Текст книги "Путь смертных"

Глава 11

По утрам в понедельник приемная всегда заполнялась быстрее обычного, потому что в воскресный день клиника всегда бывала закрыта. Сара остановилась на минутку перевести дыхание и быстро окинула взглядом приемную: стар и млад, мужчины и женщины, грудная инфекция здесь, лихорадка там, опухоли и сыпи, жар и озноб. В приемной стоял приглушенный гул голосов, в который неровным ритмом вплетались чиханье и лихорадочный кашель.

Молодая мать сидела с ребенком на руках: щеки у того пылали, два зеленоватых потека из носа сливались в лужицу на верхней губе. Он, очевидно, был не слишком доволен своим нынешним положением и, понятно, в любой момент мог разразиться воплями. Его мать, однако, явно подготовилась к этому повороту событий. Время от времени ее рука ныряла в карман и извлекала оттуда очередную сладость, которая, будучи засунута в маленький ротик, покупала еще несколько минут тишины.

Сара наблюдала за этой процедурой, стоя в дверях и внутренне содрогаясь при мысли о липких следах, которые оставят повсюду эти пальчики. Кроме того, от дверей к камину тянулась цепочка грязных следов. Как бы ни нравилось ей помогать в клинике, толпа пациентов, которая каждый день проходила сквозь дом, добавляла работы.

Сара заметила, что огонь в камине начинает угасать, и, став на колени у решетки, подсыпала немного углей. Она перемешивала их кочергой, когда в приемную вошел Рейвен. Ученик не сразу заметил ее у камина, но Сара знала: он будет ждать, пока она не обратит на него внимание. Встав, указала на пациента, баюкавшего правую руку, обернутую на удивление засаленной тряпицей. Сара могла только гадать, что скрывалось под тряпкой, но исходивший от нее запах не терпел отлагательств, и не только из-за того, что его источник мог обернуться чем-то серьезным.

Сара смотрела, как Рейвен ведет в кабинет пациента, по-прежнему поддерживающего руку, будто это был какой-то посторонний предмет. Она так и не смогла составить о новом домочадце Симпсона определенное мнение. Ему сильно не хватало той уверенности в себе, которая отличала навещавших дом джентльменов, и даже учитывая разницу в возрасте, манеры его сильно отличались от манер его предшественника, Томаса Кита. Младший брат доктора Кита, казалось, чувствовал себя в роли ученика гораздо свободнее, хотя Сара могла ошибаться, потому что в то время она сама еще только привыкала к своему новому окружению – не только к дому, но и к своим обязанностям.

У нее было чувство, что Рейвен не слишком привык, чтобы ему прислуживали, – наверное, потому, что, будучи студентом, обитал на съемных квартирах. Должно быть, по этой же причине он выглядел на удивление худым, даже изможденным. Саре доводилось слышать о молодых людях, одержимых учебой настолько, что они забывали о своих телесных нуждах. Ей это казалось особенно забавным в людях, посвятивших себя медицине и специально учившихся заботиться о здоровье. Наверное, не стоило удивляться, что Рейвен, добившийся места ученика у самого Симпсона, забывал о еде ради учебы.

Единственное, что она ставила ему в заслугу, – обращение с пациентами: он всегда был с ними заботлив и добр, внимательно выслушивал и никогда не смотрел свысока. Опять же, Сара находила забавным, что высокомерие так часто встречалось в людях, посвятивших себя, казалось бы, самой милосердной профессии, но она уже научилась распознавать эту характерную для медиков черту. Быть может, новичок просто еще не успел развить в себе эту манеру, или же именно эта его особенность как раз и понравилась Симпсону.

Сара иногда развлекалась, воображая себя студентом-медиком: как бы она проводила день, какие стала бы изучать предметы. Ее особенно интересовали ботаника и растениеводство, а еще – традиционная медицина: кое-какие знания передавались в семье по наследству. Всякий раз, как Сара попадала в кабинет профессора, ее поражало количество знаний и дисциплин, которые можно изучать. Ей казалось, что не может быть ничего лучше, чем посвятить этому жизнь. За подобные развлечения, однако, приходилось платить: фантазировать таким образом было приятно, но суровая правда становилась от этого только еще более очевидной. У нее не было средств, чтобы поступить в университет, и не было никаких надежд, что когда-нибудь они появятся. Кроме прочего, она была женщиной: препятствие почти неодолимое.

Миссис Линдсей сказала ей, что она должна быть довольна своим нынешним положением, но Саре казалось невозможным как-либо утолить постоянную жажду знаний; да она и представить себе не могла, что ей бы этого захотелось. Отказаться от пожирающего ее любопытства – все равно что отказаться от самой себя.

С тех пор как у них с миссис Линдсей состоялся тот разговор, ей гораздо реже разрешали помогать в клинике, и это явно не было совпадением. У кухарки всегда находилась для нее работа, или она заставляла Сару переделывать уже сделанное, и в результате ее не отпускали. То, что утренние приемы без ее участия были гораздо более шумными и хаотичными, чем обычно, тоже, по мнению девушки, совпадением не являлось.

За спиной у Сары послышался очередной громоподобный приступ кашля, сопровождаемый таким звучным плевком, что оставалось только надеяться: у этого больного был с собою платок, потому что в противном случае он, скорее всего, сплюнул прямо на пол. Сара опять принялась перемешивать угли в камине и заметила, какие красные, раздраженные у нее руки. Кожа на костяшках пальцев уже успела потрескаться, и оставалось надеяться, что у нее еще осталось достаточно овсяной притирки, потому что времени готовить лекарство заново у нее не было.

Поднявшись на ноги, она услышала панический крик:

– Джейми! Да что же с тобой такое?

Сара повернулась и увидела, что женщина с простуженным малышом схватила его за плечи и трясет изо всех сил, будто ребенок ее ослушался. Подбежав, горничная увидела, что ребенок отчаянно извивается в руках у матери и глаза его широко распахнуты от страха. Тот же ужас отразился на лице его матери, которая принялась звать на помощь, обращаясь к присутствующим.

– Не понимаю, что с ним! – пронзительно кричала она, явно в отчаянии. – Ради бога, кто-нибудь, помогите ему, пожалуйста!

Мальчик явно задыхался; губы уже посинели, и его начали покидать силы: движения стали какими-то вялыми. Сара взглянула на беспомощно машущие ручки, на липкие пальчики, которые успела невзлюбить. И вдруг ей стало совершенно ясно, в чем дело.

Выхватив ребенка из рук матери, Сара перекинула его через колено и как следует хлопнула по спине между лопатками – раз, другой… На третий что-то шлепнулось на ковер возле ног, а мальчик резко вдохнул – и заревел.

Мать опять взяла его на колени, чтобы утешить, а Сара, встав, неподвижным взглядом смотрела на маленький оранжевый комочек, крепко-накрепко приставший к ковру.

Суматоха в приемной подняла на ноги весь дом. Доктор Кит и Рейвен вбежали в приемную почти сразу; доктор Симпсон появился в дверях несколько секунд спустя.

– Что тут происходит? – требовательно вопросил Рейвен.

Сара указала на пол.

– Леденец, – ответила она.

***

Какие бы силы ни двигали Сарой во время ее успешного вмешательства, они быстро оставили ее, стоило опасности миновать, и вдруг оказалось, что у нее трясутся колени и кружится голова. Профессор отвел ее в свой кабинет, усадил и предложил чашечку крепкого чаю. Миссис Линдсей свято верила в укрепляющие свойства этого напитка, но, сидя на диване и потягивая чай из чашки, горничная решила, что все-таки самым действенным свойством чая была возможность посидеть немного в тишине и спокойствии. Неистовый стук в груди постепенно успокоился, и она опять начала нормально дышать.

Раздался негромкий стук в дверь, и в кабинет вошел Симпсон.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

– Гораздо лучше, спасибо, сэр.

– Мои поздравления. Ты прекрасно справилась с ситуацией, выказав при этом поразительное присутствие духа. Нет сомнений, ты спасла этому мальчонке жизнь. Я страшно горд тобой. Но, кроме того, мне ужасно любопытно, откуда ты знала, что именно нужно делать.

Сара откашлялась.

– «Домашний лечебник» Бачена, сэр. Дома у нас было не слишком-то много книг, только Бачен да еще Библия. Поэтому я прочла его довольно много раз.

– В самом деле? – спросил Симпсон с улыбкой. Ответ его явно позабавил.

Сара решила, что от нее ждут дальнейших объяснений.

– Моя бабушка была у нас в деревне знахаркой. Повитухой, и лекарем тоже. Поэтому, наверное, я и стала интересоваться такими вещами. Я немного знаю о лекарственных травах. То, чему она меня научила.

Симпсон снова улыбнулся.

– Так вот почему ты разбила аптекарский огород позади дома… Надеюсь, ты не собираешься составить мне конкуренцию в качестве знахарки.

– Нет, сэр, – робко отозвалась девушка.

– Мой дед тоже был знахарем, и весьма уважаемым. В основном он пользовал скотину, но случалось и кости вправлять. Но дед был подвержен сельским суевериям. Как-то заживо похоронил корову, надеясь остановить распространение коровьей чумы, – картина, которую отец запомнил на всю жизнь и которая преследовала его до самой его кончины… К счастью, современная медицина не признает подобной чепухи. Здоровье и болезни – сложная материя. И такое ощущение, что чем больше мы узнаем, тем больше остается непознанного. Никогда не доверяй тем, у кого есть простые ответы на сложные вопросы. Опасайся мутных вод лженауки.

Эти слова новостью для Сары не стали: она успела навидаться не слишком щепетильных персонажей, которые торговали вразнос средствами от всех болезней. И в самом деле, люди в деревнях по временам страдали легковерием, что не удивительно, учитывая, как далеки они от центров просвещения. Девушка понимала, что там, где есть недостаток знаний и образования, люди – каким бы ни было их происхождение – склонны верить всему, что им говорят, если говорится это с достаточной уверенностью и апломбом. Но, кроме того, Сара знала – знала по себе, – что когда человек теряет надежду, он готов попробовать практически что угодно, чтобы спасти тех, кого он любит.

– Но ведь ботаника – это не лженаука?

– Совершенно определенно – нет, – ответил доктор. – Природа подарила нам множество полезнейших средств, но лишь химия способна раскрыть их секреты. Благодаря химии мы узнали, что это хинин дает иезуитовой коре[25]25
  Кора хинного дерева.


[Закрыть] свойство лечить малярию, а морфий наделяет опийный мак его страшной силой.

Он подошел к книжному шкафу и принялся рыться на полках.

– Есть у меня удивительно полезная книга по этому предмету. «Принципы химии, изложенные для студентов» моего коллеги профессора Уильяма Грегори. Быть может, вам будет интересно узнать об этом побольше?

Сара отставила чашку и, улыбнувшись, протянула руку.

Глава 12

Рейвен вошел в аудиторию вместе с профессором, нагруженный стопкой заметок, которые Симпсон, как правило, игнорировал. Аудитория была набита битком, и у студентов был непривычно внимательный вид. Два года подряд Уилл сидел на этих самых скамьях, и именно любовь профессора к предмету, четкость и ясность его лекций привлекли студента к акушерству.

Лекция, которую сейчас читал Симпсон, была посвящена роженицам с узким тазом. Доктор, как и всегда, говорил легко, свободно, не считая заинтересованность аудитории чем-то само собой разумеющимся. Он иллюстрировал теорию подходящими примерами из собственной клинической практики. Случаи были подробно расписаны в тех заметках, которые нашел и принес в аудиторию по просьбе профессора Рейвен, но Симпсону так ни разу и не понадобилось в них заглянуть.

Глядя на заполненный студентами зал, Уилл припомнил иные занудные и гораздо менее популярные рассуждения, которым ему случалось внимать в этом самом зале. Он задумался, сколько именно профессор получит за одну эту лекцию. По его подсчетам, выходила круглая сумма. Быть может, когда-нибудь он сам будет читать лекции, а пока, по крайней мере – поскольку хорошо знаком с курсом, – мог бы давать частные уроки кому-нибудь из богатых студентов, сидящих на скамьях. Приятные мечты, но даже если им суждено сбыться, вряд ли это будет достаточно скоро для Флинта.

Ближе к концу лекции в дверях появился посыльный, весь в поту, задыхаясь от бега. В кулаке у него был зажат грязный клочок бумаги. Рейвен успел перехватить его в коридоре, чтобы тот не прервал доктора, который как раз заканчивал лекцию.

– Профессора просят срочно прибыть в дом на Грассмаркет, сэр, – прохрипел посыльный и сунул Уиллу клочок бумаги.

– Кто просит? – спросил Рейвен, разворачивая записку и пытаясь разобрать почерк.

– Доктор, который уже там.

– И что, он писал это ногой?

– Нет, левой рукой. Правой он пытался остановить кровь.

***

Экипаж доктора мчался по узким улочкам, лавируя между тележками уличных торговцев и беспечными пешеходами, которые, казалось, были полны решимости покончить с собой. Псина была бы в восторге, подумал Уилл, хотя особых сожалений по поводу того, что собаку сегодня оставили дома, он не испытывал.

Они остановились перед зданием на южной стороне Грассмаркета, и посыльный чуть ли не бегом повел их на верхний этаж. Симпсон – редкий случай – тоже запыхался и не мог даже выговорить свое обычное «всегда верхний этаж».

В квартире они нашли молодую женщину – в родах, смертельно бледную, всю в испарине. У стенки стояла, не зная, чего делать, перепуганная повитуха, которая несколько часов назад вдруг поняла, что ее знаний здесь недостаточно.

В этом она была не одинока.

Молодой доктор – тот самый, что писал записку левой рукой, – сидел на корточках, нагнувшись к роженице, в ногах кровати, весь забрызганный кровью: лицо, одежда. Он явно провел здесь уже не один час, и когда поднял голову, на лице у него было написано такое радостное облегчение, что стало ясно: он не был уверен, что доктор Симпсон придет.

Симпсон скинул с плеч пальто, а Рейвен тем временем проверил у пациентки пульс: частый, нитевидный. Молодой доктор поднялся на ноги, уступив место профессору. Ниже Уилла ростом, худощавый; в его фигуре и чертах просматривалось что-то мальчишеское. Одежда, однако, была отлично скроена, и вид у него был на удивление элегантный, невзирая на пятна крови и пота на рубашке.

– Что ж, рассказывайте, что у нас здесь, – сказал ему Симпсон.

Рейвен ожидал услышать срывающийся, взволнованный голос – это было бы понятно, учитывая обстоятельства и физическое состояние доктора, – но тот изложил обстоятельства спокойно и четко: его рассказ был настолько же ясным, насколько его записка – невнятной.

– Околоплодная жидкость отошла рано, непродуктивные боли, даны две дозы спорыньи[26]26
  Токсичные алкалоиды, содержащиеся в этом поражающем злаки грибе, способствуют сокращению мышц и остановке кровотечения.


[Закрыть]. Обильная рвота после первой дозы; после второй роженица сказала, что «внутри что-то подалось». Головка младенца все еще сидела высоко, поэтому я применил длинные щипцы, но безуспешно. За этой попыткой последовало обильное кровотечение, и я отправил вам записку с просьбой о помощи.

На Уилла произвело впечатление то, как он владел собой, – не в меньшей степени, чем собственно его рассказ. Ему было хорошо известно, какую тревогу испытываешь, когда перед тобой серьезная травма. В голове царит полная сумятица, и ты сам не понимаешь, что говоришь.

– Как зовут? – спросил Симпсон.

– Битти, сэр. Доктор Джон Битти.

– Пациентку, – пояснил профессор.

– Мне кажется, Уильямс. Или, может, Уильямсон. Не могу припомнить точно. Это был долгий день.

Симпсон осмотрел роженицу, взглянул на Рейвена и поманил его подойти поближе. Вид у него был мрачный.

– Головка младенца находится в верхней апертуре таза, и она там застряла, – прошептал он. – Недостаточно низко, чтобы можно было добраться щипцами, и, кроме того, я опасаюсь пробить матку. Мы должны извлечь плод как можно скорее – иначе матери не выжить.

Симпсон принялся рыться в чемоданчике, а Уилл гадал, какое же устройство способно будет справиться там, где щипцы оказались бессильны. Профессор достал из чемодана прибор, в котором Рейвен узнал перфоратор, – и сразу понял, что должно было случиться. Мог бы понять и раньше, но его вера во всемогущество профессора помешала ему правильно оценить ситуацию. Доктор намеревался провести процедуру, известную как краниотомия[27]27
  Краниотомия – трепанация черепа.


[Закрыть].

Симпсон достал из чемодана склянку с эфиром. Что ж, по крайней мере, женщина будет в это время без сознания.

– Много ей не понадобится, – сказал профессор, глядя на Уилла.

– Миссис Вильямсон это не нужно, – вмешалась повитуха. – Мы ходим в одну церковь, и священник говорит, это неправильно.

Рейвен смотрел на нее, не в силах поверить своим ушам.

В ответ она сунула ему под нос листок, на котором была отпечатана обличительная речь некоего преподобного Малахии Гриссома.

Уилл бросил взгляд на листок, а потом посмотрел на Симпсона, который в ответ устало пожал плечами. Он явно уже не в первый раз сталкивался с подобным сопротивлением.

– Проклятие первородного греха, – пояснил доктор. – Книга Бытия. «В болезни будешь рождать детей». Некоторые считают, что это противоречит Писанию – избавлять женщин от боли, связанной с родами.

Рейвен подумал, что это глупость, без которой легко можно было бы обойтись, – но то же могло быть сказано о многих словах и делах священнослужителей. Почему так называемые люди божьи считали нужным лишить женщину избавления от боли, он понять не мог.

– Может, миссис Уильямсон сама примет подобное решение? – сказал Уилл, заслужив кислый взгляд со стороны повитухи.

Однако убедить женщину так и не удалось.

– Я не пойду на вечные муки ради того, чтобы родить ребенка, – тихо сказала она.

Повитуха удовлетворенно кивнула, не сводя с Рейвена глаз, а Симпсон был вынужден приступить к операции без наркоза.

Впервые Уилл был рад простыне, прикрывавшей ноги и гениталии роженицы. Он знал, что именно сейчас происходит, уже видел это раньше и не имел ни малейшего желания видеть это еще раз. Он более или менее знал на память это место из лекции доктора Симпсона:

Во многих случаях младенцу можно помочь появиться на свет, применив щипцы или переворот. Но бывает, что головка плода слишком крупная или родовые пути слишком узкие, так что извлечь ребенка живым, не подвергая при этом жизнь матери непосредственной опасности, не представляется возможным. В подобных случаях мы можем спасти мать, пожертвовав плодом. Применив перфорирующие инструменты, мы можем пробить головку, извлечь содержимое черепа, а потом, раздробив свод черепа, вытащить по очереди фрагменты, пока не останется только основание черепа и кости лица – которые извлекаются с помощью крючка.

Даже в своем ослабленном состоянии миссис Уильямсон извивалась от боли, когда Симпсон с помощью различных инструментов разбивал и извлекал по кускам череп младенца. Рейвен смотрел на нее в смятении и думал о том, что крошечная жизнь перестает существовать в этот самый момент, еще не успев даже увидеть свет. Именно подобные вещи не раз заставляли его задумываться, пригоден ли он вообще для этой профессии. Уилл наверняка знал, что никогда не сможет стать хирургом. Его мать всегда говорила, что внутри сына сидит дьявол, но она лишь имела в виду присущее ему своеволие, вечное желание поступать наперекор. Человеческая его часть всегда слишком остро ощущала чужие страдания.

После того как младенец – вернее, то, что от него осталось, – появился на свет, быстро вышла и плацента, но матка не желала сокращаться. Кровотечение все не останавливалось, несмотря на то что роженице туго перебинтовали живот. Рейвен знал, что это означает серьезные осложнения. Он также знал, что поделать тут ничего нельзя.

Они почистили и убрали инструменты в полном молчании. Потом Симпсон поговорил с повитухой, объяснив ей, как ухаживать за пациенткой, и пообещав вернуться позже, чтобы проверить ее состояние.

Выходя из комнаты, он молча покачал головой.

Глава 13

Трое медиков – теперь уже все они были порядком растрепаны и забрызганы кровью – вышли на Грассмаркет. На улице царило оживленное движение – торговцы, лотошники, пешеходы, спешившие по своим делам. Казалось невозможным, что все продолжает идти своим чередом, будто ничего не случилось: маленькая трагедия, которую город, занятый повседневными делишками, даже и не заметил.

Симпсон предложил пойти в питейное заведение неподалеку, куда он хаживал еще студентом, чтобы немного поднять настроение.

Таверна «У Бакстера» странным образом соседствовала с «Трезвенной кофейней Кранстона», где, к некоторому удовлетворению Рейвена, было не слишком много посетителей. После того, что произошло сегодня, не было сомнений, какое именно заведение ему хочется посетить. Но его сильно беспокоило, кого он может увидеть в таверне – или, точнее, кто может увидеть его.

Он вошел следом за профессором и внимательно осмотрел помещение, стоя в дверях, чтобы иметь возможность быстро ретироваться. Симпсон явно был на короткой ноге и с хозяином, и с его клиентурой. Он взял всем по кружке эдинбургского эля, который, однако, не скоро смог донести до стола, поскольку по пути от стойки с ним все время заводили разговоры. Уилл сделал большой глоток: ему, оказывается, хотелось пить сильнее, чем представлялось, – к тому же он надеялся найти в выпивке успокоение.

Битти, казалось, был меньше всех задет грустным исходом этого случая. Быть может, из-за того, что он был скорее участником, нежели бессильным свидетелем, – а может, благодаря более обширному опыту успел развить в себе способность отгораживаться от эмоций. Битти явно чувствовал себя на месте в прокуренном пабе с посыпанным опилками полом, хотя, судя по одежде, был привычен к куда более солидным заведениям. Своей прыгающей походкой и быстрыми резкими движениями он напомнил Рейвену какую-нибудь мелкую птичку: проворную и ловкую, но постоянно настороже.

Теперь, когда они сидели рядом, да еще и при ярком свете, Уилл сумел получше разглядеть его мальчишеские черты, хотя Битти был явно не так молод, как ему сперва показалось. Поначалу Рейвен даже решил, что столкнулся с еще одним юным дарованием вроде Джеймса Дункана (хотя, надеялся он, не настолько несносным), но теперь рассмотрел морщинки в уголках глаз и решил, что тому, скорее всего, уже под тридцать.

Симпсон принялся расспрашивать Битти: ему явно хотелось узнать его получше. Начал он с неизбежного вопроса о профессии отца.

– Мой отец умер, сэр, – ответил Битти. – Я потерял обоих родителей, когда мне было двенадцать. Однако же мне повезло – меня взял под опеку дядя, мистер Чарльз Латимер. У него имеются земли в Канаан-лэндз, что в Морнингсайде.

Рейвену оставалось лишь надеяться, что этот дядюшка воспринимал собственное великодушие с меньшим апломбом, чем скареда Сквалыга Малкольм, который каждый пенни, потраченный на племянника, превращал в символ бесконечных неудач своей сестры – в том числе и в выборе супруга.

– Говор у вас нездешний, – сказал Симпсон.

– Я учился на юге Англии, но мать выросла в этих местах. Я поступил в Эдинбургский университет, чтобы быть поближе к дяде – его здоровье с возрастом стало совсем хрупким.

В манере, характерной для медиков, профессор проигнорировал любые упоминания о богатстве и положении в обществе и принялся расспрашивать Битти о болезни его дяди.

– Ревматизм в острой форме, причиняющий немало страданий. Он перепробовал немало средств, чтобы найти облегчение от болей. Сейчас отправился в Австрию, испытать новый метод водолечения некоего Присница. У него имеется лечебница где-то в горах.

– И как, что-нибудь помогло?

– Дядя находит, что боли стали терпимее, и больше не падает духом. Мне пришло в голову, что в этом что-то есть: холодные ванны, простое питание и отказ от приема каких бы то ни было лекарств. Его реакция на подобное лечение – и, что более важно, суммы, которые он за это платит, – навели меня на мысль, что это самое водолечение может представлять собой неплохой рынок.

Симпсон потер подбородок и обвел Битти глубокомысленным взглядом.

– Может статься, улучшение дало именно отсутствие его обычных медикаментов, а не холодные ванны. Мне кажется, иногда мы чересчур охотно пичкаем наших пациентов сильнодействующими средствами, а потом пускаем им кровь, и они оказываются на грани анемии, как думаете? Мой друг и коллега доктор Кит – большой поклонник Природы и ее лекарств, а также идеи о том, что просвещенное бездействие должно быть частью медицинской практики.

– Primum non nocere, – кивнул, соглашаясь, Битти.

«Не навреди»: клятва Гиппократа.

– Доктор Битти, прошу меня простить, я только что заметил за тем столом одного доброго друга. Но, прежде чем оставлю вас, позвольте сказать, что я получил большое удовольствие от сегодняшнего вечера. Обязательно приходите отужинать ко мне на Куин-стрит.

– Почту за честь, – ответил приглашенный со спокойным достоинством.

Рейвен мог только вообразить, как бы он сам смутился, как запинался бы, отвечая на приглашение столь значительного человека. Одежда, манеры – все говорило о том, что Битти привычен к приглашениям отужинать в хорошем обществе.

Симпсон пересек зал и громко, сердечно приветствовал своего приятеля на другом конце таверны.

– У профессора широкий круг знакомств, – заметил Битти таким тоном, будто это его забавляло. – Никогда бы не подумал, что он будет чувствовать себя как дома в подобном месте. Говорят, он в большом фаворе у дам из высшего общества.

«Явление, которое мне так и не довелось пока наблюдать», – подумал Уилл, вслух же сказал:

– Но происхождения он скромного.

Это была еще одна причина, по которой Рейвен тянулся к профессору. Если Симпсон смог достичь подобного положения и богатства, начав с самого малого, то, быть может, усердный ученик сможет пойти по его стопам…

– Из семьи деревенского пекаря, – ответил Битти. – Седьмой сын, младший из восьми детей.

Рейвен не смог скрыть удивления. Этого он не знал.

Битти смущенно улыбнулся.

– Всегда стоит побольше разузнать о людях, обладающих весом в твоей профессии, на случай если судьба вдруг сведет тебя с кем-то из них. Хотя, конечно, быть застигнутым у кровати пациента – потерянного пациента – в крови, беспомощным – не лучшее первое впечатление, которое можно надеяться произвести на подобного человека.

– Что ж, вряд ли все так плохо, если он пригласил вас на Куин-стрит. И, честно говоря, меня поразило, как вы умудрялись сохранять при этом полнейшее спокойствие. Я все не могу перестать думать о том, что произошло и чем это обернется для миссис Уильямс.

Битти отхебнул еще пива с таким невозмутимым видом, что Уилл опять подумал, что первое впечатление о его возрасте было неверным.

– Очень сильно сомневаюсь, что она выживет, – сказал он. – Даже несмотря на заботы доктора Симпсона.

Тон у него был ровный, спокойный, будто они обсуждали некую отвлеченную тему, а не женщину, чья кровь до сих пор была у него на рубашке.

– Так, значит, со временем становится легче? – спросил Рейвен.

– Что становится легче?

– Иметь дело с подобными страданиями. Когда я вижу такой случай, как сегодня, он неотвязно преследует меня еще долгое время, и я боюсь, как бы бремя не стало невыносимым. И все же вы так превосходно владели собой тогда – и сейчас тоже.

Битти некоторое время смотрел на Уилла, молча раздумывая над ответом. Затем произнес:

– Сострадание не беспредельно, у каждого из нас есть лишь определенный запас. А при нашей профессии мы каждый день сталкиваемся с тем, на что любому другому пришлось бы потратить добрую его часть.

– Вы хотите сказать, что со временем я совершенно перестану что-либо чувствовать? Не уверен, что мне хотелось бы этого…

– Дело не в отсутствии чувствительности. Скорее в новом понимании, которое дается нелегкой ценой собственных потерь, а не страданий пациентов. Когда узнаешь настоящее горе, страдания пациентов, какими бы страшными они ни были, уже не ранят так сильно, как раньше.

Рейвену казалось, что он в достаточной степени знаком с горем, но, должно быть, Битти довелось пережить куда больше. Он сказал, что потерял обоих родителей в двенадцать лет, но что-то говорило Уиллу, что это далеко не все. Ему страшно хотелось узнать, в чем дело, но спросить он не решался.

– А что, если я до сих пор не знал настоящего горя? – спросил Рейвен.

– За это нужно быть благодарным и не копаться в чужом несчастье. Я искренне так считаю. Нашим пациентам нужно, чтобы мы держали дистанцию, нужно, чтобы наши чувства не влияли на суждения и действия.

Уиллу было ясно, что Битти прав, хотя слышать это было нелегко. Он понимал, что многому мог бы научиться у такого доктора, как Битти, понимал, сколь многого он еще не достиг.

– А вы решили посвятить себя акушерству? – спросил тот более легким тоном.

– Да. Сначала я подумывал о хирургии, но это точно не для меня.

– Прекрасный выбор. У нашей профессии гораздо более блестящее будущее, чем у этих костоправов. В финансовом отношении, я имею в виду.

Рейвен снова покосился на элегантный костюм Битти, гадая, чьими деньгами было за него заплачено – дядюшкиными или самого обладателя, который, похоже, зарабатывал достаточно.

– Пока я не имел возможности в этом убедиться, – признался Уилл. – Быть может, в один прекрасный день я буду принимать роды у дам из высшего общества, но до этого, похоже, еще далеко.

Битти улыбнулся неожиданно озорной улыбкой, и морщинки вокруг глаз стали отчетливей.

– Поле деятельности здесь гораздо шире, чем вы себе представляете, и постоянно открываются новые многообещающие возможности. Думать нужно не о младенцах, а о женщинах, которые их вынашивают. Существует множество новых экзотических процедур, призванных избавить прекрасный пол от характерных недомоганий. Гальванизм, манипуляции с маткой – все это научные методы борьбы с извечным женским недомоганием – истерией. Сколько денег можно сделать на несчастливых женщинах и их отчаявшихся мужьях…

Рейвен ничего на это не ответил, и Битти продолжал в том же духе:

– Успех всецело зависит от способности находить новые возможности. Кстати говоря, этот самый эфир – штука многообещающая, верно? Только подумайте, сколько пациенты будут платить за возможность ничего не чувствовать во время процедур!

– Кроме тех, у кого есть религиозные убеждения на этот счет, – пробормотал Уилл себе под нос.

– Вот настоящая золотая жила, – продолжал собеседник, не обращая на это внимания. – Как я понимаю, городские дантисты просто нарадоваться не могут на эфир. Вы, поди, уже неплохо научились с ним обращаться: как-никак, работаете с Симпсоном…

– Он меня этому учит, да. Когда случай достаточно сложный, зачастую это единственное, что он позволяет сделать самостоятельно.

– Не жалуйтесь. Уверен, этот опыт окажется для вас весьма ценным.

– Думаю, не настолько, как умение макать состоятельных людей в холодную воду.