Текст книги "Исмаил"

Через некоторое время он оказался в многолюдном месте. Тонкий голос поющей женщины все еще слышался в ушах, а запястье все еще чувствовало обручевидный след длинных и липких пальцев.

Глава 12

Тени удлинились. Закат был близок. Кинотеатр остался далеко позади, Исмаил направлялся домой – вновь прийти домой и вновь поужинать, затем опять уснуть, опять проснуться, опять прийти в банк, опять надеть галстук, опять считать деньги, называть суммы, подбивать итог рабочего дня – потом опять снять галстук, повесить его на спинку своего стула и выйти из банка. И потом не знать, куда пойти. Остаться дома, все в том же всегдашнем доме; или пойти в кофейню Али-Индуса, с ее всегдашними посетителями, кофейню с низким потолком, с висячей лампой, белый шнур которой засижен мухами.

Нет, ни одно из этих мест его не влекло. Не было для него места, и никого у него не было. И Сары теперь не было. Она скрылась. Не показывалась. Значит, не хотела, значит, не любила его, значит, он был один, он остался один, у него не было никого.

И вот он шел. По узким тротуарам, мимо уличных торговцев, которые держали товар в руках или разложили его на ковриках. Чинары и карагачи распростерли свои ветви над тротуарами и над проезжей частью. Они были одеты новой листвой, зеленой, блестящей и сочной. Их ветви с надеждой тянулись к небу и в сторону улиц. На некоторых из них возились, готовясь к ночному сну, воробьи. По улице разносилось их громкое чириканье. Закат, пепельное небо и чириканье воробьев давили на плечи Исмаила. Несколько ласточек, не обращая внимания на множество машин и людей, с резкими, протяжными криками чертили зигзаги над улицами, быстро проносясь над телевизионными антеннами, куполами и столбами электросети. Их полет напоминал об истребителях военно-воздушных сил «Фантом», которые каждый день по нескольку раз кружились в небе Тегерана, терзая барабанные перепонки своим душераздирающим ревом и наводя дрожь на сердце. Они поодиночке и небольшими группами постоянно садились и взлетали, и иногда во время этих групповых полетов оставляли сзади себя белый вязкий дым, который потом еще висел в небе в виде бледных штрихов.

– Был бы я птицей, залетел бы далеко-далеко…

И Исмаил с тоской смотрел на дерзкие зигзаги ласточек – и вдруг он заметил в отдалении двух полицейских. Они шли плечом к плечу. Дубинки висели у пояса и били их по ногам. Грудь вперед, шея прямо. Из-под козырьков фуражек они горделиво смотрели по сторонам. Исмаил застыл на месте. Заболело запястье. Ему показалось, что снова эти длинные пальцы, эта холодная липкая рука, как клешня, схватила его запястье и сдавливает его. Он хотел свернуть, чтобы не встречаться с полицейскими лицом к лицу, однако они оба, из-под козырьков фуражек, надвинутых вровень с бровями, смотрели прямо на него. Их лица были угрожающими. Он не мог сдвинуться с места, боялся, что покажется им еще более подозрительным. Они медленно подходили. И он заставил себя продолжить путь, стараясь смотреть на прилавки магазинов, как покупатель, оценивая товар. Остановился рядом с большой лавкой сухофруктов. Тут, перед лавкой и внутри нее, были в порядке расставлены корзины, полные миндальных, грецких орехов, фисташек цвета имбиря, кишмиша, сирийских фисташек. Несколько человек крутилось возле корзин. Над лавкой висела большая вывеска с надписью: «Первосортные сухофрукты Шанджани», а ниже, помельче: «Добро пожаловать». В глубине лавки на стене были укреплены несколько больших зеркал в полный рост, в которых виден был тротуар, улица, и даже тротуар противоположной ее стороны.

Исмаил вошел в лавку. Одним глазом он смотрел на корзины, другим – в зеркало, где видны были входящие и выходящие. Следом за ним подошли двое полицейских. Они остановились и стали осматриваться. Смотрели они на корзины. Исмаил стоял у самой дальней корзины, в которой было семя кунжута, и рассматривал ценник. Один из продавцов подошел к нему.

– Чего желаете?

– Вот этого.

– Кунжута?

– Да, кило взвесь мне. Хочу с собой взять.

– На здоровье. В Тебриз повезете?

– Нет, дорогой, при чем тут Тебриз? Я местный, живу, не доходя до Гамбар-абада.

– И хотите туда взять кило кунжута?

– А в чем проблема?

В это время двое полицейских, которые останавливались возле каждой корзины, чтобы попробовать из нее, подошли к Исмаилу. Один из них спросил:

– Ну, что тут?

Продавец насыпал кунжута в пакет и ответил:

– Да ничего, мы о кунжуте говорили.

– Кунжут? Нет, кунжут – это не то, облепиха лучше, в ней вкус есть! – потом он повернулся и спросил у своего напарника: – Вкус ее понимаешь, да?

– Кого, облепихи?

– Ну да.

– Нет, не понимаю.

– Ай, дорогой, какой же ты знаток?

А у того рот был полон сушеной сливы и вишни, ему было не до того, чтобы пробовать облепиху.

– Да уж точно, увы… Я уж вовсе не знаток…

Он с чавканьем прожевал сушеную сливу и лаваш из алычи, проглотил и сглотнул слюну. Хозяин магазина положил на весы пакет Исмаила. С сомнением взвесил его и назвал цену. Исмаил заплатил и вышел. А двое полицейских еще крутились возле корзин, заглядывая в них.

Выйдя из магазина, Исмаил кинул в рот горсть кунжута и принялся жевать. Прав был продавец магазина, не нужно было брать так много. Кунжут быстро приедался. Исмаил закрыл пакет и продолжил свой путь. Захотелось пить. Вскоре он заметил питьевой кран, рядом с которым была кружка на цепочке. Исмаил подошел, сначала сполоснул кружку, потом наполнил ее. Над краном были написаны пять святых имен[21]21
  Пять святых имен – Мухаммад, Фатима, Али, Хасан, Хусейн. Почитание их является отличительной чертой шиитского ислама.


[Закрыть]. Исмаил залпом выпил воду, сказал: «Да будет благословен Хусейн», – затем рукавом вытер рот и произнес проклятия Шемру и Йазиду[22]22
  Шемр – полумифический исторический персонаж, которому приписывается убийство имама Хусейна. Йазид – омейядский халиф Йазид I ибн Муавийа, соперник имама Хусейна.


[Закрыть] и собрался продолжить путь. Однако, не успел он сделать несколько шагов, его окликнули:

– Господин, постой!

Он обернулся. Это был старик в очках, коричневой шапочке и абе[23]23
  Аба – традиционная иранская длинная одежда, без рукавов.


[Закрыть] на плечах. Он показывал Исмаилу пакет.

– Не вы забыли?

– Ой, да, я забыл.

И он вернулся за пакетом.

– Будь внимательнее, сын мой! – и старик засмеялся. У Исмаила стало легко на душе.

– Не стоит того, это кунжут, если хотите, угощайтесь.

Опять старик рассмеялся, сказав:

– Кунжут-мунжут – это вам, молодым, а у нас, стариков – мысли о сладости вечной жизни.

– А может, вы знаете, где тут голуби есть? Я их угощу.

– Конечно, знаю. Будет им на пятницу угощение[24]24
  Пятница – выходной день в мусульманских странах и традиционный день всеобщей молитвы, накануне пятницы, по традиции, многие верующие раздают бесплатное угощение.


[Закрыть]. Пойдем со мной. Пойдем, молодой человек.

Старик шел, хромая и опираясь на палку, медленно и осторожно. Исмаил держался на полшага позади него. Готов был поддержать старика, чтобы тот не упал. Вскоре старик остановился возле мечети.

– Вот тут голубей много. Сыпьте семя, пусть едят.

И старик пошел вперед. Исмаил посмотрел на входную арку. Это была та, знакомая ему, мечеть с бирюзовым прудом во дворике. В углу дворика высились старые чинары. Старик махнул своим посохом в сторону деревьев.

– Сыпьте туда. Они прилетят!

Вокруг толстых чинар было нечто вроде садика, однако в нем ничего не было посажено. Исмаил открыл пакет и высыпал кунжутное семя на землю. Кто-то спросил его:

– Муравьев кормишь?

Он обернулся и посмотрел на говорившего. Это тоже был старик – шапочке ручной вязки на макушке, с толстым носом, запавшими маленькими глазками и темным худым лицом. На его губах играла усмешка.

– До утра муравьи все это унесут и подъедят, правоверный ты мой!

Голос его был высокий и резкий, с выговором живущих за горами Шамирана.

– Это угощение голубям.

– Ну, птицы Аллаха сейчас как раз спят, а вот муравьи – разгуляются.

– Пусть себе. Они тоже творения Божьи.

– Ах, слуга ты Божий!

Старик рассмеялся и отошел. Мужчина, совершавший омовение, сказал старику:

– Слава Аллаху, ночь пришла. Иди радио включи!

– Какая ночь, правоверный ты мой, день еще белый!

И он ушел. Сначала включил свет в мечети. Потом поставил перед микрофоном радио, которое как раз начало транслировать азан, – чтобы из громкоговорителя мечети азан разнесся по кварталу.

Народ возле кранов совершал омовение. Исмаил также снял носки, положив их в карман брюк, и подошел к одному из свободных кранов. Он искоса наблюдал за своим соседом и совершал омовение так же, как тот. В прошлый раз он без всякой правильной последовательности мыл голову, лицо, ноги, с ошибками читал намаз перед михрабом – и все же тот раз принес ему успокоение.

Теперь он совершил омовение, точно следуя примеру соседа, и вошел в мечеть. Вентилятор с длинными лопастями вращался под потолком, обдувая молящихся. Исмаил сел на пол в ряду других. Не успел он надеть носки, как послышались слова молитвы – салята. Подняв глаза, он увидел предстоятеля намаза этой мечети, торопливо идущего к михрабу. Этого человека он часто видел в их районе. Однажды даже они поздоровались перед входом в кофейню Али-Индуса. Предстоятель был высок и широкоплеч, с крупными чертами лица, густыми бровями и длинной бородой с проседью. Несколько человек встали, когда он с ними поравнялся. Он, не останавливаясь, сделал им знак рукой, вынув ее из-под абы, и занял свое место перед михрабом. Один из тех в первом ряду, кто встал, остался стоять. Этот стоящий человек поднял руки, приставил их ладони позади ушей и начал произносить повторный азан. У него на голове была шапочка, черного цвета. Голос его словно доносился издали. Произнося азан, он поднимал лицо вверх и поворачивал голову влево и вправо, и при этом и голос его, и даже руки, приставленные позади ушей, дрожали. Исмаил, не понимая смысла его азана, чувствовал, что все, что говорит этот человек, – справедливо и не может быть ложью.

Когда закончился азан, у микрофона встал паренек с бритой головой, блестящими глазами и двумя большими передними зубами, как у зайца, которые сильно выдавались вперед во время его улыбки. Он начал читать формулу прославления. Начался намаз. Исмаил старался не делать ошибок. Он искоса наблюдал за всеми движениями тех, кто был рядом с ним. Паренек оскалил зубы и мелко засмеялся. Когда все склонялись в земном поклоне, он обменивался гримасами со своими друзьями, которые были в конце зала. Он нравился Исмаилу. Исмаил постарался сосредоточиться на намазе, не мог, и сам себе сказал: «Шайтан, остроумный!» – потом автоматически повторил: «Шайтан, шайтан, будь проклят!» Ему стало стыдно за свои мысли: нет, остроумны могут быть только рабы Божьи!

Когда закончился вечерний намаз, один из стариков первого ряда встал на ноги, с трудом подошел к пареньку-чтецу, своими большими руками взял его за плечи и с силой повернул его в сторону михраба, сказав:

– Повернись в ту сторону, ведь ты шайтанишь, намаз мой испортил!

Паренек, испуганный, стоял лицом к михрабу. Предстоятель намаза повернул голову и спросил:

– Что случилось, Маш Хейдар?

– Да он все пересмеивает. Столько трудов на намаз кладем. А он его обесценивает!

Предстоятель, улыбнувшись, сказал:

– Иншалла, он не обесценится! – потом посмотрел на чтеца и тихо спросил: – Ты зачем смеялся, чтец не должен смеяться.

– Господин, Аллах свидетель, мы не смеялись!

– А это что, ты ведь и мне в лицо сейчас смеешься.

– Нет, Аллах свидетель, господин, я не смеюсь, я плачу. У меня лицо только такое, как будто я смеюсь.

В его глазах блестели слезы, а заячьи резцы смехотворно выставились вперед. Когда Предстоятель поднялся для чтения следующего, присоединенного к предыдущему, «намаза перед отходом ко сну», он провел рукой по бритой голове паренька.

Глава 13

После намаза один из верующих читал молитву, остальные хором повторяли за ним. Потом все прощались друг с другом рукопожатиями и начали расходиться. Поднялся на ноги и Исмаил. Прежде чем выйти из мечети, он остановился возле места, где молился в тот, предыдущий вечер. Это было около двери. Он присел рядом с полочкой для мохров, прислонился к стене и пристально смотрел на какую-то точку над михрабом. Через некоторое время ему показалось, что в той точке отворилась некая дверца и из нее пролилось на него чувство умиротворения. И он еще пристальнее всмотрелся в эту точку. Вентилятор крутился с лопотанием, создавая теплый ветер. Молящиеся один за другим клали мохры на полочку и выходили, а он все сидел, внимательно глядя на эту точку. Кто-то окликнул его. Он повернулся и увидел, что это предстоятель намаза, выходивший из мечети. Исмаил заторопился встать на ноги, но предстоятель положил ему руку на плечо и мягко нажал, говоря: «Сиди, сиди, не надо вставать!»

Он надел свои туфли муллы с загнутыми носами и быстро ушел. Исмаил тоже поднялся. Его голова слегка кружилась. Он закрыл глаза и прислонился к стене. Чуть позже, когда он открыл глаза, ему стало лучше. Он надел туфли и вышел во дворик. Было темно. Ночные бабочки и летучие мыши вились вокруг люминесцентной лампы над входом в мечеть. Множество крылатых муравьев, обжегших себе крылья, сыпалось на землю. Исмаил пошел к высоким чинарам. Под их стволами было темно, кунжутного семени не видно. Он вернулся назад ко входу. С другой стороны дворика была какая-то небольшая пристройка. Исмаил медленно подошел к ней. Там была комната с книжными полками, расшатанным облезлым столиком и складными стульями. Тот самый мальчишка-чтец из мечети, схватив за шиворот другого, который был крупнее его, быстро-быстро говорил: «Подожди, сейчас придет Джавад-ага, я сам видел, как ты играл в шарики[25]25
  Игра в шарики – детская, а также азартная игра в Иране.


[Закрыть], ты – грешник!» Второй пытался высвободить свой воротник из рук чтеца и говорил: «Порвешь рубашку, отпусти, чокнутый!» В это время в комнату вошел еще один юноша, с волосами каштанового цвета, переходящего в золотистый, со смеющимися светлыми глазами на смуглом лице, с покатыми плечами. Он громким голосом скомандовал:

– А ну, отпусти его! Что ты делаешь, Джавид?

Чтец, увидев его, стал еще напористее и крепче схватил воротник паренька, говоря:

– Я его выведу на путь истинный.

– Или порвешь рубашку? А перед матерью его как будешь отвечать?

– Он впал в грех, я видел, как он играет в шарики!

Вошедший юноша встал между ними и разнял их. Сказал: «Хорошо, а что ты скажешь, Хасан, играл ты или нет?»

Паренек поправил свой воротник и, тяжело дыша, сказал:

– Нет, Джавад-ага, в азартное я не играл. Я держал в руках шарик и смотрел сквозь него на солнце. А Джавид говорит, я играл. Когда я играл? Врун ты, вот кто!

И он всхлипнул. Юноша коснулся рукой его головы и сказал:

– Нет, не надо так, нельзя друг друга поносить, нельзя использовать ругательные слова. Нужно любить друг друга и помогать друг другу. Понимаете?

Двое других молчали. Юноша взял их за плечи и приблизил друг к другу, говоря:

– Пожмите руки друг другу и идите по домам, поздно уже.

Те двое, не поднимая глаз, медленно пожали друг другу руки и вышли. Улыбаясь, вышел и тот юноша. Заметив Исмаила, он сказал ему:

– Заходите, пожалуйста, заходите, помиловали нас эти двое!

Он мягко сжал руку Исмаила и ввел его внутрь, указал ему на один из старых складных стульев и сказал: «Пожалуйста, садитесь!»

Исмаил, сев, разглядывал книжные полки, в это время юноша вернулся из буфетной с двумя стаканами чая. Пододвинул один из стульев и сел.

– Добро пожаловать.

– Торгуете этим? – Исмаил указал на полки с книгами.

– Нет, это не торговля. Под залог выдаем молодежи, читают и возвращают.

– Следовательно, это аренда!

– Аренда? Нет, в точном смысле нет. Книги практически бесплатны, только надо быть членом библиотеки. Получить членский билет. Ежегодно платятся приличествующие членские взносы. Вот и все. Ну еще, конечно, надо слово держать. Книги вовремя возвращать.

– И как, держат слово?

– Большинство – да. Бывают, конечно, и те, кто слова не держит, но и их в конце концов в оборот берем. Очень редко это.

Исмаил с наслаждением пил его чай, спросил:

– Мне можно стать членом?

– Я к вашим услугам, почему же нет?

– Серьезно?

– Без шуток, дом Божий – как ваш собственный.

И они оба рассмеялись, сначала сдержанно, потом во весь голос. Исмаил спросил:

– Документы я позже принесу, а сегодня вечером можно книжку взять? Не хочу с пустыми руками возвращаться.

– Никто, придя в дом Божий, с пустыми руками не уходит. Бери, брат, любую книгу, какая понравится.

Исмаил встал. Пробежал взглядом по полкам. В основном, книги были потертые и порванные. Взял одну с полки и сказал: «Эту возьму».

И положил ее на стол.

– Вах-вах, «Герой-королевич», высокая проза, эта книга пользуется большим спросом!

Юноша записал имя и фамилию Исмаила в тетрадку и выдал ему книгу.

– Пожалуйста, мы к вашим услугам!

– Через какое время нужно вернуть?

– Через две недели.

– Я быстрее приду.

– Будем рады!

Прощаясь, юноша с теплотой пожал руку Исмаила и сказал:

– Меня зовут Джавад.

– Я знаю.

– Откуда?

– От Джавида слышал, того самого, который друга наставлял на путь истинный!

Джавад рассмеялся. Блеснув глазами, сказал:

– Аллах знает, что делать с этим Джавидом. Болтун он!

Уходя, Исмаил обернулся.

– Если нужна от меня какая-то работа, я к вашим услугам, у меня вечера свободны.

– Благодарю покорно, будем весьма обязаны!

И Исмаил, счастливый, вышел на улицу. Его делала счастливым надежда, что, быть может, он по вечерам будет приходить в мечеть и помогать Джаваду в библиотеке, и общаться с Джавидом и другими парнями. Про себя он сказал, как бы обращаясь к Джавиду: эй, Джавид – заячьи зубы, схвати-ка и меня за воротник да наставь на путь истинный, ведь я пришел в негодность. Клянусь тебе, Джавид, я по горло в грехах!

Но вскоре душу его охватило горькое и болезненное чувство. Ведь он не был человеком с хорошей репутацией. И друзья его, и знакомые тоже не пользовались безупречной славой. Длинный Байрам, Ильяс, Мохтар, Сабах и даже самый дорогой и доверенный друг – Али-Индус – ведь и он не был человеком намаза и мечети. От этой горькой мысли Исмаил растерялся. Он не мог признать себя достойным мечети и работы при ней. Подумал, что он должен бы быть счастлив уже тем, что имеет возможность прийти туда, потихоньку прочесть свой намаз и уйти. Потому что, если станут явными его ошибки, а верующие узнают о его прошлом, он и для намаза туда не сможет прийти. Ему живо представилось лицо Джавада, когда тот узнает о его прошлом – с каким презрением тот посмотрит на него и не согласится сотрудничать с ним в библиотеке. Приближаясь к своему дому, Исмаил пожал плечами и сказал сам себе: «Брось это. Не буду туда ходить. Вообще никуда не буду ходить. С работы домой, поспать, потом проснуться – в кино, в театр, в цирк, по улицам буду бродить. Из одного конца города в другой. Аллах меня не любит, и Сара меня не любит!»

Мать открыла ему дверь и спросила:

– Опять ты поздно, где был столько времени?

Он негромко раздраженно ответил:

– В мечети.

– Ого, там что, халву давали? Когда стариком станешь, ходи в такие места!

Он сказал с горечью:

– А я уже старик, когда состарился – сам не пойму.

– Раз старик, должны быть внуки – а у тебя где они? Не раскаяться бы тебе потом, а поздно будет!

Глава 14

Шел месяц за месяцем. Исмаил приходил с работы и либо не отрывался от книги, либо шел в мечеть. Он узнал известнейших проповедников Тегерана, стучался во все двери, чтобы попасть на то или иное собрание, где какой-то из них будет говорить. Он был как жаждущий в поисках источника. Найдет такой человек источник, утолит свою жажду и, поднявшись, двинется дальше в путь. А потом опять захочет пить, и опять будет искать источник или озеро, чтобы утолить жажду и двинуться дальше.

Исмаил стал молитвенником, строго соблюдающим правила и обряды. Он хотел стать настоящим мусульманином и решил отрастить бороду. Солеймани сделал замечание и показал ему циркулярное письмо банка, в котором запрещалось ношение бороды и предписывалось ношение галстуков. Этот ведомственный запрет огорчил Исмаила, но, когда настал его ежегодный отпуск, он отпустил бороду. Каждый день он стоял перед зеркалом и замечал ее рост. Ему хотелось, чтобы она росла скорее и чтобы он стал обладателем настоящей бороды. В последний день отпуска он сходил в парикмахерскую, чтобы ему подравняли бороду, а оттуда напрямик – в фотоателье, где сделали его памятный портрет с этой бородой. Один такой портрет он увеличил и, вставив в рамку, повесил на стену, а несколько карточек принес на работу и, показав Солеймани, сказал:

– Пожалуйста, вот он с бородой, теперь его тычьте носом в циркулярное письмо!

Солеймани взглянул на Исмаила и, рассмеявшись, ответил:

– Да наделит тебя Аллах разумом верным, а меня – большими деньгами! Подумай, уважаемый: весь народ бежит от бород и от дремучести, а ты в это время прибиваешься к бородачам!

Хедаяти, не поднимая головы, сказал:

– Муллой, что ли, стать решил? У тебя, вроде, к женитьбе шло, там, влюблен, шуры-муры, и вдруг – что с тобой случилось? Негодяй! – потом он поднял голову и, глядя на Исмаила с мягким ехидством, произнес: – Неужто муллой заделаешься, чтобы нескольких в жены взять? Ох, негодник синеглазый. Ты ведь из тех, кто, знаешь, в тихом омуте… Не думай, что мы не замечаем!

Исмаил не стал отвечать. Когда послышался азан к полуденному намазу, он посмотрел на Солеймани. Тот понял его.

– Ну, что теперь? В голову вбил себе намазы читать? Вставай и иди, только быстро, не тяни особо! – и со смехом добавил: – О нас не забудь помолиться!

В полдень мечеть рядом с банком была почти пустой. Лишь несколько ремесленников, работающих неподалеку, да престарелых пенсионеров – больше никто не приходил на этот намаз. Исмаил быстро прочел его и вернулся. Он понимал, что другим придется тянуть за него лямку работы, поэтому торопился. Солеймани, увидев его, улыбнулся:

– Ну, быть посему, мулла синеглазый!

Хедаяти сглотнул слюну и сказал:

– Да будет так!

Сафар, как всегда, молчал. Он плотно сжал губы, бегло взглянул на Исмаила своими пепельного цвета глазами и опять, как обычно, занялся работой.

Однажды вечером Исмаил заспорил с одним проповедником, который объявил женщин умственно неполноценными, а музыку – источником гниения и эпилепсии. После конца проповеди Исмаил встал и сказал:

– Эти ваши слова не согласуются со здравым смыслом.

Проповедника это задело, и он, уже выходя из зала, ответил:

– Согласуются там они, не согласуются, а так оно и есть!

Исмаил покраснел. Кровь бросилась ему в виски.

– Нет, не так!

– Почему говоришь, что не так, юноша?

– Говорю, и все тут!

– А я говорю, что так; возражая, ты должен приводить аргументы.

Исмаил ничего не смог ответить. Проповедник ушел. И Исмаил остался с горьким чувством разочарования. Чтобы найти ответы на собственные, все умножающиеся вопросы, он углубился в ученость. Он с жадностью читал все – от истории до тафсира[26]26
  Тафсир – толкование Корана.


[Закрыть] и коранического права, и его жажда к наукам росла день ото дня. В мечети он был неизменным участником вечерних намазов. Он приходил заранее и помогал Джаваду в библиотеке. Потом участвовал в намазе, возвращался домой и до поздней ночи познавал науки.

Шли недели, месяцы, и прошлое постепенно теряло свои краски и заносилось пылью забвения. Из всего, что было, осталась лишь горячая пульсирующая сердцевина – Сара, девочка с любящим взглядом, та, которая так часто смотрела на него своими медовыми глазами – даже во время намаза, стояния на молитве, в то время, когда взор его был прикован к таинственной точке над аркой михраба, – взгляд его сплетался со взглядом Сары. И он оставался в таком положении, забыв, что время молитвы в положении стоя закончилось и нужно переходить к поясным поклонам и коленопреклонениям. И Сара смотрела на него с тревогой. Из глубины ее взгляда волной вставала вечная любовь.

Придя в себя, он торопливо переходил к поклонам, быстро повторяя: «Аллах преславный!»

Разнесся слух, что один из знаменитых проповедников города десять вечеров подряд будет говорить в их мечети. И всем, кто знал об этом, предлагалось оповестить других, чтобы как можно больше народа могло получить пользу от этих проповедей. Об этом проповеднике Исмаил слышал очень много, хотя воочию ни разу не видел его. В первый вечер, еще до его прибытия, в мечети некуда было сесть. Многие заворачивали обувь в пакеты и брали ее с собой в зал мечети. Служитель прибавил оборотов вентилятору под потолком. Наконец, прибыл проповедник, на великолепном «Бенце», с шофером и несколькими сопровождающими. Белый «Бенц» сверкал. Люди были поражены. Проповедник был высокий и довольно полный. Кожа его была белой, приятного цвета, голубые глаза казались непропорционально большими и выпуклыми; борода была золотистой, чалма – черной. Все вызывало чувство уважения, смешанного со страхом, так что люди невольно расступались пред ним и старались держаться от него на расстоянии.

С пышностью и великолепием проповедник прошел сквозь народ. Оперся руками о собственные колени. Неторопливо поднялся по ступенькам минбара и уселся на самом его верху. Опустил голову и с чувством занялся запахиванием и аккуратным подтыканием пол своей абы вокруг колен и щиколоток. Белые его носки бросались в глаза издалека. После неоднократного переставления и прилаживания микрофона, а также откашливания проповедник прочел айат Корана. Затем предложил собравшимся вознести молитву – салят. Когда затем установилась тишина, он, голосом басовитым и громким, сказал:

– Те, кто пришел, чтобы слушать речь о политике, должны будут подождать до десятого вечера. О политике я буду говорить в последней беседе. А до той поры будем толковать о чудесах Млечного Пути, о тайнах Вселенной и микроскопического мира. Поэтому заинтересованные в политических вопросах должны подождать. Я опасался объявлять об этом в первый же вечер, ибо тогда многие могли бы отказаться от участия и мне не удалось бы довести до вашего сведения все остальное. Поэтому давайте еще раз вознесем молитву!

Звук молитвы наполнил мечеть. Проповедник между тем опять откашлялся и ждал окончания молитвы, но по окончании молитвы начались возбужденные шушуканья.

– Слышали, что сказал?

– Вы поняли, что он имел в виду?

– У него вся проповедь о политике!

– Все, что накопилось на сердце, одной фразой выразил!

– Удивительно дерзкий он, у него сердце льва, так говорить, как он… Да продлятся его годы!

Исмаилу слова проповедника тоже понравились. Он напрягал слух и жадно впитывал все, что говорили люди, при этом с возбуждением и тревогой замечал прохаживающихся во дворе мечети вооруженных полицейских, поглядывал и на лицо проповедника, который хладнокровно и уверенно продолжал свою речь. В это время Джавад завозился рядом с ним и, вздохнув, пробормотал:

– Чертов саваковец[27]27
  САВАК – название шахской тайной полиции, сокращенное от «Организация безопасности и информации страны».


[Закрыть], всех облапошил!

Исмаил удивленно переспросил его:

– Джавад, кто всех облапошил?

– Да вот тот господин, которого ты видишь, который сейчас спектакль разыгрывает!

Исмаил не желал верить этим словам о проповеднике. Как хотелось ему, чтобы проповедник говорил правду и был бы тем, кем сам себя называл!

– Скажи прямо, Джавад. Этот господин…?

– Ну да, он с саваковцами заодно, мозги народу пудрит, а сам пикнуть не смеет против шаха. Все это – форма подхалимажа! – затем Джавад встал и тихо сказал: – Я не могу сидеть, боюсь, начну спорить, и тогда… Пойду в библиотеку.

Он мягко клал людям руку на плечи, проходя мимо них, извинялся, таким образом добрался до выхода из зала и вышел.

После его ухода стало чуть просторнее. Исмаил подтянул колени к груди и обхватил их руками, подав голову вперед. Он внимательно смотрел на проповедника, который завершал предварительные замечания перед разбором чудес Млечного Пути. Хотелось бы ему с той же жадностью, которую он чувствовал в начале собрания, слушать слова проповедника, но он уже не мог. Слова Джавада громче звучали в его ушах, чем объяснения проповедника. Да и смысла этой проповеди он не понимал, скорее раздумывал над смыслом сказанного Джавадом.

До конца собрания он не смог досидеть. Встал и, тем же путем, что и Джавад, направился к дверям. Он был почти у цели, когда проповедник оставил чудеса Млечного Пути и, не меняя тона своего выступления, вопросил:

– Ай, юноша, ты зачем пришел, если не хотел слушать, а если имел целью уйти, то зачем сел возле самого минбара, чтобы теперь по головам правоверных ступать? У тебя что, детишки дома не кормлены?

Исмаил, обернувшись, посмотрел на него. Кровь бросилась ему в голову, и проповедник показался ему темной, дрожащей тенью. Раздались голоса присутствующих: «Господин, проходите, проходите – не стойте!» Он вышел из зала. Во дворе почувствовал, что его голова его все еще горит и что его бьет дрожь. Несколько полицейских прохаживались по двору. Исмаил сделал глубокий вдох и пошел к водопроводному крану. Совершил омовение и пошел в библиотеку.

Джавад сидел, положив голову на стол. При появлении Исмаила поднял голову, посмотрел на него и негромко поздоровался, потом спросил:

– Почему ушел?

– Не выдержал я.

Джавад коснулся рукой своего лица. С усилием провел ладонью по векам. Глаза его были красными и влажными.

– Ты плакал, Джавад?!

– Нет, я спал, сон одолел.

– Так, наверное, ты во сне плакал!

Тот рассмеялся:

– Нет, друг мой, я просто очень устал.

Исмаил сел рядом с ним. Металлический стул заскрежетал. Он спросил:

– Что ты сказал в мечети, Джавад?

– Ничего особенного.

– Друг мой Джавад, ты сказал такое, что меня всего перевернуло, я не смог сидеть.

– И напрасно, нужно было остаться и получить всю пользу.

– Не мог я остаться. А когда я выходил, этот господин сделал мне замечание, очень обидное. Я чуть было не высказался в ответ, – он наклонился немного вперед и положил руку на руку Джавада, требовательно посмотрел ему в глаза и попросил: – Джавад, друг мой, что происходит, объясни!

Голос проповедника, усиленный громкоговорителем, наполнял двор. По двору ходили полицейские и какие-то незнакомые люди. Джавад встал. Закрыл дверь и вернулся к столу. Стало немного тише. Он сел и взглянул в глаза Исмаила.

– Что ты так смотришь на меня, я спросил тебя, что происходит? Я хочу знать!

Джавад приблизился к нему и тихо спросил:

– Зачем ты хочешь знать?

– Потому что я хочу быть одним из вас. Разве я не должен знать, что к чему?

– Хочешь новую головную боль?

– Нет, но я хочу знать, что происходит за кулисами, ведь я совсем не в курсе.

Джавад посмотрел на книжные полки и, помедлив, произнес:

– Скажу тебе, что очень многое происходит!

– Например?

– Например. Например, то, что мы не можем сами принимать решения в собственной стране, это за нас делают американцы, они держат нашу судьбу в своих руках.

Исмаил нахмурился и спросил:

– Но как же, у нас ведь есть шах, армия, военно-воздушные силы, разве не так?

– Поскольку шаха сделали шахом сами американцы, а армия и правительство, и меджлис в их руках, у них есть все возможности гнать нашу нацию туда, куда им угодно! А любому, кто возразит, или голова с плеч, или место ему – в тюрьме или ссылке!

– Но как же…

– А вот так. Аятолла Хомейни, наш пример для подражания, выступил против шаха и американцев – и был сослан в Неджеф. Аятолла Талегани вот уже несколько лет в тюрьме. А в это время вот этого господина накачивают важностью и возводят на минбар, чтобы он отвлекал внимание народа от истинных борцов, чтобы думали, что он и есть светоч эпохи и вождь оппозиции.