Текст книги "Вторая жизнь Мириэль Уэст"

Глава 14

Всю вторую половину следующего дня Мириэль провела в женском лазарете, бегая от кровати к кровати. Не успевала она наполнить стакан водой или взбить подушку, как раздавался колокольчик другого пациента. Все было вдвойне сложнее, поскольку ее рука пока еще оставалась в гипсе. Когда она вернулась в свою комнату, ее ноги болели, и она проигнорировала бы ужин, если бы Айрин не ворвалась к ней и не потащила ее в столовую.

Наутро, застегивая пуговицы своей чудовищной униформы, Мириэль мучилась сомнениями. Как то, что она носит кому-то дополнительные одеяла или опорожняет судна, может приблизить ее к дому?

Когда она прибыла на свою смену в небольшое здание, состоящее из единственной комнаты для рентгена, вдоль дорожки снаружи уже выстроилась длинная очередь. Дважды в неделю здесь делали инъекции. Ее соседи, стоящие в ожидании, выглядели смиренно, если не сказать настороженно. Мириэль одернула свой плохо сидящий воротник, проскользнула мимо и вошла внутрь.

Громоздкое рентгеновское оборудование было отодвинуто к стенам, чтобы освободить место для ширмы, за которой на табурете сидел Док Джек, и небольшого столика, заваленного медицинскими принадлежностями. Сестра Верена осматривала набор игл, каждая размером с нож для колки льда. Закончив проверку, она протянула Мириэль журнал для записей.

– Здесь указана предписанная каждому пациенту доза масла чаульмугры. Называйте ее, когда они входят, и я приготовлю шприц. Вы также должны следить, чтобы на столе всегда были нужные медикаменты и отправлять иглы в бойлер для стерилизации. Как думаете, сможете с этим справиться?

Мириэль схватила журнал и закатила глаза. Конечно, она способна справиться с этим.

Вошел первый пациент и назвал свое имя. Балансируя корешком журнала на своей загипсованной руке, она зашуршала страницами, пока не нашла его в списке.

– Восемь кубиков.

Мужчина прошаркал за ширму и расстегнул свои панталоны, пока сестра Верена набирала лекарство в шприц. Ленивый пузырек воздуха поплыл вверх сквозь масло, когда она постучала по стеклу. Она передала шприц доку Джеку, который протер ягодицу мужчины бетадином, затем воткнул иглу. Наблюдая, как опускается поршень, Мириэль почувствовала приступ тошноты. Когда врач вынул иглу, из места инъекции потекла вязкая смесь крови и масла.

Пока док Джек протирал кожу пациента квадратиком ватного тампона, Мириэль расстегнула воротник и обмахнулась журналом, чтобы ее не вывернуло. Врач наклеил еще один квадрат поверх места инъекции и сказал:

– Все готово.

В ту же минуту сестра Верена произнесла:

– Следующий.

Мириэль вернулась к списку пациентов. Вошедший мужчина пробурчал свое имя, и она принялась листать страницы, ее желудок все еще крутило. Вскоре она едва успевала это делать, пытаясь не отставать от имен и доз, не говоря уже об уменьшающемся запасе ватных тампонов и куче липких игл, нуждающихся в стерилизации. Утро прошло как в тумане, но тошнить ее перестало. Она суетилась между столом, где стоял бойлер, и очередью ожидающих пациентов, жонглируя открытым журналом в одной руке и свежими медикаментами в другой.

Звонок на обед принес лишь короткую передышку. Вскоре пациенты снова выстроились в цепочку. Большинство, казалось, точно помнили, где они стояли прежде, и встали в очередь без суеты и толкотни. Но Жанна, девочка, которая жила с Мириэль в восемнадцатом доме, протиснулась ближе ко входу. Несколько взрослых позади нее возмутились и заворчали.

– Пигалица, – рявкнул один.

– Вернись в конец очереди, или я потащу тебя туда за ухо, – добавил другой.

– Эй! – крикнула Мириэль, откладывая журнал и направляясь в сторону возмущающихся. – Оставьте ее в покое!

После инцидента с головастиком она держалась на расстоянии от девочки, хотя и подозревала, что карандашные каракули, которые таинственным образом появились на ее гипсе, когда она проснулась этим утром, и клубок червей между ее простынями две ночи назад были делом рук Жанны. Однако это не означало, что другие пациенты имели какое-то право запугивать ее. В конце концов, она всего-навсего ребенок. Лишь на несколько лет старше Эви.

– Никому не разрешается влезать без очереди, – пробурчал парень с ручищами, как у Джека Демпси[23]23
  Американский профессиональный боксер, киноактер, чемпион мира в супертяжелом весе.


[Закрыть]. Его красное, изуродованное болезнью лицо делало его еще более похожим на человека, только что отстоявшего на ринге двенадцать раундов.

– Это не значит, что ты можешь обзывать ее.

– Я могу делать все, что мне, черт возьми, заблагорассудится.

Еще один мужчина шагнул в сторону от очереди.

– Что, Дин? Спешишь, чтобы тебе сегодня побыстрее надрали задницу?

Мириэль узнала его – сначала по грубым, бесформенным рукам, затем по ярким голубым глазам. Это был Фрэнк, гид, на которого она накричала в свой первый день в Карвилле. Он махнул в сторону Жанны своей когтистой рукой.

– В любом случае, я обещал, что застолблю для нее место.

Жанна подскочила к нему, улыбка, милая, хотя и слегка зловещая, растянулась на ее лице. Дин нахмурился, но прекратил ворчать, и Мириэль вернулась к утомительному списку.

– Вижу, ты нашла способ не стоять в очереди, – проговорил Фрэнк, когда они с Жанной несколько минут спустя оказались у входа. – Тебе идет эта форма.

Мириэль не ответила на его улыбку.

– Никому не идет матово-белый.

Он усмехнулся.

– Ты так же хорошо умеешь принимать комплименты, как и сбегать.

Игнорируя его пристальный взгляд, она положила журнал на сгиб загипсованной руки и пролистала его, чтобы найти их имена. Она назвала дозу Жанны сестре Верене и уже искала имя Фрэнка, когда ее внимание привлекло какое-то движение. Прежде чем она поняла, что происходит, кусочки ваты поплыли в воздухе. Они собрались вместе в маленькое облачко, взлетая с руки девочки, а затем рассеялись, порхая вниз, как огромные квадратные снежинки. Жанна хихикнула. Она пронеслась мимо ширмы и выскочила за дверь. Белые квадратики приземлились повсюду – на рентгеновское оборудование, на пол, на голову дока Джека.

– Кхм, – промычала сестра Верена, откладывая шприц и смахивая их с плеч и заостренных крыльев шляпы.

Мириэль наклонилась и начала собирать вату с пола. Фрэнк присел на корточки рядом с ней.

– Я никогда в жизни не встречала более отвратительного ребенка, – пробормотала она. Ее дети никогда бы так себя не повели.

– Не суди ее слишком строго, – проговорил Фрэнк, помогая Мириэль убирать беспорядок. – Она здесь уже три года, и за все это время никаких вестей от ее семьи. Ни посетителей, ни писем. Отец высадил ее у главных ворот и, уходя, даже не оглянулся.

Мириэль посмотрела на него, затем снова на ватные квадратики, разбросанные по половицам. Вездесущая боль, которая не покидала ее из-за разлуки с дочерями, стала еще ощутимее. Знали ли они, как сильно она старается вернуться к ним? Или они чувствуют себя такими же покинутыми и забытыми, как Жанна?

Глава 15

Снаружи аптека выглядела как один из домов для пациентов: длинное одноэтажное строение, примыкающее к дорожке. Но вместо кроватей, тумбочек и диванов в гостиной она была заставлена шкафами, весами и булькающим оборудованием.

Мириэль задержалась в дверях, наслаждаясь странными звуками и запахами. Именно такое место рисовало ее воображение, пока она находилась в тюрьме. Именно в таком месте они могут найти лекарство.

Она представилась старшей медсестре по имени Беатрис, и, как цыпленок, следовала за женщиной по пятам, пока та показывала Мириэль помещение. Миксер промышленного размера стоял на прилавке, взбивая мазь. Дезинфицирующее средство пузырилось в пароварке неподалеку. На скамье у противоположной стены стояли банки для фильтрации с бледно-желтой жидкостью. В задней части комнаты до потолка тянулись открытые полки, заставленные бутылочками с лекарствами.

– Над чем мы сегодня работаем? – спросила Мириэль. – Что-то новенькое?

– Почему бы и нет. Присаживайтесь, а я принесу все необходимое.

Мириэль схватила табурет и села за большой стол с мраморной столешницей в центре комнаты. Если бы Vanity Fair брали у Мириэль интервью о том, как она, скромная пациентка, нашла лекарство от проказы, именно такую фотографию они разместили бы на обложке. Она сидела там же, где и сейчас, повернувшись к камере, держа мензурку и улыбаясь. Как бы Чарли гордился ею тогда!

Униформу, конечно, придется снять. Ей понадобится стрижка и, возможно, перманент. Будет нетрудно убедить косметолога посетить колонию, как только все излечатся.

В тот момент, когда сестра Беатрис подошла к столу со стопкой железных подносов, появилась Айрин, которая тоже работала в аптеке.

– Извините, я опоздала, – запыхалась она. – Мне нужно было уладить небольшой конфликт в доме.

Пенни против доллара, что это было связано с какой-то шуткой, которую Жанна сыграла с кем-то из соседей по дому. По крайней мере, Мириэль была не единственной, кого терроризировала девочка. Она вспомнила вчерашний рассказ Фрэнка об отце девочки. Каким бы жестоким ни было письмо Чарли, он, по крайней мере, не забыл ее.

Айрин уселась за стол рядом. Белая хлопчатобумажная униформа смотрелась на ней хуже, чем на Мириэль. Ткань натянулась на ее широких бедрах и морщила, а пуговицы на груди угрожали вот-вот расстегнуться. Вот вам и одежда фабричного производства, большие размеры и тому подобное.

Сестра Беатрис переключила внимание Мириэль на железные подносы. Каждый из них был выложен неглубокими отверстиями. Формы для капсул, объяснила она. Затем принесла электроплитку и поставила на нее кастрюлю с желатином. Как только он таял, женщины должны были заливать каждую форму горячей жидкостью.

Работа оказалась гораздо менее эффектной, чем представлялось Мириэль. Не раз она обжигала пальцы расплавленным желатином, не сразу осознавая, что сделала это, пока не обнаруживала, что ее кожа покраснела и покрылась волдырями. Ее громоздкий гипс постоянно мешал. Айрин не ошпарилась ни разу. Она безостановочно болтала в процессе, почти не глядя на формы, и все равно получала более ровное покрытие, чем Мириэль.

Айрин рассказывала истории о своей жизни. «Я помню, как однажды, когда…» или «В мои молодые годы…». Между повествованиями не было четкой хронологии или связи, и Мириэль было трудно поспевать за ходом ее мыслей. Иногда Айрин останавливалась на середине рассказа и поворачивала в совершенно новом направлении. В других случаях она делала паузу на середине предложения, стучала по гипсу Мириэль и говорила: «Осторожно, детка! Берегись этих капель!», и Мириэль, посмотрев вниз, обнаруживала новый ожог.

К тому времени, когда они покончили со всеми подносами, Мириэль уловила достаточно фрагментов из рассказов Айрин, чтобы собрать воедино ее историю. Она выросла на ферме где-то в восточной части Техаса. Рано вышла замуж. У нее был сын. Потеряла мужа на какой-то войне. Не на Великой войне[24]24
  Первая мировая война.


[Закрыть]. Куба? Филиппины? Мириэль не смогла разобраться. После его смерти Айрин с сыном переехала в город. Она снова вышла замуж. Развелась. За одного она вышла замуж по любви. За другого, «настоящего сукина сына», – из-за денег. Но Мириэль не была уверена, кто есть кто и в каком порядке это было. В конце концов, Айрин и ее сын вернулись в Восточный Техас, на этот раз со средствами, чтобы купить и обрабатывать собственную ферму. Это был «классный финал». До болезни.

Когда желатин остыл и затвердел, сестра Беатрис принесла большую банку масла чаульмугры. Запах протухшей рыбы, который Мириэль сразу узнала, распространился по комнате в ту же минуту, как она сняла крышку.

– Я думала, мы сегодня работаем над чем-то новым, – разочаровано протянула Мириэль.

Сестра Беатрис улыбнулась и продемонстрировала банку какао-порошка.

– Так и есть.

– Какао-порошок может быть ключом к борьбе с болезнью?

– О, я сомневаюсь в этом, – ответила женщина, – но оно может облегчить прием чаульмугры.

– И, надеюсь, поможет ей оставаться внутри, – пробормотала Айрин себе под нос.

Сестра Беатрис вручила Мириэль и Айрин по стеклянной пипетке. Она проинструктировала их, как наполнить капсулы маслом и класть сверху щепотку какао, прежде чем запечатать их каплей горячего желатина. Айрин сразу же принялась за работу, но Мириэль отложила пипетку и закрыла лицо руками.

– Что случилось, детка?

– Какао?! Какао! – Она стукнула гипсом о стол, пожалев об этом через мгновение, потому что острая боль пронзила ее руку. Банка с маслом чаульмугры зазвенела, пипетка покатилась к краю. Айрин поймала ее прежде, чем она успела упасть на пол и разбиться вдребезги. – Я думала, что сегодня мы будем делать что-то важное.

– Мы и делаем. Сколько раз тебя рвало таблетками от чаульмугры и твоим обедом вместе с ними? Черт возьми, половина жителей колонии предпочла бы смазывать волосы этой дрянью, чем глотать ее.

– Это все еще не лекарство. Ничто из того, что я делаю – ни здесь, ни в лазарете, ни в этой ужасной перевязочной клинике, – не способствует моему возвращению домой.

– Это не так.

Мириэль повернулась к Айрин лицом и здоровой рукой сжала ее ладонь.

– Мне нужно вернуться домой. Ты же мать. Ты понимаешь.

– Ты сдашь двенадцать отрицательных тестов и получишь досрочное освобождение.

– Я не могу ждать так долго. Это займет год, может быть, дольше. А некоторые люди никогда не добирают до двенадцати. Что, если я одна из них? Лекарство – единственная надежда.

– Все не так просто. И это не произойдет в одночасье. А пока то, что ты делаешь, достаточно важно.

Мириэль отпустила руку Айрин, взяла свою пипетку и погрузила ее в банку с маслом.

– Что за важность в наполнении капсул, смене постельного белья или отметке имен в журнале учета?

– Во-первых, если ты хоть в чем-то похожа на меня, а это так, ты сойдешь с ума, если не будешь чем-то занята.

Мириэль отсчитала десять капель и перешла к следующей капсуле. Айрин ошибалась. Они нисколько не похожи друг на друга. И дело не в том, что у Айрин отсутствует чувство стиля и не в ее жизнерадостном характере. Мириэль ничего не знала о том, что такое быть занятой, если не считать маджонг днем и танцевальную вечеринку вечером. И она, конечно, не понимала желания быть занятой. Последние четыре дня были самыми напряженными в ее жизни, и все, что она хотела сделать сегодня по окончании работы – это забраться в свою постель и проспать неделю. Занятость приводила к морщинам, преждевременной седине и нервному смеху.

– Может быть, я не создана для… работы.

Айрин резко обернулась.

– Ты хочешь сказать, что никогда не работала? Ни одного дня за всю свою жизнь?

– Во время войны я устраивала благотворительный обед для Красного Креста.

– Детка, это не считается работой. Я доила коров и собирала яйца из-под кур еще до того, как научилась ходить. После моего первого замужества я пять лет подряд подавала еду в закусочной в Далласе. Это определенно лучше, чем убирать сарай. Тем не менее, тамошние клиенты порой распускали руки.

– Ты была официанткой в закусочной?!

Айрин пожала плечами.

– Что из того? Девчонки хотят есть так же, как и парни. И мне нужно было заботиться о сыне. Ты хочешь сказать, что не надела бы униформу и не подавала бы мужикам завтрак, если бы только так смогла бы прокормить своих девочек?

– Конечно, я бы это сделала, – ответила Мириэль и дернула свой ужасно растянутый и колючий воротник. – Я ведь теперь ношу форму, так? Просто… я все еще не понимаю, как это помогает.

– Форма?

– Нет, все это. – Она махнула пипеткой, как указкой, в сторону нагроможденного перед ними какао-порошка, масла и желатина.

– Послушай, каждый должен найти свой собственный смысл в том, что он делает. Для одних людей это работа. Для других – это служение Богу. А некоторые просто пытаются выжить.

Мириэль уставилась на мраморную столешницу. Она напомнила ей о туалетном столике дома. Завитки черного и серого сквозь сверкающий белый камень. Как она здесь оказалась? Чего бы она только не отдала за то, чтобы погрузить пальцы в пудру для лица, а не в какао, ощутить аромат любимых духов eau de la violette вместо тухлого масла чаульмугры.

Айрин легонько подтолкнула ее локтем.

– Я не говорю, что однажды ты не поможешь найти лекарство, которое освободит всех нас и вернет тебя домой. Но между этим моментом и тем, когда ты покажешь себя, пройдет чертовски много дней, детка, и не все они будут приятными. Лучше всего, если у тебя есть какая-то причина вставать утром, иначе в один из этих дней ты просто перестанешь о чем-либо беспокоиться. Они не зря называют это болезнью живых мертвецов.

Мириэль медленно кивнула, затем выпрямилась и снова окунула пипетку в масло.

– Я хочу доказать, что сестра Верена ошибается. И мой муж тоже. Они оба думают, что я ни на что не способна.

Айрин одарила ее заговорщической улыбкой.

– Это хорошее начало.

14 апреля 1926 года

Дорогой Чарли,

Как поживают Эви и Хелен? Пришли еще один рисунок Эви со своим следующим письмом, хорошо? И ты должен написать в тот момент, когда Хелен начнет ходить или произнесет свое первое слово. Мне грустно думать, что, когда я вернусь домой, она будет болтать и топать, а я пропущу все эти драгоценные первые мгновения. Ты научишь ее говорить «мама», правда?

Очень скучаю по всем вам, но ты будешь рад узнать, что я ужасно занята благодаря тому, что много работаю. Но работа занимает мои руки, в то время как вы занимаете мои мысли. В течение нескольких часов каждый день я нахожусь рядом с медсестрами и врачами, спасая жизни таких же пациентов. Все это очень важно и волнующе. Мне сказали, что я быстро учусь и привношу ощущение бодрости и стиля в это заброшенное заведение.

Чахотка и пневмония являются здесь более серьезными убийцами, чем сама болезнь, хотя она, безусловно, наносит свою долю вреда. Кстати, конечности у людей просто так не отваливаются. Это просто чушь собачья. Многие пациенты получают травмы рук и ног из-за повреждения нервов. Без тщательного ухода такие травмы могут загноиться и закончиться ампутацией пальцев на ногах, руках или даже всей ноги. Есть пациенты, которые страдают мышечной слабостью или порой даже слепнут. Но не волнуйся, я все еще в полном здравии. Ни одного нового пятна или симптома с тех пор, как я приехала сюда.

Я могла бы долго писать обо всем, что делаю, но у меня просто нет времени. Обнимаю и целую девочек. Если кто-нибудь из наших друзей захочет написать, пока я буду ухаживать за своей больной тетей, пожалуйста, убедись, что сможешь это проконтролировать.

Твоя жена,

Мириэль

Глава 16

Мириэль стояла спиной к зеркалу и вытягивала шею, пытаясь разглядеть свое отражение. Стал ли очаг на ее плече темнее? Нет, это оказалась просто грязь на стекле. Однако пятно на ее пояснице было больше, чем на прошлой неделе, на полсантиметра. По крайней мере, с этого ракурса. Когда она посмотрела через противоположное плечо, оно показалось меньше.

Однако новое повреждение на ее шее нельзя было объяснить ни ракурсом, ни грязным зеркалом. Она заметила его в тюрьме, но винила в этом раздражении затхлое постельное белье и плохой воздух в камере. Затем, после того как ее освободили, она сочла, что причина в колючем воротнике униформы. Но теперь, по прошествии почти месяца, стало невозможно отрицать, что появилось новое поражение.

Она провела указательным пальцем по этому месту. Оно было едва ли больше десятицентовой монетки, но красное и шершавое на ощупь. Нескольких нитей жемчуга или мехового палантина было бы достаточно, чтобы скрыть его. Немного пудры для лица тоже могло бы помочь. Но она не могла не думать снова о Бен-Гуре – испуганное лицо стражника, когда он обнаружил мать и сестру Бен-Гура в темнице, то, как толпа разбежалась при крике: «Прокаженный!»

«Ни звука, – прошептала его сестра, когда они увидели спящего Бен-Гура. – Он принадлежит живым, а мы – мертвым».

Правда ли это? Неужели Мириэль просто обманывала себя надеждами на исцеление? Неужели она тоже принадлежала к мертвым? Это определенно было так, когда она оглядывала колонию. И не из-за изуродованных лиц и отсутствующих конечностей. Это было в глазах обитателей. Даже у тех, кто мог видеть, во взгляде была пустота.

Конечно, не у всех. Не у Фрэнка и не у Айрин. Даже у Жанны в глазах светился огонек, хотя и озорной. Хотя, возможно, они тоже были глупцами.

Мириэль завернулась в кимоно, туго затянув шелковые завязки на талии, и вернулась в свою комнату, чтобы переодеться для работы. Одно утешало в обязанности носить унылую униформу: это избавляло ее от необходимости перебирать платья, шляпы и туфли, чтобы создать подходящий ансамбль. Док Джек недавно снял с нее гипс. Ее кисть все еще болела, но, по крайней мере, теперь она могла застегнуть оба рукава.

Когда она прибыла в перевязочную клинику, несколько пациентов уже отмачивали ноги или скрипели зубами, пока сестры осматривали и бинтовали их раны.

– Принесите мне, пожалуйста, немного ихтиоловой мази, миссис Марвин, – попросила сестра Верена еще до того, как Мириэль успела повесить свой плащ.

Она сбросила его и схватила мазь из шкафчика.

– Не слишком ли много я прошу, настаивая, чтобы вы приходили вовремя? – поинтересовалась женщина, когда Мириэль протянула ей банку. Она присела рядом с пациентом в инвалидном кресле. Одна его нога была ампутирована до колена. Другая, вытянутая и опирающаяся на табурет, была покрыта язвами.

– Это не та мазь. Сколько раз я должна повторить, ихтиол – это фиолетовая мазь, а не белая. – Она вернула банку Мириэль. – Полагаю, что минимум внимания – это тоже непосильная задача?

Мириэль вернулась к шкафчику и сменила белую мазь на фиолетовую. Ничего из того, что она делала, не устраивало сестру Верену. В каком это смысле – минимум?!

В течение следующих нескольких часов Мириэль вытирала ноги, опорожняла тазы с водой и приносила медикаменты. Ближе к концу ее смены появился Гектор. Он прихрамывал, когда шел, а кожа вокруг его запястий все еще была чуть красной от наручников. Он сел на один из низких табуретов, и она налила для него воду в таз.

Мириэль видела его всего несколько раз с момента их приезда и всегда мимоходом. Казалось, он, как и Айрин, старался быть занятым и хватался за разную работу по всей колонии. В свободное время он держался в компании других мексиканцев, а сегодня, как всегда, приподнял шляпу и кивнул ей.

– Cómo está, señora?[25]25
  Как дела, сеньора? (исп.).


[Закрыть]

Мириэль с трудом удержалась от того, чтобы не поднять руку, и прикрыть очаг на шее.

– Просто шоколадно, – сухо сказала она. – А у тебя?

– No estoy mal.[26]26
  Неплохо (исп.).


[Закрыть]

Она смотрела, как он расшнуровывает ботинки, снимает носки и аккуратно засовывает их под стул. Мужчина закатал брюки, явно выданные в больнице. Мириэль определила по тусклой ткани и неровному шву, но они были значительно лучше по сравнению с изодранными брюками, в которых он прибыл. Разматывая старые бинты, покрывавшие его ступни и голени, Гектор поморщился.

– Сейчас, я помогу. – Мириэль зачерпнула полную ладонь воды из таза. – Иногда нужно немного смочить марлю, это помогает размягчить ее. – Она накапала воду на бинты и принялась снимать их. Это была медленная, прерывистая работа. Всякий раз, встречая сопротивление или чувствуя, что повязка прилипает к его коже, она зачерпывала еще воды. Сначала Гектор сидел неподвижно, стиснув челюсти, с побелевшими костяшками пальцев. Но вскоре его плечи и руки расслабились.

Мириэль тоже расслабилась. Она подсунула полотенце под свои колени для амортизации и закатала рукава рубашки. Кожа Гектора была грубой и потрескавшейся с несколькими выступающими узелками, из которых сочилась молочная жидкость. Одна из ран, полученных им во время бегства в Юме, все еще не зажила. Чтобы не причинять ему больше боли, она работала вокруг этих областей с особой осторожностью.

– По правде говоря, я не то чтобы в шоколаде. Проснувшись сегодня утром, я обнаружила в своих тапочках зубную пасту. Назойливое внимание Жанны, без сомнения. И эта работа – совсем не то, чего я ожидала. Я думала, что буду… В общем, не знаю, о чем я думала, но точно не о таком. – Она посмотрела на него, ожидая какого-то ответа, однако он только улыбнулся. Вероятно, плохо говорил по-английски. Она продолжила: – У каждого есть свои сильные стороны, верно? Вот все это – не мое. У меня хорошо получается… танцевать, прекрасно выглядеть и устраивать шикарные вечеринки.

Она закончила разбинтовывать его правую ногу, опустила ступню в таз с водой и принялась за левую.

– Думаю, то, что я говорю, звучит довольно легкомысленно. Не то чтобы ты меня понимал. Но еще я была хорошей матерью. Во всяком случае, раньше. У меня две дочери, и я безумно скучаю по ним. У моей младшей недавно был ее первый день рождения. Кто знает, – ее голос дрогнул, и она вытерла глаза рукавом, – кто знает, вспомнит ли она меня, когда я вернусь домой. Но я обязательно вернусь домой. Это единственное, в чем я уверена.

Она наконец размотала повязку и опустила его левую ступню в воду. Он глубоко вздохнул и пошевелил пальцами ног.

– Я думаю, что и это у вас хорошо получается, – проговорил он.

Мириэль вскинула голову.

– Вы говорите по-английски?

– Я родился в Калифорнии, как и вы.

– О… э-э… извините, я предположила… Откуда вы знаете, что я родилась именно там?

– Я узнал вас по журналам. Последний фильм вашего мужа был muy graciosa… очень смешной.

Внутренности Мириэль сжались. Она быстро огляделась, но никого поблизости, чтобы услышать их разговор, не было.

– Он был бы рад такой оценке. Критики не считали, что это было muy graciosa или даже немного graciosa. Она посмотрела вниз на четкую впадину у основания своего безымянного пальца. Она никогда не носила обручальное кольцо во время работы в клинике. – Я… я даже не смотрела этот фильм. Вы ведь никому не расскажете, правда? Я имею в виду, про меня и моего мужа.

Сплетни здесь разносились быстрее, чем фляжка джина на безалкогольной вечеринке. Один бестактный поступок, и к ужину вся колония узнает ее настоящее имя. А дальше – озлобленный обитатель, письмо редактору бульварной газеты, и вся страна в курсе, что она прокаженная.

– Ваш секрет в безопасности, сеньора.

Возможно, дело было в теплых глазах Гектора или в их совместном путешествии в том душном товарном вагоне, но Мириэль поверила ему.

– Спасибо.

Она собрала использованные бинты и вытерла влажный пол полотенцем. Ее взгляд снова зацепился за длинную рану на его ноге, которая так и не зажила с момента их прибытия.

– Почему ты пытался сбежать?

– Я мог бы задать тот же вопрос.

– У тебя тоже есть семья?

– Sí.[27]27
  Да (исп.).


[Закрыть] Три мальчика и девочка. Теперь они уже взрослые.

– Ты пытался вернуться к ним. – Она посмотрела в залитое дождем окно на низкие серые облака. Территория Карвилла простиралась на акры за лабиринтом домов и медицинских зданий. Но иногда она вызывала такую же клаустрофобию, как и ее тюремная камера. Что хорошего было в теннисных лужайках и бейсбольных площадках, аппаратах с содовой и кинопроекторах, когда вы не можете видеть своих детей?

– Я бежал не к ним. Мне там больше не рады.

Его слова отвлекли ее внимание от окна.

– Тогда куда ты пытался отправиться?

Он пожал плечами.

– Куда-нибудь, где я смог бы найти работу.

Он рассказал ей, как познакомился со своей женой, и они поженились совсем юными. Какое-то время жизнь была хорошей. Они владели небольшой бобовой фермой к югу от Семидесятой улицы. Потом случилась болезнь. Слишком быстро. Не так, как у некоторых, кто годами не испытывает ничего, кроме небольшого онемения и нескольких прыщей. Быстро расползлись слухи, и никто больше не покупал их урожай. Они потеряли ферму. Его детей исключили из школы. Они переехали на север, в Сан-Габриэль, но вскоре люди зароптали и там. Появился департамент здравоохранения и бросил его в дом для вредителей[28]28
  Карантинное учреждение для изоляции инфекционных больных.


[Закрыть]. Его жена и дети стали изгоями и голодали. Никто не хотел, чтобы жена прокаженного собирала их фрукты, мыла их полы, или даже убирала их конюшни. Никто не хотел, чтобы дети прокаженного играли с их детьми. Он сбежал, и они снова двинулись в путь. Потом еще раз. Без лечения болезнь усугублялась, ее невозможно было скрыть.

– Больше никто в вашей семье не заболел? – поинтересовалась она.

– Gracias a Dios[29]29
  Слава Богу (исп.).


[Закрыть], нет. Но вскоре моя жена боялась смотреть на меня. – Он оторвался от взгляда Мириэль и уставился на пустую стену позади нее. – Я случайно услышал, как мой старший сын сказал, что хотел бы, чтобы я поскорее умер, чтобы они все освободились от меня. После этого я ушел.

Пока она вытирала его ноги, промокая капли воды на его красной восковой коже, он рассказывал о случайных работах, которые выполнял на побережье. Он сшивал мешки из-под муки и спал под ними, когда шел дождь, отсылая почти всю зарплату своей семье.

– Даже когда я исчез, им пришлось тяжело, – сказал он. – Без фермы им нечем заниматься. Я не знал, что здесь найдется работа. Это немного, но уже кое-что.

Оба молчали, пока Мириэль заканчивала вытирать его ноги. Нежность в его голосе, когда он говорил о своей семье, подтверждала, насколько сильно он все еще волнуется за них. Отчаяние в его глазах, когда он пытался бежать в Юме, приобрело для нее смысл. Она тоже ощутила его, теперь острее, чем раньше, словно часть истории Гектора запала ей в душу и стала ее собственной.

Мириэль протянула ему ботинки.

– Как только появится лекарство, мы оба сможем отправиться домой.

– Надеюсь, я продержусь так долго, сеньора. – Мужчина посмотрел вниз на свои покрытые язвами ноги.

– Конечно, продержишься.

Гектор, прихрамывая, пересек комнату, где его ждала сестра Верена с мазями и свежими повязками. Мириэль схватила таз с водой и понесла его к бункеру. Она поймала свое отражение в дрожащей воде – волосы вьются, нос блестит, над воротником блузки красуется уродливое красное пятно. Ей хотелось надеяться, что она тоже продержится так долго.