Текст книги "Песнь серебра, пламя, подобное ночи"

В тот день, когда умерла ее мать.

В день, когда ее мир рухнул.

Это был день зимнего солнцестояния тридцать второго цикла династии Цин – так называлась Эпоха чистоты, прежде чем все было разрушено. Император – Светящийся Дракон Шо Лун взошел на трон спустя восемьдесят циклов после Восстания Кланов, когда его предок, император Янь Лун, победил противящиеся ему кланы и установил мир на земле, превратив Срединное царство в Последнее. После успеха Нефритовой тропы хины жили в роскоши, и толстеющие животы интересовали их больше, чем изменения, которые происходили в истории государства благодаря новому императору. В истории, которую с течением времени многие забыли.

Лань была ясноглазой шестилетней девочкой, и впереди у нее была вся жизнь. Последние две луны ее мать была в отъезде. Она направилась на север, в Небесную столицу Тяньцзинь, судя по всему, улаживать ссоры с иностранными торговцами, возникшие из-за кораблей и территорий. Последнее царство удобно расположилось среди своих соседей на Нефритовом пути, будучи опорой для иностранных держав: королевства Масирия, которое торговало стеклом, великой, раскинувшейся в пустыне империи Ахеменидов и так далее. Но контакт с нацией, проживающей по ту сторону моря Небесного сияния, которое, как раньше полагали, вело на край света, был в новинку. Мама вернулась и привезла с собой истории о людях с лицами цвета снега и волосами, которые, казалось, были сотканы из золота и меди. Они появились на горизонте, корабли из сверкающего металла, каким-то невероятным образом несущиеся по волнам океана. Мама называла их «Иланыпажэнь». Элантийский народ. Их интересовали природные ресурсы, которыми обладали огромная территория Последнего царства и насчитывавшая тысячи циклов цивилизация Хин. В обмен на свои странные металлические изобретения элантийцы попросили установить с Последним царством торговые отношения и попытались перенять царящую при императорском дворе культуру Хин. И Светящийся император, столь уверенный в величии своего царства, с радушием принял гостей.

Лань вспомнила тот самый момент, когда она подняла взгляд от своих сонетов, вспомнила, как окно кабинета обрамляло идеальный внутренний дворик: застывшие в снежных покровах лиственницы и ивы, озера, все еще покрытые льдом, таким голубым, что в нем отражалось небо, выступ серых черепичных крыш ее дома, изгибающийся к небесам. Скачущая верхом на лошади фигура прорезала шлейф на снегу, что падал как гусиные перья. Одеяние всадника вспыхивало черными и красными цветами, пока он стремительно пробирался вперед. Лань подумала о героях рассказов, что она читала: бессмертных и практиках, которые пересекали озера и реки Последнего царства и общались с древними богами.

И все же сегодняшнему дню не было суждено стать радужным.

По пятам за ее матерью следовал конец того мира, который они знали.

Позже Лань, спрятавшись в отверстиях для горячей воды под полом комнаты для занятий, дрожала от страха. Ставший красным снег был усыпан телами прислуги, как поле маками. Иностранные солдаты в голубых, как лед, доспехах напирали на ворота, врывались во двор. Сапоги из толстой кожи топтали снег, а на груди их сверкали окружающие корону крылья из белого золота. Лань слышала, как они кричали на иностранном языке. Слышала лязг мечей, вынимаемых из ножен.

В то время она еще не понимала, что это было началом Элантийского завоевания.

Желчь подступила к горлу; страх сдавил грудь. Она посмотрела сквозь щели в половицах и увидела свою мать в позе, которую она часто принимала, – такой же прямой и гордой, как у любого служащего в Императорском дворце мужчины. В тот момент Лань ожидала, что ее мать сделает нечто невозможное, удивительное. Например, выхватит меч и убьет этих странных мужчин, что посмели ворваться в их дом.

Девочка совсем не думала, что ее мать спокойно возьмет деревянную лютню и начнет играть.

Когда в воздухе раздался первый перезвон струн, время, казалось, замерло. Эти ноты служили увертюрой[7]7
  Увертюра – развернутая пьеса, инструментальное вступление к театральному спектаклю, чаще музыкальному, но иногда и к драматическому, а также к вокально-инструментальным произведениям – кантатам и ораториям или к инструментальным пьесам сюитного типа.


[Закрыть], тягучей, таившей в себе обещание. То было только начало песни.

Вокруг похолодало.

Еще три ноты. До-до-соль. Последняя, как пик напряжения, искусно закручена до полноты вверх. За все годы, что мать играла ей перед сном, Лань никогда не слышала эту мелодию. Ноты были отрывистыми как острие клинка, они колебались в воздухе с постепенно затихающим звоном. В этой песне было нечто особенное; она прокатилась, как невидимая волна, всколыхнув внутри Лань то, что до этого дремало.

Иностранные солдаты что-то прорычали. Серебряный меч описал дугу.

Внезапно песня ее матери превратилась в бренчание. Воздух вибрировал. Лань могла видеть рассекающие воздух ноты, острые, как нож, и изогнутые, как косы.

А потом произошла самая невероятная вещь.

Металлический нагрудник солдата раскололся. Из центра эмблемы брызнула кровь, крылья стали красными.

Солдат отшатнулся. Половицы заслонили Лань обзор, так что она смогла увидеть только то, как ее мать взяла еще один аккорд.

На этот раз что-то с глухим стуком рухнуло на пол.

Другой солдат, не больше, чем серебряное пятно через трещину в половице, закричал и бросился в атаку. Прогремела музыка. Кровь, подобно музыкальным нотам, растеклась по линиям половиц.

Лань застыла, ее реальность раскололась между тем, что она могла видеть, и тем, чего она видеть не могла. Ее мать, играющая на лютне. И кровь, алая, как киноварь[8]8
  Киноварь – минерал, сульфид ртути (II). Самый распространенный ртутный минерал, имеющий алую окраску и на свежем сколе напоминающий пятна крови.


[Закрыть], брызжущая на стену, как ноты красной, красной песни.

В следующее мгновение тень рухнула. Ход битвы изменился.

Лань почувствовала это в силе, волнами прокатившейся по солдатам. Подобно волнам океана они расступились. В комнату вошел мужчина, и девочка сразу поняла, что он отличается от остальных. В его глазах плясала зимняя синева, а кожа напоминала лед. Мужчина был безоружен, но когда он поднял руку, на его запястьях блеснуло серебро.

– Отдай его мне.

Тогда Лань не поняла слов – только звуки, срывавшиеся с губ мужчины. Эти звуки, совершенно нетронутые, отдавались эхом в ее памяти на протяжении долгих ночей всех последующих циклов. Она хранила их до тех пор, пока не начала понимать элантийский язык достаточно, чтобы расшифровать последние слова мужчины, что убил ее мать.

Однако от слов матери девочку охватил ужас.

– Никогда.

Лань не могла забыть улыбку, застывшую на лице элантийского солдата, когда он соединил пальцы.

Щелк.

Струны деревянной лютни лопнули. То был звук ломающихся костей.

Щелк.

Вот так просто ее мать отбросило назад. Когда Лань моргнула, руки мужчины уже были окрашены кровью. Между его пальцами, как какой-то кошмарный драгоценный камень, было зажато все еще бьющееся сердце.

Циклы спустя Лань пожалела, что тогда моргнула. В течение одного взмаха ресниц элантийский мужчина совершил невозможное. Кто знает, не моргни она, может, ее мать была бы все еще жива.

«Маг, – подумала оцепеневшая Лань. – Маг, который принес с собой зиму».

Ее мать рухнула на пол прямо над тем местом, где пряталась Лань. Девочка почувствовала вкус крови на губах. Теплый, пахнущий медью и настолько бесспорно человеческий. Герои из ее рассказов никогда не истекали кровью.

Она открыла рот, чтобы закричать, но ее мать внезапно шевельнулась, сделала жест рукой, и Лань обнаружила, что ее горло сжато. Крик так и застрял у нее в груди. Глаза ее матери, широко раскрытые, встретились с глазами дочери.

Было ли это волшебством или просто силой женщины, которую не отпускало неоконченное дело, но в тот день ее матери потребовалось много-много времени, чтобы умереть. Когда Лань выползла из своего укрытия, Зимний Маг и солдаты ушли, оставив за собой только след из криков и крови. В воздухе витал безошибочно узнаваемый запах горелого металла.

В затылке Лань нарастало гудящее давление, словно что-то внутри было поймано в ловушку и ждало, когда его выпустят. Слезы текли по щекам девочки, пока она ползла по деревянному полу туда, где лежала ее умирающая мать. Из последних сил цепляясь за этот мир, женщина дрожащими пальцами взяла Лань за руку.

В этот момент, когда мать повернулась к ней, глаза ее были ярче всех серебряных звезд в ночи. Глаза, которые сияли.

Она прижала палец к внутренней стороне левого запястья Лань, и мир девочки взорвался ослепительной белой вспышкой.

Постепенно свет угас. Мир снова стал прежним: лакированные панели чайного домика, алый диванчик для двоих, приглушенный шум за окнами. Тупая, пульсирующая головная боль, жужжание в ушах и вкус желчи и чего-то похожего на металл на языке.

Распростертый на чистом полу из сандалового дерева между ней и диванчиком лежал труп генерала Доннарона Дж. Тарли.

5

Ложь во благо может погубить целые царства.

Генерал Ешин Норо Сургэнь из клана Джошеновой Стали, «Классика войны»

Лань была уверена, что закричит, но она только молча смотрела на тело. Девушка смотрела на него так, будто если она будет смотреть на него достаточно пристально, он сможет ожить.

Точно так же, как ее мать, возможно, не умерла бы, если бы она не моргнула в тот день. Лань слышала биение собственного сердца, резкий приступ смеха госпожи Мэн доносился до нее сквозь половицы, и на девушку обрушилась реальность положения, в котором она оказалась. Она посмотрела на труп, по-настоящему посмотрела, отметив неестественный изгиб шеи, все еще открытые глаза и изогнутый в ухмылке рот. Стороннему наблюдателю могло показаться, что он просто неудачно упал.

Несчастный случай, что произошел во время игр в постели. Как глупо. Причиной смерти элантийского Ангела, найденного в компании хина, могло стать только одно. Отправят ли ее на виселицу? Ждет ли ее публичная казнь? Или же мучительная смерть от рук одного из магов?

Поток мрачных мыслей прервали шаги в коридоре, тихие, как поскрипывание ветра в старых стенах чайного домика.

Преодолев оцепенение, Лань схватила нож для масла, который все еще лежал на полу у ее ног. Шаги приближались. Было слишком поздно прятать тело, она должна… должна…

Взгляд Лань остановился на алом диванчике в нескольких шагах от нее. Девушка бросилась к трупу и, протащив его, как мешок с рисом, без всякого намека на тактичность принялась запихивать под диван конечности, голову и все остальное. Дав вытянувшейся руке солдата хорошего пинка, девушка выпрямилась.

К тому времени, как деревянные двери распахнулись, она была готова.

– Если не собираетесь удивить меня выпечкой, можете отложить этот нож для масла.

Лань застыла. Она узнала этот голос – насыщенный и темный, со всеми оттенками дымчатого ночного неба.

Тот же хин, с которым она разговаривала ранее, за два аккуратных щелчка своих лакированных ботинок вошел в комнату и снова закрыл дверь. Лань сразу заметила, что он снял одну из черных перчаток. Она ожидала, что кожа на его руках будет гладкой, как полированное дерево – верный признак аристократического воспитания, – но его ладонь была покрыта десятками бледных, пересекающихся и сморщенных линий.

– Ну? Не стойте же на месте. Скажите мне, где он. – В тишине комнаты его голос звучал повелительно. Так мог бы разговаривать император.

Ей потребовалось еще мгновение, чтобы осознать: теперь он говорил с ней на хинском, идеальном, стандартном для императорского двора хинском, на котором говорили ее мать и наставники. В его речи не слышалось диалектов, распространенных в столь большом царстве.

Теперь для хинов стало нормой разговаривать друг с другом на элантийском. Те же, кому хватало смелости или желания, могли говорить на хинском в укромных уголках или за закрытыми дверями. Элантийцы ввели это как закон, чтобы «способствовать большему единству в Великой Элантийской империи», но Лань знала их истинные мотивы. Они пытались полностью уничтожить хинов, предотвратить восстания и тайные политические движения, потому что… ну, как можно уничтожить целый народ? Следует сначала отрезать его корни.

Но… почему тогда чиновник элантийского правительства разговаривал с ней на хинском?

Лань облизнула губы. Ни язык этого человека, ни его голос не имели значения. Единственное, о чем ей следовало думать – как проткнуть ножом для масла эти хриплые голосовые связки.

Молодой человек широкими шагами пересек комнату. Лань с нарастающим волнением наблюдала за тем, как он обогнул диван и присел на корточки, чтобы осмотреть наспех задвинутое туда тело со скрученными руками и ногами, головой, прижатой к полу, и все еще открытыми глазами.

Парень повернулся к ней. Его нахмуренные брови не сулили ничего хорошего.

– Что вы наделали? – спросил он низким голосом. – Кто вы?

Они уставились друг на друга, позволив словам повиснуть между ними.

Что она наделала?

Лань уже открыла рот, но именно в этот момент ее желудок решил сдаться.

Лань отвернулась, и ее вырвало прямо на тщательно отполированные деревянные ширмы.

«Госпожа Мэн убьет меня за это, – была ее первая мысль, когда она выпрямилась, но за ней поспешила следующая: – Четыре бога. Я не могу с этим справиться».

– Выпейте немного воды, – услышала она слова придворного пса. Послышался звон фарфора, а затем звук льющейся жидкости. – Вы находитесь в состоянии шока. Это нормально.

Он протянул ей чашку. Не раздумывая, Лань приняла ее и осушила, чтобы избавиться от привкуса гнили во рту. Закончив, девушка заметила, что край чашки, к которому только что прикасались ее губы, окрашен в красный цвет.

Кровь.

Чиновник Хин отступил на шаг и теперь рассматривал ее пристальным взглядом, от которого жгло кожу.

– Вы можете рассказать мне, что произошло? – спросил он.

Глядя на фарфоровую чашку, зажатую между пальцами одной руки, и нож для масла в другой, Лань наконец разложила все мысли по полочкам.

Первое: она только что каким-то образом убила высокопоставленного элантийского Белого Ангела.

Второе: ее допрашивал придворный пес.

«Нужно бежать, – сказала она себе. – Сейчас же».

Лань изучала чашку в своих руках, белую глазурь и голубые узоры с изображением скачущих среди ив кроликов. Ее взгляд скользнул вверх, пока не наткнулся на поднос на столе, на котором все еще стоял чайник. Она вспомнила, каким тяжелым показался ей этот поднос, когда она впервые пришла в чайный домик. Вызов для девочки, едва перешагнувшей восьмой цикл. Госпожа Мэн била их всякий раз, когда при разливании чая у них дрожали руки. Именно из-за этого чайника Лань стала сильной, надеясь, что ее больше никогда не будут бить.

Она знала, что ей следовало сделать.

Лань подняла глаза. Хин подошел к окнам, разглядывая открывающийся вид. В слабом свете алхимического фонаря улицы были как на ладони. Он посмотрел вниз, а затем снова на нее. С открытым выражением лица парень ждал ее ответа.

Лань сунула нож для масла в шов на талии – тот, которым она пользовалась, чтобы украсть орехи и сушеные финики, а иногда и кунжутные конфеты. Девушка начала двигаться к чайному столику, при этом повысив голос и с придыханием говоря:

– Я… Я пытаюсь вспомнить.

Ей нужно было изобразить уступчивость, покорность – все то, чего ожидали от молодой девушки.

– Он был… ну, мы были… у стены, я полагаю… – в одной руке Лань держала чашку, которую дал ей хин. Другой же она потянулась к чайнику, делая вид, что хочет налить себе еще чая. – И он… он… – Со вздохом, который вырвался из нее в самый идеальный момент, она рухнула на колени.

Придворный пес направился к ней, чтобы помочь. Он пересек комнату на удивление быстро, как тень, очерченная на фоне красного фонаря.

– Вы…

Он так и не закончил свое предложение. Лань схватила чайник за ручку и со всей силы запустила его в лицо парня.

За долю секунды до столкновения она почувствовала, как что-то изменилось.

Чайник взорвался, разлетевшись фейерверком шума, фарфора и холодного чая. Через мгновение теплые пальцы крепко сжали ее запястье. Посмотрев вниз, она увидела разбросанные повсюду осколки, красивые полы Госпожи Мэн были залиты чаем.

Лань снова подняла глаза. Лицо парня было бесстрастным, на гладких скулах не было видно и капли.

«Невозможно», – подумала девушка, рассматривая обломки, лежащие у их ног. Она даже не видела, чтобы он двигался.

Выражение лица придворного пса нельзя было назвать веселым. Все еще держа ее за руку, он сжал рот в тонкую линию.

– Если хотите сбежать, придется постараться усерднее.

– Поняла, – ответила Лань и другой рукой швырнула чашку ему в лицо.

Она не стала ждать, чтобы увидеть, что произойдет; давление на ее запястье ослабло, и к тому времени, когда девушка почувствовала острую боль, пронзившую ладонь, она уже распахивала раздвижные деревянные двери. Коридор был пуст. Лань пронеслась мимо газовых ширм и дверей из лакированного дерева. В любую секунду придворный пес мог догнать ее. Нужно было убраться как можно дальше от чайного домика…

Кровь брызнула на пол, подобно красным цветам на снегу, усеяв ее белое платье. Ровная струйка стекала по ее руке. Лань спрятала ладонь в рукав и свернула на лестницу. Перед ней открылся чайный домик – смесь элантийского синего с серебром, столов цвета черного дерева и порхающих певичек. Девушка спустилась на три ступеньки вниз, когда ее внимание привлекло какое-то движение у дверей.

Там, через плетеные ширмы, установленные между входом и главной столовой, прошел элантийский мужчина. Вся кровь отхлынула от лица Лань. Он был с головы до пят облачен в светлые доспехи, единственными вкраплениями цвета на нем были синий плащ, подхваченный вечерним ветерком, и глаза цвета зимнего льда.

Нет. Нет, этого не может быть. Должно быть, она спала. Мужчина пошевелился, и Лань заметила блеск на его запястьях. Когда его плащ скользнул назад, Лань увидела на предплечьях мужчины ряд металлических манжет разных оттенков – серого, золотого и красного как ржавчина. Различные виды металла.

Все внутри нее замерло. Единственное слово всплыло в ее сознании.

Маг.

Госпожа Мэн, растянув губы в ослепительной улыбке, направлялась к нему. Ее глаза сияли от предвкушения получить золото, лежащее в карманах королевского мага Элантии.

Это было до того, как маг скрутил пальцы и рассек туловище хозяйки чайного домика пополам.

В этот момент время, казалось, замедлило свой ход. Лань почувствовала себя так, словно попала в ловушку воспоминаний о случившемся двенадцать циклов назад. Она снова наблюдала, как кровь стекает по одежде ее матери и пыталась соотнести образ мага, держащего живое, бьющееся сердце, с дырой в ее груди.

Это был он.

Монстр из ее кошмаров.

Зимний маг, который убил ее мать двенадцать циклов назад, стоял прямо здесь, в чайном домике. Его взгляд, с точностью стрелы, летящей по полю битвы, остановился на ней, вернув Лань к реальности.

Госпожа Мэн упала.

Кто-то закричал.

Началась паника.

Лань вцепился в балюстраду. Мозг кричал ей делать одно, а сердце – другое. Маг прокладывал путь прямо к лестнице, прямо к ней, и все же Лань скользила взглядом по столовой в поисках девушки в ярко-розовом платье.

Ин… Ин, где ты?

Она заметила лучшую подругу, присевшую у ширмы. Рядом с ней лежал разбитый поднос. Ин проследила глазами за магом, пока не наткнулась на Лань.

Их взгляды встретились. Ин потребовалось всего мгновение, чтобы понять, что происходит.

Она вскочила на ноги и побежала за элантийцем.

Мать Лань однажды сказала ей, что ее ждет великая судьба; что она будет управлять царством и защищать свой народ.

Лань вскинула руки и закричала:

– Нет! Ин, уходи!

Она дорого заплатила за свою импульсивность.

Когда королевский маг поднял руки, сверкнув металлическими браслетами, Лань закричала. У девушки возникло ощущение, будто что-то растекалось по ее венам, насквозь пронзая холодом. Это чувство было таким чуждым, таким мучительно противоречивым. Она горела. Она замерзала. Она трескалась, как фарфоровая ваза, а из трещин между всеми ее осколками просачивался обжигающий белый свет.

В следующее мгновение все с болезненной резкостью прекратилось.

Вдох, выдох. Ее ребра скрипели, а легкие набухали. Окровавленными пальцами она сжимала розовое дерево. Невыносимый жар гас, оставляя ее внутренности сырыми и покрасневшими.

– Остановись! – раздался чистый, как родник, голос, прорвавшийся сквозь туман ее боли.

Позже Лань вспоминала, как лежала на полу, а кровь заливала ей рот. Мир перевернулся с ног на голову, так что казалось, будто алхимические светильники и фонарики, свисающие с потолка, вот-вот упадут на знакомое лицо, появившееся у подножия лестницы. Лицо со сверкающими круглыми черными глазами, нежное в своей красоте и свирепое в своей любви.

Лань испытывала подобный страх только однажды. Ин шагнула вперед. У нее не было ничего; она с распущенными волосами дрожала в своем скудном наряде для выступлений. Срывающимся голосом, неуклюже коверкая элантийский язык, она сказала:

– Пожалуйста, господин… Пожалуйста, оставьте ее в покое!

Зимний маг взглянул на девушку безжизненным взглядом и поднял руку. Следующие события разворачивались медленно, очень медленно.

Лань почувствовала дрожь в воздухе – невидимая энергия, почти как свист кнута, бросилась к Ин.

На теле девушки, от шеи до самого живота, появился порез. Из него полились красные слезы, стекающие по платью и собирающиеся лужицей у ног. Губы девушки приоткрылись от удивления.

Она рухнула, медленно, как последний лепесток на цветущем дереве.

Зимний маг снова повернулся к Лань.

Внезапно на нее упала тень, налетел пронизывающий до костей ветер.

Кто-то в развевающемся за спиной плаще, настоящее воплощение ночи, перешагнул через то место, где она лежала. Полуночные глаза, тверже обсидиана.

Он поднял руку.

Снял свою черную перчатку.

И из кончиков его пальцев вырвался свет.

Это был придворный пес. Тот, в которого она швырнула чайную чашку.

Он так резко изменился. Если раньше его движения были тонкими и плавными, как песня, то теперь они стали резкими, обжигающими и острыми, как меч.

Хин взмахнул руками в воздухе. Это движение напоминало позу из боевых искусств. Лань моргнула; казалось, что, пока ее разум пытался наверстать упущенное, время возобновило свой ход. В следующее мгновение пламя вырвалось из рук хина, охватив лестничную площадку и заслонив все: королевского мага, столпотворение в чайном домике и Ин… безжизненное тело Ин.

Хин повернулся к Лань, и она мельком увидела его лицо: красивое, ужасное и яростное, как штормовая ночь. Со струйкой крови. Он что-то говорил, его губы двигались быстро, настойчиво, но в голове Лань слова расплывались. Кое-что другое привлекло ее внимание.

В воздухе перед ними светился иностранный иероглиф, который почти можно было принять за хинское слово, но все же это было не так. Вокруг иероглифа, пылая, как огненный след, замыкался круг. Стена пламени, словно расплавленная лава, изливалась из него, облизывая пол.

Это зрелище вызвало воспоминания о падающем, как пепел, снеге, о красном бьющемся сердце, истекающем кровью под мелодию сломанной лютни. Это было нечто невероятное.

Хин помог ей встать, обняв ее талию и поддерживая за локти, а после наполовину спотыкаясь, наполовину волоча, повел ее по коридору. Мир ускользал, как если бы она выпила слишком много чашек ликера.

Они ворвались в комнату цветов персика. Парень замедлил шаг и повернул ладонь к окнам. На этот раз Лань не моргнула.

Хин выводил пальцем плавные штрихи в воздухе. Движение было элегантным и до жути похожим на то, как ее мать занималась каллиграфией. Воздух над окном покрылся рябью и замерцал. С каждым взмахом руки хина появлялись сверкающие дорожки света, и на этот раз они казались написанными на стекле. Иероглиф, если Лань не изменяла память, отличался от предыдущего.

Она наблюдала за нанесением последней черты: круг, охватывающий неизвестный ей знак. Как только конец встретился с началом, по комнате прокатилась ударная волна.

Стекло разлетелось вдребезги, а осколки, описав в воздухе дугу, посыпались вокруг них дождем.

Тогда парень повернулся, чтобы посмотреть на нее. В этот момент его глаза завладели миром Лань.

– Если хочешь жить, – тихо сказал он, – придется пойти со мной.

Если хочешь жить. Выбор, казавшийся таким очевидным, внезапно перестал быть таковым. Лань подумала о скрюченном, разорванном теле своей лучшей подруги. Услышала доносящиеся откуда-то из коридора крики втянутых в эту бойню певиц. Все они были цветами, унесенными зимней бурей.

Хотела ли она жить? Скольких жизней стоила ее собственная?

– М-мои друзья… – Ее голос был тихим и жалким.

Мама однажды сказала ей, что, став взрослой, она будет защищать тех, кого любит.

Вместо этого она позволила им всем умереть.

Взгляд хина был жестким, непреклонным, а его хватка на ее талии крепкой.

– Ты ничего не сможешь для них сделать, – продолжил он тем же ровным, отрывистым голосом. – Они мертвы.

В коридоре послышались шаги.

Хин посмотрел на дверь позади них.

– У нас мало времени, – сказал он и решительным прыжком взобрался на подоконник. Пока они балансировали на нем, улицы внизу казались далеким потоком призрачных огней и размытого движения.

– Подожди. – Он притянул ее ближе к себе. Одной рукой придерживая ее за талию, другой он осторожно, чтобы не задеть ран от осколков фарфорового чайника, сжал ее запястье. Лань напряглась, вспомнив, как посетители чайного домика тянули к ней свои похотливые ручонки.

Прикосновение этого парня было легким и вежливым, а его пальцы – теплыми.

Краем глаза Лань увидела фигуру, появившуюся у раздвижных дверей комнаты цветов персика.

Девушка повернула голову, чтобы оглянуться. Последним, что она увидела, был таивший в себе обещание зимний взгляд королевского мага Элантии.

Он найдет ее.

И поступит с ней так же, как поступил со всеми, кого она любила.

Мир накренился, а затем они начали падать.