Текст книги "Пять жизней и одна смерть"

– Что будешь? – спрашивает Альберт, изучая меню.

– Закажи мне что-нибудь на твой вкус.

– Хорошо.

Разговор не клеится, мы никак не можем настроиться на одну волну. Не можем переключиться друг на друга.

Обед протекает в спокойной атмосфере, а мы изо всех сил стараемся говорить на отвлеченные темы, но и тут слова в предложения клеятся с трудом. Я не хочу быть эгоисткой и не хочу, чтобы он думал, будто я сумасшедшая или использую его. Я вообще многого не хочу. Не хочу втягивать его в свою жизнь, но втягиваю. Не хочу, чтобы между нами были тайны, но их список с каждой нашей встречей все возрастает. А как я могу рассказать ему? И стоит ли вообще?

Тишина разряженным кислородом висит между нами, и я не выдерживаю:

– Ал, спасибо тебе за все. Это для меня много значит, даже не передать. Поэтому спроси, если хочешь. Не уверена, что смогу ответить, но я хочу попробовать впустить тебя в свои тайны.

– Ладно, – серьезно произносит он, хмуря лоб. – Что мы искали? Или кого? Что это за дом?

– Мы искали Элизу Локс. Мне казалось, что она раньше была в этом доме. Хотела помочь ей. Но…

– Но мы ее не нашли. Может, стоит пойти в полицию?

– Нет, не лучший вариант, – быстро отрезаю я.

– Почему? Если девушка пропала или попала в беду, то полиция поможет нам ее найти или сделает хоть что-то, чего мы сделать не в состоянии.

– Я не могу, ты не понимаешь. – Мой голос начинает звучать жестче.

– Но почему, Анна, что за тайны? Чего я не понимаю? Что может быть важнее человеческой жизни? Почему ты боишься идти в полицию? – заводится он не на шутку.

– Прости, прости меня, но я не могу. Просто не могу. Они начнут спрашивать, откуда я ее знаю и с чего это я решила, что она пропала. Они будут выспрашивать, а я не знаю, что отвечать.

– Как это? Расскажешь, что знаешь. – Его брови слегка хмурятся.

– Мне кажется, что она пропала, и все. Я не уверена, я ни в чем не уверена. Я этого не знаю наверняка. И у меня нет объяснений, нет ответов на их вопросы, да и на твои тоже.

– То есть ты вроде знаешь, ты думаешь, что знаешь, но откуда знаешь и почему думаешь – не знаешь? – с какой-то издевкой продолжает он закидывать меня вопросами.

– Ну как-то так, да, именно так, – в такой же манере отвечаю я.

– Вот опять. Ты сказала, что хочешь довериться мне, попробовать рассказать, что происходит. А когда я задаю вопросы, ты всеми способами увиливаешь от ответов. Что не так, Анна? Ты мне настолько не доверяешь?

Его тон, обычно такой спокойный и ровный, резко меняется, а наш разговор набирает обороты. Я вижу его недоверие, злость и что-то еще – то ли подозрение, то ли сомнение, то ли бессилие. Не знаю, я не очень-то умею разбираться в эмоциях других людей. Но это все переходит черту, мою грань дозволенного. Загоняет меня в угол, вынуждает признаться в том, какая у меня на самом деле жизнь, или даже в том, что ее нет совсем. А я этого не хочу, не могу, я еще не готова. Больше всего в эту секунду мне хочется все прекратить.

Я резко встаю, чуть не опрокидывая стул.

– Прости еще раз, что потревожила. Спасибо за все. Это была плохая идея. Мне пора.

Уходя из кафе, а точнее, убегая от Ала, я успеваю услышать и как будто даже почувствовать, как он тяжело вздыхает, как пытается что-то сказать мне вслед, но я уже не могу остановиться, не могу даже оглянуться. Иначе мне придется вернуться, признаться, отчаяться, раскрыться. И все станет еще хуже. Он точно мне не поверит, и это порвет и без того тонкую паутинку нашей дружбы.

Выскочив, словно ужаленная сотней ос, я бегу к остановке и запрыгиваю в первый же автобус, на котором делаю целый круг по городу, разглядывая улицы, людей, выискивая глазами знакомые очертания.

Выхожу в центре и пересаживаюсь на автобус моего любимого маршрута Н32, который везет меня к прошлой жизни, к родному дому, к моим любимым родителям, к тому счастью, которое у меня когда-то было. Сейчас наш дом продан, в нем живут совершенно другие, незнакомые мне люди. Родители покинули город и перебрались в глухую деревню за триста километров отсюда. Иногда мне хочется еще раз поехать к ним, просто посмотреть, как они живут, почувствовать запах роз, которыми мама заполнила полсада, посмотреть, как папа сидит со своим супернавороченным планшетом и конструирует очередное произведение искусства. Только вот при этой мысли сердце сжимается до тяжелого титанового шарика, который тянет вниз, в бездну отчаянья, туда, откуда, скорее всего, будет сложно вернуться. Внутри чужих тел я все еще их дочь. В своих мыслях и воспоминаниях я жива, я с ними, обнимаю их, целую. Все еще чувствую их запах – запах дома, любви и уюта. Но в реальности меня давно нет. Они потеряли меня навсегда, и я не имею права бередить их раны, резать их сердца без ножа. Если бы я лежала в коме или в реанимации, а моя душа просто перелетала из тела в тело, я непременно попыталась бы все им рассказать. Но не в этот раз, не в моей жизни и не в этом мире. Мне некуда возвращаться, совершенно некуда, у меня нет дома и у меня больше нет меня…

Семь месяцев назад

Тогда я не выдержала и позвонила маме. Пришлось сказать, что я Анна и что я дружила с Линой в университете. В трубке раздался тихий плач, который раскаленным шипом вошел в мое сердце. По щекам текли горячие слезы, а я пыталась скрыть эмоции, периодически закрывая микрофон рукой. Спросила, могу ли приехать к ним. Мама замолчала, но потом согласилась и продиктовала адрес. Мне нужно было их увидеть.

На дворе стояла теплая осень, я медленно шла по узкому тротуару, рассматривая невысокие светлые заборы, уютные дома, чужие сады. Я дошла до фиалкового забора, который, словно яркий цветок в поле, выделялся среди остальных. Задержалась, впитывая свой любимый цвет и стараясь унять дрожь в руках.

Я открыла калитку, прошла по узкой дорожке, выложенной из больших камней, и встала перед крыльцом. Хотела крикнуть: «Мама, папа, я дома», но до боли укусила губу и сделала глубокий вдох. Ровными шагами поднялась на крыльцо и позвонила в дверь, после чего окликнула маму по имени. Но дверь оставалась закрытой, и никто не ответил. Осмотрелась. Перед домом раскинулся ровный газон и несколько молодых плодовых деревьев со свежими лунками. Никаких цветочных клумб, что было несвойственно для мамы. Дом был одноэтажным и намного меньше того, в котором мы жили раньше. Позвала еще раз. Сердце барабанило в груди, руки вспотели, пришлось засунуть их в карманы джинсов, а я старалась глубоко дышать, чтобы не задохнуться от переполнявших меня эмоций.

Мама вышла из-за угла. На ней был испачканный землей голубой комбинезон, на голове черный ободок, который сдерживал ее светлые, кое-где поседевшие волосы, на руках садовые перчатки. Она подошла ко мне и грустно улыбнулась.

– Здравствуйте, я Анна, – неровным голосом представилась я.

– Я думала, ты не приедешь, – тихо ответила она и отвернулась.

– Я не смогла попрощаться с Линой, поэтому я здесь. – Я тоже отвела взгляд, делая вид, что рассматриваю их дом.

– Ничего. Пойдем.

Мы прошли за угол, и там я увидела фиалковую беседку, которую оплетали вьющиеся розы с бутонами желтого цвета. От беседки лучами расходились разноцветные цветочные клумбы.

– Красивый цвет.

– Ее любимый.

– Я знаю, – вырвалось у меня.

Мои губы были крепко сжаты, а внутри я кричала во весь голос: «Мама, посмотри, это я. Только взгляни мне в глаза, увидь меня. Прошу».

Она направила взор сквозь меня и жестом пригласила в беседку:

– Сейчас сделаю чай.

Мама ушла в дом, а я осталась. Устроилась за небольшим круглым столом в беседке и тихонько заплакала. Мне до боли хотелось дотронуться до нее, обнять и все ей рассказать. Но как я могла? А если завтра я не проснусь? Тогда они потеряют меня еще раз.

Она вернулась и поставила на стол чайник, три чашки и вазочку с конфетами. Молча налила чай и села напротив. Вскоре в саду появился отец. Его волосы поседели, лицо покрывала отросшая борода, под глазами появились темные синяки, а вокруг них глубокие морщины. Он, казалось, ссутулился и выглядел бесконечно уставшим. Отец попытался выдавить из себя улыбку и тоже сел за стол.

– Я Анна.

– Приятно познакомиться. А я Филип, папа Лины.

Я взяла чашку и отпила травяной чай. Только мама умеет заваривать его так – чтобы получился самый вкусный и пахучий мятный напиток. От этой мысли из глаз потекли слезы, я хотела их скрыть, но не успела. Теплая мамина ладонь накрыла мою руку. На ее лице тоже были слезы. Отец кивнул мне и ушел в дом.

– Анна, мы рады, что ты дружила с Линой. Она была очень стеснительной девочкой, считала, что с ней общаются из жалости, поэтому старалась ни с кем не сближаться и не заводить друзей. Хотя я знаю, как она любила общение, как мечтала иметь компанию, как она любила жизнь. – У мамы вырвался всхлип отчаяния. – Прости, не обижайся, но Филип еще не готов говорить о ней. И я тоже.

– Простите меня, простите, – наконец разрыдалась я.

Она встала и обняла меня. Я прижалась к ней, как раньше, скрестив руки на груди. Мое сердце разрывалось на триллион мелких кусочков.

– Моя дочка, моя малышка, она уже никогда к нам не вернется, – шептала мама. А потом она чуть отстранилась и посмотрела на меня. Убрала прядь волос с моего лица и обратила внимание на мои руки. – Она тоже всегда так делала, когда я ее обнимала. Я не могу, пока не могу, а может, никогда не смогу. Прости, Анна. – Она встала и быстро скрылась в доме.

Я еще какое-то время посидела в беседке, пытаясь успокоиться, а потом встала и ушла навсегда.

Однажды я разбила им сердце и не могла сделать это еще раз.

Глава 11

…она – молния, а я – засохшее дерево на пригорке, тянущее ввысь свои сухие ветви, и мы встретились той осенью, когда она снизошла ко мне с неба и разожгла пламя страсти и любви.

Бывать в теле Элизы никогда не доставляло особого удовольствия, но с того дня штормовая волна отторжения и безграничный страх стали постоянными призраками моих будней. Я знаю, что стоит успокоиться и даже смириться. Следует признать и принять неизбежность и неконтролируемость перемещений. Нужно бороться со страхами, идти им наперекор. Такой опыт у меня имеется. Именно так я борюсь со страхом попасть в тело своего убийцы. Поверьте, старость, которую я переживаю, будучи мистером Олдом, меркнет по сравнению с наркотической зависимостью Элизы, которая, в свою очередь, теряется и блекнет рядом с моими визитами в тюрьму.

Несколько недель пролетают в каком-то межпространственном состоянии, но зато только в теле Анны, без всяких перемещений. Я хожу на работу по инерции, по инерции возвращаюсь домой, погружаюсь в себя и в свои воспоминания, опять же, по инерции. Пару раз звонит Альберт, но я не беру трубку. Он по-прежнему каждый день заходит за кофе, но я веду себя отстраненно, как с любым другим посетителем. Меня переполняют двойственные, противоречивые чувства. То мне обидно и страшно, я злюсь на Ала, не разбираясь в причинах, то, наоборот, во мне разрастаются стыд и вина, хочется перед ним извиниться. Я беру телефон, набираю его номер, после чего судорожно нажимаю на отбой и запихиваю трубку в задний карман. Печатаю сообщения, оставляя их неотправленными. Перечитываю, дописываю, стираю, вновь пишу. И так снова и снова, много, много раз. Иногда просто вглядываюсь в его номер, прохожусь по нему пальцами, словно ища ответ, который так ни разу и не появился.

А еще эти несколько недель оказываются болезненным периодом самобичевания, когда собственные мысли уничтожают меня, хлещут и без того израненную психику, будоража старые и разрывая новые кровоточащие раны. Мысли об Элизе и мистере Олде становятся маньяком, который охотится за мной, преследует, прячется в темных углах сознания. Но я все равно постоянно ощущаю его присутствие. Я оказываюсь в собственном фильме ужасов, в таком вот артхаусном триллере, где снова и снова просыпаюсь в теле мертвой девушки или мертвого профессора посреди леса или в каком-нибудь поле, а может, на обочине скоростной магистрали, и чувствую, как разлагаюсь, как моя плоть тлеет миллиметр за миллиметром. И никто меня не ищет и не спасает. Мимо проходят люди, мчатся машины, совсем рядом поют птицы, а я исчезаю у всех на виду, не замеченная никем.

Два месяца назад. Мистер Олд

Солнце только вытаскивало свои длинные холодные руки из-под ночного одеяла и протягивало их из-за горизонта. Они были блеклыми, серовато-голубоватого оттенка, но уже могли расправить темные занавески мира, отодвинуть густую мглу, разрядить ее своими частицами. Возможно ли, чтобы у Солнца было бесчисленное количество жизней? В одной оно жарит мир на сковородке, словно яичницу, а в другой – превращается в свою противоположность и ледяным, безмолвным светом высокомерно разгоняет тьму… Сомневаюсь. Вероятно, я одна такая, кто пропускает через себя не одну жизнь и не одно воплощение. Хотя Солнцу я бы не позавидовала: не очень-то ему повезло. Оно существует без отдыха, без передышки, не останавливаясь в своем движении. Захотелось вознести нашу Землю и представить, как Солнце перекатывается пламенем вокруг нее, но это, к сожалению (или к счастью), невозможно.

Утро было бы прекрасным, если бы не перемещение в мистера Олда. И вот я вновь оказалась в доме для престарелых, лежала на прохладных чистых простынях, перебирала пальцами с больными суставами воздух и блуждала в чаще своих мыслей.

Жизнь, любая, какая она есть, – это жизнь. А вот столкнуться со смертью мне бы не хотелось. Я знала, что в настоящем своем теле уже не жилец, но ничего, совершенно ничего о своей гибели не помнила. А когда ты чего-то не помнишь – ощущение, что этого и не было вовсе. Просто разыгранный спектакль. И мне хотелось надеяться, что, когда он закончится, все его герои выйдут на сцену для финального поклона.

Тем более тогда я просто проснулась в теле Анны. Не знаю, чем она занималась на этот раз, – может, планировала новый побег или искала очередного врача, который выписал бы ей таблетки. Прошлый раз, когда я вернулась в ее тело, мне пришлось расхлебывать последствия ее буйного поведения у прославленного в нашем городе психотерапевта. Мне позвонили из больницы и предложили для урегулирования инцидента оплатить нанесенный ущерб в виде разбитой вазы и испорченного стула. Оказалось, что Анна ворвалась к врачу без очереди и потребовала немедленно принять ее, а когда ей отказали, то стала громить все вокруг. Но я винила во всем не ее, а себя. Я заняла ее место и жила вместо нее. Хотя, с другой стороны, если бы не это, где была бы я? Эгоизм и самосохранение имеют свою великую силу. Тем более что я не могу контролировать процесс. Это же означает, что моей вины в этом нет. Разве не об этом говорят все адвокаты мира?

Я старалась искать во всем плюсы и хоть какой-то смысл, как советуют просвещенные мира сего. Сейчас я хотя бы находилась в теплой чистой комнате с туалетом, не под кайфом и не в состоянии страшной болезненной ломки, не в тюрьме и могла выпить чашечку кофе и съесть очень даже вкусные оладьи с каким-нибудь сиропом.

И хорошо, что этот круг ада пока замыкался среди всего-то четверых людей, в которых я периодически попадаю. Разовое перемещение в декана не в счет. Хотя и с этими четырьмя жизнями сладить очень непросто. А что будет, если появятся новые персонажи? Страшно представить. Но у меня была цель – докопаться до сути, и я знала, чем себя занять. Я поднялась с кровати и позвонила по внутреннему телефону.

– Да, мистер Олд, – ответил мне приятный женский голос.

– Здравствуйте. Можно мне сегодня остаться в комнате? – произнесла я старческим голосом.

– Вы плохо себя чувствуете, мистер Олд? Позвать доктора?

– Нет, нет, спасибо, дорогая, я просто немного устал и хотел бы сегодня побыть у себя.

– Да, конечно, мистер Олд, скажу, чтобы вам принесли завтрак, и все-таки предупрежу доктора.

– Спасибо, милочка, – сказала я старательно нежным голосом и повесила трубку.

Я уже научилась приспосабливаться к ситуации, поэтому выработала при перемещениях ряд простых правил.

Первое: не называть окружающих по именам. Стараться обезличить беседу. В общении, к примеру, от имени мистера Олда проще использовать слова «милочка», «дорогая», «молодой человек» ну и так далее. Это позволяет как минимум не выглядеть невежей. Тем более зачастую я вообще многих вижу впервые, а вот они меня нет.

Второе: при общении с другими продумывать каждое слово. Мне ведь приходится постоянно себя контролировать, помнить, в чьем я теле в настоящий момент нахожусь, и подстраиваться под этого человека, под ситуации, в которых он оказывается.

В положении мистера Олда, конечно, все можно свалить на старость, это очень удобно. Но вот с другими такой номер не пройдет.

Третье: не забывать, кто я на самом деле. Очень хорошее правило, отрезвляет и не дает окончательно потерять себя.

Я встала с кровати и открыла комод. Записная книжка, как и прошлый раз, была спрятана под аккуратно сложенными майками. Мне принесли горячий кофе с молоком и оладьи, сдобренные клубничным джемом. Вкусные, они действительно вкусные.

Так, где я остановилась прошлый раз? Пролистала страницы, пока не нашла то место, где закончила, и, устроившись поудобнее в кресле у окна, погрузилась в его воспоминания.

Тетрадь мистера Олда

Часть 2

«Первый день конференции подошел к концу. Я нервно ерзал на стуле, не зная, как поступить.

– Ну что, Иосиф, куда пойдем ужинать? – спросил меня Серж, сделав это нарочито громко.

– Даже не знаю, друг, есть предложения?

– Дамы, – церемонно обратился он к Кларе и Астрид, – вы не поможете нам с этим многоуважаемым джентльменом определиться по поводу ужина? Может, вы знаете какое-нибудь приличное заведение в этих краях?

– Конечно, знаем, – рассекая воздух скрипучим голосом, захихикала Клара. – Мы вот сегодня планировали пойти в ресторан Marin. Говорят, там прекрасные устрицы и вкусное вино.

– О, мы тоже обожаем устрицы и не прочь выпить хорошего вина. Да, Иосиф? – Серж подтолкнул меня вперед.

– Да, – как-то слишком нервно ответил я, словно стоял у доски перед строгим учителем, чем вызвал у Астрид улыбку и легкий смешок. Устриц, к слову, я не переваривал, как и мой желудок, но отказаться от предложения провести с ней вечер… Вы шутите? А мое тело, так оно в ее присутствии оказалось невыносимо неуправляемым. Ну почему я выглядел шестнадцатилетним подростком, а не важным мужчиной сорока лет?

– Ох, – театрально выдохнул Серж. – Ну что у меня за друг такой! Не человек, а сухарь. – И они с Кларой на пару расхохотались. – Что ж, дамы, тогда ввиду отсутствия возражений с обеих сторон разрешите вечером составить вам компанию? – с мягкой улыбкой и все так же церемонно спросил он девушек.

Клара посмотрела на Астрид, которая все это время только слегка улыбалась, а потом повернулась к нам.

– Ну ладно, только в виде исключения, – театрально произнесла она и мило хихикнула.

«Ну-ну», – подумал я. Но Астрид, ее молчание, легкие, милые движения уголками губ казались мне чем-то запредельным, далеким и космически притягательным.

– Отлично, прекрасные дамы. Тогда в восемь мы будем ждать вас в фойе гостиницы. Договорились?

– Да, в восемь устроит вполне, – опять ответила Клара, наигранно хлопая ресницами, словно старалась обмахнуть свои горящие щеки или даже взлететь.

– Ну вот и отлично.

Клара улыбнулась нам во все свои зубы, взяла Астрид под руку и, виляя угловатым задом, чуть ссутулившись – в отличие от Астрид с королевской осанкой, – прошествовала из зала.

– Видишь, дружище, я все устроил, а то ты совсем бы зачах, – сказал, широко улыбаясь, Серж.

– О чем это ты?

– Да так, о химии, не переживай. – Он похлопал меня по плечу и, уже было удалившись, обернулся и крикнул: – В восемь. Это твой шанс. – И скрылся за дверью.

Я продолжал стоять и никак не мог прийти в себя. Вечер в ее компании… Противоречивые мысли заметались в голове. Я должен был взять себя в руки, произвести на нее впечатление приличного мужчины, семьянина. Хотя, признаюсь, ни о каком приличии я и думать не мог, да какие тут приличия вообще, когда чувства, словно вылетающая из бутылки шампанского пробка, бьют в голову, и не только.

«Что со мной происходит? Что я опять творю? А как же Мари?» – спросил я самого себя, подхватил вещи и помчался в номер.

Остаток времени до ужина я провел, расхаживая по комнате с бокалом виски и нервно собираясь. Знал, что это чувство неправильное, нечестное. Мои мысли и фантазии запретны и постыдны. Я женат, и у меня есть сын. Я даже составлял в голове список аргументов против. Потом настраивался держать себя в руках, уверял, что учащенное сердцебиение, пожирающий взгляд ничего не значат и ни к чему не приведут. Пытался прогнать навязчивые образы. Но воспоминания о ее улыбке перечеркивали все доводы, крушили все аргументы, уничтожали сомнения.

Тот день в моей памяти окрашен настолько яркими цветами, что для его описания у меня просто не хватит слов. Будто все мои нервные окончания пробудились от сна и впитывали, чувствовали, запоминали весь окружающий мир. Чем ближе стрелка часов была к заветной цифре «восемь», тем больше я превращался в единый натянутый нерв.

В половине восьмого я уже сидел в лобби отеля и ждал остальных. Пытался читать прессу, разложенную на журнальных столиках, но буквы плясали по бумаге. Заказал пятьдесят граммов виски, но и оно не помогло расслабиться. Я даже не чувствовал вкус напитка, словно вместо сорокаградусного по крепости мне дали сорокаградусный по температуре. Хотел подойти к бармену и убедиться, что мне налили именно виски, но тут появился Серж, а следом за ним и обе наши спутницы. Не помню, как была одета Клара, потому что я видел только Астрид – в перламутрово-белом пальто, с темно-бордовым шарфом на шее. Аккуратно подведенные глаза, полные гордости и независимости, и сочные алые губы, которые так и манили к себе, как самый ценный рубин в сокровищнице султана. Она вся казалась чем-то плавным и обтекаемым, словно идеально смазанный механизм, плывущий в пространстве. Никакой дисгармонии, никакой резкости, никакого дисбаланса. Идеальная форма.

Мы решили прогуляться до ресторана пешком, насладиться теплым осенним вечером. Всю дорогу Серж и Клара не смолкали, находя все новые и новые темы для остроумных шутливых бесед, а мы с Астрид будто отделились от их веселой компании и шли в какой-то своей атмосфере молчания. Пара Сержа и Клары состояла из веселящего газа, а наша с Астрид из кислорода. Мы вдыхали жизнь, вдыхали мир вокруг себя, вдыхали друг друга».

Я отложила записную книжку, решив сделать небольшой перерыв. Прогулялась до уборной, попросила принести мне что-нибудь перекусить, потому что сегодня была затворником, затем вернулась к записям:

«Мы добрели до ресторана и, сняв верхнюю одежду, устроились за небольшим столом у самого окна.

– Серж, почему твой друг такой молчаливый? – спросила Клара как-то очень лукаво.

– Не обращай внимания, его просто нужно расшевелить, да, Иосиф? Но нам с вами, Клара, это не под силу, может, у Астрид получится? – Он широко улыбнулся.

– Я постараюсь, – спокойно, но с отголосками нежности произнесла она, взглянув на меня из-под пушистых ресниц.

После ее слов я расслабился – хотя нет, размяк, как мякиш белого хлеба в теплом молоке. Напряжение отпустило мышцы, и я улыбнулся только для нее. С того момента вечер промчался для меня кометой, оставляя в памяти только яркие вспышки смеха, остроумных суждений, которые я в несвойственной мне ребячески-милой манере старался оспорить, чем заслужил ее признательность. Мы уже съели десерт и попивали ликер, понимая, что даже самые яркие события имеют свой срок. Я отлучился в уборную, а когда вернулся, за столом осталась только Астрид.

– Где все?

– Они решили прогуляться перед сном и покинули нас, – мягко сказала она.

– Вы хотите сказать, что они нас бросили? – уточнил я с хулиганской улыбкой.

– Да, увы, это так, и я не стала их удерживать. – Ее аккуратные губы сложились в извиняющуюся улыбку.

– Для меня не увы, – прошептал я.

– И для меня, – так же тихо ответила она.

Я сел рядом с ней, посмотрел в карие, наполненные невозможно медовым оттенком глаза и спросил:

– Возможно, вы бы хотели прогуляться со мной по этой прекрасной осени?

– Не откажусь.

Мы вышли из-за стола, я накинул на ее красивые плечи белое пальто, словно проделывал это уже тысячи раз, быстро надел свое и вывел ее в звездную прохладную ночь.

– Вы не против? – спросил я, взяв ее руку.

Она ничего не ответила, но отдалась моему прикосновению. Так, обмениваясь теплом тел, а может, и душ, мы медленно брели в сторону гостиницы. Наше молчание, осторожные полувзгляды, наши счастливые, искренние улыбки окутывали облаком умиротворения, словно здесь и сейчас все происходит по задуманному кем-то важным плану. Мне казалось, что имел значение каждый наш шаг; каждый взгляд на проезжающие машины или аккуратные светлые дома вдоль улицы играл ключевую роль. Мое сознание, словно профессиональная камера, фиксировало все до мельчайших деталей в странной, замедленной цветной съемке, оставляя во мне отпечаток начала нового фильма жизни.

Я проводил ее до номера, поцеловал запястье, прикоснувшись грубыми губами к нежной полупрозрачной коже между косточками ее пальцев, впитав запах ее естества, смешанный с раскрывшимися нотами вечернего аромата духов. Она мягко улыбнулась:

– Приятный вечер, Иосиф, спасибо вам.

– Это вам спасибо! – Я хотел продолжить свою хвалу, песнь о ней, но она резко развернулась и скрылась за дверью номера.

С ее уходом воздух вокруг меня сгустился, кислородные облака рассеялись, и остался только противный газ, давящий на легкие. Стоило стряхнуть с себя это состояние, вернуть беззаботность. Но разве я мог? Разве хотел? Нет, я хотел продолжения, несмотря ни на что и вопреки здравому смыслу. Жаждал движения вперед, томился в ожидании следующей встречи.

Минуту спустя я все еще всматривался в закрытую дверь, но постучать не решился. Я убедил себя, что это слишком неприлично, а я, такой хороший, не хотел ставить ее в неловкое положение. На самом же деле я струсил сделать первый шаг, испугался отказа. Намного проще было продолжать мечтать о ней, стоя за дверью, представлять, как все могло бы сложиться, чем услышать, что в этот раз я просчитался. Я – великий профессор, который не ошибается. И вот я – глупый мальчишка, который боится ошибки. Засунул в карманы руки, которые еще хранили ее аромат, и, опустив голову, побрел в свой номер».

Тетрадь мистера Олда

Часть 3

«Следующий день пролетел словно во сне. Выступления коллег, горячий и терпкий кофе, сигареты в саду у здания, шутки Сержа, ужин в «Босфоре» и Астрид, которая весь день была поблизости, Астрид, которая сидела совсем рядом, Астрид, которая смотрела куда-то внутрь меня и чей взгляд проникал все глубже и глубже.

Не знаю, зачем я описываю то, что чувствовал много-много лет назад. Кто, кроме меня, захочет это читать? Вероятно, никто. Но я нуждаюсь в этом следе своего существования. Этот дневник, мой рассказ, – хвост кометы, который после моего исчезновения с горизонта еще какое-то время будет виден всем желающим, будет напоминать обо мне. Может, именно эти чувства, эти воспоминания о любви и об Астрид, о том, что я сделал и чего не сделал, важнее моих скучных научных трудов? Ну что принесли людям мои открытия, докторские, теории? Что я принес в этот мир? Если рассуждать теоретически, как я всегда предпочитал делать, эти открытия даже и без меня все равно бы появились. Кто-то другой увидел бы закономерности, просчитал формулы, выплеснул весь этот серый, запыленный анализ на листки чистой белой бумаги. Только стоя у порога между жизнями, я искренне понял, что в любой материальной области мы всего лишь фигуры, пешки, заменяемые элементы. Мы болты и гайки, которые можно отвинтить, заменить, отшлифовать, подогнать под нужный размер. Но вот в мире чувств – тут мы непревзойденные, незаменимые, эксклюзивные элементы. Словно нас сделали на заказ и только в одном экземпляре.

Вот кто, кроме меня, смог бы так любить Астрид? Кто сделал бы ее счастливой? Мое непробиваемое тщеславие, конечно, отвечает на этот вопрос: «Только ты, Иосиф, только ты». И я хочу в это искренне верить, потому что никто, кроме нее, за всю мою длинную жизнь – а она у меня и правда затянулась – не смог бы сделать меня еще счастливее. Я знаю, точно знаю, что никто не смог бы зажечь во мне ту любовь, которую зажгла она. Простым движением, словно подняв рубильник, Астрид запустила во мне поток нескончаемого эмоционального тока. Иногда мне казалось, что она – молния, а я – засохшее дерево на пригорке, тянущее ввысь свои сухие ветви, и мы встретились той осенью, когда она снизошла ко мне с неба и разожгла пламя страсти и любви.

Но вернемся к тому времени.

В третье утро конференции я проснулся бодрым, свежим, одухотворенным наукой и не только. Надел лучший костюм, предвкушая свое выступление, захватил речь и помчался в новый день. Я не рассчитал время, поэтому о полноценном завтраке – да что там, даже о чашке кофе – нечего было и думать.

Когда я вышел на сцену, то на пару мгновений попал во власть своей истинной жены и постоянной спутницы – науки. Я вернулся к себе прежнему – собранному, строгому и уверенному, а на деле надутому и высокомерному профессору университета. Но как только подумал об Астрид, о том, что она сидит в этом зале и смотрит на меня, я преобразился, стал оживленным, будоражащим, живым, а публика – благосклонной и даже слишком податливой. Сойдя со сцены, я чувствовал прилив энергии, свою силу, эйфорию. За кулисами многие кивали мне и пожимали руку. Сегодня я выступал не для безликой аудитории – сегодня у аудитории появились лицо, улыбка, свое мнение. Мои слова выходили не в пустоту – они были полны переживаний, в них чувствовалась жизнь, бурлящее течение, наполненность смыслом, совершенно другим смыслом.

Когда я вышел в коридор, чтобы перебраться в зал, то увидел ее, стоящую у окна.

– Астрид, что вы тут делаете? – громко и слишком возбужденно спросил я.

Во мне еще бушевал адреналин, и, думаю, она это почувствовала.

Девушка протянула мне чашку кофе и произнесла:

– Я не видела вас за завтраком, поэтому решила, что кофе точно пригодится.

– О боже, вы ангел. Чем я заслужил ваше внимание?

Она улыбнулась, а я глотнул горячего крепкого кофе и устремил на нее ликующий взгляд. Сегодня ее фигуру обтягивало зеленое платье, которое, несмотря на свою закрытость и строгость, подчеркивало формы, обрамляло их.

– Вы превосходно выглядите, – не удержавшись, произнес я.

– Спасибо, – только и ответила она, немного опуская глаза.

– Вы не против, если украду вас на свежий воздух? Я, как вы заметили, не только не выпил кофе, даже сигаретку не успел выкурить до выступления. И сейчас от нее бы не отказался.