Текст книги "Песнь серебра, пламя, подобное ночи"

8

Медитация – это практика полной отрешенности от физического мира, единения с внешним и внутренним потоком ци, постоянная гармония инь и ян.

Путь практика.

Раздел второй «О медитации»

– ЛяньЭр. Сун Лянь. Это означает «лотос», – однажды объяснила мама голосом, похожим на певучие колокольчики.

– Цветок? – ЛяньЭр высунула язык. Она видела цветущие лотосы у них во дворе. Видела, как легко их срывали, не оставляя после короткой жизни ничего, кроме россыпи лепестков.

Мама взяла ее за руку.

– Да, цветок. Меня тоже назвали в честь цветка Мэй, как цветок сливы. А ты знаешь, что цветы сильнее, чем кажутся?

ЛяньЭр позволила матери вывести ее на улицу, спустилась с ней по каменным ступеням и перешла по маленькому мостику, дугой перекинутому через пруд.

Весеннее солнцестояние совсем недавно вдохнуло в природу жизнь, и бесцветный снежный покров зимы уступил место застенчивому румянцу зелени. На гладком, как нефрит, пруду покоился одинокий лотос.

– Смотри, как каждый цикл они расцветают вновь и вновь, – сказала ей мать. – Они могут вырасти в месте, где нет ничего, кроме грязи, принося своей стойкостью свет и надежду.

По словам мамы, цветы сливы тоже являлись символом мужества и настойчивости, поскольку цвели даже среди зимнего снега.

Это оказалось ложью. Когда снова наступила зима, мамы не стало.

Лань резко проснулась. Мгновение она лежала очень тихо, пытаясь удержать ускользающий от нее сон. Голос матери, которого Лань не слышала вот уже двенадцать долгих циклов, и имя, которым ее назвали целую жизнь назад.

Сон рассеялся, как туман на солнце, но кое-что осталось: песня, которую она услышала в промежутке между сном и явью. Призрачная мелодия манила в темноте. Как будто кто-то звал ее.

Лань окружали стрекотание цикад и гул лесной жизни: ветер касался ее щек, а трава щекотала ступни. Из-за холода утренней росы и пропитанной дождем земли воздух вокруг был влажным.

Бамбуковые листья над головой обрамляли кусочек неба, оказавшийся на границе между ночью и рассветом, тьмой и светом. Лань потребовалось несколько мгновений, чтобы осознать увиденное. Она всегда просыпалась на рассвете и видела перед собой низкий решетчатый потолок чайного домика, слышала мягкое дыхание Ин рядом с собой и ощущала тепло двадцати или около того тел, спящих в этой же комнате.

Что-то лопнуло, как струна, нарушая гармонию леса. Нахлынули воспоминания о прошлой ночи.

Зимний маг и его глаза, такие же яркие, какими она запомнила их двенадцать циклов назад.

Падающий силуэт Госпожи Мэн на фоне плетеной ширмы, украшенной узорами из цветов.

И Ин…

Лань резко села и сделала вдох. Из горла вырвался резкий звук. Боль от мысли о подруге заставила Лань прижать руку к груди, и под разорванными рукавами своего платья она увидела изуродованную кожу на запястье. Ее шрам, ее печать – бледный разрез сморщенной плоти на фоне серебристых прожилок, покрывающих вены. А поверх – новая, черная, оплетенная малиновой паутиной, со штрихами, пульсирующими, как огонь.

Практик.

Цзэнь.

Поляна оказалась пуста. Лань с бешено колотящимся сердцем вскочила на ноги и огляделась в поисках каких-либо признаков своего спутника – доказательств того, что события прошлой ночи ей не привиделись.

Лань обхватила себя руками и сжала пальцами незнакомую ткань.

Опустив взгляд, девушка поняла, что все еще одета в черный плащ, длинные рукава которого свисали с ее плеч. Практик дал ей этот плащ, потому что Ангелы разорвали ее платье на спине.

Лань плотнее запахнула плащ, поглаживая пальцами тонкий материал, – цзинь, изысканный шелк, который когда-то был популярен в кругах хинской знати. Плащ был сшит на элантийский манер: с высоким воротником и зауженной талией, с петлями, в которые можно было продеть элегантный пояс из аксамита[11]11
  Аксамит – устаревшее название плотной ворсистой, часто узорчатой ткани из шелка и золотой или серебряной нити, напоминающей бархат.


[Закрыть]. Лань поколебалась, прежде чем наклонить голову и уткнуться носом в воротник. Под запахами травы и бамбука скрывались нотки едкого дыма, ладана… и, несомненно, мужчины.

– Доброе утро.

Лань вздрогнула от неожиданности. Из-за стеблей бамбука показался Цзэнь. Он выглядел хорошо отдохнувшим и невероятно чистым: влажные волосы были убраны в некое подобие прически, а блестевшая, как бледный нефрит, кожа очищена от пота и грязи. Даже без своего длинного плаща, оставшись в белой рубашке, заправленной в черные брюки, он выглядел великолепно. Цзэнь снял ботинки и теперь приближался к ней совершенно беззвучно.

– Завтрак подан, – сказал он, протягивая ей две оранжевые хурмы. – Нам лучше поспешить. Моя печать перенесла нас в Нефритовый лес. Пусть мы и далеко от Хаак Гуна, я не хочу рисковать и давать элантийским разведчикам шанс выйти на наш след.

Лань взяла один из плодов и спросила:

– Куда мы пойдем? – в предрассветном свете хурма внезапно показалась девушке слишком яркой, слишком обычной по сравнению с ее искалеченной рукой. Как такие красивые и обычные вещи продолжали существовать в то время, когда весь ее мир перевернулся с ног на голову?

Цзэнь помолчал, скользнув по ней взглядом, будто оценивая.

– На северо-запад, – наконец ответил он, – к Центральным равнинам, где хватка элантийцев слабее всего.

Центральные равнины. Лань слышала истории об огромных раскинувшихся землях, составлявших большую часть Последнего царства. Элантийцы легко завладели более населенными прибрежными районами; центральная же область оставалась загадкой как для завоевателей, так и для большей части представителей хин. Центральные равнины наряду с низменностями Шу и Северными степями были описаны в историях и мифах как территории, которые когда-то занимали кланы, включая легендарный Мансорианский клан Ночного убийцы.

– Разве там не обитают привидения? – выпалила она. Старик Вэй часто говорил, что после резни Девяноста девяти кланов огромные земли кишели духами практиков, которые выли, как скорбящие вдовы.

Старина Вэй.

Еще один приступ боли пронзил сердце Лань, и она на мгновение зажмурила глаза.

Сосредоточься. Сосредоточься на текущей задаче.

Выживание.

– Обитают, – рассеянно отозвался Цзэнь. Он натягивал ботинки, и Лань заметила блеск клинка, привязанного к его голени ремешком. – Но не такие, с которыми я не мог бы справиться.

Лань уставилась на своего собеседника.

– Возможно, мы могли бы пойти куда-нибудь еще? Или лекарство для моей руки водится только… только там, на Центральных равнинах?

– Правильно. – Цзэнь поднял на нее взгляд, и Лань уловила отблеск веселья на его обычно серьезном лице. – Ты же не веришь деревенским сказкам?

– Не верила, – сказала Лань, – но ты же оказался настоящим, верно? – Практик бросил на нее равнодушный взгляд. – Я слышала о привидениях и темных делах, которые проворачиваются в деревнях Центральных равнин. Что-то из этого вполне может оказаться правдой.

Цзэнь рассматривал ее несколько секунд.

– Ты же хочешь узнать правду? Увидеть мир практиков, о котором слагают легенды?

Пока Лань смотрела на Цзэня, ее рука инстинктивно потянулась к левому запястью. Ответ вертелся на кончике языка. Такой грандиозный, такой очевидный и такой определенный, что она боялась произнести его вслух. И все же эта возможность была дана ей давным-давно, дверь, оставленная приоткрытой с предсмертным вздохом ее матери.

Дверь к вопросам, которые оставила ей мама.

Что-то промелькнуло в глазах Цзэня.

– Если хочешь знать правду… Если ты встанешь на этот путь, ты должна понимать – обратного пути нет.

Обратного пути никогда и не было, с тех пор как двенадцать циклов назад у нее отобрали будущее и жизнь, которую она планировала. С тех пор Лань шла другим путем, обозначенным шрамом у нее на запястье.

Зимним магом с ледяными глазами.

Смертью и разрушением.

Она подумала об Ин. Ночь прошла, а кошмар остался, кровавое пятно, которое не могли смыть ни дневной свет, ни течение времени. Боль охватила ее так внезапно, что девушка затаила дыхание и, заведя руки за спину, впилась пальцами в ладони.

– Какая польза от слез? – пробормотала ей однажды Ин, когда они только пересекли свой двенадцатый жизненный цикл, и раны от потерь все еще глубоко саднили каждую ночь. – Мертвые их не почувствуют и не вернутся. Горе остается живым. Вместо того чтобы прожить жизнь в боли, я предпочитаю прожить ее в смехе и любви. На полную.

Лань подняла голову. Цзэнь наблюдал за ней своим непроницаемым взглядом.

– Да, – сказала девушка. – Я хочу получить ответы. На все вопросы.

– Вот и прекрасно, – ответил практик, слегка наклонив голову. – В таком случае я отведу тебя в Школу Белых Сосен, последнюю из Ста Школ Практиков, чтобы ты разгадала печать, которую оставили на твоем запястье.

На несколько мгновений, пока первые лучи солнца пробивались над горизонтом, заливая землю ярким, огненно-красным светом, слова Цзэня повисли между ним и девушкой.

– Хорошенько обдумай мое предложение. – Цзэнь встал, протягивая ей руку. Лань не задумываясь приняла ее. Он уже натянул свои черные перчатки и, крепкой хваткой поддерживая Лань за локти, притянул девушку ближе. Глаза практика пронзили ее, как черная молния. – Но должен предупредить тебя сейчас – если откажешься, мне придется убить тебя.

Заявление прозвучало настолько драматично, что Лань рассмеялась.

Нахмурившись, практик сказал:

– Я не шучу.

– А я и не думала, что ты шутишь, – ответила Лань. Все следы веселья испарились, когда она встретила его пристальный взгляд. – Думаешь, я боюсь смерти? Я умирала сотни раз, когда элантийцы забирали тех, кого я люблю, одного за другим, когда понимала, что не могу спасти кого-либо из них.

Сколько времени она провела в чайном домике под каблуком Госпожи Мэн, вынужденная вертеться, улыбаться и петь красивые песенки? Сколько ночей лежала без сна рядом с Ин, сжимая ее мягкие пальцы и мечтая о том времени, когда их не будет одолевать голод, холод и страх? Как часто она стояла на краю Хаак Гуна, у разбивающихся волн, на стыке суши, моря и неба, и задавалась вопросом, какой могла бы быть ее жизнь?

Она не смогла защитить ни маму, ни старого Вэя, ни Ин, ни кого-либо еще в чайном домике. И если теперь судьба стучалась в дверь, предоставляя ей шанс, Лань была готова его принять.

Теперь она будет не цветком, а кинжалом.

Лань прижала свою ладонь к ладони практика.

– Я бы переплыла саму реку забвения, если бы это помогло их вернуть, – заявила девушка. – У меня есть только одна просьба. Научи меня искусству практик. Научи быть сильной, чтобы больше мне не пришлось наблюдать, как дорогой мне человек становится жертвой элантийского режима.

Она снова увидела его – проблеск тьмы в глазах Цзэня – стену из черного пламени. Кроваво-красный рассвет падал на лицо практика, разделяя его на острые углы и тени. На мгновение он сжал руку Лань сильнее, затем его хватка ослабла и сменилась легким прикосновением.

– Ешь, – сказал Цзэнь, – а после мы отправимся в путь. Если собираешься стать частью Школы Белых Сосен, то придется начать твое обучение сегодня.

– Почему мы идем пешком? Я думала, что практики умеют летать.

– Мы не умеем летать. Мы можем направить концентрированные всплески ци в пятки, благодаря чему мы прыгаем выше и дальше, чем обычно. Такой вид практики, называемый Искусством Света.

– Тогда почему ты не можешь просто перенести нас в Школу Белых Сосен так же, как перенес из Хаак Гуна в Нефритовый лес?

Они шли уже несколько часов, и Лань выбилась из сил. Ее шелковые тапочки были созданы для полированных лакированных деревянных полов чайного домика, а не для зыбких дорожек, полных грязи. Она часто спотыкалась о слишком длинное платье, а плохо сидящий плащ практика постоянно соскальзывал с плеч.

– Это была печать Врат. Я нас не переносил, – ответил Цзэнь. Казалось, практик даже не запыхался и совсем не выглядел так, будто занимался физической активностью, если не считать раскрасневшихся щек, которые, как раздраженно отметила Лань, вытирая пот со лба, только добавляли ему привлекательности. – Эту печать чрезвычайно трудно выполнить, даже если речь идет о небольшом расстоянии. Практиков следует оценивать по тому, как они направляют ци. Злоупотребление печатями может привести к несчастным случаям.

Лань подумала о моменте, когда его глаза, как белки, так и зрачки, стали полностью черными и задалась вопросом, имеет ли это какое-либо отношение к сказанному. По какой-то причине этот момент показался ей слишком деликатным, так что девушка не стала спрашивать.

– Но разве ты не говорил, что некоторые практики талантливее других? Получается, более сильный практик справился бы? – поддразнивания над Цзэнем не давали ей упасть от усталости. Кроме того, было забавно наблюдать, как напрягается его лицо и сжимается челюсть.

Он косо посмотрел на нее, очевидно, решив проигнорировать выпад.

– Каждый рождается с ци внутри и вокруг себя. Она – основа этого мира. Ци есть в потоке воды, в порыве ветра, в реве огня и даже в твердости земли. Она день и ночь. Солнце и луна, жизнь и смерть. Некоторые люди обладают талантом направлять ци и вплетать ее нити в печати. С правильным обучением они могут развить свои способности и стать практиками. Думай об этом как о том, что большинство людей могут слышать музыку, но лишь немногие становятся талантливыми музыкантами.

– Так уж случилось, что музыкант из меня превосходный, – ухмыльнулась Лань. – Что ты там сказал? Что я вся свечусь от ци?

Цзэнь прикрыл глаза, будто молясь о терпении.

– Некоторые, – сказал он, – способны удерживать внутри себя больше ци, которой они могут управлять. Это делает их сильнее. Тем не менее эта способность, мы называем ее ядром практика, развивается со временем и путем усердных тренировок. Без совершенствования даже одаренный практик может выполнять не больше трюков, чем горная обезьяна. И чтобы не закончить подобным образом, вернись лучше к своей медитации.

Лань нахмурилась. Она ожидала, что Цзэнь покажет ей жесты, которые нужно выполнять для создания печатей. Или по крайней мере устроит тренировку по боевым искусствам, чтобы научить ее направлять ци, ведь именно о таком писали в сборниках рассказов.

Вместо этого практик велел ей закрыть глаза и дышать.

– Условия не идеальны, – заметил он. – Медитацией лучше всего заниматься сидя, избавляясь от осознания окружающего нас физического мира. Однако, похоже, какое-то время у нас не будет подобной роскоши.

Чрезвычайно трудно избавиться от осознания физического мира, спасаясь от преследования легиона солдат. Да и лесная подстилка представляла собой лабиринт корней и бугристой почвы, о которые она могла споткнуться. Сначала Лань пыталась, действительно пыталась, но по мере того как солнце поднималось все выше, а температура росла, пот начал неприятно покалывать виски и стекать под одежду. Усталость и голод совсем не прибавляли ей сил. Последней каплей стало падение лицом в кучу грязи.

– Я отказываюсь это делать, – заявила она, вытирая лицо грязным рукавом. – Какой криворукий наставник станет просить свою ученицу закрыть глаза во время бега по лесу?

– Криворукий наставник? – повторил этот самый наставник, приподняв брови.

Возмущенная, Лань топнула ногой.

– Что, никогда не слышал, как выражаются деревенские девушки?

Солнце начало клониться к закату. Не прошло и дня, а она уже устала от стараний сохранить перед этим парнем лицо. Он был утонченным там, где она была неотесанной; он был ученым, а она певичкой; он говорил загадками, от которых болел ее необразованный ум.

– Полагаю, ничего подобного я не слышал, – сказал Цзэнь так искренне, что Лань стало очень сложно на него злиться. – То, что ты постоянно спотыкаешься и падаешь, говорит о том, что ты не подключилась к потоку ци. Ты должна чувствовать бороздки земли, поднимающийся корень сосны, движение к луже воды.

– О, я их почувствовала, – проворчала Лань. – Я почувствовала все это на своем лице, когда упала.

Цзэнь проигнорировал ее.

– Будь внимательна. Не важно, насколько велик твой внутренний потенциал, без тренировок и дисциплины ты ничего не добьешься. Пока не научишься двигаться, ощущая ци вокруг себя, не сможешь перейти к следующему этапу.

«А следующий этап – это печати», – подумала девушка, с жадностью скользя взглядом по его рукам в черных перчатках. В чайном домике она никогда не рвалась выполнять тяжелую работу или учиться, а в данный момент мысль о том, чтобы провести несколько дней, уткнувшись лицом в корни бамбука, была просто невыносима.

Так что Лань театрально вздохнула через нос и схватилась за живот.

– Я приложила максимум усилий, уважаемый практик.

Цзэнь вскинул брови:

– Так теперь я «уважаемый практик»?

– Господин уважаемый практик.

– Кажется, мы примерно одного возраста. Так что нечего называть меня «господином».

– Ну, ты определенно ведешь себя как один из них, – парировала она. В ответ на раздраженный взгляд, который Цзэнь бросил в ее сторону, Лань надулась. – Я плохо себя чувствую. У меня ежелунное кровотечение. Может, мы… может, мы поедим и найдем для меня местечко, где я помедитирую и выучу несколько печатей?

На щеках Цзэня появились два розовых пятна, которые стали расползаться вниз по шее, пока все его лицо не приобрело оттенок унижения.

– Я… ты… ежелунное… – пролепетал он, делая шаг назад. – Да. Ты отдохни… здесь… а я пойду… еда…

Он развернулся и тут же скрылся за деревьями.

Фыркнув от смеха, Лань присела, опершись спиной на бамбуковый стебель. И это все? Следовало подумать об этом раньше. Девушка слышала истории о том, как набожные ученики, будь то воспитанники монастырей или практики, давали клятву вести целомудренный образ жизни, оставив позади все материальное и греховное.

«Какая досада, – подумала она, закрывая глаза и устраиваясь поудобнее, – с таким-то красивым лицом, как у него».

Когда Лань очнулась от дремоты, сгущались сумерки, влекущие за собой кромешную ночную темноту.

«И воздух тоже изменился», – подумала Лань, выпрямляясь и плотнее запахивая черный плащ практика. Дело было не в запахе и не в том, что теперь, когда наступил вечер, стало холоднее…

Нет, Лань охватило ощущение, причину которого она не могла определить. Что-то, от чего по венам разливался холод, откликающийся эхом где-то в сердце.

Раздался хруст веток и сухих листьев… Девушка вздрогнула, когда из зарослей показалась фигура. Звездный свет окутал силуэт, высокий и крепко сбитый, двигающийся с точностью клинка.

– Извини за столь долгое отсутствие, – сказал Цзэнь, останавливаясь в нескольких футах от нее. – Я принес еду.

Действительно, на поясе у него висели две рыбины и множество ягод. Практик протянул ей тыквенную бутыль, наполненную свежей родниковой водой. Пока Лань жадно пила, Цзэнь сел напротив и вытащил исписанную красными символами полоску желтой, словно кукуруза, бумаги. От прикосновения его пальца бумага вспыхнула.

– Что это такое? – спросила Лань, когда огонь распространился по земле кольцом, слишком аккуратным и ровным.

Практик взглянул на нее, насаживая рыбок на палочки.

– Письменная печать фу, – ответил он. Взяв двух рыбок в одну руку, Цзэнь потянулся за чем-то у себя на поясе. Это был черный шелковый мешочек, немного старый и выцветший, но расшитый алыми языками пламени. Лань повидала достаточно красивых вещей в чайном домике, чтобы отличить дорогой шелк и сложную технику шитья.

Практик достал из мешочка еще один лист желтой бумаги.

– Существует несколько способов направить ци, самый простой из которых письменные печати, – сообщил он, протягивая Лань бумагу. Девушка провела по листу большим пальцем, поняв по текстуре, что бумага сделана из бамбука.

Цзэнь продолжил:

– Практики записывают на бумаге фу определенные печати, которые во время сражения активируют одним прикосновением. Быстро и удобно.

– Но ты во время битвы… – начала Лань, вспоминая размашистые мазки, которые Цзэнь рисовал в воздухе. Девушка изобразила пальцами несколько кругов, пытаясь подражать его движениям.

Губа Цзэня дернулась, на его лице застыло выражение, среднее между возмущением и весельем.

– Я выполнял печати, – сообщил он. – Нужных мне функций не было ни в одной из заранее написанных.

– Тогда почему бы не написать их все?

– Существуют тысячи, если не десятки тысяч печатей. И это только те, которые были созданы мастерами. Даже самое небольшое изменение может привести к созданию совершенно другой печати. Так что всех их записать невозможно. – Цзэнь перевернул поджаривающуюся на огне рыбу. – Обычно практики используют фу для самых простых печатей, как та, которую я использовал, чтобы разжечь огонь. Преимуществом фу является скорость и доступность; недостатком – ограниченность в применении. Выполнение печати на месте занимает больше времени, зато возможности практически безграничны.

Фу в руке Лань внезапно стал выглядеть намного опаснее, чем на первый взгляд.

– А для чего предназначена эта печать? – осторожно спросила она.

– Если боишься случайно ее активировать, то не стоит, – ответил Цзэнь, придвигаясь ближе. – Все фу я записываю кровью, так что они несут в себе мою ци и активировать их могу только я.

– Жуть какая.

Практик проигнорировал ее замечание и снял черную перчатку. Лань в очередной раз поразил вид его плоти: бледная кожа, испещренная десятками крошечных, устрашающе одинаковых шрамов, которые сияли белизной в лунном свете. Она заметила их еще прошлым вечером, там, в Хаак Гуне, пусть и на несколько коротких мгновений.

Лань решила сосредоточиться на фу.

– Этот штрих, – указал Цзэнь, – призывает дерево, затем перекручивает его через все эти символы металла и земли в прочную решетку. А эти выгибающиеся дугой над решеткой черты нанесены для защиты… перед тобой одна из многих печатей Защиты.

– Можешь написать и для меня парочку? – спросила Лань.

Он бросил на нее проницательный взгляд.

– Возможно, но только после того, как ты научишься сосредотачиваться на потоке ци, чем мы сегодня и занимались. – Он забрал фу, вложив ей в руку нанизанную на палочку рыбу. – Вот, время ужинать.

Пока она с аппетитом поедала жареную рыбу, Цзэнь сидел рядом, аккуратно разложив на земле все фу из своего черного шелкового мешочка. С бесконечным терпением практик разбил переплетенные штрихи и иероглифы, а после обобщал способы их применения. Впервые в жизни Лань едва обратила внимание на еду. Жар, идущий от огня, прогонял холод, который она чувствовала как внутри, так и снаружи; пламя освещало черты Цзэня, окрашивая его лицо и волосы в красный. Лань всегда приходилось выменивать, а иногда даже выпрашивать информацию у мальчишек-газетчиков, владельцев гостиниц Хак Гуна или даже у старика Вэя. Сидеть рядом с мужчиной, чей статус и образование были далеки от ее понимания, и слушать, как он учит ее без тени нетерпимости или осуждения, удивляло.

Но Лань это нравилось.

– Передай мне бутыль, – попросил Цзэнь, как только они закончили есть. Он выудил горсть красных ягод из кармана брюк и бросил их в сосуд. После этого, не говоря ни слова, он быстро начертил в воздухе несколько штрихов и заключил их в круг. Когда Цзэнь вернул ей бутыль, та была теплой и пахла очень знакомо.

– Финики! – воскликнула Лань. – Раньше мы крали… то есть забирали их с кухни. Они дорого стоили, а Госпожа была довольно скупой.

Черты лица Цзэня смягчились, и он сказал:

– Выпей. Наш мастер Медицины рекомендует вареные финики для… для девушек… при определенных… в определенное время. – В свете огня Цзэнь покраснел и отвел от нее взгляд, внезапно решив собрать фу и засунуть их обратно в свой шелковый мешочек.

Лань подавила улыбку. Ей не хватало опыта в общении с мужчинами, чтобы понять их смущение из-за того, как устроено женское тело. Тем не менее реакция Цзэня показалась ей веселой, даже милой.

– Спасибо, – сладко протянула она, поднося бутыль к губам. Горячий напиток наполнил ее теплом от кончиков пальцев ног до самого носа.

– Вернемся к медитации, – сказал практик. – К правильной медитации.

Какую бы благодарность к нему ни испытывала Лань, это чувство тут же рассеялось. Она была сыта, согрета и едва могла противиться желанию уснуть, так что сосредотачиваться на пустоте ей хотелось в последнюю очередь.

– Не знаю, смогу ли я, – поспешно выпалила она. – Из-за моих ежелунных…

– Всего несколько мгновений назад, когда я объяснял тебе фу, ты была сама сосредоточенность, – тут же парировал Цзэнь. – Так ты хочешь, чтобы я написал для тебя печати или нет?

При этих словах Лань выпрямилась, отряхнула грязь с рукавов и придала своему лицу выражение, которое, как она надеялась, соответствовало послушной ученице.

Огонь из фу погас, оставив их сидеть в слабом свете полумесяца. Цзэнь с легкостью присел напротив нее, скрестив ноги, и замер. Лань изо всех сил старалась повторить его позу.

– Помни, ци – это поток энергии вокруг и внутри нас, – начал практик. – Она включает в себя все природные элементы этого мира, нити энергии, которые формируют основу жизни и практик. Различные формы энергии разделяются на инь и ян – две половины, которые составляют единое целое. Они постоянно смещаются, меняются. Одно не может существовать без другого. Возьмем, к примеру, воду: гребень волны состоит из энергии ян, впадина – из энергии инь. Грохочущий водопад – это ян, тогда как спокойный пруд – это инь. – Его голос, приятный, бархатный, как темнота вокруг них, сливался с нежным шепотом ветра и хором цикад в лесной ночи. – Закрой глаза и настройся на гармонию ци вокруг и внутри тебя.

Лань сделала, как ей было сказано, и сосредоточилась на окружающих ее элементах: влажной траве, треске дерева и других звуках леса, а также остатках тепла от костра, что доносились до нее. Было приятно и темно. Лань устала… Шелест листьев бамбука и стрекотание насекомых начали сливаться в некое подобие звучащей вдали мелодии…

Была ли это та мелодия, которую она все силилась воспроизвести в своем сне? Лань представила деревянную лютню своей матери, ее пальцы, перебирающие струны. Мелодия извивалась перед ней, как призрачная серебряная полоска, а она гналась за ней в попытке уловить звучание…

– Лань?

Девушка вздрогнула, резко открыв глаза. Она не могла сказать, сколько времени прошло. Воздух вокруг остыл. Облака закрыли звезды. Бамбуковый лес, казалось, затих. Песня… Куда делась песня?

– Да? – сказала она и ужаснулась, услышав свой заспанный голос.

– Да ты заснула, – недоверчиво заметил Цзэнь.

– Я… – она сглотнула и решила признаться: – Прости.

– Ты же понимаешь, что в школе тебе первым делом придется изучить правила и обычаи? – возмущался практик. – Существует целая книга под названием «Классика общества», иначе известная как «Контенсианские аналекты». У каждой школы есть свои собственные непоколебимые принципы, которых ты должна придерживаться. Любая дерзость будет наказана ферулой.

Лань понятия не имела, что такое ферула, но зато представила, как ее отшлепает суровая версия Госпожи Мэн.

– Ну, мы же еще не в школе, – пробормотала она.

Подобное оправдание, казалось, еще больше разозлило практика.

– В школе или нет, никакие оправдания не принимаются и легких путей не существует. Если от моих наставлений тебя клонит в сон, тогда давай…

– Нет! – поспешила сказать Лань.

В чайном домике она никогда не была самой прилежной или усердной. Все знали, что она увиливала от обязанностей по дому, а песни для выступления разучивала в последний момент. Ин только вздыхала над ее выходками.

– С твоим острым умом и язычком ты всегда выходишь сухой из воды, – говорила она. – Тем, кто не такой сообразительный, чтобы выжить, приходится усердно работать.

Воспоминание рассыпалось в ее сознании, как пепел, а сердце скрутило от чувства вины. Она выжила, когда другие погибли, а когда боги послали ей шанс научиться практикам, она уже отлынивала от работы и легкомысленно относилась к своей ситуации.

Эгоистичная.

Трусливая.

– Пожалуйста, Цзэнь, – сказала она на этот раз тише. – Позволь мне попробовать еще раз.

Практик посмотрел на нее, прищурившись, и вздохнул:

– Если получится, вспомни ощущение… в той комнате цветов персика, – посоветовал он. – Ведь твоя связь с ци впервые проявилась именно там?

Нет.

– Да. – Она отпрянула от его пристального, слишком уж любопытного взгляда.

– Интересно, – протянул Цзэнь. – Посмотрим, сможешь ли ты снова найти ее.

Лань кивнула. На этот раз, закрыв глаза, девушка облегченно вздохнула и вместо того, чтобы сосредоточиться на своем окружении, заглянула внутрь себя.

В воспоминания об ясноглазой и краснощекой Ин, ворвавшейся в чайный домик со свежесобранными личи, что дал ей сын торговца фруктами на улице короля Алессандра. О том, как изящные, накрашенные кармином губы ее подруги изгибались в улыбке, пока она кружилась в своем мягком платье цвета камелии.

Ин… кровь, рассыпающаяся как лепестки, из пореза на ее животе.

Пожалуйста… пожалуйста, оставьте ее в покое!

Жжение в глазах Лань распространилось на ее лоб, змеясь к вискам и вниз, к сердцу, которое бешено заколотилось, когда до этого сдерживаемые эмоции снова с ревом пробудились к жизни. Мир ушел от нее: трава, ветер, земля растворились в приливах горя.

Всплыло новое воспоминание: она, стоящая посреди белого пепла, пока с небес падает снег. Впереди фигура в длинном платье, за которой тянутся реки слез… и песня. Слабая мелодия, затронувшая струны души Лань донеслась до нее, как приближение весны в разгар зимы.

Фигура повернулась. То была одновременно и ее мать, и нет: копия, окутанная льдом и тенями. Ее глаза были бесконечно печальны, а пальцы, перебиравшие струны деревянной лютни, исполняли песню, одновременно знакомую и забытую.

– Ты наконец-то проснулась, – тихо сказала иллюзия ее матери.

– Мама, – прошептала Лань.

– Наше царство пало, последние линии обороны прорваны. Ты наша последняя надежда. Только ты сможешь найти то, что спрятано за печатью на Дозорной горе. – Иллюзия подняла руку, и из-под взмаха ее длинных рукавов появился символ, высеченный в памяти Лань: печать на ее запястье.

– Дозорная гора? Но я не понимаю, – закричала девушка. – Как мне ее найти?

– Следуй за моей песней. – Голос становился все слабее; снег, небо, сам сон начинал разрушаться. Темнота просачивалась сквозь его края. – Следуй за моей песней, и тогда ты найдешь меня…

Видение рассеялось полосой ослепительно-белого света. Когда Лань снова открыла глаза, они с Цзэнем были не одни.