Текст книги "Путь смертных"

Глава 3

Некоторое время Уилл просто лежал в темноте, наслаждаясь возможностью дышать. Бандиты ушли, и на него волной накатило облегчение, чувство неудержимой радости, что он жив. Чувство это выразилось в том, что его внезапно разобрал смех, но ребра отозвались таким возмущением, что удержаться все-таки удалось. Сломаны ли ребра? Каковы вообще внутренние повреждения? Ушибы органов? Уилл представил, как кровь сочится между пленками плевры[10]10
  Плевра – оболочка легких.


[Закрыть], сдавливая смятое легкое, не давая органу расправиться, хотя чудовище давно слезло у него с груди.

Рейвен выкинул этот образ из головы. Он дышал, и это все, что имело значение на данный момент: пока он дышал, у него были неплохие перспективы.

Уилл вновь ощупал щеку. Кожа была влажной от крови и податливой, точно помятый персик; рана – широкой и глубокой. Не могло быть и речи о том, чтобы возвращаться к мисс Черри, не показавшись врачу.

С трудом дотащившись до Инфермери-стрит, Рейвен счел, что проходную, где его вид, безусловно, вызовет много неприятных вопросов, лучше обойти стороной. Он двинулся вдоль ограды, пока не достиг участка, особенно ценимого местными хирургами за легкость, с которой его можно было перелезть. Генри с коллегами иногда проникали в больницу этим способом, если не желали привлекать излишнее внимание к своим ночным похождениям: такое могло стоить вызова пред очи правления больницы. Преодолеть ограду в его состоянии удалось далеко не с первой попытки, но вскоре Рейвен уже лез в окно на первом этаже, которое на всякий случай всегда оставалось незапертым.

Он ковылял по коридору, время от времени приваливаясь к стене, когда становилось совсем уж тяжело дышать. Сестринский пост получилось миновать без происшествий; из-за закрытой двери доносился громкий храп. Храпели, по всей вероятности, ночные сиделки: они частенько прикладывались к запасам алкоголя, выделенного для нужд пациентов, дабы обеспечить себе ночью спокойный сон.

Добравшись наконец до двери Генри, Рейвен постучал, потом еще раз и еще; с каждой секундой росли опасения, что друг до сих пор пребывал в пьяном ступоре. Но вот дверь отворилась, и из-за нее показалось опухшее, помятое со сна лицо Генри. Первой реакцией был ужас при виде явившегося среди ночи покойника, но потом его явно осенило.

– Господи, Рейвен… Что с тобой случилось, черт побери?

– Кто-то решил проигнорировать тот факт, что красть у меня нечего.

– Нам надо вниз. Здесь понадобится пара швов.

– Уж это мне диагностировать удалось. Может, подскажешь компетентного хирурга?

Генри обвел его негодующим взглядом.

– Не испытывай мое терпение.

***

Рейвен улегся на койку и попытался расслабиться, что было непросто, учитывая, что Генри только что вооружился хирургической иглой внушительных размеров. Уилл старался припомнить, сколько раз друг наполнял свою кружку, и прикидывал, насколько аккуратным будет шов. Но пьян Генри или трезв, никакое искусство хирурга не спасет от шрама на лице – первое, что люди будут теперь замечать. Вероятнее всего, это скажется на карьере Рейвена, но он просто не мог позволить себе думать еще и об этом. Единственное, что было важно в этот момент, – сохранять неподвижность. Но дело затрудняла то и дело пронзающая боль и предвкушение близкого знакомства с иголкой.

– Понимаю, это непросто, но я вынужден попросить тебя прекратить извиваться, а когда начну шить – то и не морщиться. Рана проходит вблизи от глаза, и если я наложу шов неверно, веко опустится и глаз закроется.

– Что ж, по крайней мере, у меня останется шанс преуспеть среди слепцов, – ответил Уилл.

– Почему? – осведомился было Генри; потом он вспомнил поговорку об одноглазом короле слепых. – Не торопи события.

Выражение лица у него было позабавнее самой шутки, но платой за испытанное облегчение стала острая боль в ребрах.

Рейвен замер и попытался мысленно перенестись в другое место и время, надеясь отвлечься от предстоящей ему процедуры. К сожалению, первое, куда он попал, была комната Иви, и ее застывшее в муках тело предстало перед его мысленным взором, как раз когда игла Генри пронзила его щеку. Он ощутил, как острие, проколов кожу, прошивает мягкие ткани, и, не в силах удержаться, представил, как кривая игла, стягивая края, вновь появляется на другой стороне раны. И в этот момент почувствовал, как петля кетгут́а[11]11
  Кетгут – медицинская шовная нить, изготовленная из кишечника жвачных полорогих домашних животных.


[Закрыть] затягивается на истерзанной коже. Было гораздо больнее, чем когда Хорек резал ему лицо: тот управился всего за пару секунд.

Уилл поднял руку как раз тогда, когда Генри собрался наложить второй шов.

– А эфира нет? – спросил он.

Друг неодобрительно посмотрел на него.

– Нет. Придется просто потерпеть. Не ногу же отнимаю.

– Легко сказать… Тебе когда-нибудь зашивали лицо?

– Нет, и это приятное обстоятельство может быть связано с тем, что у меня нет привычки задирать всякую шваль из Старого города.

– Никого я не задира… Ой!

– Хватит болтать, – сказал Генри, вновь приступая к делу. – Будь добр, не дергай щекой, или я ничего не смогу сделать.

Рейвен ответил ему взглядом, в котором отсутствовала всякая благодарность.

– В любом случае эфир, похоже, далеко не надежен, – сказал друг, затягивая следующую петлю. – Сайм практически отказался от его применения, да тут еще эти смерти… Думаю, с эфиром покончено.

– Кто-то умер от эфира?

– Да. Где-то в Англии. Коронер сказал, это было прямое следствие применения эфира, но Симпсон продолжает защищать его. – Генри ненадолго остановился, держа иголку на весу. – Можешь сам спросить с утра, когда явишься на работу.

Латающий вернулся к своему занятию, так низко склонившись к лицу латаемого, что тот чувствовал запах пива в его дыхании. Тем не менее Генри уверенно продолжал шить, и вскоре Уилл уже приноровился к ритму проколов и рывков затягивающегося кетгута. Каждый новый стежок был не менее болезненным, чем предыдущий, но все они вместе не способны были заглушить боль в ребрах.

Генри отступил на шаг, чтобы оценить свою работу.

– Неплохо, – решительно заявил он. – Может, мне стоит всякий раз перед операциями наносить визит Эйткену…

Он смочил немного корпии[12]12
  Корпия – перевязочный материал.


[Закрыть] в холодной воде и наложил на рану. Прохладное прикосновение немного утишило боль – первое приятное ощущение, которое Рейвену довелось испытать, с тех пор как он сделал последний глоток эля.

– Не могу я отправить тебя в объятия миссис Черри в таком виде, – сказал Генри. – Дам-ка дозу лауданума[13]13
  Лауданум – спиртовая опиумная настойка.


[Закрыть], и ляжешь у меня на кровати. Сам посплю на полу остаток ночи.

– Я твой должник, Генри, правда. Но умоляю тебя, никогда больше не ссылайся на объятия миссис Черри. Или я могу сблевать.

Друг по своему обыкновению окинул Уилла изучающим взглядом, но в его голосе прозвучали веселые нотки.

– Тебе ведь известно, что она оказывает дополнительные услуги, и за совсем небольшую плату? – сказал он. – Я так понимаю, многие из вас, ее юных постояльцев, искали утешения в этих самых объятьях. В конце концов, она вдова и нуждается в деньгах. Не вижу ничего постыдного. Видишь ли, с этим твоим новым шрамом и поплывшим глазом тебе надо снизить стандарты.

Генри помог Рейвену добраться до своей кровати, где тот очень осторожно улегся. За один раз он получил больше травм, чем в сумме за всю предыдущую жизнь. Лицо было увито кетгутом, и – шутки в сторону – может, ему и в самом деле стоило пересмотреть свои ожидания относительно женитьбы. Но все могло быть гораздо, гораздо хуже. Он не был мертв, а завтра с утра его ждала новая жизнь.

– Так, – сказал Генри. – А теперь – лауданум. И если затошнит, будь добр, помни: рядом на полу лежу я, так что меть лучше в ноги, чем в голову.

Глава 4

Сара все медлила в профессорском кабинете, когда зазвонил колокольчик: краткому мгновению безмятежности пришел конец, нежеланный, но неизбежный. Здесь она исполняла свои обязанности тщательно и не торопясь, потому что любила эту комнату. Для нее это было убежище, оазис спокойствия, огражденный от хаоса, царившего в остальной части дома, но возможность побыть здесь предоставлялась ей редко – и никогда надолго.

Она уже успела развести огонь, приложив особые усилия к тому, чтобы на решетке было достаточно углей. Огонь здесь горел круглый год, чтобы пациентам, которых доктор принимал в кабинете, всегда было комфортно. Но сегодняшний день выдался особенно холодным, и на то, чтобы воздух в комнате прогрелся, ушло немалое время. На окне над столом профессора успел нарасти лед, украсив стекло изящными узорами наподобие папоротниковых листьев, которые исчезли, стоило ей подышать на стекло. Сара протерла тряпкой осевшую на стекло влагу и немного полюбовалась видом, который в такой погожий день открывался отсюда аж до самого приморского Файфа. По крайней мере, так ей говорили. Сама она никогда на бывала дальше окраины Эдинбурга.

На письменном столе у окна громоздились стопки книг и бумаг, и Сара всегда старалась прибираться на столе, ничего не перекладывая и не меняя местами. Со временем она достигла в этом совершенства – нелегким методом проб и ошибок: бывало, приходилось вылавливать блудные бумажки чуть ли не из камина.

Комната не всегда казалась такой приветливой. Когда Сара только начала служить в доме доктора Симпсона, обстановка кабинета пугала ее. У стены стоял высокий шкаф, где на полках теснились склянки с анатомическими образцами: разнообразные человеческие органы, плавающие в какой-то желтоватой жидкости. Что еще хуже, многие органы были повреждены, изуродованы различными болезнями, будто одного их присутствия мало, чтобы напугать до полусмерти.

Со временем все это стало завораживать – даже та склянка, где плавали лицом друг к другу два крошечных младенца, сросшиеся в районе грудины. Когда Сара впервые увидела их, у нее в голове появился целый рой вопросов. Откуда могла взяться подобная вещь? И каким образом ее добыли? Кроме того, у нее имелись сомнения, насколько это вообще приемлемо – держать у себя подобный образец: все же это были человеческие останки, так не лучше ли было похоронить их? И правильно ли выставлять такое на всеобщее обозрение? Быть может, даже смотреть на такое грешно?

Под полками было отделение с закрывающимися дверцами, где доктор хранил учебные материалы для курса лекций по акушерскому делу. У Сары не было твердой уверенности, позволено ли ей изучать содержимое шкафа, но, поскольку прямого запрета не было, иногда – когда было время – она позволяла себе удовлетворять свое любопытство. Внутри хранилась странноватая подборка тазовых костей вперемешку с гинекологическими инструментами, о назначении которых Сара могла только догадываться. Там, конечно, лежали уже знакомые щипцы, но были еще и загадочные устройства с ярлычками, на которых значилось: «кефалотриб[14]14
  Кефалотриб – черепораздробитель, прибор для разрушения головы погибшего плода.


[Закрыть]», «краниокласт[15]15
  Краниокласт – прибор для отделения черепа погибшего плода от позвоночника.


[Закрыть]» и «перфоратор[16]16
  Перфоратор – инструмент для проделывания отверстий в черепе погибшего плода.


[Закрыть]». Названия эти, казалось, намекали на какие-то страшные вещи, и Сара никак не могла взять в толк, какую роль они могли играть в рождении ребенка.

Полностью соответствуя характеру хозяина, кабинет явно нуждался в методической организации – в особенности библиотека. Сара давно бы уже занялась этим делом, будь у нее достаточно времени. Книги, казалось, расставили на полках в произвольном порядке. К примеру, переплетенное в красную кожу собрание Шекспира было втиснуто между семейной Библией и «Эдинбургской фармакопеей[17]17
  Фармакопея – регламент требований к качеству лекарственных средств.


[Закрыть]». Ей вспомнилось, что в силу каких-то загадочных причин имена домашних животных были записаны на форзаце «Фармокопеи».

С благоговением касаясь пальцем каждого корешка, она читала названия: «Естественная теология» Пейли, «Анатомия и физиология человеческого тела», «Антикварные редкости» Адама, «Принципы хирургии» Сайма. А потом в дверь сунул голову Джарвис.

– Тебя мисс Гриндлей зовет, – сказал он, закатывая глаза, и исчез.

Сара позволила себе помедлить еще пару мгновений, задержав пальцы на переплетенных в кожу корешках. Это было одним из проклятий профессии: практически безграничный доступ к богатому собранию книг при почти полном отсутствии времени для чтения. Пальцы замерли на незнакомом корешке. Сара сняла еще не читанную книгу с полки и сунула в карман.

Она вышла из комнаты и, поднимаясь по лестнице, внезапно попала в водопад газетных листов, планирующих с верхней площадки. Верный признак, что доктор вот-вот спустится вниз. Ему нравилось читать утренние газеты – «Скотсмен» и «Каледониен меркьюри» – от корки до корки, еще лежа в кровати, и казалось забавным бросать прочитанное через перила, перед тем как спуститься к завтраку. Это его обыкновение было особенно ценимо двумя старшими мальчиками – Дэвидом и Уолтером, – которым нравилось делать из газет снежки и швыряться ими друг в друга и в прислугу; Джарвиса, которому приходилось потом все собирать, это забавляло несколько меньше. Маневрируя между парящими в воздухе газетами, скачущими детьми и ворчащим дворецким, Сара поднялась по лестнице.

Когда она вошла в комнату их тетки Мины на четвертом этаже, ее встретил обычный хаос. Казалось, все содержимое гардероба мисс Мины Гриндлей было разбросано по комнате; платья и нижние юбки развешаны везде, где только можно, они же валяются на полу, на кровати и на кресле. Сама Мина, все еще в ночной рубашке, стояла перед зеркалом, прикладывая к себе очередное платье, которое почти сразу же отправилось на пол, к остальным.

– Ну наконец-то, Сара! Где ты пропадала?

Вопрос явно был риторическим, и она промолчала в ответ. Мину, казалось, постоянно раздражало, что у Сары есть еще какие-то обязанности по дому. От нее как-то ускользал тот факт, что, будучи единственной горничной в доме, Сара должна разводить огонь в каминах, разносить чай, накрывать на стол и поддерживать в комнатах порядок – кроме нее, заниматься этим было некому. Миссис Линдсей редко покидала пределы кухни, а у Джарвиса, исполнявшего обязанности дворецкого, лакея и личного секретаря доктора, и так хватало дел.

– Ну сколько раз я уже говорила, что женщине моего положения необходима личная горничная?

«Примерно столько, сколько я входила в эту комнату», – подумала Сара.

– Не могут же от меня ожидать, чтобы я одевалась сама?

– Миссис Симпсон, кажется, с этим вполне справляется, – подала голос горничная.

Глаза Гриндлей вспыхнули, и Сара немедленно поняла, что переступила черту. Она уже было открыла рот, чтобы извиниться, но тут Мина заговорила вновь, а прерывать ее означало только ухудшить дело.

– Моя сестра – замужняя женщина, и, кроме того, она по горло в трауре. Для нее выбор туалета – не такая уж сложная задача.

Сара подумала о миссис Симпсон, которая вот уже который месяц не носила ничего, кроме тяжелого черного бомбазина[18]18
  Бомбазин – плотная хлопчатобумажная ткань.


[Закрыть], и была бледна и измождена от постоянного пребывания в четырех стенах.

– Сара, приучись же сдерживаться и не выпаливать вот так все, что ни придет тебе в голову. Свое мнение лучше держать при себе, если тебя о нем не спрашивают особо. Когда ты только поступила сюда на службу, я многое тебе прощала, но, должно быть, оказала тебе этим дурную услугу. Боюсь, как бы ты не разговорилась перед менее понимающим человеком, иначе можешь оказаться на улице, и все из-за своего языка.

– Да, мэм, – ответила Сара, покаянно опуская глаза.

– Умение вовремя придержать язык дорогого стоит. Я сама нередко им пользуюсь, когда мне не нравится, как сестра ведет дом. Я здесь всего лишь гостья и благодарна за это, как и ты должна быть благодарна за свое положение. У всех у нас имеются свои обязанности, а женщина моего статуса обязана хорошо одеваться.

Мина указала в сторону громоздящейся на кровати кучи платьев, давая понять, что ей необходима помощь в выборе туалета.

– Как насчет этого? – Сара подняла на руках скромное серое шелковое платье с кружевным воротом, который она накрахмалила и выгладила только вчера.

Гриндлей с минуту разглядывала платье оценивающим взглядом.

– Ох, остановимся на этом, – наконец сказала она. – Хотя, боюсь, оно немного простовато, чтобы заставить поклонников тут же броситься писать мне сонеты.

Сара машинально глянула на письменный стол Мины. Как всегда, там лежало очередное начатое письмо – и роман.

– Что вы сейчас читаете? – спросила она, зная, что разговор о литературе почти наверняка заставит хозяйку забыть о ее бестактности.

– Роман под названием «Джейн Эйр» некоего Каррера Белла[19]19
  Псевдоним Шарлотты Бронте.


[Закрыть]. Только закончила. Этот автор мне не особенно хорошо знаком.

– Вам понравилось?

– Сложный вопрос. Я бы предпочла обсуждать его с подготовленным собеседником, так что можешь взять почитать.

– Благодарю вас, мэм.

Сара положила томик в тот же карман, где уже лежала книга, позаимствованная ею из библиотеки.

Поскольку подобающий наряд был наконец выбран, Гриндлей облачилась в корсет и встала, упершись руками в бедра, пока Сара, налегая изо всех сил, затягивала шнуровку.

– Туже, – потребовала Мина.

– Да вы дышать не сможете, – сказала Сара, снова налегая на шнуровку.

– Чепуха. Я еще даже в обморок ни разу не падала, и это несмотря на то, что все мои знакомые дамы теряют сознание с завидной регулярностью. Иногда не без помощи сценического искусства, – добавила она с легкой улыбкой на губах.

Когда Гриндлей была подобающим образом одета, Сара принялась за ее прическу. Это потребовало куда больше времени, чем корсет. Первым делом волосы нужно было смазать крахмальным фиксатуаром, чтобы они за день не выбились из прически. Затем их следовало разделить спереди на пробор и заплести по бокам в косы, которые укладывались над ушами. Еще один пробор шел поперек головы, от уха до уха, а сзади волосы скручивались в тугой узел на затылке. Эта задача требовала терпения и аккуратности – тех качеств, которых Саре сильно не хватало, когда дело доходило до причесок.

– Вот почему мне необходима личная горничная, – сказала Мина своему отражению, наблюдая, поджав губы, за усилиями Сары. – Знаю, ты стараешься как можешь, но мне никогда не найти себе мужа без должного ухода.

– Не могу с вами не согласиться, мисс Гриндлей, – ответила Сара, с облегчением откладывая в сторону гребень, щетку и шпильки.

– Проблема в том, что хорошую прислугу найти не так-то легко. Только посмотри на миссис Симпсон – она просто с ног сбилась, пытаясь отыскать для детей хорошую няню.

Для Сары постоянная смена нянек в детской загадкой не была. У Симпсонов было трое детей: Дэвид, Уолтер и Джеймс, которому не было еще и года. Дэвиду и Уолтеру редко запрещали покидать пределы детской на верхнем этаже, их природное любопытство всячески поощрялось, а у претендентов на должность няньки просто не укладывалось в голове, что подобное поведение не только может быть позволительно, но и поощряется родителями. Еще одна причина заключалась в том, что миссис Симпсон явно не была готова передать всю ответственность за детей в чужие руки – быть может, из-за того, что уже потеряла двоих в совсем еще нежном возрасте.

– У Шилдрейков пропала горничная, – продолжала Гриндлей, поворачиваясь в кресле, чтобы взглянуть на Сару.

– Которая?

– Мне кажется, ее звали Роуз. Ты ее знаешь?

– Совсем немного. Я больше знакома с другой их горничной, Милли. А что случилось?

– Просто исчезла, никого даже не предупредив. Ходят слухи, что она с кем-то встречалась. И даже много с кем.

Повернувшись обратно к зеркалу, Мина принялась накладывать румяна. Сара сделала их ей сама, смешав ректифицированный спирт, воду и карминовый порошок. Она мельком задумалась, так уж ли предосудительно для горничной добиваться мужского внимания, когда, казалось, для Гриндлей это было единственной целью жизни.

– Я видела ее только на прошлой неделе, – сказала Сара. – У «Кеннингтона и Дженнера»: мы столкнулись у входа.

– И как она тебе показалась? – спросила Мина, снова поворачиваясь к ней.

– Вроде бы хорошо, – ответила Сара, прекрасно сознавая, что положение не позволяет ей дать более откровенный ответ.

На самом деле подумать, что у Роуз все хорошо, мог только тот, кто раньше ее никогда не встречал. Саре бросилось в глаза, какой угрюмый был у нее вид. Она заметила Роуз, когда они с хозяйкой выходили из лавки на Принсес-стрит. Миссис Шилдрейк остановилась обменяться любезностями с миссис Симпсон, и служанки – поскольку это не возбранялось – сделали то же самое, хотя их разговор и был более скованным. Как Сара и сказала Мине, она была лучше знакома с другой горничной Шилдрейков, Милли: с ней она чувствовала себя более свободно. Роуз, по выражению Милли, была «жизнерадостной» – что, по мнению Сары, являлось слишком вежливым эпитетом для девушки, которую сама она находила легкомысленной и самовлюбленной и которой инстиктивно сторонилась.

В тот день Роуз показалась ей какой-то подавленной; ее точно пригибала к земле ноша потяжелее тех свертков и пакетов, которые она тащила в руках. Роуз была очень бледной, с опухшими глазами и почти ничего не сказала Саре в ответ на осторожные расспросы о здоровье.

Сара бросила взгляд на хозяйку Роуз, тучную женщину примерно тех же лет, что и миссис Симпсон, хотя выглядела она гораздо старше. Отчасти из-за внешности, которой она явно уделяла не слишком много внимания, отчасти – из-за сурового, строгого вида.

Сара не слишком почтительно задумалась о том, каков же из себя ее муж, поскольку мистера Шилдрейка ей никогда видеть не доводилось.

Всем было известно, что характер у миссис Шилдрейк не самый простой и что девушки, служившие в ее доме, частенько от этого страдали. Роуз, без сомнения, доставалось больше других, но ее унылый, безжизненный вид вряд ли мог объясняться полученной от хозяйки взбучкой. Может, просто накопилось, мрачно подумала Сара, тревожась о собственном будущем. Если жизнь в услужении могла сделать такое с веселой кокеткой Роуз, во что же она превратит ее саму?

– Да не стой здесь просто так, – сказала Мина, уже совершенно забыв об их разговоре и об исчезновении Роуз. – Уверена, тебе есть чем заняться.

После того как ее таким образом отпустили, Сара вышла из комнаты и спустилась по лестнице, размышляя, сколько дел она могла бы переделать за время, ушедшее на то, чтобы втиснуть Мину в платье и укротить волосы. А сегодня ей вдобавок предстояло проветрить одну из гостевых спален для нового ученика доктора, который должен был прибыть сегодня.

Сара задумалась, нельзя ли будет как-то убедить его поухаживать за Миной. Тогда, по крайней мере, ее труд не пропадет втуне.