Текст книги "Исмаил"

Их друзьями также были Сабах и Мохтар. Первый из них был полностью поглощен музыкой, так что даже по столу отстукивал ритм и тихо напевал мелодии, а второй увлекался культуризмом и каждый день ходил в клуб. Сложен он был хорошо. Сабах звал его красотулей. Он сцеплял руки замком на затылке, выпячивал грудь и ступал четко и размеренно. Исмаил познакомился с ним в клубе.

Тот говорил: «У Исмаила-синеглаза классное тело, просто Геркулесово, жаль, что он сам не понимает свою силу, только гантельками крутит». Исмаил как-то ни к чему не прикипал душой, все время перепрыгивал с ветки на ветку. Ильяс говорил: «Я из этого синеглаза сделаю человека. Он зацепился за Али-Индуса и думает, что свет клином сошелся на его кофейне. Нет, парень, ты высунись наружу, узнай мировые новости!»

…Исмаил медленно повернул ручку двери, ведущей в коридор, и нажал на нее. Заперто. Стучать и будить мать не хотелось. Боялся – поднимет крик, шум, будет скандал… На расправу она была коротка. А он что возразит? Решил лечь спать во дворе.

Летний воздух и по ночам был жарким. Он разделся. Выбрал место возле горшков с цветами. Однако было жарко. Липкий пот, словно жиром, покрывал всю кожу. Он поднялся. В углу двора у них имелось крытое водохранилище. Даже в летнюю жару оно оставалось прохладным и так и манило искупаться. Он поднял железную дверцу-крышку и осторожно стал спускаться внутрь по ступенькам. Тут всегда было темно, а что уж говорить о ночи, когда тьма – глаз выколи. Пахло застоявшейся водой. Холодком повеяло на тело. Он набрал воздуха в легкие и погрузился в воду. Страх и тревога, что он испытывал только что, исчезли. В темноте он плескал руками и ногами, погрузился с головой и вынырнул. Оттолкнувшись от одной стенки, доплыл до другой, лег на спину и стал смотреть на низкую темную крышу. Он понятия не имел, сколько осталось до утра и который был час. И не хотел этого знать. Хотелось оставаться в воде.

И тут из люка внутрь хлынул свет. Он понял, что это мать.

– Мама?

– Мама и проклятье мое, мама и дубина тебе. Что делаешь в воде глухой ночью? Бродяга!

Он не успел ничего сказать, как мать начала бить его палкой. Он кинулся в угол водохранилища, куда палка не доставала. Но несколько раз она успела попасть по его телу, оставив ссадины. Мать только проклинала его. Он сжался в углу водохранилища, не отрывая глаз от света, который падал из люка на взбаламученную воду. Там же виднелась и палка. Хотя он уже вырос, но мать все еще порой обрушивалась на него, и палкой, и метлой, и ногой могла засандалить – как в те времена, когда был пацаном и вместо школы таскался по улицам и паркам. При этом он ни разу до сих пор не оказал ей сопротивления, не повысил на нее голос и даже не хватал за руки, чтобы остановить. Он только смеялся и уворачивался, а в конце концов каялся в своих грехах и просил прощения. А когда огонь материнского гнева затухал, через несколько дней, он опять брался за свое. Учиться не хотел. Возвращался домой поздно ночью, а назавтра уходил из дома около полудня. Мать порой плакала, причитая о своей горькой судьбе.

– Ну что ты там, как лягушка, забился в угол? Вылезти не хочешь?

– А палка?

Она вытащила палку из люка.

– Вылезай, глаза бы мои на тебя не смотрели!

Он осторожно скользнул в воде и доплыл до люка. Хватаясь пальцами за бороздки мозаичных плиток, вылез во двор. Мать с палкой и фонарем стояла вблизи.

– Привет.

– Постыдился бы. Чтоб ты сдох и провалился под землю!

– Я же был под землей, ты сказала выходить…

Он еще не успел договорить, как палкой мать огрела его по мокрому телу – ожгло, словно огнем. Он отскочил, сел на корточки в углу двора под опорами винограда и начал чесать место удара.

– Больно же! Ради Аллаха…

– А плевать мне, что больно. Давай вставай и обмойся с головы чистой водой. В колодце полно лягушачьей мочи. Аллах стонет от твоих деяний!

Исподлобья глядя на палку матери, он медленно пошел к водопроводному крану. На кран был надет недлинный шланг. Открыв кран, он поднял шланг на уровень головы. Не успела вода скатиться с головы по телу до ног, как он бросил шланг на землю и объявил:

– Все, помылся!

– Брызнул на себя и говорит «помылся»! Вот я сейчас вымою тебя – присядь!

Он не успел присесть, как мать взяла шланг и на несколько оборотов открыла водопроводный кран. Вода пошла с напором. Направив на него шланг, мать приказала:

– Давай-ка теперь мойся, как следует.

Плеск воды и говор их голосов разносился по улице. Исмаил быстренько потер свое тело руками и опять заявил:

– Помылся!

– Под плавками помой, грибами зарос!

Вода из шланга сильно била по его телу, обливая его с ног до головы. Мать приговаривала:

– Повернись-ка спиной. Ага, вот так, этот бок, чисто-чисто. Не бойся помыться, как следует. Со всей силы три. Воды не бойся, грязнуля ты, грязь, бродяга, беспризорник…

Она прижимала указательным пальцем носик шланга, и напор воды усиливался.

– Ты еще человеком не стал, не понимаешь ничего, до отца тебе далеко, так и вырастешь бродягой!

Он скорчился. Холод воды кусал кожу. Охота мыться пропала. А мать сквозь зубы все приговаривала:

– Как сова ночная стал, нет, чтобы сказать: у меня есть мать, есть братик маленький, я забочусь о них, я ведь, черт возьми, старший сын, бродяжить брошу и устроюсь на работу!

– А кто мне даст работу, меня в армию заберут.

Мать опустила шланг и закрыла кран.

– Старшина санитарной службы сказал, что у тебя освобождение, пусть, говорит, придет, я ему выправлю.

– Это какой старшина?

– Да в начале улицы живет, муж Зинат-ханум. Работает в службе воинского учета. Сам мне сказал. Завтра иди к нему, послушай, что он скажет тебе, слышишь меня или нет?

– Да слышу, слышу!

Из коридора появился плачущий Махбуб. Он ступал как-то неестественно и всхлипывал судорожно. Мать посмотрела на него и спросила:

– Ты теперь… Что стряслось?

Махбуб, хватая ртом воздух, тер глаза кулаком. Через всхлипывания он произнес:

– Трусики намочились.

Мать подошла к нему.

– Вот наказание! Прямо скажи: обоссался, всю постель замарал. Что ты ревешь? Господь меня наказывает вами. Одного медведя вонючего обмыла, теперь тебя?

Для начала она с размаха дала Махбубу подзатыльник. Потом спустила его трусы и сняла их с него. Взяв его за руку, подвела к крану и направила струю шланга на его пах и ноги. Махбуб стеснялся Исмаила, прикрывал срам рукой. Исмаил, взяв полотенце, повернулся к нему спиной и вытирался. Мать, на чем свет стоит ругая Махбуба, мыла его, то и дело влепляя ему подзатыльники. От страха Махбуб плакал вполголоса. Исмаилу было его жалко. Когда мать ушла за чистым бельем для Махбуба, он подошел к нему и спросил:

– Чего ты ревешь? Смотри, я вот тоже обмылся.

Махбуб втянул сопли и спросил:

– Ты тоже описался?

Исмаил рассмеялся:

– Хуже, значительно хуже.

Махбуб забыл о плаче и с интересом смотрел на Исмаила. Тот потрепал его по голове и плечу и сказал:

– Не плачь. Завтра возьму тебя в кофейню Али-Индуса смотреть мультики.

– А в кино возьмешь? Там «Французские цыплята» идут, это здорово.

– Возьму, возьму, а теперь не плачь!

Али-Индус подошел со стаканом крепкого чая и сел рядом, спросил:

– Что грустишь, Исмаил-синеглаз, никак влюбился в кого-то, а мы и не знаем?

Ухмыльнувшись, Исмаил ответил:

– Где там – влюбился, дядя Али! Шутите, наверное?

– Я шучу, Исмаил? Ты какой-то слишком серьезный стал. С утра до ночи сидишь тут, читаешь про Хосейна-курда Шабестани, кроссворды решаешь или телевизор смотришь, и не пойму я, что тебя гложет? Хочешь, индийскую музыку тебе включу?

– Что мне с нее, слезы лить?

– Хоть слезы лей, хоть пляши. Чего грустишь, освобождение от армии ты получил, теперь работу хорошую найди, а то мать совсем чахнет, изводится о тебе.

– А где мне найти хорошую работу? Может, ты покажешь?

– И покажу. А ну-ка вставай, пошли, покажу.

Али-Индус схватил Исмаила за рукав и повлек его к дверям кофейни, указал на другую сторону улицы:

– Вон, гляди, видишь того парня?

– Какого?

– Ну вон того, в подштанниках у дверей стоит. Племянник Хасана, посудного торговца!

– Вижу его, и что дальше?

– Дальше что? Этот парень – и месяца не прошло, как из деревни приехал сюда, и вот, глядь, в банк устроился. А на лицо его посмотри, таких навоз грузить не берут!

– А я-то что? Поздравить его только могу.

– Ты что? А ты подойди к нему, поговори, спроси, как он пролез в банк, и ты – тем же ходом.

Исмаил отвернулся.

– Я к такому грузчику навоза сто лет не подойду.

Али-Индус болезненно скривился.

– А завтра окажешься под его началом и будешь шею гнуть. А что ты думаешь?

И он сам перешел на ту сторону улицы и заговорил с молодым человеком. Через некоторое время вернулся.

– Зовут его Сафар, взял адрес у него. Сказал, иди прямо завтра утром. Говорит, обязательно надо одеться почище и галстук не забыть повязать.

Исмаил взглянул на Али-Индуса и ничего не ответил. Опустил низко голову. В кофейню вошел длинный Байрам.

– Салям, Али-ага!

Он оставил свой посох рядом с дверью и прошел к умывальнику. Потом с мокрым лицом вышел и уселся рядом с Исмаилом.

– Ну как дела, Синеглаз-красавчик? «Спортивный мир» есть у тебя?

– Был, да кончился.

– Как, до нас дошло – и кончился? Так что у тебя? Али-ага, чаю мне принеси – в глотке пересохло.

Исмаил молчал. То, что сказал Сафар, ввергло его в уныние. Особенно – то, что нужно надевать галстук.

– Исмаил-синеглаз, вечером в футбол сыграем?

– Пока неясно.

– Да ну тебя, важность-то не напускай, попробуй лучше гол забить. Посмотрю, у кого сегодня хватит умения пробить Байрама-хана.

– Скажи лучше: Байрама-чабана.

Исмаил встал и вышел из кофейни.

Глава 3

Галстука у них в доме не было. Пришлось идти брать напрокат у местного фотографа. Галстук был бордовый, с мелкими белыми цветочками. Хотя Самад-ага знал Исмаила, он все-таки взял с него плату в десять туманов и сказал: «Завтра вечером верни, клиенты его больше всего любят». Придя домой, Исмаил встал перед зеркалом и прикинул галстук к шее. Сдвинул так, потом этак. Сбалансировал на кадыке. Неуверенно завязал бесформенный узел, поместив его по центру. Этот узел, похожий на комок шерсти для пряжи, неровный и некрасивый, висел под его кадыком, конец же галстука, подобно маятнику старых часов, оказался сбоку от пупка. Исмаил помрачнел. Распустил узел и завязал снова. И опять он как-то расползался. В это самое время из школы пришел Махбуб. Увидев брата перед зеркалом с галстуком на шее, он от радости едва мог дышать и завизжал:

– Ой, милый, это же!.. Дай мне, я завяжу, милый, дай, прошу тебя!

– Иди своей дорогой, я сам не могу завязать, а тут ты хочешь?!

Махбуб замолчал, с тревогой внимательно глядя на пальцы Исмаила, сражающиеся с узлом. Не получалось. Не осилить ему было. Все смешалось в голове. Исподлобья глядя на Махбуба через зеркало, Исмаил сказал:

– Ну-ка быстро найди фотографию галстука и принеси мне.

Махбуб не понял.

– Фотографию галстука? А где мне взять ее?

– Откуда я знаю, где, быстро найди!

Тот бросил свой портфель и выбежал из комнаты. Через некоторое время вернулся с газетой в руках.

– Смотри, я нашел!

Исмаил, не глядя, протянул руку и взял газету.

– И что, где тут?

Махбуб торжествующе подлез ближе:

– А вон, внизу!

Исмаил посмотрел. Это была программа показа фильмов в кинотеатрах Тегерана, а рядом с ней – кот в шапке-кепи на голове и с шикарным, толсто завязанным галстуком.

– Ах, кот?!

Махбуб блеснул глазами и обиженно ответил:

– Нет, галстук!

Исмаил смял газету и ударил Махбуба ею по голове:

– Грязь безмозглая, не понимаешь, что ли, что нужна настоящая фотография, а ты вместо человека кота принес?!

Махбуб всхлипнул и, отскочив прочь, завизжал:

– Сам ты грязь, не можешь галстук завязать, зачем дерешься? Мамочка! – и, хныча, ушел во двор. Исмаил услышал материнскую ругань:

– Будь ты проклят, медведь вонючий. Зачем ребенка бьешь по голове? Когда Господь освободит меня от проклятья этого?!

Вечером мать взяла галстук и отнесла его в дом старшины санитарной службы, сказала его жене:

– Исмаил, если Господь позволит, завтра идет в учреждение. Там, говорят, обязательно нужен галстук. А мы не умеем с ним обращаться. Если не трудно, не мог бы господин старшина завязать узел?

Жена старшины, после расспросов и приговариваний: «Ай-вай, с большим удовольствием, какая трудность…» – унесла галстук и отдала своему мужу. Старшина аккуратно завязал на нем узел и вернул галстук. Его жена, передавая галстук, пояснила, как делать узел, если он вдруг развяжется. Мать бережно принесла его в дом и до утра положила в комод.

На следующее утро Исмаил поднялся рано. Побрился, торопливо позавтракал и встал перед зеркалом. Мать все приготовила заранее: пиджак, брюки, рубашку и галстук, на котором был узел, завязанный старшиной санитарной службы.

Вначале он надел рубашку и брюки, а когда дошла очередь до галстука, нагнулся, и мать бережно надела петлю галстука ему через голову и укрепила на шее. Исмаил выпрямился. Поместил узел галстука посередине между отворотами воротничка, затянул его и, укрепив на своем кадыке, остался доволен. Потом внимательно осмотрел себя: лоб, брови, щеки, глаза, нос, подбородок, шея – все его черты и члены тела с прибавлением галстука изменили свой вид. Мать была счастлива. Из кожи вон лезла. Подходила справа и слева. Разглаживала складки на рубашке. Приглаживала его волосы на затылке. Поправляла галстук у него на груди и на животе.

Махбуб от возбуждения коротко взвизгивал и невольно взмахивал руками над головой. Мать сзади подала пиджак, чтобы Исмаил надел его. Он сначала вдел в рукав правую руку, потом левую, потом весь пиджак принял на свои плечи и внутри него встряхнул телом. Когда надел ботинки и собрался в путь, мать сказала:

– Будь внимателен, Исмаил.

– Буду!

Махбуб смотрел на него, словно не узнавая. Взгляд Исмаила задержался на брате. Он подошел к нему, погладил его по голове и вышел из дома. Не успел отойти далеко, как услышал топот ног. Кто-то бежал, догоняя его. Он обернулся. Это был Махбуб. Догнал, часто дыша.

– Чего ты примчался, опоздаешь в школу!

– Нет, не опоздаю, видишь, как я бегаю. Ног не разглядишь.

– Да, бегаешь ты быстро.

Тот двумя руками схватил левую руку Исмаила и прижал к своей щеке.

– Можно, я до перекрестка дойду с тобой?

– Хорошо, идем.

Махбуб пошел рядом с ним вприпрыжку, пристально вглядываясь в глаза прохожих, которые попадались навстречу. Махбубу хотелось, чтобы все оценили его брата в этом пиджаке и брюках и с этим галстуком. Особенно хотелось ему, чтобы видели те ученики их школы, которые часто говорили о покрое одежды своих отцов и вообще важничали.

А вот Исмаилу отнюдь не было приятно. В этом новом важном обличье он чувствовал себя очень странно – словно это вообще был не он. Словно он стал кем-то другим. И этого другого он как следует не знал. Не нравился он ему, вздрагивал он от него. Хотелось сбросить этого липучего и навязчивого двойника с плеч на землю. Освободиться. Стать самим собой – в своих повседневных матерчатых туфлях, в полинявших и обтрепанных джинсах «Ли», в белой рубашке с коротким рукавом. Идти спокойно, чтобы, когда захочешь, можно было разбежаться и сзади напрыгнуть на длинного Байрама, и изводить его. Хотелось перевести дыхание, дышать глубоко и медленно – наполнить легкие воздухом, а потом медленно и с наслаждением закрыть веки и выдохнуть. Но сейчас галстук не позволял этого. Жесткий и неподатливый крахмал рубашки давал возможность лишь едва вздохнуть, и то с трудом. Когда дошли до перекрестка, Исмаил велел Махбубу вернуться, и тот с неохотой послушался, но, уходя, поворачивал голову и с грустью смотрел на брата.

…С западной стороны площади, посреди которой находилась небольшая система бассейнов с фонтанами, алюминиевое здание центрального офиса банка блистало в первых солнечных лучах. Он вышел из такси на площади. Вид здания раздражал его. Не хотелось входить. Оно напоминало трехэтажное здание их школы, от которой он старался держаться подальше, и приемную врача, чьих ампул он сильно боялся. Вот и теперь ему не нравилось это высокое алюминиевое здание. Сославшись самому себе на усталость, он пошел к небольшому саду в центре площади, где шатровые сосны росли рядом с системой фонтанов, и там пошел по газону. Фонтаны в форме лилий с напором подбрасывали вверх воду, которая, преломляясь, падала вниз. Водяная пыль сияла на лепестках цветов и на короткой траве газона. Некоторое время он оставался здесь. Потом раз, другой вздохнул и направился в сторону алюминиевого здания.

У вахтера он спросил дорогу в отдел кадров. Вахтер кивком головы указал ему на угол зала. Он пошел туда. Закрытая дверь лифтовой ячейки находилась рядом с лестницей. Он нажал кнопку и стал ждать. Нервничал. Вспоминал здание «ПласКо», в котором первый раз ездил на лифте. Тогда они вместе с Ильясом и Мохтаром пошли туда для развлечения или, как говорил Ильяс, для «гулевания», и кататься на лифте им понравилось. Они бесцельно ездили вверх-вниз и хохотали. А теперь ему очень не хотелось, чтобы лифт приехал и открыл двери. Хотелось, чтобы там, в пути, что-нибудь случилось, и эта движущаяся темная кабина никогда не достигла нулевого этажа и не отворила свои двери.

Лифт пришел, и его раздвижная дверь открылась с сухим стуком. Он вошел в нее и поднялся на шестой, последний этаж этого высокого здания. Когда открылся лифт, взгляд Исмаила упал на коридор с каменным полом, в обоих концах упирающийся в закрытые двери. Свет флюоресцентных ламп отражался от белого камня пола. Он прошел несколько шагов, и слышался только громкий скрип его новых туфлей. Этот звук неприятно резал слух. Ему казалось, что все обитатели комнат слышат этот скрип и знают о его присутствии. Он чувствовал себя в этом ярко освещенном коридоре так, словно заблудился и ничего не знает. Порой сотрудник в галстуке выходил из одной комнаты и скрывался в другой. А он шел, как чужак. Показалась фигура мужчины средних лет и худого телосложения, одетого в зеленоватую одежду, который нес поднос с несколькими стаканами чая. Исмаил повеселел – ему вспомнился Али-Индус и кофейня. Он подошел к мужчине.

– Здравствуйте, дядюшка. Мне сказали прийти сюда устроиться на работу. В какую мне комнату?

Мужчина остановился и удивленно смотрел на него, потом головой на худой и длинной шее кивнул на одну из комнат: «Туда иди», – и ушел. Исмаил шепотом прочел надпись над комнатой: «Отдел кадров». На дрожащих ногах приблизился к двери. Заперто. Глубоко вздохнул, поправил на груди галстук и несколько раз медленно постучал. Из-за двери – ни звука. Чувствуя себя все хуже, он ждал. Постучал еще раз. Голова его уже горела и в висках колотило. Он услышал звук поворота ключа в замке. Дверь резко открылась. В проеме стоял мужчина средних лет, с русыми короткими волосами, в сером костюме, с глубоко запавшими глазами и торчащим носом.

– Слушаю?

– Мне бы… на работу.

– Не принимаем.

И закрыл дверь. Исмаил обрадовался и хотел уже уходить. Переминался с ноги на ногу. Колебался. Но не ушел. Постучал в дверь еще раз. На этот раз ее открыл другой человек. Он был молодой, высокий, с пышными волосами и веселым и добродушным лицом, похожий на спортсмена. Он мягко сказал:

– Уважаемый господин, квота приема заполнена, иными словами, не требуются ни работники на полную занятость, ни совместители.

Исмаил, которому понравилась мягкость и дружеский тон молодого человека, произнес:

– Али-ага сказал мне: «Обязательно обратись сюда!»

– Какой Али-ага, Али Парвиз?

– Нет, Али-Индус.

Невольная улыбка выразилась на губах молодого человека, который, помедлив, заметил:

– Я его не знаю. Но зайдите, заполните анкету, если вакансию опять откроют, сообщим.

Исмаил вошел. Кроме этих двух мужчин, был еще один, их кресла стояли вокруг стола. Они продолжили разговор о колебаниях стоимости акций. Исмаил положил анкету на низенький столик и занялся вписыванием личных данных. Галстук мешал ему: падал на столик и не давал писать. Несколько раз он отбрасывал его, но галстук опять возвращался на столик. В конце концов Исмаил закинул его на спину, заполнил анкету и положил на тот стол, за которым сидели трое мужчин. Мужчина средних лет, у которого был слегка распущен узел галстука, небрежно взял ее, взглянул и бросил на подставку для бумаг, сказав:

– Успехов!

Исмаил спросил:

– Когда мне прийти?

Мужчина посмотрел на него влажными хмельными глазами и вполголоса пропел:

– Я иду, ах, я иду!

Исмаилу показалось, что голова его раскалилась, а удары в виски стали оглушительны. Он хотел что-то сказать, но молодой сотрудник встал и тронул его за плечо, мягко произнес:

– Мы известим, прошу вас.

– Как не известить, известим тебя!

Это сказал все тот же сотрудник средних лет, который постепенно все более ослаблял узел своего галстука.

В порыве ярости Исмаил вышел из комнаты и сильно хлопнул дверью. Этот звук разнесся по коридору. Буфетчик высунулся из своего помещения и с удивлением посмотрел на него. Не думая о скрипе туфлей, Исмаил быстро подошел к лифту. Лифт был внизу. Не став дожидаться, он побежал вниз по лестнице. Спускался, ворча и ругаясь вполголоса. Узел галстука распустил. На каждом этаже нажимал на кнопку лифта и бежал дальше. Вот и нижний этаж. Так же торопливо он миновал вахтера и выскочил из алюминиевого здания. В глаза ударило солнце. Он, не останавливаясь, пробежал между рядами машин на площади. Руки некоторых водителей невольно давили на сигналы, головы высовывались из машин, потрясания кулаков и брань провожали его. Перепрыгнув через барьер вокруг центральной части площади, он подошел к красивой фонтанной композиции. Увидев его, желтая трясогузка коротко пискнула и взлетела. В нескольких метрах она приземлилась и начала насмешливо трясти своим длинным хвостом. Исмаил сел на газон, прислонившись к стволу высокой сосны. Галстук был уже так распущен, что он легко мог бы снять его через голову. Лицо его обдавал прохладный ветерок с мелкими брызгами воды от фонтана. Он несколько раз глубоко вздохнул. Грудь наполнилась свежим воздухом. Он чувствовал себя так, словно сложил с плеч на землю тяжелый груз. Он закрыл глаза и отдался смутным бегущим картинкам, которые возникали под веками и потом лопались, как пузырьки. Порой в сознании его возникало лицо сотрудника средних лет с короткими русыми волосами, тот напевал, и это было неприятно.

Несколько минут Исмаил оставался в таком положении. Писк трясогузки заставил его открыть глаза. Пичужка весело трясла хвостом рядом с его ногами и попискивала. Он медленно свистнул. Трясогузка опять отлетела и села чуть поодаль. Он встал на ноги. Галстук кое-как висел на его шее. Он снял его и, смотав, сунул в карман. Нагнулся к бассейну и несколько раз плеснул себе на лицо. Солнце уже дошло до половины неба.

Он отошел от площади. Несколько раз хотел сесть в такси, но неприятное чувство останавливало его. Вполголоса он бормотал: «Приеду домой, и что? Скажу: неудача? Руками разведу? Клянусь Аллахом, не поеду!»

Пиджак он снял и перекинул через плечо за спину, пошел пешком. Бормотал сам себе: «Вот так вот, считай – провал, а этот педик как хамил. Столько стараний, в галстуке пришел, а в итоге ничего, нуль, иди, мол, мы известим! А я какой осел, что пришел к этим с пустыми руками, шею согнул и милости ждал. Сто лет не хочу! Особенно к этому педику. Подлец, как он спел: «Ах, я иду!»

Здесь попался бы мне, я бы тебе штаны-то спустил. Тогда поймешь, что такое «я иду». Тогда узнаешь Исмаила-синеглаза. Педик!..»

Он взмок от пота. Его передергивало. Деньги были в кармане, но он был зол на себя и хотел весь путь пройти пешком. Через несколько часов, изнемогая от жажды и обливаясь потом, он дошел до кофейни Али-Индуса. Бросил пиджак на стол и подошел к раковине. Сполоснул лицо и шею, и за ушами. За одним из столов дремал длинный Байрам. Али-Индус сидел против телевизора и смотрел сериал о войне и мире. Увидев Исмаила и не отрывая глаз от экрана, негромко спросил:

– Ну, какие новости, со щитом или на щите?

Исмаил, мрачный, развалился на стуле:

– Даже к погрузке навоза не допустили, какое там на щите и со щитом!

Услышав их голоса, длинный Байрам открыл глаза. Сначала посмотрел на своих овец на пустыре, потом потянулся и спросил:

– Ну что, Красавчик Исм, где пропадал? Вижу, «Спортивного мира» нет у тебя, о Хамаюне что слышно?

Не взглянув на него, Исмаил ответил:

– Сидишь, приятель, в ус не дуешь, а господин волк, смотри, как бы не уменьшил твое стадо! – потом спросил: – Али-ага, голоден я, что у тебя есть из еды?

– Иди сам сделай себе, что хочешь, ты все у меня знаешь.

Исмаил взглянул на серый экран телевизора. Женщина с прямыми длинными волосами обвила руками шею молодого мужчины, и лица их все больше сближались, Али-Индус, с полуоткрытым ртом, не отрывал от них взгляда.

Исмаил пошел за стойку. Обеденные тарелки были еще не вымыты. Он быстро поджарил себе яичницу, тут же съел ее, пошел в кладовку Али-Индуса и там растянулся. Здесь было уютно. Он лежал на спине и смотрел на индийскую актрису с красивой родинкой на лбу. Потом посмотрел на фотографию Али-Индуса в рамочке. На ней он был в красном галстуке и в барбарисового цвета пиджаке, его блестящие прямые волосы были зачесаны со лба назад и родинка была похожа на родинку индийской актрисы. И улыбался он, как она. Исмаил улыбнулся и закрыл глаза. Больше не хотелось ни о чем думать.

Вечером его разбудил голос Али-Индуса. Прошло какое-то время, пока он узнал эту темную комнату.

– Вставай, старина, часов пять-шесть уже, как плюхнулся.

Он вспомнил, где он. Сел на лежанке. Али-Индус ушел. В памяти, вызвав неприятное чувство, всплыло алюминиевое здание. Потом зазвучал в ушах презрительный голос того сотрудника средних лет. Его встревожило то, как Али-Индус разбудил его. Он хотел бы забыть обо всем. В сердцах он произнес:

– Друг, дай же мне поспать. Зачем понадобилось прийти и поднять меня?

Он зажег свет в подсобке. Со стены ему улыбнулась индийская актриса. Он встал и поставил на магнитофон одну из индийских пленок Али-Индуса; не раз он слышал эту мелодию, однако сегодня звучала она по-другому; сегодня звучала она как забвение и прибежище в мире сказки, неизведанном и чудном. Музыка успокаивала. Слушая музыку, он не отрывал взгляда от фотографии, и его взгляд скользил по двум очаровательным черным глазам и по родинке на лбу.

Во рту было горько. Мочевой пузырь переполнился. Он встал и пошел в туалет. Вымыл руки и лицо. Выключил магнитофон и свет и прошел в зал кофейни. По телевизору шел сериал о Мораде-молниеносном. Сесть было негде. Али-Индус крутился между столиками, приносил полные стаканы и забирал пустые. На его лбу и под глазами дрожали мелкие капельки пота. Сонным голосом Исмаил спросил:

– Вода есть в самоваре?

Али-Индус, не глядя на него, ответил:

– Ничего не делай, садись принцем. Я тебе чай подам.

Он сел позади стойки. Али-Индус поставил перед ним первый налитый стакан чая. От стакана поднимался пар, завивался в ветерке, создаваемом вентилятором, еле-еле крутящемся под потолком, и исчезал. Ильяс, длинный Байрам и Мохтар-красавчик сидели в углу кофейни, пожирая глазами экран телевизора. Исмаил, неся пиджак на руке, направился к ним. Увидев его, они потеснились, чтобы дать ему сесть. Ильяс, не отрываясь от телевизора, произнес:

– Али-ага говорил, что ты спишь в кладовке.

– Да, вздремнул.

Длинный Байрам, подмигнув, заметил:

– Да, дорогой, вздремнул – как див, храпел вовсю.

Ильяс спросил:

– Что стряслось? Али-ага говорит, ты при пиджаке и галстуке пошел на работу устраиваться. Типа, кричать в ухо глухому шайтану, да?

Исмаил, опустив голову, играл со слегка приоткрытым коробком спичек. Он ставил его на большой и указательный пальцы правой руки и подбрасывал. Перевернувшись, коробок становился стоймя на стол. И так – быстро-быстро, раз за разом. Ни одной осечки, всякий раз коробок становился стоймя и стоял, как вкопанный. Мохтар-красавчик не выдержал. Протянул руку и остановил коробок.

– А где твой галстук?

Исмаил вытащил краешек галстука из кармана пиджака и показал:

– Вот он!

Все трое смотрели на галстук. Длинный Байрам произнес:

– Исм-красавчик в галстуке, что получится? Маменькин сынок.

– Верблюд ты немытый, следи за языком!

Байрам рассмеялся, обнял Исмаила за шею и с силой поцеловал его:

– Синеглаз мой, я его слуга!

Фильм о Мораде-молниеносном кончился. Некоторые вспоминали его сцены, большинство уходило из кофейни. Морад-красавчик кулаком стукнул по столу. Коробок упал.

– Нам пора, завтра чуть свет на работу.

Оставив на столе десять туманов, он сделал прощальный знак рукой Али-Индусу, который мыл стаканы, и вышел. Выходя на улицу, он сцепил руки за спиной и слегка выпятил грудь. Исмаил снова занялся коробком, исподлобья поглядывая в телевизор. Ильяс встал и попросил:

– Исмаил, надень галстук, хочу увидеть, как ты смотришься.

Тот подбросил коробок и сказал:

– И ты шутишь, Ильяс, галстук ведь не для меня, мне пришлось его надеть.

Ильяс положил ему руки на плечи:

– Ну сегодня вечером уж больно охота увидеть тебя, дружище, в галстуке – неужто откажешь?

Длинный Байрам поддержал:

– Давай, покажись, не заносись уж слишком!

– Куда б я ни занесся, твои руки достанут! – пошутил Исмаил.

И голос Али-Индуса послышался от мойки:

– Исмаил, надень, и я посмотрю.

Исмаил тяжело поднялся. Зашел за стойку. Достал из кармана пиджака галстук, накинул его на шею, как утром, затянул под крахмальным воротником рубашки и установил посередине. Надел пиджак и пошел в сторону Ильяса.

– Пожалуйста, смотри во все глаза!

Ильяс глядел удивленно. Его глаза цвета меда блестели. Своими длинными костлявыми руками он обнял Исмаила за шею, поцеловал его и сказал:

– Служу высшему, ей-ей, нет тебе равных в Гамбар-абаде и вокруг!

Али-Индус вытер руки, подошел ближе и напевно провозгласил:

– Все на шаг назад, идет жених, зажигать пламя!

Те несколько человек, которые оставались в кофейне, рассмеялись. Ильяс воскликнул:

– Жених, идем в город, повеселимся. Мне уже не терпится!

И длинный Байрам поддержал:

– Идем-идем, а то терпение мое иссякнет!