Электронная библиотека » Аманда Макклелланд » » онлайн чтение - страница 4


  • Текст добавлен: 16 января 2019, 12:00


Автор книги: Аманда Макклелланд


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Если электричество не отключалось, возникала другая проблема. По ночам общежитие оказывалось единственным источником света на сотни километров вокруг, привлекая к себе полчища всех мыслимых жуков и насекомых. Их собиралось столько, что треск крыльев не давал нам уснуть, поэтому однажды ночью я вступила с ними в беспощадную битву. В кладовке я нашла распылитель и кое-какие инсектициды, напялила защитный костюм и пластиковые очки, и, как Терминатор, вышла на бой. Два дня наши уборщики выметали отовсюду трупы моих жертв.

Но даже несмотря на жару и насекомых, по меркам Южного Судана мы жили как короли. Продукты доставляли нам из Локи, в общежитии стоял водяной насос, а это означало, что в туалетах работал смыв. У нас имелись душевые, отдельно для мужчин и для женщин, пускай даже и на улице. И каждые две недели, когда уже начинало казаться, что жить так дальше невыносимо, нас по очереди вывозили в Локи на выходные, где можно было выпить в местном баре и поплавать в бассейне отеля «Трэкмарк».

В самом же Йироле развлекаться нам приходилось своими силами. Бывало, по вечерам мои соседи разговаривали на каком-нибудь одном языке – сегодня итальянском, завтра французском, потом немецком. К сожалению, я на них не могла связать и пары слов. Слушать мне нравилось, но смысла я не понимала абсолютно. Если мне хотелось развеяться, я слушала музыку: что-нибудь из 350 песен, закачанных на первого поколения iPod.

В такой обстановке посылки из дома казались просто даром небес. Почта в Йироль доставлялась регулярно, но вес пакета был строго ограничен – не больше 1 килограмма, – и мои друзья скрупулезно соблюдали это правило. Стоя с серьезным лицом за конторкой в офисе австралийской почты, они по одной бросали в картонную коробочку конфеты или мятные драже, пока весы не показывали 999 граммов. На мой день рождения они прислали праздничный набор: сухую смесь для торта, гирлянды и даже свечки. На День Австралии я получила надувного кенгуру и переводные татуировки с австралийским флагом плюс тюбик любимой приправы. Никогда в жизни я не была так счастлива.

Помимо этого, мы мало контактировали с внешним миром. В Локичоджио на все общежитие Красного Креста имелось только три компьютера; выход в интернет оплачивался по минутам. В Йироле мы получали сообщения в формате rtf по радиомодему, и у меня порой уходила целая ночь, чтобы загрузить каких-то пару писем. Мы слушали радио ВВС, так что были в курсе мировых новостей, но без изображения они не производили на нас особого впечатления. Раз в неделю нам доставляли один на всех номер журнала Time, и тогда новости приобретали немного другую окраску. К примеру, когда в 2004 году на побережье Индийского океана обрушилось цунами, мы, услышав о нем по радио, реальных масштабов бедствия не оценили. И только когда пришел следующий выпуск Time, поняли, насколько разрушительным оно было.


Когда мои соседи уезжали на выходные в Локи, я помогала в госпитале. Меня привлекали и в случае разных кризисов, которые происходили регулярно. Был период, когда к нам начали обращаться пациенты с симптомами, которых никто из нас вживую не наблюдал, но хорошо догадывался, на что они указывают. У пациентов развивалась водобоязнь – страх воды. Они реагировали даже на капельницы: стоило им увидеть, как капает лекарство, как они приходили в крайнее возбуждение, чуть ли не буйство, и начинали издавать странные горловые звуки, напоминающие рычание или лай. Интернета у нас не было, поэтому мы посовещались между собой, а потом дополнительно связались с Локичоджио и проконсультировались там. Все сходились во мнении, что симптомы говорят сами за себя: в городке вспышка бешенства. Проблема заключалась в том, что когда проявления болезни становились очевидны, помочь уже было нельзя.

Первым пациентом оказался десятилетний мальчик, которого пару месяцев назад укусила собака. Он весь корчился от судорог и постоянно «лаял». Его родные были в отчаянии. Выживают при таком далеко зашедшем бешенстве только единичные пациенты, да и то если попадут в крупный госпиталь, в реанимацию, оснащенную по последнему слову техники. У нас не было ни оборудования, ни квалифицированного персонала, чтобы помочь мальчугану, и он ужасно страдал. Пребывая в буйстве, он мог кого-нибудь заразить – раньше он уже покусал своего дядю. Нам пришлось его изолировать. Содрогаясь от конвульсий, обезвоженный, он несколько дней провел на веранде подсобного строения позади госпиталя. Потом мальчик умер.

После еще двух таких же случаев мы забеспокоились. Сколько еще людей с бешенством ходит по городку? Мы позвали на совещание местных военных, чтобы разработать совместный план. Бешенством жители заражались от собак, но если сразу после укуса сделать прививку, болезнь не разовьется. Смертельный исход можно предупредить с помощью вакцины, если ввести ее вовремя. Но достать ее тяжело, она дорого стоит и график вакцинации необычный – надо сделать три укола с промежутками в две недели. В данном случае это представляло большую сложность.

Мало того, у ВОЗ (Всемирной Организации Здравоохранения) на месте имелось только три дозы вакцины против бешенства, которые нам доставили самолетом уже на следующий день. Одной мы привили дядю умершего мальчика, а две остальные держали под рукой: мы проинформировали жителей городка, что все, кого укусила собака, должны обратиться в госпиталь. Народ впал в панику, и к нам стали являться даже те, кого собаки покусали несколько лет назад. Вакцину пришлось придержать на тот случай, если заражение подтвердится. Тем временем армия взялась устранить источник проблемы. Они объявили населению, что собаки разносят смертельно опасное заболевание, а потом два дня ходили из хижины в хижину, отстреливая всех собак, попадавшихся на пути.

Не думаю, что такой подход сработал бы в любой другой стране мира. Это было логичное решение, но не то, с которым людям легко смириться. Собак в Йироле не баловали, как у нас в Австралии, но они жили вместе с людьми и у каждой имелись хозяева. Однако те не жаловались, когда их питомцев стреляли – наоборот, одобряли действия военных. Этим людям столько всего грозило – война, малярия, тяжелые роды и прочие факторы, не поддающиеся контролю – что они соглашались на любые меры, которые могли помочь, если выпадал такой шанс.


Зато посягни мы на скот, история была бы совсем другой. Коровы в Южном Судане представляли собой эквивалент валюты, поскольку местные деньги ничего не стоили. Южносуданские фунты, введенные британцами, не печатались с начала гражданской войны. Банкноты, оставшиеся в хождении, настолько затерлись, что стали почти черными и рассыпались в руках; определить их достоинство не представлялось возможным. Благосостояние измерялось количеством голов скота, и местные жители держали свои стада под неотрывным надзором – порой даже слишком.

В окрестностях Йироля кочевали семьи скотоводов, живших вместе со своими коровами, что, с точки зрения гигиены и профилактики, выглядело сущим кошмаром. Смертность среди детей младше пяти лет у кочевников была гораздо выше, чем у оседлого населения. В основном их убивали малярия, пневмония и диарея, но в этих семьях бытовали также практики, сильно увеличивавшие риск заражения и другими заболеваниями. Одним из них являлся бруцеллез, или стойкая лихорадка, бактериальное заболевание, вызывающее резкие подъемы температуры, потливость и боли в суставах, которое может приводить к артриту, упадку сил и даже смерти. Передается бруцеллез при контакте с телесными жидкостями от зараженных животных.

Меня послали изучить условия жизни кочевников, чтобы разобраться, почему у них такая высокая смертность, и список факторов риска оказался очень, очень длинным. Семьи жили вместе со скотом – не рядом с ним, а именно вместе, то есть в буквальном смысле в коровьем дерьме. Они жгли навоз и обмазывались золой, говоря, что она помогает отгонять москитов (уж не знаю, так или нет, но кочевники были в этом уверены). Коровьей мочой они осветляли волосы, подставляя головы прямо под горячую струю, исторгаемую животным. Они пили сырое молоко, не проходили вакцинаций, не использовали накомарников. И, конечно, в их стойбищах не было источника чистой воды, а о том, чтобы мыть руки, они и слыхом не слыхивали.

Что касалось ухода за скотом, разным возрастным группам отводились разные задачи – каждая со своим спектром рисков. Юноши отвечали за перегон стад на дальние расстояния и поэтому чаще заражались дракункулезом, но больше всего меня шокировала работа, которую выполняли молодые девушки. С виду это могло показаться извращенной разновидностью сексуального контакта, но на самом деле к сексу отношения не имело – просто одна из фермерских практик. Тем не менее, выглядела она отвратительно. Если корова переставала доиться, девушки-кочевницы засовывали лицо ей в вагину и выдували воздух через сжатые губы, чтобы вибрацией стимулировать выработку молока. Именно так они заражались бруцеллезом.

Чтобы избавиться от многовековых культурных практик наподобие этой, требуется немало времени, так что нам пришлось поднапрячься в поиске практических решений. Может, выдавать им стоматологическую резиновую пленку? Или запустить пропагандистскую кампанию: «Любите коров – не “любите” коров!»? В конце концов единственное, что мы смогли сделать – это настойчиво напомнить всем этим девочкам сразу после возникновения симптомов обращаться к нам за антибиотиками.

Конечно, скот провоцировал массу проблем, но в то же время стада могли выглядеть удивительно мирно, особенно на закате. Когда температура начинала опускаться, от их спин шел пар, напоминавший дымку тумана. Фотографии получались потрясающие. Сами суданцы тоже были невероятно фотогеничны – элегантные и тонкие, словно статуэтки, пусть и обмазанные коровьим дерьмом. Жизнь их была тяжелой, но при правильном освещении даже тяжелая жизнь может смотреться великолепно.

Проблемы, связанные с местными традициями и практиками, сказывались не только в уходе за скотом. Большинство женщин в Южном Судане рожало дома; с родами была связана масса заблуждений и предрассудков. Женщины считали, к примеру, что после начала схваток роженице нельзя пить, иначе ребенок утонет. Переубедить их нам так и не удалось.

Только когда местные повитухи понимали, что самим им не справиться, роженицу доставляли к нам в родильное отделение, поэтому Изабелла и ее акушерки постоянно сталкивались с исключительно тяжелыми случаями. Изабелла была великолепным гинекологом; у себя в Колумбии она тоже работала в условиях ограниченных ресурсов, поэтому обладала громадным опытом и никогда не теряла хладнокровия. Если она обращалась ко мне за помощью, как к лишней паре рук, это означало настоящий кризис.

Однажды она срочно меня вызвала помочь, когда я была на выезде, поэтому явилась я вся в грязи и пыли, обливаясь потом после долгих часов на жаре. К сожалению, роженица, которую доставили к Изабелле, находилась в еще худшем состоянии. Ребенок шел спиной, и у женщины начинался шок. Изабелла засунула руки в родовые пути, насколько было возможно, пытаясь вытащить плод. Он умер в утробе еще несколько дней назад, а теперь смерть нависла и над матерью тоже.

Родильный зал находился в помещении из цементных блоков, с крошечным окошком, прикрытым старыми деревянными жалюзи. Он больше походил на сарай, чем на палату в госпитале. Посередине стояло черное кресло с подпорками для ног, а рядом – лампа, работавшая от батареи. С другой стороны располагался стол из хирургической стали, на котором лежали стерильные инструменты.

Женщина, лежавшая в кресле, молчала, стиснув зубы. На коже блестели бисеринки пота, она изо всех сил старалась не потерять сознание, пока Изабелла сражалась с тельцем умершего ребенка.

Когда оно, наконец, показалось на свет, то нисколько не походило на младенца. Кожа была синей из-за полного отсутствия кислорода, с серыми пятнами там, где она начала отслаиваться еще в матке. Первыми вышли ножки, потом торс. Изабелла поднажала, но головка оставалась внутри. Она застряла в шейке матки.

Изабелла отвела меня в сторону и тихонько объяснила, что у ребенка гидроцефалия: череп аномально увеличен из-за скопления жидкости в мозгу. Единственный способ спасти женщину – отделить тело ребенка от головы. Она сделает это сама, от меня же требуется, чтобы я просунула руку в матку и раздавила череп. Тогда он пройдет через шейку.

Мне не хотелось подводить Изабеллу, но я пришла в ужас.

– Я не смогу, – только и сказала я. – Ни за что.

– Придется, – спокойно ответила она.

Ее руки были слишком маленькими, чтобы захватить череп. Я перевела взгляд на свои собственные огромные ладони. Что ж, придется набраться духу.

Я смотрела, как она хирургическими инструментами отделила тело ребенка от головы. Оно не было похоже на человеческое, но меня все равно трясло. От моих мечтательных замыслов переучиться на акушерку не осталось и следа. Это могло быть полезным для работы педиатрической медсестрой, но теперь я учиться точно не собиралась.

Изабелла уступила мне место. Я ввела руку в матку роженицы. Она уже теряла сознание; я нащупала череп у нее внутри, но не могла его ухватить. Я пыталась, но он выскальзывал из пальцев. Черт! Изабелла работала рядом со мной, делала все, чтобы остановить кровотечение, но времени оставалось мало. Череп оказался слишком большим; вытащить его мы не могли.

Изабелла решила делать операцию, но у нас не было ни специального инструментария, ни наркоза, ни хирургического стола. Нам предстояло перевезти пациентку в маленькую католическую миссию в часе езды от нас: у монашек имелся стол.

Мы сумели перенести женщину в Ленд Крузер, но до места не добрались. К сожалению – а может, к счастью, – по пути она скончалась.


Люди часто рассуждают о цене человеческой жизни в Африке, говоря, что там она будто бы ничего не стоит. Но жизнь есть жизнь, и она ценна вне зависимости от места. Тем не менее, люди, с которыми я сталкивалась в Южном Судане, подходили к ней с более прагматичных позиций, чем мы, австралийцы. Они не могли позволить себе роскошь воспринимать ее по-другому.

После того как Изабелла уехала из Южного Судана, а замену ей еще не прислали, меня как-то вызвали в родительное отделение помочь на трудных родах. Ребенок родился – крошечная девочка, – но с тяжелыми уродствами. У нее оказалась волчья пасть, она была слепая и с недоразвитыми половыми органами. Ребенку с такой инвалидностью тяжело пришлось бы даже в западном обществе, не говоря уже о Южном Судане.

Мы собрались на совет. Можно отправить новорожденную в Локи, чтобы там попытались начать хирургическое лечение волчьей пасти. За одну операцию расщелину не закрыть, потребуется целая серия. У ребенка не сформировалось отверстие уретры, моча не выводилась, но это, наверное, тоже можно исправить. Надо несколько дней подержать ее у себя и последить за состоянием, но у младенца гипотермия, а в больнице нет кювеза. Пришлось соорудить малышке специальное одеяло из фольги и ваты. Нам предстояло дождаться, не появятся ли испражнения и моча.

Возвратившись с выездной беседы о санитарии и водоснабжении, я обнаружила больничных акушерок в расстроенных чувствах. Мать решила забрать девочку домой, и переубедить ее им не удалось. На мои уговоры она не отреагировала тоже – у матери уже имелся план.

– Заберу ее домой и пущу по реке, – сказала мне она.

Я попросила старшую акушерку перевести, поскольку хотела разобраться, что женщина имела в виду. Акушерка объяснила, что мать пустит младенца по реке, как Моисея в Библии. Если Бог решит сохранить ей жизнь, так тому и быть. Если нет, Бог призовет ее к себе.

В Южном Судане девочка считалась хорошей инвестицией. Дочерей растили, чтобы перед свадьбой получить за них выкуп. Мальчики стоили денег, но им предстояло заботиться о родителях в старости. Каждый член семьи имел свою ценность – с точки зрения не денег, а выживания. Мать бесстрастно посмотрела на меня и начала говорить. Акушерка переводила.

– Эта девочка слепая. Она не сможет есть. Не сможет заниматься сексом. У нее не будет детей. Зачем она нужна? Мы не можем ее себе позволить.

Я не знала, что ей ответить. Она рассуждала спокойно и непринужденно. Мать думала о двух других детях, оставшихся дома; ей надо было помнить об интересах семьи. Ребенок-инвалид, которому требуется постоянный уход, поставит их выживание под угрозу. Кто я была такая, чтобы диктовать ей, как поступать? Не было никаких гарантий, что девочка не умрет от голода или обезвоживания через пару-тройку дней.

Местные акушерки сильно разволновались. Вот придет белая женщина, думали они, и все расставит по местам: скажет матери, что та должна любой ценой бороться за ребенка. Но я не могла этого сделать. Я и понятия не имела, через что день за днем проходит эта мать, просто чтобы выжить. Я сказала ей позаботиться о ребенке, насколько будет возможно, хотя прекрасно понимала, что она собирается позволить малышке умереть, а потом отпустила домой.

На тот момент мое решение казалось мне наиболее разумным. До сих пор не знаю, как все-таки правильно было бы поступить.

5
Эскалация

По пятницам я отправляла кого-нибудь из наших местных сотрудников на рынок купить козу. За живую козу просили семь австралийских долларов; дальше покупатель ее забивал и доставлял в общежитие. Мы брали себе ребра и обе ноги, а покупателю доставались копыта, требуха и кожа, которую обычно высушивали и использовали на колыбели для младенцев. Отправляясь работать в поле, мать подвешивала эту колыбель поблизости на дереве.

Каждую пятницу я разводила в яме костер, мариновала козлятину, а потом жарила ее на углях. Я посиживала возле огня, грызя чипсы и запивая их колой, пока готовилось мясо. Мне казалось, что еженедельное барбекю – отличная возможность весело провести время, но остальная часть команды относилась к нему без восторга. Они не понимали, с какой стати торчать у импровизированного гриля на 35° жаре, поэтому предпочитали поваляться у себя в комнатах, пока я делала всю работу. Мясо все ели с удовольствием, но утруждаться ради него никто не хотел.

Как-то раз наш главный поставщик, местный житель по имени Джулиан, явился ко мне каяться. Он отворачивал голову и не решался взглянуть мне в глаза.

– Мы больше не будем покупать вам коз, Аманда, уж простите.

– Ничего страшного. Но почему?

– Парни вас обманывают. Я решил положить этому конец. Вы им даете денег на хорошую козу, а они вам оставляют одни кости.

– О, понятно!

Я едва удержалась, чтобы не расхохотаться. Пришлось объяснить Джулиану, что мы сами не хотим есть копыта и требуху, а поскольку забивать коз мне не нравится, и они берут это на себя, сделка получается справедливой. Для Джулиана это стало настоящим откровением. Он тут же выдвинул встречное предложение. Раз уж мы отказываемся от «самого вкусного», надо бы распределять его по справедливости. Так в Йироле было положено начало соревнований на звание «лучшего работника недели».

В другую пятницу сотрудник из местных привел в общежитие козу, только что с рынка, у которой подозрительно выпячивался живот. То, что коза беременна, было видно невооруженным глазом.

– Так, это что еще такое? – возмутилась я.

– Это была единственная коза на всем рынке, – ответил он.

Наступил «голодный сезон», и люди, оказавшиеся в отчаянном положении, продавали все подряд, даже драгоценную беременную скотину. Я, конечно, люблю мясо, но это было уже слишком. Не могли мы отнять животное у несчастного фермера и не могли забивать беременную козу – по крайней мере, не в мою смену. Мы решили подержать ее, пока не родится детеныш, а потом отдали его одному из местных сотрудников госпиталя, в качестве «гран-при» за отличную работу.

Виктору как-то раз тоже довелось узнать на практике, насколько высоко ценятся домашние животные в Южном Судане – и почему одни из них ценнее других. На самолете он отправился в фельдшерский пункт в удаленном районе, где в течение дня должен был принимать пациентов, явно попал в неприятности и по рации обратился за помощью ко мне.

– Аманда, мне надо знать, сколько стоит осел.

– Что-что?

– Сколько стоит осел? Это срочно!

Я высунулась из окна проконсультироваться с сотрудниками из местных.

– Осел? Пятьдесят тысяч суданских фунтов, – ответили они.

Я сообщила цену Виктору, и он отключился, ничего не объяснив. Вскоре рация запищала вновь.

– Извини, теперь узнай, сколько стоит ученый осел.

– В каком смысле ученый?

– Неважно, просто спроси!

Я снова высунулась из окна и обратилась к команде.

– О, ученый осел? Ученый стоит семьдесят тысяч.

Виктор снова меня поблагодарил, и около часа вестей от него не поступало. Когда местные сотрудники уже собирались расходиться, он снова позвонил.

– Так что у тебя произошло? – спросила я.

– Ну, мы сбили осла, на аэродроме. Кровища кругом… местные сильно расстроились… Понимаешь, это был особенный осел.

Виктор объяснил, что таких ослов специально обучают, чтобы тянули плуг.

– Ясно, – хмыкнула я. – А что с самолетом? Пропеллер в порядке?

– Ну, так-то да, – неуверенно протянул Виктор. – Только весь в ослятине.


Находясь в зоне конфликта, важно было не поддаваться самоуспокоенности. После шести месяцев в Южном Судане мне начало казаться, что я прекрасно владею ситуацией, хотя на самом деле я оставалась там чужаком. И, как будто я сама не понимала, жизнь лишний раз напомнила мне об этом.

Лео, инженер-гидролог, покинул нас примерно на половине моего срока; этот пост занял кенийский специалист, прошедший необходимую подготовку, но его вскоре перебросили в Дарфур, где начинался новый проект, поэтому вести дальше программу по водоснабжению и ассенизации в Йироле предстояло мне одной. Это означало, что я буду отвечать еще и за бурение. Конечно, большую часть работы выполняла местная команда, а от меня требовалось только общее наблюдение, но, чтобы разобраться в процессе, я снова засела за книги, имевшиеся в офисе Красного Креста.

Как руководитель программы я, по мнению местного населения, отвечала теперь и за бурильщиков тоже. Обязанность эта меня не обременяла – точно так же мы отлично сработались с командой по пропаганде гигиены, – но, похоже, я недооценивала ее масштаб. Однажды меня удостоил визитом один из местных повстанцев, майор оппозиционной группировки. Его люди удерживали власть в Йироле, дожидаясь, пока страна официально получит независимость. Майор примелькался в городке; его фирменным знаком были пестрые, бросающиеся в глаза сандалии.

И вот этот громила явился ко мне и сообщил, что парень из команды бурильщиков переспал с его женой. По местным законам с него полагались отступные – семь коров, но коварный соблазнитель ничего не заплатил, так что майор грозил отобрать нашу полевую рацию, поскольку парень работал на Красный Крест. Рация была единственным средством связи между нами и базой Красного Креста в Локичоджио, так что мне пришлось вступить в переговоры, только чтобы ее не отдавать. Я заверила майора, что побеседую с парнем, и мы все решим.

– Я обо всем позабочусь.

Очень скоро я поняла, что давать такое обещание было крайне опрометчиво.

Я переговорила с бурильщиком, якобы совратившим майорскую жену, и он поклялся, что отдал тому коров, так что долг полностью уплачен.

Спустя еще пару дней я приехала на аэродром помогать врачам медицинской авиации на массовой вакцинации от столбняка. Со мной была дама, сменившая Изабеллу, пожилая швейцарка по имени Марта, из маленькой горной деревушки. Ледники родной Швейцарии она явно предпочитала палящему африканскому солнцу. Марта едва сносила жару. Она была великолепной акушеркой, но в особенно жаркие дни могла удаляться в наш Ленд Крузер, чтобы часок вздремнуть с включенным кондиционером. Мы сделали сиесту официальной, чтобы Марта дотягивала до конца рабочего дня.

В тот день на вакцинацию собралось более восьмисот женщин. Покончив с работой, мы с Мартой упаковали свои вещи в грузовик и поехали назад в общежитие Красного Креста по центральной улице города, которая шла от аэродрома до больницы. По дороге мы вдруг услышали выстрелы, доносившиеся со стороны рынка. Обычно в городке не стреляли. Мы свернули с главной дороги, собираясь въехать на территорию общежития, следуя обычному протоколу безопасности (заезжать только багажником вперед), и стали свидетелями массового исхода – народ сломя голову убегал с рынка.

Я инстинктивно пригнула голову Марты к сиденью. У нас за спиной уже суетилась охрана: они распахнули ворота общежития и изо всех сил махали руками, чтобы мы заезжали скорее. Я оглянулась на них, потом на рыночную площадь, и тут увидела причину всей суматохи. В полутора сотнях метров от нас по улице маршировал майор в своих разноцветных сандалиях и палил в воздух из автомата.

Я переключилась на заднюю передачу, влетела в ворота общежития и заорала, чтобы охрана скорей их заперла. Наша рация постоянно сигналила. Остальные экспаты уже сбежались в общежитие и укрылись в кухонной кладовке, ныне официально превращенной в убежище. Мы с Мартой поспешили присоединиться к ним.

Кладовка была, как и все здание, из пеноблоков, с деревянным полом, и запиралась изнутри. Мои коллеги уже сообщили по рации в Локи, что в городке беспорядки. Местные сотрудники разбежались по домам, связь с ними мы поддерживали также по рации. Пока мы сидели в кладовой, прислушиваясь к выстрелам, они сообщали нам последние новости. Одной из них было, что майор разыскивает меня.

Узнав об этом, я сильно удивилась.

– Почему меня?

Оказалось, что пообещав майору решить ситуацию с долгом, я, по его мнению, взяла этот долг на себя.

Мы просидели в кладовой очень долго, время от времени получая сообщения от местных членов команды. Обсудив между собой ситуацию, все экспаты сошлись на том, что надо забрать «экстренные наборы» – сумки, в которых хранились наши паспорта, деньги и кое-какие предметы первой необходимости. Сумки висели у каждого в комнате, на крючках с внутренней стороны двери. Я решила, что не подвергну себя особой опасности, если пробегусь по общежитию и их соберу, поэтому вызвалась сама, выбралась из кладовой и побежала по комнатам, хватая сумки. Меня давно мучило любопытство насчет того, насколько их базовый набор поможет в критической ситуации. Например, там лежало штук двадцать презервативов, но, правда, не для экстренного секса, а для хранения воды. Как-то раз я проверила, сколько можно туда налить – литров шесть, потом презерватив рвется.

Пробегая по комнатам, я продолжала получать по рации донесения местного персонала. Вернувшись в кладовку, я увидела, что Виктор ножом для хлеба прорезал дыру в москитной сетке, закрывавшей окно. Во время моего отсутствия остальные решили, что им нужен запасной выход – на случай эскалации. Напряжение заметно возросло.

Выстрелы прекратились, но из Локи пришло распоряжение оставаться в укрытии до утра, поэтому я еще раз прошлась по комнатам и притащила несколько матрасов и подушек. Мы съели пиццу при свете свечи, дожидаясь новостей. Если бы не местные сотрудники, информировавшие нас по радио, мы бы понятия не имели, что происходит снаружи.

Утром нас было решено эвакуировать. Из Локичоджио прибыл самолет, нам скомандовали собираться. Плохие новости для госпиталя и для жителей городка, в одночасье оставшихся без медицинской помощи. А для местного персонала – тем более. С уходом Красного Креста из Йироля они лишались работы. Городская администрация умоляла нас остаться: они клялись, что нам ничего не угрожает, но у нас не было выбора. Глава миссии приказал нам уезжать, и мы уезжали. По мне, некоторые просто раздули из мухи слона. Явно произошло какое-то недоразумение.

По прибытии в Локи нас вызвали на совещание, и тут сотрудники разом ополчились против меня. Я-то думала, что мы спокойно отсиживались в кладовке – вроде как на вечеринке в хижине в лесу, – но оказалось, что остальные сильно испугались и разозлились. Когда я убежала из кладовки с рацией, они вообще не знали, что творится вокруг.

Такая их реакция поставила меня в тупик. Я бегала по общежитию, собирая для них сумки, подушки и матрасы. Да, я сама не особо переживала, так что не видела повода переживать и для них. Я понимала, что люди по-разному реагируют на стресс, но мы же работаем в зоне конфликта! Они что, не подписывали контракт?

Глава миссии Красного Креста собирался через пару дней слетать в Йироль и решить, стоит ли организации возвращать туда сотрудников. Он позвал меня с собой, и я с радостью согласилась. Я хотела извиниться перед майором за ту путаницу с коровами. И сильно переживала за местный персонал, оставшийся в городке.

По прилету нас приняли как героев. Генерал местной армии заверил, что ситуация полностью под контролем, и нас ждут не дождутся обратно. Бурильщик заплатил долг, а майора на всякий случай посадили под арест.

– Хотите его повидать? – спросил генерал.

Майор сидел возле казармы, по-прежнему в своих пестрых сандалиях. На щиколотке у него болтались наручники, прикрепленные к ножке бамбукового кресла, на котором он расположился. Стоило ему подняться и оторвать кресло от земли, они соскользнули бы на землю, и он мог спокойно уйти. Однако заключенный, похоже, был своим положением вполне доволен.

– Привет, Аманда! – воскликнул он, завидев меня.

– Здравствуйте, майор. Как вы?

– Уж простите за тот случай, ладно, – отвечал мой собеседник. – Я не хотел никого пугать.

Мы дружески поболтали, и майор заверил нас, что произошло обычное недоразумение. Красному Кресту в Йироле ничего не грозит, он надеется, что мы вскоре возвратимся. Мы поблагодарили его – приятно было это слышать. Представитель организации, отвечавший за безопасность, против возвращения не возражал.

– Надо нам еще кое-что обсудить, пока вы не улетели, – сказал вдруг майор.

– Что же? – поинтересовался глава миссии.

– Официально я теперь военнопленный, – объяснил майор. – Как, Красный Крест будет меня навещать? Пускай принесут теннисный мячик и сигареты.

Официально он, в общем-то, военнопленным не был. Но сигареты мы ему все-таки принесли.


Удивительно было наблюдать, с какой скоростью разрастался рынок в Йироле. Когда я только приехала, его практически не существовало. Бульонные кубики продавались поштучно, соль и сахар – порционными пакетиками, одежда – очень редко и только секонд-хенд. Но когда начался мирный процесс между оппозицией и правительством Судана, границы открылись, и на юг хлынул самый разнообразный товар. На внешнем виде местных жителей такое разнообразие сказалось весьма оригинальным образом – и это еще мягко говоря.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации