Текст книги "Исмаил"

Из-за угла осторожно заглянул на улицу. Там было темно. Слабые лампочки нескольких фонарей бросали на землю пятна тусклого света на равных расстояниях одно от другого. Окна домов были темны, а улица казалась спящей. Он тихонько пошел к дому. Машины марки «Пейкан» и кое-где грузовички стояли справа и слева вплотную к стенам домов. Порой из-под машин фосфорно блестели кошачьи глаза, и кошки, мягко, как скользящие тени, перебегали с одной стороны улицы на другую.

Дом, как обычно, был безмолвен и темен. Он тихо открыл дверь и вошел. Когда включил свет, мать проснулась, села в постели и сонным голосом спросила:

– Ты ужинал?

– Нет.

– Я тебе оставила в кастрюльке. Сейчас разогрею.

– Не надо, мамуля, спи, я так поем.

– Желудок заболит от холодного.

– Ничего, ты спи.

Он, не раздеваясь, постелил скатерть и поставил на нее кастрюльку. В ней было чечевичное пюре с помидорами, и еще был черствый овальный хлеб. Он любил чечевицу, но сейчас было не до нее. Он кое-как проглотил немного и встал. Свернул скатерть. Потом крепко задумался. Спать нельзя было, ведь за ним обязательно придут, точно так же, как пришли к Джаваду. Нужно было что-то делать с книгами и листовками. Он любил эти книги, он месяцы и целые годы беседовал с ними, жил с ними, учился у них. У него были слишком добрые воспоминания о них, чтобы можно было их разом куда-то выкинуть. Но такого места, чтобы отнести и спрятать, тоже не было. И вот он сидел, перебирая книги, глядя то на лицевую, то на заднюю сторону обложки, быстро пролистывал и думал, где бы можно было в безопасности их сохранить. Одно только место приходило в голову, и это было кофейное заведение Али-Индуса, та подсобная комнатка, в которой со стены смотрела черными большими глазами индийская актриса. Сердце Исмаила сжималось, когда он думал об Али-Индусе. В последнее время он его почти не видел, а когда встречался лицом к лицу, приветствовал его и проходил мимо. Ясно было, что Али-Индус хотел бы с ним поговорить, но он этого не хотел. Прощался и уходил. Когда Али-Индус услышал, что он ушел из банка, он сказал: «Исмаил-синеглаз, что ты делаешь, зачем разумному человеку уходить из банка?»

Исмаил и тогда не стал с ним говорить, проигнорировав его беспокойство и его серьезный тон.

После таких холодных встреч теперь идти к нему было неловко. Хотя в душе Исмаил относился к Али-Индусу по-доброму.

Шум автомобиля, свернувшего на их улицу, отвлек его от мыслей об Али-Индусе. Исмаил забеспокоился. Наверняка скоро машина остановится и у их дома, и раздастся звонок. И он торопливо начал отделять запрещенные книги от обычных. И все-таки, откладывая книги, не мог не перелистывать некоторые страницы, даже вырывал кое-что и складывал отдельно. После книг пришла очередь листовок. Они были рассованы там и сям. Потом взгляд его упал на письма от Сары, сложенные стопкой в порядке, по датам. Все тело его загорелось. Знакомый почерк. Он со страстью смотрел на эти письма. И опять ласковый голос, как давно уже не бывало, зазвучал в его ушах:

– Ты – кто?

И глаза цвета меда с беспокойством посмотрели на него. Вновь жгучий жар волной побежал по его жилам. Тело его воспламенилось, и наступило знакомое приятное состояние. Он обо всем забыл и отдался ветерку, который уносил его с собой в степи, полные маков и нарциссов. Он оторвал взгляд от начертания букв, дрожащих сейчас в его глазах, и посмотрел в единственное окно комнаты. По ту сторону холодного, в узорах мороза, стекла была черная, как смола, ночь – настолько черная, густая и тяжелая, словно она была такой с первых мгновений мироздания, и останется таковой до его последних мгновений.

Послышался звук шагов. Это вошла мать. Он оторвал взгляд от тьмы за окном.

– Чего ты не спишь, зачем это все разбросал по полу?

– Ничего особенного, просто хочу кое-что спрятать с глаз долой.

– Что-то случилось?

– Не то чтобы случилось, но хочу в укромное место убрать, могут появиться сложности.

– И куда же ты хочешь убрать?

– Не знаю, может быть, под лестницу? Топор ведь есть. Доски сниму, сложу туда и землей присыплю, тут ведь немного.

– Так ты что, прямо сейчас это хочешь делать?

– Да, неспокойно как-то. Прямо сейчас бы надо.

– Чем так корячиться, лучше их сложить в мусорный мешок, я бы вынесла на улицу, на помойку, поди докажи потом, чье это?

– Нет, жалко, и ведь это не навсегда, когда-нибудь это кончится, волей Аллаха!

– Когда оно там кончится, скорее мы помрем!

Он собрал вместе то, что следовало зарыть под лестницу. Письма отложил отдельно. Скатал лежащий под лестницей коврик. Мать тем временем принесла топор и вручила ему.

– Потихоньку ломай, чтобы соседи не услышали.

– Ясное дело.

Он уперся коленями в холодные плитки пола. Взяв топор, шепотом призвал Аллаха на помощь и ударил по доскам. Там все оказалось трухлявым. Посыпалась земля и штукатурка. Он посмотрел на мать:

– Как это держалось-то все, не пойму.

– Да сгнило уже все. Столько лет, как построили!

Мать вспомнила, с какими трудами строили этот дом. Все, что можно было продать, продали. Как они сами тогда говорили, из кожи вон вылезли. Отец бился изо всех сил, заканчивая стройку. Возвращался с работы домой как можно раньше, один вкалывал здесь за несколько человек, кирпичи, песок, цемент таскал, все оросил своим потом. Когда подвели дом под крышу, переехали сюда и уже здесь жили. Строение было глинобитное, электричества не было, воды не было. Четыре стены – единственная комната, обок ее – кухня и узкий, короткий коридор. Но для них это было – как рай: тишина и спокойствие. Мать говорила: «Что бы это ни было, это наше, собственное. Домовладельца над головой нет». Исмаил тогда едва пошел в школу, через несколько лет появился на свет Махбуб. И только их жизнь начала выходить на дорогу, как муж ее умер, и она осталась одна, и двое детей-сирот, и мир испытаний и трудностей. Мало-помалу родственники и знакомые отдалились от них, оставив ее одну. И всю тяжесть жизни она понесла на своих плечах. Она защищала святость домашнего очага. О ней говорили – бесстыжая, говорили – с плохим характером и несдержанная на язык, говорили – слабоумная, лучше с ней дел не иметь. Двери их дома закрылись, а людские рты открылись. Она осталась, как одинокое дерево в горах, выстаивающее против ветра и снега, и яростных бурь. Только Махин не оставляла их. Бывала у них бессменно. Все терпела, не предавала ее. Верность ее не знала предела. И это Махин, которая сама была несчастна и у которой собственный семейный очаг потух.

В то самое время чутье матери невероятно обострилось. Она нюхом чуяла опасность, как кони заранее чувствуют землетрясение, так и она. Вот и сейчас она услышала зловещие шаги беды в стуке топора по прогнившей стенке под лестницей: тук, тук, тук. Этот звук грохотал в ее сознании. Как сель, приближающийся из верховий гор. С детства, проведенного в деревне, она знала, что, живя на берегу горной реки, нельзя верить солнечной погоде и забывать о возможной атаке селя. Нужно посматривать на те облака, что вдали скопились на склоне горы. Потому что вполне возможно, что над головой твоей сияет солнце и небо чистое, а через несколько минут сверху донесется пугающий шум. Кони начнут ржать и бить копытами, и утки уведут свои выводки прочь от реки, и через мгновения темный поток, крутящаяся земля налетит сверху, и ты не успеешь взобраться на возвышенное место. Вот и сейчас она чувствовала приближение селя. Конь мотал гривой и бил копытом о землю, и испуганными глазами смотрел в верховья реки.

Тук, тук, тук: Исмаил ломал топором перегородку под лестницей. Тук, тук, тук; на лбу выступил пот. Тук, тук, тук; она слышала звук приближающегося селя. Тук, тук, тук; Исмаила уже не было с ней. Доски под лестницей были сняты. Там образовалась яма – размером с лисью нору. Тук, тук, тук; яма увеличилась и стала больше лисьей норы. Меньше могилы взрослого человека, может быть, размером с детскую могилу, однако Исмаил мог бы уже там поместиться, если бы лег на бок, прижав коленки к животу, спрятав обе руки между ног; невинно, как ребенок, как плод во чреве, как сам Исмаил, когда он еще был внутри нее, слабый и беззащитный. И теперь Исмаил был беззащитен. Тук, тук, тук; приближался шумящий сель. Он приближался, чтобы унести Исмаила. Она не знала, что делать. Она смотрела по сторонам. Увидела чайник на плите. Каждый вечер она думала о чае и ужине для Исмаила, который, по большей части, приходил поздно. Как сегодня, как сегодня, когда ужин остыл, а чай не шел в горло. Она включила плитку и поставила на нее чайник. Вскоре послышалось бурление воды в нем. Исмаил уже накрыл клеенкой дно ямы и торопливо складывал туда книги. Она налила и принесла ему стакан чая.

– Выпей стаканчик, ведь ты пить хочешь.

Он показал ей ладони обеих рук – грязные, и сказал:

– Некогда.

– Давай, выпей, я налила уже.

Она принесла пару кусочков сахара и положила их в рот Исмаила, вложила ему в руку стакан. Он, с выражением испуга и страха на лице, быстро выпил чай и вернул ей пустой стакан. Опять опустился коленями на плитку пола и продолжил торопливо укладывать книги. Потом заложил верх ямы обломками кирпича и замазал все это алебастром. Мать излишки земли и сор сложила в мешок и отнесла в угол двора, потом подмела пол, а Исмаил снова сложил под лестницей мешки риса, картошки, чечевицы и сухарей. Теперь за книги и листовки он был спокоен. Оставались письма, на них он теперь смотрел в задумчивости.

– А это что?

– Так… Обрывки всякие. Дай мне коробок спичек!

И он отнес письма в угол сада и бросил их на землю. Мать принесла спички. Он посмотрел на окна более высоких домов вокруг. Везде было темно, лишь кое-где слабый свет от ночников. Он схватил коробок и вытащил одну спичку. Поднес пламя к уголку одного из писем. Но рука дрогнула. В ночной тьме написанные знакомым почерком строки задвигались, голос Сары зазвучал в его ушах. Громко всхлипнув, он шепотом начал повторять строки из писем. Слова ожили и пришли в движение. Их буквы шевелились и извивались, словно эти знакомые ему слова, написанные благородным женственным почерком, умоляли его не сжигать их. Он много раз читал их и перечитывал. Многое знал наизусть. Сам себе, бывало, повторял. А сейчас хотел сжечь эти письма. Пальцы его ожгло. Спичка сгорела, и пламя дошло до пальцев. Он бросил ее на землю и зажег другую. Приблизил пламя к письмам, закрыл глаза и поджег их. Сначала загорелся край стопки писем, бумага почернела, сморщилась и съежилась. Пламя разгоралось. Оно пылало все ярче и с жадностью поглощало знакомые слова. Письма, сгорая, коробились и стонали. Все эти чувства, вся эта любовь, положенная на слова, на его глазах превращались в пепел и дым и исчезали.

Он подошел к крану и открыл его. Тоненькой струйкой холодная вода потекла по суставам его пальца. Потом он стал набирать воду в пригоршни, чтобы умыть лицо, и в это время из громкоговорителя мечети раздался азан. Легкая улыбка появилась в уголках его губ, и он разжал руки, вылив воду. Закатал рукава и теперь совершил омовение, потом в комнате встал на намаз возле постели Махбуба. И вот его взгляд упал на лицо Махбуба. Он всмотрелся в его лицо, брови и длинные загнутые ресницы. Тихонько погладил по волосам. Брат вырос, вытянулся, уже многое испытал в жизни. Теперь у него был такой брат, на которого можно было опереться в случае трудностей, рассчитывать на его поддержку. Махбуб спокойно спал и понятия не имел о том, что творилось в душе Исмаила, может быть, даже не чувствовал, как он его гладит по волосам. Исмаил нагнулся и приблизил губы ко лбу Махбуба. Вдохнул его запах и поцеловал его в лоб. В тот же миг во дворе зазвенел дверной звонок, резанув по ушам Исмаила. Он выпрямился, сказав тихонько:

– Это за мной!

Мать всполошилась.

– То есть как, среди ночи врываются?!

– Не открывай. Я посмотрю с крыши, кто это.

Глава 21

Шагая через ступеньки, он взбежал на крышу. Осторожно выглянул из-за чердачного фонаря. На улице было светло. Возле дома стояли двое, один из которых смотрел на крышу. На расстоянии нескольких домов был виден темный силуэт машины, красный свет ее тормозных огней падал на стену и на несколько припаркованных машин. Исмаил сказал сам себе: «Да, это они!» И он сбежал вниз, так же перепрыгивая ступеньки. Мать стояла внизу в растерянности. Опять зазвенел звонок, теперь и удары в дверь послышались.

– Это за тобой?

– Не бойся, я уйду.

Не дав матери опомниться, Исмаил поцеловал ее. Надел ботинки и, перемахнув через невысокую стенку заднего двора, спрыгнул во двор соседей. Он приземлился с громким стуком о плитку их двора. Добежал до следующей стены. Схватился за ее кирпичи, чтобы перемахнуть в следующий двор, но кирпичи остались в его руках, и вместе с ними он упал обратно во двор соседей. В этот миг зажегся свет на балконе, и появившаяся соседка испуганно закричала: «Ой, во… во… воры!» Исмаил хотел было вновь перескочить через их стену, но открылась дверь из дома соседей во двор, и Исмаил подбежал к этой двери. Женщина стояла за дверью. Увидев его, она пронзительно завизжала. Исмаил, пробегая мимо нее, спросил: «Где вы воров видели, Азиз-ханум, это я, Исмаил!»

Женщина схватилась за грудь и упала без чувств. По застеленной ковром лестнице Исмаил взбежал наверх, открыл дверь и выскочил на крышу. В некоторых домах вокруг зажигались огни, и здесь, и там слышались голоса. Все кричали о ворах. Крыши домов были как крышки поставленных рядом спичечных коробков. И он побежал по крышам, перепрыгивая с одной на другую. Ему казалось, что за ним гонятся. В ушах не умолкал крик: «Вор, держи вора!» И женщины, и мужчины гнались за ним. Каждый хотел его схватить. В какой-то момент ближе всех к нему оказался один из тех, в штатском, что были возле его дома. Он бежал с пистолетом в руке. Но постепенно и он отстал. И вот уже Исмаил оглянулся, и сзади – никого, только огонек какой-то блестит. И все-таки он чувствовал, что еще не ушел. Он добежал до последней крыши, за которой была улица. Под стеной этого дома стоял грузовичок. Исмаил повис на руках, держась за карниз, но ноги не доставали до машины. Посмотрел вниз. Высоко. И все-таки выхода не было, нужно прыгать. Он разжал руки и упал в кузов машины. Она заходила ходуном и громкий жесткий звук от его падения раздался на всю улицу. Пара кошек выскочила в испуге из-под грузовичка и спряталась под другой машиной. Исмаил скорчился в кузове. Потом осторожно поднял голову и прислушался. Вдали слышались крики. Он встал на ноги и осмотрелся. Все спокойно. Тихо спрыгнул их кузова на землю. И, только приземлился, как распахнулась дверь, рядом с которой стоял грузовичок, и появился мужчина в белой майке, широких подштанниках и с толстой палкой в руке. Грива седых растрепанных волос делала его похожим на льва. Сонным голосом он громко закричал:

– Ах ты тварь, ты что тут делаешь ночью?

Исмаил бросился наутек.

– Стой, говорю тебе. Куда бежишь, ворюга?

Исмаил обернулся на бегу. Мужчина был толстый и двигался медленно. Он переваливался, как белая утка. Понятно было, что не догонит. Оставалось пробежать несколько переулков, и будет узкая улица. Но, не успел он добежать до нее, как из нее показалась машина с включенными фарами. Исмаил свернул к дому, чтобы сбоку миновать машину. Но тут взгляд его упал на тех, кто сидел в машине. Они показались знакомыми. Враждебными. Они тоже уставились на него. Водитель вдруг затормозил и поставил машину наискось, загородив ему дорогу. Исмаил развернулся и побежал назад. Несколько человек вместе с толстым мужчиной бежали ему навстречу. Когда толстый мужчина и те, кто был рядом с ним, увидели, что Исмаил повернул в их сторону, один из них крикнул: «У него нож, берегись!» И после этих слов они все развернулись и бросились назад. А машина с включенными фарами теперь ехала за ним следом. Почти догнав толстого мужчину, Исмаил свернул в узкую улочку без машин. Быстро рванул по ней. Машина, ехавшая за ним, затормозила против этой улички. Шины взвизгнули по асфальту громко, на всю округу. Вскоре он услышал у себя за спиной топот нескольких человек. За ним гнались. Он прибавил скорости. Топот ног разбивал плотную тишину морозной зимней ночи. Он приказал сам себе: «Беги, Исмаил-синеглаз, беги, не попади в руки этим тварям!» Потом он увидел Али-Индуса, который смотрел на него с тревогой и осуждающе говорил: «Ай, сумасшедший, что ты наделал, придется мне отвезти тебя в Индию!» Вспомнилась та индийская актриса, которая улыбалась Али-Индусу. Кто-то кричал: «Стой!»

Он не обращал внимания. Бежал и не оглядывался. Здешние извилистые улицы он знал хорошо. Участки этого квартала постепенно захватывал сам народ – хаотично, без всякого плана, люди строились, возникали узкие переулки, ответвляющиеся от столь же узких улиц, переходящие в другие переулки, иногда – в тупики. Маленькие домики, кривые дворики, прижавшиеся друг к другу. В конце этот уродливый квартал упирался в железную дорогу и в усыпальницу имамов[42]42
  Усыпальницы имамов – тип культовых зданий в Иране, представляющих собой мавзолеи над гробницами шиитских имамов и их потомков и других святых. Нередко такие мавзолеи соединены с небольшими купольными мечетями.


[Закрыть] при кладбище. Исмаил был на тех улицах, которые он знал. Топота за спиной уже не было. И никто не кричал ему «Стой!» Он немного успокоился. В то же время напрягался, поворачивая за углы. Может быть, там его ждут, схватят, изобьют. Поэтому, достигнув конца улицы, он чувствовал, как начинает сильнее колотиться сердце – словно он прыгал во тьму и не знал, что там, впереди.

Он благополучно миновал узкие изогнутые улицы квартала Зурабад и достиг стены кладбища, по другую сторону которого была железная дорога. В это время ночи вход с улицы в усыпальницу имамов был заперт. Следовательно, нужно было проникнуть в нее другим путем. Он пошел вдоль стены. Одно ее место выглядело удобным. Там не хватало кирпичей наверху стены. Исмаил отошел для разбега. Разбежавшись, вскочил на стену, опершись ногой на трещину в ней, и руками ухватился за ее верх. Подтянувшись, оперся на стену локтями и посмотрел на ту сторону. На кладбище было тихо. Меж могил темнели расплывающиеся тени сосен, чинар, тощих олеандровых кустов. Чуть дальше над кронами деревьев возвышался купол мечети, на вершине которого горела маленькая яркая лампочка фиолетового цвета. Исмаил оседлал стену и посмотрел вниз. Под стеной виднелся заброшенный арык, заросший чертополохом и заваленный сухими листьями и мерзлыми комьями земли. Исмаил сначала повис на руках на стене с ее внутренней стороны, потом прыгнул в арык. Сухие листья зашуршали под ногами. Он сидел на корточках, озираясь вокруг. Кладбище оставалось безмолвным. Он поднялся и пошел вдоль стены. Тихо дул холодный ветер, качая иглы сосен. Небо заволокло тучами, и посыпалась крупка мелкого снега.

Из-за стены кладбища слышался кашель прохожих – резкий, долгий кашель. Исмаила пугала глубина могил, могил древних, разрушенных, провалившихся, страшных и таинственных. Он замерз. Даже позвоночник его дрожал от холода. Усталость, бессонная ночь, а теперь еще ветер, снег и мороз набросились и терзали его. Как хотелось лечь в теплом месте, заснуть и забыть обо всем. В это время из громкоговорителя мечети послышался звук азана. Теплый и звучный голос муэдзина вселял надежду. Исмаил пошел к мечети. Строение было круглой формы, старинное, стены толстые, глинобитные, и бирюзового цвета купол. Вход в усыпальницу был с северной стороны. То была деревянная дверь, обитая гвоздями с широкими шляпками. Он заглянул внутрь. Посреди зала находился небольшой склеп, над которым вместо культового светильника висела обычная лампа в плафоне. Рядом стоял, читал намаз мужчина средних лет, а к микрофону было приставлено старенькое радио для трансляции азана. Исмаил вернулся в вестибюль в поисках воды для омовения. Заметил кран и небольшой бассейн. Подошел к крану, снял носки и засунул их в карманы. Закатал рукава и пустил воду на руки. Холодная вода словно иголками вонзилась в кожу. Он быстро совершил омовение и вошел в святилище. На его волосах тонким слоем лежал снег. В дверях он лицом к лицу столкнулся с тем мужчиной средних лет. Тот вздрогнул.

– Э?! Ты откуда?

– Хочу намаз прочесть.

– Хорошо, но как ты вошел?

– Я… Разрешите, пожалуйста, не упустить время намаза, потом я буду к вашим услугам.

Исмаил взял с полочки выщербленный мохр и встал лицом к кибле рядом со склепом. Сторож усыпальницы наблюдал за тем, как он читает намаз, поглядывая на него с подозрением и беспокойством. Вышел во двор, потом вернулся. Исмаил продолжал читать намаз. Сторож проворчал: «Откуда он взялся тут!»

Сторож хотел прилечь, но этот подозрительный незнакомец спутал все его планы. И вот сторож ходил взад-вперед, нервно расхаживал до тех пор, пока Исмаил не закончил намаз.

– Теперь прошу на выход!

– Нет проблем. Я скоро уйду.

– Нет проблем, а я хочу дверь запереть!

– Послушай, отец, представь, что я один из этих голубей, что ищут укрытия в мечети в снег и метель. Это проблема?

– Проблема, да еще какая! Мне ведь работать надо!

– Для голубей нет проблемы, а для меня, который пришел поклониться усопшему, есть проблема?

Исмаил указал на склеп.

– Я устал и не спал всю ночь. Мне некуда пойти. Можно я немного здесь побуду, я ведь не помешаю!

– Аллах всемилостивый, таким ранним утром вдруг беда такая! Дорогой господин, вы не возражаете, если я пойду полицию оповещу, что вы мне мешаете?

– Да чем же я мешаю? Разреши на две минуты припаду к праху усопшего, чуть отдохну и уйду. Я на ходу засыпаю, очень устал, клянусь Аллахом!

Говоря это, Исмаил прижался лбом к склепу, воскликнул: «О, какой запах благодатный!» – и закрыл глаза. Сторож сердито поглядел на него, вышел из зала, плотно закрыл, запер на засов дверь и отправился в свою комнату в углу двора усыпальницы.

Исмаил открыл глаза от шума и голосов, которые слышались снаружи. Колени его все так же были прижаты к животу, а лоб упирался в склеп, он скорчился у подножия склепа. За окнами было солнечно. Голоса звучали за дверью. Несколько человек громко разговаривали. Потом послышался скрежет и стук засова, скрип отворяющейся двери. Сторож говорил:

– Я не знаю. Откуда мне знать?

Голос его был громким. Исмаил испугался. Дверь еще не открылась, а он уже, скользнув, обогнул склеп и притаился с его южной стороны. Здесь стоял высокий деревянный минбар. За ним Исмаил заметил маленькую дверцу. Солнечный свет заливал склеп, ярко освещая весь зал усыпальницы. Вошло несколько человек. Исмаил успел открыть дверцу. Там была узкая витая лестница. Он вошел и закрыл за собой дверцу. Ступеньки отстояли далеко одна от другой, а плечи его касались стен. Он медленно поднимался по ступенькам.

– А это чья обувь?

– Не знаю. Паломники оставили.

Несколько секунд было тихо. Потом голос спросил:

– Здесь другого выхода нет?

– Выхода? Никак нет!

Еще через некоторое время, тот же голос:

– А это что такое?

– Это для муэдзина на минарет, тут выхода нет.

Опять все стихло. Ни звука не слышалось. Исмаил скорчился на ступеньках, как кошка. Сидел неподвижно, только вздрагивал от каждого удара сердца, звук которого громко отдавался в ушах. Наверх был путь, но очень узкий. Все-таки он двинулся вверх. И тут услышал звук шагов. Кто-то шел за ним следом. В ушах его словно раздался чей-то голос: «Ты попался в западню, Исмаил-синеглаз, тебе конец!»

Он поднялся еще на несколько ступенек – теперь он шагал быстрее. И вдруг по ушам ударил оглушительный шум. Это большое число голубей-сизарей одновременно забило крыльями наверху этой узкой лестницы. Теснота была отчаянная. Голуби, которые собрались здесь, укрываясь от мороза, ударялись о крышу и о стены. Все заполнил запах пыли и птичьего помета. По лицу Исмаила били крылья. Он закрыл голову рукой. Голуби с силой вылетали наружу через узенькое оконце. В то же самое время послышался еще один, рвущий барабанные перепонки звук, – ужасный грохот, точно кто-то с размаха обеими руками хлопнул Исмаила по ушам. Запахло порохом, а кругом, вместе с пухом и перьями, разлетелись капли крови и окрасили красным его лицо. Он рукавом вытер глаза и бросился к оконцу. Выглянул. Внизу были могилы под слоем снега и ореховые деревья с голыми, словно мертвыми, ветвями, которые они протягивали в сторону окошка. Из-за спины Исмаила продолжали с шумом вылетать на улицу голуби. Он решил выпрыгнуть. Сначала выпростал наружу ноги из оконца, затем туловище, затем голову. Перепуганные голуби вместе с ним вылетали наружу. Исмаил протянул руку. Тонкие ветви орешника были в пределах досягаемости. Он схватился за них и прыгнул. Ветвь согнулась, как пружина, и опустила его вниз. Но через миг громко отломилась, и он рухнул вместе с ней. Упал боком в провалившуюся могилу, полную глины и ледяной воды. Услышал собственный стон – и потом карканье ворон. Словно в сон, он погружался в какой-то туман. Могильная яма была мягкой и покойной, словно колыбель, словно материнские объятия. Он нашел свой покой. На него посмотрели знакомые ласковые глаза, и голос спросил: «Ты – кто?» Во рту был вкус снега. Били крыльями голуби. Их горячая кровь и мягкий пух покрывали его лицо. Издалека донесся звук – это был гудок поезда. Земля задрожала, могила задрожала, могила делалась глубже, она поглощала Исмаила. Послышался грохот поезда. Поезда, который издалека приближался к нему.

Первая редакция – мордад 1373 (1994)

Вторая редакция – хордад 1385 (2006)