлась. Насколько человек совершенный экземпляр, настолько же он несовершенен. Это просто нужно принять в себе и других, стараться делать все, что в наших силах, как для себя, так и для них».

Пообщавшись с ней, я ясно осознала: появись у меня шанс поместить Элизу в клинику, я им воспользуюсь, непременно воспользуюсь. Вот только как и в какой момент, тогда даже не подозревала.

В теле Элизы Локс

Сколько времени занимает мой путь от того страшного дома – не имеет никакого значения, я просто иду в направлении света. Глаза привыкают к солнцу, тело продолжает сопротивляться жизни, но я упорно двигаюсь вперед, точно зная, куда направляюсь. Выйдя на шоссе с указателем М63, я бреду вперед по ходу движения.

Похоже, ангелы-хранители – мои или Элизы – в этот день на нашей стороне. Пройдя пару-тройку километров, я вижу указатель на шоссе Хоуп, которое, по моим воспоминаниям, ведет как раз в тот самый пригород, где и располагается клиника. Я бреду вдоль дороги по высокой траве, дабы не нарваться на случайных прохожих. Давние раны на ногах кровоточат, спазмы истощают тело. Но я, как заведенный солдатик, продолжаю делать шаг за шагом, а когда не могу идти, то встаю на колени, окончательно скрываясь от всех за травой и кустами, и ползу дальше. Знаю: если остановлюсь, если позволю себе хотя бы минутную передышку, то сомнения прочно усядутся на мои плечи и не позволят встать, не дадут дойти до конца.

Почти стемнело, организм ослаб до предела, а отчаяние подступает под самое горло, мешая дышать. Но, повторюсь, в этот день высшие силы на нашей стороне: за поворотом показывается небольшая забегаловка, ярко подсвеченная разноцветными огнями, которые для меня блистают ярче ушедшего солнца. Я гляжу на входную дверь, понимая, что в том виде, в котором сейчас нахожусь, меня ни за что туда не пустят. Но и пройти мимо я уже не в силах. Просто стою и на расстоянии смотрю на входную дверь. Если бы я была суперчеловеком, то наверняка мои глаза источали бы красные лазерные лучи и уже давно расплавили эту непрочную пластмассово-стеклянную преграду. Тут дверь распахивается, и из нее выходят крупный парень и тощая девушка. Они громко смеются, жадно поглощая золотистый картофель. Как только они отходят от входа, парень подтягивает девушку к себе и впивается в ее блестящие от масла губы. Остатки их ужина отправляются в мусорный бак.

Как только они скрываются за углом забегаловки, непроходящее чувство лютого голода заставляет меня кинуться к мусорке. Этот эпизод навсегда сохранится в моей памяти, но сейчас нет ничего важнее выброшенной еды. Самоуважение, гордость, брезгливость да и все остальные человеческие чувства отходят на задний план, стираются необходимостью самосохранения. Достав объедки, я с жадностью истощенного шакала набрасываюсь на них. Там же находятся остатки уже негазированной, разбавленной растаявшим льдом кока-колы. Ею и завершается этот банкет, пир прилипшего к спине живота. Но организм, отвыкший от еды, не принимает мои подношения, и уже через пару минут после того, как я возвращаюсь на обочину, меня выворачивает наизнанку. Но чувство насыщения остается, и этого хватает еще на пару километров.

Когда я добираюсь до клиники, наступает ночь, небо затягивается сплошной тучей, и ни луна, ни звезды не освещают дорогу. Закрытые металлические ворота подсвечены единственным фонарем. Ноги подгибаются, и я падаю перед спасительными вратами на содранные колени. Слезы застилают глаза – ведь это шанс, тот единственный, наш общий шанс на спасение. Второго такого может не быть никогда, я вообще не уверена, что смогу еще раз проделать весь этот мучительный путь. Я хватаюсь костлявыми руками за железные прутья и с воем дикого животного принимаюсь раскачивать безликие ворота. Наверное, охранник услышал меня и увидел эту красочную картину бессилия. Потому что разум затуманивается, и я, проваливаясь в ночной мрак, чувствую, как кто-то пытается отодрать мои руки от прутьев. Я повторяю только одно: «Закройте меня, закройте, закройте!»

Глава 10

Где же сейчас Элиза? Что с ней? Или… Я и вправду сошла с ума, и эти перемещения происходят только в моей голове…

Следующим утром после мучительного перемещения в Элизу я просыпаюсь в холодном поту в теле Анны. Понимая, что вернулась в эту прекрасную жизнь без боли и самоунижения, я плачу, слезы счастья и горя тонкими ручейками текут на подушку. Оглядев свое тело и убедившись, что это точно Анна, я начинаю плакать еще сильнее, по-настоящему, навзрыд. Со слезами выходит вся та боль, что скапливалась во мне, ежедневно накладывалась слоями, разрасталась внутри в геометрической прогрессии, как тонны воды, скапливающиеся в водохранилище. И вот дамба идет глубокими трещинами и в один момент разрушается до самого основания, выпуская беспощадную стихию извергаться на все вокруг. Мне нестерпимо больно и одиноко. Чувства неизбежности и утраты селятся внутри.

Сегодня выходной, и я решаю во что бы то ни стало разыскать Элизу. Я не знаю, чем закончилась эта ночь после того, как мое сознание покинуло ее тело у ворот клиники, не знаю ее судьбу и исход нашей борьбы и теперь, сегодня, сейчас, уже не могу жить в неведении.

У меня и раньше после перемещений в тела других людей возникала мысль о том, чтобы найти их, увидеть, поговорить с ними. Но страх осознания реальности происходящего затуманивал разум, а страх подтверждения моих психических отклонений сковывал сердце толстой коркой льда. И я отодвигала, прятала эту мысль в дубовый сундук с металлической задвижкой. Боялась увидеть в обычной жизни тех, кого знаю изнутри, и еще больше боялась признать, что моих перемещений никогда не было и быть не могло, что они происходили только в моей голове. Сама идея искать этих людей, смотреть им в глаза, слышать их голос казалась неправильной, противоречащей законам природы. Все инстинкты были против, и до сегодняшнего утра я не могла себя переубедить. Возможно, была не готова, морально истощена собственными переживаниями, чтобы встретиться со своими призраками еще и наяву. Но в сложившейся ситуации с Элизой, в наших слитых воедино жизнях, я больше не могу и не хочу оставаться в стороне. Да, я слышала об «эффекте бабочки», о том, что даже незначительное вмешательство сейчас может иметь большие и непредсказуемые последствия в будущем, любое нестандартное действие способно изменить в целом течение жизни. Но сегодня я хочу перемен, жажду действий. Я готова на все.

Собираюсь с силами и встаю с кровати. Я в квартире Анны, и это хорошо. Анна давно не пытается сбежать из города, но кто ее знает. Ведь пока меня нет в ее теле, она возвращается и совершает непредсказуемые поступки. Однажды после перемещения в мистера Олда я проснулась в пригородном мотеле за пятьсот километров от Мэя. Как она туда добралась без денег – не имею понятия. Пароль от кредитки она не знает, я его сменила, когда стала жить ее жизнью, а той налички, что я оставляю в коридоре на всякий случай, вряд ли хватило бы, чтобы уехать так далеко, да еще снять номер в мотеле. Но вернуться стоило мне больших усилий. А еще раза четыре я просыпалась с дикой головной болью и ужасным похмельем. Хотелось убить Анну собственноручно, но ее можно понять. Я не представляю, что она чувствует, когда становится собой всего на один день. После первого перемещения в другое тело я нашла записку от Анны. Не уверена, что она была адресована мне, но это был способ связи. И теперь я каждый вечер оставляю для нее записку на прикроватной тумбе, на случай, если произойдет перемещение. Но она еще ни разу мне не ответила. Вот и сегодня от нее нет никаких посланий. Я прохожусь по квартире: все убрано, посуда не тронута, даже мусор вынесен. Заглядываю в ванную, потом обследую комод, кухонные шкафы и холодильник – никаких бутылок от алкоголя, таблеток, новых вещей. Интересно, чем она занималась вчера? Надеюсь, не делала глупостей.

Стоя под горячим душем, я тру докрасна нежную кожу, пытаясь смыть с себя воспоминания, сомнения и страхи. После чего, чистая и обновленная не только телом, но и духом, шлепаю босыми влажными ногами на кухню. Мне кажется, я даже ступнями ощущаю всю иронию, всю противоречивость жизни, когда сначала чувствую приятный в своей прохладе и гладкости кафель, а затем перехожу на тепло нагретого солнцем шершавого, затертого ламината. Улыбаюсь своему отражению в окне и, заварив крепкий ароматный кофе, усаживаюсь перед ноутбуком.

В интернете открываю страничку клиники, которую когда-то добавила в избранные, и перепроверяю время приема, порядок посещения и ориентировочную стоимость лечения (там было целых пять вариантов программ реабилитации), выписываю телефон и окончательно утверждаюсь в решении, что должна если не увидеться с ней (это запрещено правилами в первый месяц проживания), то хотя бы узнать, как она. Может, предложить оплатить лечение, если Элиза не попала в программу, месяц или два, – на сколько хватит моих скромных сбережений.

Включаю телефон, ввожу пароль и захожу в личный кабинет банка. Вся сумма на месте. Хорошо. Иду в коридор и открываю ящик комода. Наличных денег, которые там лежали еще позавчера, нет. Ну и ладно. Анне тоже нужно жить, так что оставлю их ей. Интересно, на что она тратит всю наличку? Новую одежду не покупает, чеков из ресторана нет, в салоны красоты не ходит. Алкоголя в квартире нет, лекарств тоже. Это радует.

Возвращаюсь в гостиную и сажусь на диван. Глубокий вдох не помогает угомонить беснующееся сердце, руки подрагивают при соприкосновении подушечек пальцев с экраном телефона, в ушах нарастает гул. Я пытаюсь как можно дольше оттянуть этот момент, но беру телефон и, поднеся трубку к уху, затаиваю дыхание.

– Клиника «Возрождение», администратор Мария слушает, – звучит наигранно добрый голос.

Между моим и другим мирами повисает тишина, связки отказываются участвовать в воспроизведении хоть каких-то звуков.

– Алло, я вас не слышу. Это клиника «Возрождение», администратор Мария слушает вас.

Сглатываю застрявший в горле огрызок страха и выдавливаю хриплым, каким-то приглушенным, не своим голосом:

– Да, здравствуйте. Я, я…

– Мэм, чем я могу вам помочь?

– Я бы хотела узнать, как дела у одной из ваших пациенток и что бы я могла для нее сделать.

– Да, конечно, как я могу к вам обращаться?

– Анна.

– Приятно познакомиться, Анна. Назовите вашу фамилию, пожалуйста.

– Битрайд, Анна Битрайд, – выдавливаю я.

– Хорошо, Анна, теперь назовите имя пациентки, и я подскажу, чем вы можете ей помочь, время посещения и другую необходимую информацию.

– Ее зовут Элиза Локс, – говорю шепотом.

– Так, сейчас посмотрим.

Пауза, как мне кажется, слишком затягивается, она сопровождается звуками соприкосновения женских ногтей с кнопками клавиатуры, что усугубляет и без того тревожное чувство ожидания.

– Прошу прощения, мэм, повторите, пожалуйста, имя пациентки по буквам.

Проговариваю по буквам, четко и разборчиво, и вновь время останавливается.

– Анна, прошу прощения, но у нас такая пациентка не числится.

– Как? – выдыхаю я в панике.

– Возможно, она находится в другой клинике.

– Нет, нет, она должна была поступить к вам вчера вечером, – тревожным, уже более громким голосом быстро отвечаю я.

– Хорошо, Анна, не переживайте. Может, ее еще не внесли в нашу базу, сейчас пойду уточню у доктора, – все таким же сладко-приятным голосом говорит мне незнакомка на том конце.

– Спасибо, я вам очень признательна. – пытаюсь говорить спокойно.

Неужели они оставили меня на улице? Нет, этого не может быть. Это же клиника, врачи должны были помочь. Может, ее не взяли, но позвонили в полицию или в «скорую»? Или, может, отправили в приют?

– Мэм? – вырывает меня из размышлений голос в трубке.

– Да-да, я тут, – спешно отвечаю я.

– Мне очень жаль, но вчера к нам никто не поступал.

Я резко вешаю трубку и отодвигаю телефон. Сердце ломится в грудную клетку, руки не находят себе места, теребя пустую чашку из-под кофе, а глаза мечутся по комнате.

«Где же сейчас Элиза? Что с ней? Или… Я и вправду сошла с ума, и эти перемещения в других людей происходят только в моей голове…»

Я оставляю ни в чем не повинную чашку в покое и вновь беру в руки телефон. Лицо горит пламенем, руки выделяют противную липкую влагу, глаза мечут молнии, я скольжу невидящим взглядом по стенам, а разум ищет выход.

Через несколько бестолково проведенных в панике минут я встаю, умываюсь холодной водой, и, не веря в свое безумие, принимаюсь звонить по тем номерам, что нахожу в интернете: полицейские участки, больницы, морги и приюты.

Потратив на звонки около двух часов, я остаюсь в той же точке неизвестности, что и вначале. Элиза Локс нигде не значится.

Я набираю номер Альберта.

– Привет, – в трубке раздается веселый голос.

– Привет, Ал, прости, что звоню в выходной, может, ты занят, – неуверенно лепечу я.

– Перестань, Анна. Я всегда рад тебя слышать.

Я стараюсь сделать вдох и успокоиться, но, видимо, он все-таки слышит тихий всхлип.

– Анна, что произошло? Где ты? Что-то случилось?

– Со мной все хорошо, просто… просто столько всего навалилось. И… и… – Тут я срываюсь. Не удерживаюсь, не справляюсь, не могу… Просто не хватает сил. Слезы текут по щекам, не давая произнести членораздельные звуки, я что-то бормочу в трубку – что-то бессвязное, жалкое, – пытаясь вкратце передать события этой ночи, но рыдания, всхлипы и нахлынувшие эмоции не дают.

– Анна, Анна, все будет хорошо. Послушай, где ты? Я сейчас приеду.

– Я… я… до-ма. Прос-ти, – бормочу я, всхлипывая.

– Я уже еду, жди меня.

Первые десять минут после звонка я пытаюсь остановить собственные рыдания, делаю глубокие вдохи и выдохи, пью большими глотками теплую воду и умываю лицо.

Еще через двадцать минут, которые я провожу, расхаживая по комнате, теребя пижаму, грызя ногти и смотря в экран телефона, раздается негромкий стук в дверь.

– Привет, – хриплю я, открыв дверь Альберту.

Он шагает в квартиру и сжимает меня в своих теплых, успокаивающих объятиях. Я утыкаюсь в его грудь, вдыхаю запах – запах защиты и уверенности – и, освободившись от сковавшей все тело паники, погружаюсь в какой-то мне еще не известный безмятежный покой. Его сила, уверенность и забота проникают в мои клетки, перепрограммируя их. Его энергия возводит вокруг нас купол, а внутри этого купола светит солнце, щебечут птицы и зеленеет трава. Кажется, я еще никогда не испытывала такого чувства умиротворения, и после столь тяжелого периода оно особенно ценно. Еще никогда я не делила свои переживания с кем-то, не разделяла с другим тяжелую, непосильную ношу. В этот момент я чувствую, что больше не одна, есть человек, который придет и подхватит меня при падении. Этот человек, видя, что я несу огромную каменную плиту на своих плечах, подойдет и подставит собственные. В эти минуты я, как бы стыдно мне ни было, испытываю чувство легкого, невесомого счастья, которое разряжает воздух в квартире, очищает его от примеси смертоносного газа, накопившегося вокруг меня.

Альберт делает шаг назад, берет меня своими надежными руками за плечи и внимательно смотрит в самую душу.

Я отвожу глаза и просто льну к нему в очередной раз. После чего мягко улыбаюсь, скорее самой себе, чем ему, и делаю шаг назад.

– Проходи, а я пойду сделаю кофе.

– Что случилось? С тобой все в порядке? – интересуется он, не сходя с порога.

– Сначала кофе. – Я иду на кухню.

Вручаю ему чашку горячего напитка, ставлю на стол тарелку с печеньем, вспоминая, что за день не съела ни крошки, и сажусь рядом.

– Анна… я ничего не понял из того, что ты пыталась мне сказать по телефону.

– Не надо, прошу, я не смогу это повторить. Но мне… мне очень нужна твоя помощь.

– Я готов, это даже не обсуждается. Что нужно сделать?

– Спасибо, – отвечаю мягко, кладя свою ладонь на его. – Мне нужно проехать кое-куда и… даже не знаю, как это объяснить… просто проверить, что человек не попал в беду, а я не сошла с ума. Вот как-то так.

– Хорошо, давай проверим. Поехали куда скажешь, только больше не пугай меня так, ладно? – говорит он спокойно, но поджатые губы и зало́м поперек лба отражают его беспокойство и серьезность.

– Спасибо еще раз, – тихо произношу я, вглядываясь в его уже такие родные черты. – Наверное, я оторвала тебя от дел или, может, у тебя что-то запланировано?

– Нет. Не переживай. Я свободен весь день.

– Хорошо. – Я выдавливаю улыбку и иду собираться.

Мы с Альбертом проезжаем несколько раз по маршруту, где, как мне казалось, я шла в теле Элизы, но ничего не обнаруживаем. Я вглядывалась в пейзажи, пытаясь вспомнить детали, и спустя час где-то за заброшенным небольшим участком земли вижу знакомый силуэт здания. Мы едем по когда-то накатанной, но сейчас заросшей травой дороге и останавливаемся у того самого заброшенного дома. Он существует!

– Вид у него не очень. Может, не стоит туда идти? – спрашивает меня Ал.

– Может, и не стоит. Но тогда это будет терзать меня и дальше.

– Ну тогда пошли. Не хочу, чтобы тебя что-то терзало. – И он как-то по-доброму, даже по-отцовски, улыбается, глядя на меня. А потом добавляет, хмурясь: – Не хочу спрашивать, откуда ты знаешь это место.

Я ничего не отвечаю.

– Не перестаю тебе удивляться, Анна. А ты, оказывается, не только загадочная, но еще и бесстрашная.

«И не говори, – думаю я. – Загадок хоть отбавляй, а вот про бесстрашие я бы поспорила, но не сейчас».

Я молча выхожу из машины.

Дом сегодня кажется еще угрюмее и безжизненнее. По стенам проползают толстые трещины, покрытые мхом и плесенью. От окон не осталось и следа, на их месте зияют черные дыры. Вокруг дома все, на что может упасть глаз, такое же заброшенное и одинокое, как эта несчастная постройка. Мы проходимся по беспризорной земле и поднимаемся на крыльцо. Вокруг царит осязаемая тишина.

– Эй, есть кто-нибудь? – кричу я немного подрагивающим голосом.

В ответ мне раздается только предсмертный хрип прогнившего дерева под ногами и мое изломанное эхо, отраженное от таких же изломанных стен.

Я шагаю внутрь вместе с Альбертом. В доме царит запустение, кромешная темнота и полная заброшенность.

– Давай быстро осмотримся и вернемся в машину, – тихо говорю я, будто боясь кого-нибудь разбудить.

Мы идем по сломанному местами полу, поднимаемся на второй этаж, там я заглядываю в несколько комнат, но, кроме старых, истлевших от времени матрасов, давно истерзанных вещей и пары ржавых железных банок, используемых когда-то под пепельницы, ничто не выдает присутствия людей. Здание сегодня кажется мне еще более заброшенным, чем тогда, словно за эту ночь время ускорилось и затерло остатки жизни, сделав дом лишь отголоском прошлого. Элизу я, само собой, не нахожу ни в доме, ни где-либо по дороге к нему. Не знаю, хорошо это или плохо, но я пытаюсь убедить себя, что сделала все, что могла.

«Я ведь сделала? Я же пыталась?» – думаю я, десятки раз повторяя эти вопросы.

– Ладно, поехали домой, – говорю я бесцветным голосом, полностью соответствующим атмосфере.

– Ну и отлично, – не скрывая облегчения, произносит Альберт.

Мы быстрыми шагами направляемся вниз, навстречу свежему воздуху, запрыгиваем в машину и мчимся прочь, подальше от этого ужасного места.

По лицу Альберта заметно, что он погружен в размышления, что десятки вопросов вертятся у него на языке, но он не осмеливается их задавать.

– Может, перекусим где-нибудь? – пытаясь отвлечь его, предлагаю я.

– Я не против.

Оставшийся путь до кафе проводим каждый в своих мыслях. Только какое-то радио разбавляет тишину, которую мы ненароком захватили из того дома.

Останавливаемся у приятного низкого строения с яркой голубой вывеской «Кафе у Марли».

– Тут спокойно, уютно и вкусно готовят, – говорит он. – Надеюсь, ты не против?

– Нет, только за.

Мы выбираемся из машины и идем в кафе. Внутри все в светло-голубых тонах, за несколькими столиками сидят люди и наслаждаются едой. Это место настолько контрастирует с тем домом, что у меня перехватывает дыхание. Альберт берет меня за сжатую в кулак руку и ведет к столику в самом центре зала.

– Все хорошо, уже все хорошо, – тихим, низким голосом шепчет он мне в ухо.

– Да, ты прав, – отвечаю я, расслабившись и чуть прижавшись к нему плечом.

Мы садимся за уютный маленький круглый стол, покрытый такой же голубоватой скатертью. Но я все еще никак не могу прийти в себя, никак не могу вернуться, стряхнуть с себя эти сутки.