Текст книги "Вольная вода. Истории борьбы за свободу на Дону"

Восстание пятидесяти станиц

Расправа над Белогороховым и Сухоруковым должна была показать казакам, что сопротивление бессмысленно. Имперское правительство не собиралось отказываться от переселенческих планов. Но замысел несколько изменился. Если до побега с линии казаков Белогорохова начальство намеревалось навсегда оставить на Кубани шесть донских полков, то теперь планировалось устроить переселение «по древнему донскому обряду». Это значило выбрать переселенцев случайно, по жребию. Определить казаков-мигрантов поручалось самим донцам на станичных сборах, но это была только игра в демократию.

Чтобы избежать переселения, старшины и богатые казаки стали манипулировать решением станичных сборов или нанимать вместо себя «добровольцев». В самом невыгодном положении оказывались казаки без лишних средств и широких связей. Почти все они были обречены отправиться на Кубань. Ведь переселить собирались 3 тысячи казаков, а всего в донских станицах в это время находилось немногим более 9 тысяч. Если учесть, что отправлять на кавказскую службу следовало только «здоровых, исправных воинским оружием и дву конь», то таких на Дону и вовсе было только 5832 человека.

Неудивительно, что казачьи станицы заволновались: изгоняли старшин, посланных атаманом для вручения грамот о переселении, отказывались проводить жеребьевку, подвергали некоторых старшин и офицеров обструкции. Так, полковник Степан Леонов вынужден был спасаться от казаков Семикаракорской станицы, которые, «подняв шум, кричали, чтоб грамоту не принять и не читать да из казаков на поселение не дать, выговаривая при том… ему, Леонову, поди ты сам на Кубань, а мы туда итти не желаем». В некоторых станицах местные атаманы, не в силах унять ропот, сложили полномочия, сдав восставшим инсигнии атаманской власти – станичную печать и насеку (длинную деревянную трость с серебряным шаровидным навершием). На их место избирались казаки из числа недовольных переселенческим произволом.

Нижне-Чирская станица не приняла грамоту, посланную с майором Севостьяновым, и просила «об избавлении от этого наряда». Казаков, которые подчинялись требованиям власти, публично поносили. Карп Денисов принял грамоту о наряде, и уже на следующий день у его дома собрались несколько десятков казаков, которые «скверно матерно» ругали донца-лоялиста и его жену, слышались и угрозы расправы. Денисова заставили разорвать грамоту и дать обещание не принимать от правительства никаких бумаг о поселении казаков на Кавказской линии.

Схожим образом события разворачивались в Пятиизбянской, Есауловской, Кобылянской, Голубинской, Сиротинской, Мигулинской, Каменской, Верхне-Курмоярской и других станицах.

В начале января 1794 года в Пятиизбянской станице собралась благонамеренная казачья старшина для чинного принятия грамоты и составления отписки о готовности выполнить наказ начальства на поселение. Но этому воспротивились станичники. Группа недовольных штурмом взяла дом, где проходило собрание. Двух лоялистов «прибили в полусмерть», а остальных посадили под замок. Старшину били плетьми, а после побега станичного атамана Варлама Денисова избрали на его место другого. Верные Иловайскому казаки прятались в «потаенных местах» и просили Черкасск о помощи.

Не приняла наряд на поселение и Есауловская станица. Полковнику Янову казаки заявили, что послали в Черкасск своих представителей с просьбой к войсковому правительству отменить наряд на Кавказскую линию; они были уполномочены заявить, что казаки не примут никаких грамот до возвращения «посольства». Черкасск отказался отменить наряд на кавказскую службу – с такой неутешительной вестью вернулись посланцы в Есауловскую. Войсковое правительство уверяло казаков, что наряд на кавказскую службу – это высочайшая воля государыни императрицы и атаман не в силах его отменить.

Но и это не заставило донцов подчиниться: «Закоснев в своем упорстве, решительно отозвались, что к наряду тому не прежде приступят, как в то время, когда достоверно осведомятся, что все низовые станицы оный сделали», – отмечено в официальных войсковых документах.

Между верховыми и низовыми донскими казаками с течением времени сложились непростые взаимоотношения, которые отличались конкуренцией и взаимной подозрительностью. Одним из первых эту своеобразную донскую междоусобицу описал российский этнограф и правовед Михаил Харузин. В его книге «Сведения о казачьих общинах на Дону», опубликованной в 1885 году, сказано: «Донских казаков еще исстари принято разделять на верховых, населяющих северные округа Области (Область Войска Донского. – А. У.), и низовых, живущих в низовьях Дона и вообще на юге. Разграничительной черты, резко отделяющей тех от других, указать невозможно, но если сравнить северные и южные части Области, то различие в их произношении, нравах, жилище, одежде окажется весьма значительным… Сравнительно более развитые низовцы имели всегда перевес над обитателями северных частей Области и считались старшими, так что в 1592 году низовые казаки громко выражали свое неудовольствие царскому послу Нащекину на то, что в грамоте царской „писано наперед – атаманам и казакам верховым“. Получая много добычи, низовцы всегда любили жить роскошно и щеголять своими одеждами перед небогатыми верховцами, отличавшимися скромностью и простотой в образе жизни. Как это было в старину, так осталось и в настоящее время».

ЛЮДИ ДОНА. МИХАИЛ ХАРУЗИН

«Последнему славянофилу М. Н. Харузину» – так подписал одну из своих книг лидер славянофильского движения Иван Аксаков. Михаил Николаевич Харузин был близок к славянофилам и разделял их убеждения. Он происходил из состоятельной купеческой семьи, что позволило Харузину получить солидное образование. Окончив юридический факультет Московского университета, Харузин провел несколько месяцев в Берлинском и Гейдельбергском университетах, совершенствуя свои познания и приобретая научный опыт. Первоначально сферой интересов правоведа-этнографа стал Русский Север. В 1881 году Харузин путешествует по Ладожскому и Онежскому озерам, посещает Архангельск и Новую Землю. После завершения северной экспедиции внимание исследователя захватывает Дон и правовые обычаи казаков.

В 1881–1884 годах Харузин в несколько приемов объездил Область Войска Донского. По подсчетам историка Мариям Керимовой, всего Харузин исследовал более 2 тысяч актов из книг станичных правлений и судов, а также записал множество рассказов казаков о донских правовых обычаях. Все эти материалы составили основу «Сведений о казачьих общинах на Дону». Свою книгу Харузин посвятил Ивану Аксакову – «неутомимому борцу за русское народное самосознание». Харузин представил детальную картину казачьего землепользования, семейно-брачных обычаев, судебных и административных институтов. Ученый планировал опубликовать второй том книги, в который должны были войти решения станичных судов, но тиф, убивший Харузина в возрасте 29 лет, погубил и эти планы.

27 октября 1793 года майору Севастьянову все же удалось вручить наряд атаману и чиновникам Есауловской, но взбешенные самоуправством начальства казаки силой заставили лоялистов вернуть майору грамоту.

Кобылянская станица грамоту о наряде принимать отказалась и, по примеру Есауловской, послала нарочных в войсковое правительство с просьбой избавить от поселения на Кавказской линии. Вскоре уговоры правительственных эмиссаров сменились откровенными угрозами, но все было тщетно. Кобылянские казаки заявили, что приступят к выполнению наряда только после того, как «достоверно осведомятся, что все низовые станицы оный сделали». 16 ноября 1793 года хорунжий Иван Греков привез подтвердительные грамоты о полном принятии поселенческого наряда низовыми казаками, но в Кобылянской ему не поверили и проводили тумаками.

В Голубинской станице посланным «для увещевания к учинению наряда» подполковнику Ивану Янову и старшине Ивану Слюсареву казаки заявили то же самое, что и кобылянские казаки: прежде чем выполнить наряд, они хотели удостовериться, что за нижними станицами дело не стало. Так же решила и Трехостровянская станица. Казачьи станицы обменивались новостями и нередко договаривались о совместных действиях. Голубинская контактировала с Пятиизбянской и под влиянием последней также послала депутацию в Черкасск с требованием отменить наряд на поселение казаков. Но среди казаков не было единства. В станицах случались столкновения между сторонниками и противниками выполнения наряда.

Войсковое правительство, сталкиваясь с открытым неповиновением, прибегало к угрозам и, как правило, требовало от казаков «оставить волнование и приклониться к подчинению». Подобный ультиматум далеко не всегда был эффективен. Внимательно выслушав угрозы правительственных эмиссаров, казаки Сиротинской станицы хладнокровно отвергли все требования атаманских посланников.

В Каменской станице казак Семен Дурнев при общем сборе казаков назвал грамоту о поселении казаков на Кавказ фальшивкой. Дурнева неожиданно поддержал местный станичный атаман Иван Коптев, который «не старался уговорить волнующихся к повиновению высочайшей воли казаков, подавал им как подчиненным своим повод к дальнейшим упорству и дерзостям», а также «поощрял мятежников». Только после ареста этих двух «бунтовщиков» официальным властям с помощью местных лоялистов удалось замирить Каменскую.

Верхне-Курмоярская станица грамоту от майора Севастьянова приняла, но наряд на поселение выполнять не стала. Станичный атаман Филипп Топилин был в отъезде, и вместо него грамоту опрометчиво принял старшина Никифор Кательников – отец известного казачьего интеллектуала и главы секты донских духоносцев есаула Евлампия Кательникова. От Никифора Кательникова станичники грамоту принимать отказались и отправили посланников в Черкасск. Как и в других случаях, они надеялись на отмену кавказского наряда.

Часть донских станиц проявила покорность. Так, старшине Василию Поздееву удалось без особых проблем вручить грамоты о наряде в Клецкой, Распопинской, Усть-Медведицкой, Усть-Хоперской, Еланской и Вешенской станицах. Станичное начальство передало Поздееву списки казаков-переселенцев с семьями, а тот доставил их в Черкасск.

Но из Мигулинской станицы Поздеева со срамом выгнали, а атамана Клима Наполова, чиновников и стариков, выступивших с поддержкой переселения, «казаки-развратники» посадили под замок и заковали в колоды. Лоялистов ругали «скверно матерно» и обходились с ними пренебрежительно. Вожаками мигулинского протеста выступили казаки Григорий Меркулов, Никита Ступнинов и Николай Богомолов. Именно они «проводили» Поздеева из станицы. Атаманом был избран Михаил Шишкин – самый «зло зачинщик».

Сконфуженный Поздеев донес о мятеже Мигулинской войсковому правительству, и вскоре станица была окружена большим отрядом, верным официальной власти. Мигулинцы сдались, но это не уберегло их от жестокой расплаты: казаки были наказаны плетьми и все назначены на поселение в «кавказскую службу».

В начале ноября 1793 года бунтовали 50 казачьих станиц. Белогорохов с Сухоруковым на это рассчитывали, но так и не дождались. Как отметил историк Александр Пронштейн, «в декабре 1793 года казаки еще надеялись, что правительство само отменит наряд на поселение».

ЛЮДИ ДОНА. АЛЕКСАНДР ПРОНШТЕЙН

«В Пронштейн-на-Дону» – так в 1960–1990‐х годах отвечали столичные историки на вопрос о направлении научной командировки. Ростов-на-Дону стал домом для выдающегося отечественного историка при драматических обстоятельствах. Защита его кандидатской диссертации проходила в условиях позднесталинской кампании по борьбе с «безродным космополитизмом» (1948–1953), который понимался как сознательное принижение роли русского народа в мировой истории, направленное на подрыв чувства советского патриотизма. «Безродным космополитом» могли объявить за любую попытку объективного анализа событий прошлого. Кампания имела отчетливую антисемитскую направленность, что объяснялось юдофобией Сталина и части партийной элиты, а также выраженным бытовым антисемитизмом населения СССР. Александр Пронштейн защищал диссертацию «Великий Новгород в XVI веке» в Московском государственном университете в самый разгар борьбы с космополитами – шел 1949 год. Защит было две. Первая прошла блестяще, диссертационный совет высказался за присуждение историку не кандидатской, а сразу докторской степени. Но вскоре университетская администрация приняла решение о повторной защите, сославшись на нарушение процедуры. Вторая защита Пронштейна проходила напряженно, о присуждении докторской степени речи уже не было. Историку поставили в вину статистику. В последней главе пронштейновской диссертации были приведены данные, по которым получалось, что Новгород был экономически процветающим центром до разорительного похода Ивана Грозного 1569–1570 годов. Царь выходил банальным грабителем. Такого советские чиновники и ученые-карьеристы простить не могли, ведь сам Сталин оценивал Ивана Грозного очень высоко. В разговоре с режиссером Сергеем Эйзенштейном 26 февраля 1947 года он отметил: «Царь Иван был великий и мудрый правитель… Мудрость Ивана Грозного состояла в том, что он стоял на национальной точке зрения и иностранцев в свою страну не пускал, ограждая страну от проникновения иностранного влияния».

Несмотря на резкую критику, кандидатскую степень Пронштейну все же присудили, но заставили уехать из Москвы. Так Александр Павлович Пронштейн оказался в Ростове-на-Дону, где стал заниматься совершенно другой научной темой – историей Дона и донского казачества.

Восставшие просили атамана Иловайского ходатайствовать об этом перед императрицей Екатериной II. Но атаман не рискнул пойти против монаршей воли и объявил казаков «извергами» и «бунтовщиками государственными». В ответном послании казаки отказались признать себя мятежниками и заявили, что имеют лишь одно заветное желание – жить на Дону. Атаману был предложен компромисс, казаки указали, что, если начальство полагает кубанские земли столь привлекательными для поселения, почему бы туда не переселить крестьян, которыми в избытке владела донская магнатская верхушка. В свою очередь, казаки обещали отправлять регулярный наряд для охраны мирных колонистов. Вряд ли восставшие рассчитывали на сговорчивость войскового правительства, сплошь состоявшего из землевладельцев. Скорее такое предложение было еще одной формой протеста против притеснений и попрания старых казачьих традиций.

Иловайский мобилизовал все доступные силы для борьбы против опасного неповиновения. Угрозы сменились арестами казачьих вожаков. Одумавшимся обещали прощение, упорствующим – суровую кару. Благодаря энергичным действиям Иловайскому и войсковому правительству удалось к январю 1794 года замирить большую часть бунташных станиц. Несломленными остались только пять станиц-соседок: Есауловская, Кобылянская, Пятиизбянская (родина Белогорохова), Нижне-Чирская и Верхне-Чирская.

Это были большие станицы с общим населением 18 тысяч человек. Большую его часть составляли казаки-старообрядцы, не питавшие никаких иллюзий насчет милосердия власти. Власть в станицах перешла в руки восставших, казаки-лоялисты были отстранены от должностей, а некоторых из них подвергли публичному поношению. Вожаком казаков-свободолюбцев стал есаул Иван Рубцов из Нижне-Чирской. Казакам он говорил, что атаман Иловайский их предал и они ему ничем не обязаны. Рубцов планировал идти на Черкасск и не скрывал намерения перевешать всех правительственных чиновников, а затем восстановить казацкую власть на вольном Дону. Историк Павел Юдин так передал призыв Рубцова, обращенный к братьям казакам: «Что будет, то и будет, братцы, а уже мы постоим за себя. Коли неудача будет, махнем на Дунай к некрасовцам. Турки нас с честью примут. Ничего, что басурманская земля».

ЛЮДИ ДОНА. НЕКРАСОВЦЫ

На исходе лета 1708 года с Дона уходили около полутора тысяч казаков. Они шли на Кубань, возглавлял казачий исход один из ближайших сподвижников Кондратия Булавина Игнат Некрасов. Булавин поднял восстание осенью 1707 года. Поводом к антиправительственному выступлению стали действия отряда князя Юрия Долгорукова, которому Петр I поручил сыск беглых на Дону. Долгоруков действовал жестоко: «Многие станицы огнем выжгли и многих старожилых казаков кнутом били, губы и носы им резали и младенцев по деревьям вешали…» 8 октября 1707 года Долгоруков остановился в Шульгинском городке. В полночь правительственный отряд был разбит беглыми крестьянами и казачьей беднотой, руководил которыми Булавин. Князь Долгоруков погиб в перестрелке. Несмотря на последовавшее вскоре поражение от донского атамана Лукьяна Максимова, Булавин уже весной 1708 года имел войско численностью около 10 тысяч человек. 7 апреля 1708 года Булавин взял убедительный реванш у Максимова, разбив атаманское войско, состоявшее преимущественно из зажиточных низовых казаков. Во взятом вскоре Черкасске Булавина избрали атаманом.

Булавинское восстание вспыхнуло в то время, когда Петр I аккумулировал все силы Российского государства для отражения шведов под водительством короля Карла XII, которого за многочисленные победы прозвали «северным Александром Македонским». Поэтому царь считал Булавина предателем, а само восстание ударом в спину. На его подавление Петр I бросил тридцатидвухтысячную армию, назначив командиром князя Василия Долгорукова – брата погибшего Юрия Долгорукова. Царь приказал восставшие казачьи поселения «жечь без остатку, а людей рубить, а завотчиков (зачинщиков. – А. У.) на колесы и колья, дабы сим удобнее оторвать охоту к приставанию воровства у людей, ибо сия сарынь (чернь. – А. У.), кроме жесточи, не может унята быть».

Численный перевес правительственных войск и шатание в лагере булавинцев привели к поражению восстания. 7 июля 1708 года Булавин погиб в Черкасске, но не в бою с войсками Долгорукова, а отбиваясь от предавших его казаков, которые рассчитывали этим убийством заслужить прощение власти. Тело Кондратия Булавина по приказу князя Долгорукова было разрублено на части и выставлено на публичное обозрение.

После гибели Булавина вождем восставших стал Некрасов. Он попытался продолжить борьбу за Дон, но, оценив верные властям силы, решил увести казаков с семьями на Кубань. Этот выбор, как отмечает историк Дмитрий Сень, «казаки Игната Некрасова сделали весьма быстро и добровольно». На Кубани казаки-некрасовцы оказались во владениях крымских ханов. Некрасову удалось выстроить взаимовыгодные отношения с ханом Девлет-Гиреем II и избежать выдачи российскому правительству. Во время Русско-турецкой войны 1710–1711 годов некрасовцы сражались на стороне Османской империи и ее вассала крымского хана. На протяжении XVIII века Российская империя безрезультатно пыталась добиться возвращения некрасовцев. После ликвидации Крымского ханства и присоединения полуострова к России в 1783 году казаки ушли на Дунай, где продолжили верно служить османскому султану.

Атаман Иловайский забил тревогу. Попытки утихомирить восставших уговорами и посулами провалились. Оставалось действовать лишь силой. Подавить бунт поручили князю Алексею Щербатову – боевому генералу, который отличился в войнах с Турцией и много воевал с горцами на Кавказе.

Щербатов был настроен решительно, но полагал, что подключать регулярную армию – это уже чересчур. Из сведений, добытых благодаря расторопности есаула Кутейникова, верного правительству, князь знал, что среди восставших нет полного согласия, а многие казаки откровенно малодушничали, и только страх перед более смелыми станичниками заставлял их поддерживать вольнодумство. Свободолюбивые станицы не были готовы к серьезному отпору; по данным Кутейникова, только Есауловская держала караулы и регулярно отправляла курсировать разъезды.

7 января 1794 года Щербатов прибыл в Черкасск на встречу с атаманом Иловайским, чтобы определить план действий. Щербатов предложил отправить в столицу восстания – Есауловскую – генерала Дмитрия Мартынова в сопровождении других офицеров-казаков. Мартынов должен был убедить казаков принять наряд на поселение и доказать, что это высочайшая воля императрицы Екатерины II, а не самовольство атамана и войскового правительства. «Щербатов считал поездку генерала Мартынова в волнующиеся станицы последним мирным средством успокоения населения», – писал известный историк казачества Федор Щербина.

Мартынов отправился вверх по Дону, но, добравшись до Нижне-Курмоярской станицы, получил грозное предупреждение. Местное начальство рассказало генералу, что в Есауловской станице собрались «казаки-развратники» и порешили между собой убить Мартынова и других офицеров. Эмиссар войскового правительства не стал испытывать судьбу и отказался продолжить поход. Вместо этого Мартынов собрал 55 «степенных людей» из нижних станиц и отправил их в Есауловскую. По замыслу Мартынова, они должны были стать заложниками восставших на время, пока представители бунтовщиков наконец удостоверятся в подлинности высочайших грамот на переселение казаков. Но и это не заставило Рубцова и его сторонников начать переговоры с властью.

Пятьдесят пять казаков-заложников достигли Потемкинской станицы, откуда до Есауловской было около 20 километров. Мартыновские посланники планировали вскоре продолжить свой путь, как вдруг со стороны Есауловской прискакал одинокий казак. Не проронив ни слова, всадник бросил какой-то сверток прямо посреди улицы и поспешил обратно. Выяснилось, что это письмо от восставших. Верховые казаки заявляли о бессмысленности миссии низовых и предупреждали об опасности, которая грозила тем, кто окажется в Есауловской. Перепуганные казаки-заложники доложили обо всем Мартынову, который, однако, приказал своим людям продолжить путь и непременно войти в столицу мятежников.

МЕСТА ДОНА. СТАНИЦА ЗИМОВЕЙСКАЯ

Ее дважды переименовывали и дважды переселяли. Судьба станицы Зимовейской – это судьба ее самых известных уроженцев. Здесь родился Степан Разин – предводитель самого крупного народного восстания в истории допетровской России. Здесь же появился на свет Емельян Пугачев – лидер Крестьянской войны 1773–1775 годов, выдававший себя за чудом спасшегося императора Петра III. В 1774 году Екатерина II повелела публично сжечь дом Пугачева. Пепел казненного дома развеяли и запретили строить на этом месте новое жилье. После поражения восстания станицу переименовали в первый раз, и она стала Потемкинской – в честь знаменитого екатерининского фаворита Григория Потемкина. Саму станицу перенесли на несколько километров южнее. Но мятежный дух словно перекочевал вместе с куренями. В 1867 году в Потемкинской родился Василий Генералов – революционер-народоволец, казненный в возрасте 20 лет за покушение на императора Александра III. Перед тем как в 1953 году воды Цимлянского водохранилища затопили десятки казачьих станиц, Потемкинскую во второй раз перенесли, а вслед за тем и переименовали в Пугачевскую.

Нехотя казаки поплелись дальше и уже на подступах к Есауловской получили повторное предупреждение. На этот раз дорогу им преградили пять казаков, которые объявили мартыновцам волю общего сбора пяти «бунташных» станиц: «Ни письменного, ни словесного ничего не принимать; на переселение казаки не пойдут, свои земли будут защищать кровью и разве одних малых детей сошлют на Кубань после их смерти» – так решение пятистаничного сбора передано в «Истории Кубанского казачьего войска» Федора Щербины.

Решимость казаков впечатлила Щербатова и Мартынова. Кроме того, по Дону носились слухи, что восставшие собираются идти походом на Черкасск, убить атамана Иловайского, а на его место поставить Рубцова. Все это убедило князя Щербатова в неизбежности прямого военного столкновения с мятежными донцами. На казаков рассчитывать не приходилось, многие из них разделяли убеждения Рубцова и в решительный момент могли изменить. Щербатов запросил подкрепления регулярными войсками у начальства – кавказского генерал-губернатора Ивана Гудовича.

Верховная власть также внимательно следила за событиями на Дону и оказывала Щербатову всяческую поддержку. 4 февраля 1794 года глава Военной коллегии Николай Салтыков писал Гудовичу: «Свирепство на Дону не только не укрощается, но час от часу становится жесточе и наводит сомнение в том даже, что вряд ли и подавшие списки станицы могут быть надежны… Важность сего происшествия неминуемо требует принять все меры к предупреждению дальнейшего зла, приведением в повиновение станиц, открытым образом противящихся. Для чего хотя и командированы уже полки Ростовский и Каргопольский карабинерные и Шлиссельбургский пехотный, но ежели надобно будет более и получите вы отзыв о том князя Щербатова, то без всякого медления, отрядя еще из пехотных один, или сколько нужно, прикажите как можно поспешнее следовать куда от князя Щербатова назначено будет и, состоя у него в команде, приказания его исполнять со всею точностью и без всякого противоречия; дабы зло сие, когда кроткими средствами не укрощено, то силою могло быть опровержено при самом его начале».

Известия о переброске значительных сил на подавление Донского восстания обсуждали самые влиятельные люди империи. Один из фаворитов Екатерины II граф Петр Завадовский писал российскому послу в Англии Семену Воронцову: «…у нас надеются, что дурь на Дону скоро пресечется: средства к тому вынудил гр. Н. И. (президент Военной коллегии Николай Иванович Салтыков. – А. У.) достаточной силы». Далее Завадовский давал общую характеристику политической будущности Дона: «…И я то слышал, что Мартинова (войсковой судья, генерал Дмитрий Мартынов. – А. У.) партия соперничествует Иловайскому; но сей стар, а Платов досуж и здесь знаком. Неудивительно, когда превозможет над простым и уже ослабевшим стариком». Конфиденты не подвели Завадовского: в самом конце XVIII столетия на Дону разразилась ожесточенная борьба нескольких дворянских коалиций за власть (подробнее об этом будет рассказано в главе 2).

Сосредоточив под своей командой 10 тысяч солдат и рассчитывая на резерв (Брянский пехотный полк начал спешный марш из Калуги на Дон), князь Щербатов той же зимой перешел в наступление. Пять восставших станиц могли совместно выставить не более 3 тысяч казаков. В Есауловской и других мятежных станицах не сразу узнали о кратном численном превосходстве правительственных отрядов. Рубцов планировал идти на Черкасск, а в случае, если регулярные войска пойдут на Есауловскую, встретить их на подступах к столице восстания и разбить. Но среди восставших не было главного – единства. Хотя казаки пяти станиц и выбрали общего военного вождя – есауловского атамана Загудаева, восставшие разделялись на небольшие отряды, которые действовали по своему усмотрению. Заручиться сколь-нибудь массовой поддержкой казаков из других станиц Рубцову, Загудаеву и их сторонникам не удалось.

В феврале 1794 года в восставших станицах уже знали о приближении крупной, хорошо вооруженной армии, вел которую опытный боевой генерал. Многие донцы засомневались. Зажиточные станичники покинули Рубцова и бежали в ранее замиренные станицы. Щербатов умело маневрировал, ему удалось блокировать восставших в отдельных станицах, не дать казакам объединить разрозненные силы, а затем взять мятежные селения по отдельности.

В шесть часов утра 24 февраля правительственные войска, отрезав Есауловскую со всех сторон, стремительно вступили в столицу мятежа. Рубцов понял, что оказался в безвыходном положении, и не стал сопротивляться. После падения Есауловской пятиизбянские и верхнечирские казаки, которые ранее преградили регулярным войскам путь в свои станицы, также сложили оружие.

Утром 11 августа 1794 года у пороховой казны (арсенала) Черкасска было очень людно. Столпившиеся казаки с волнением чего-то ждали. Особняком держалась группа в расшитых золотом мундирах, сопровождаемая внушительной охраной. Человек в центре принимал поздравления и выслушивал славословия в свой адрес. Было видно, что он вдоволь насытился подобными речами, а потому отвечал кратко, а чаще безмолвным кивком. Это был князь Алексей Щербатов – усмиритель казачьего бунта. Скоро на площадь вывели связанного человека. По толпе пробежало волнение: именно ради него все собрались. Это был есаул Иван Рубцов – государственный преступник и изменник, вина которого заключалась в том, что он хотел жить свободным донским казаком. В руках палача засвистел кнут. Рубцову достался 251 удар, а после казака заклеймили. Он потерял сознание и умер в тот же день около полуночи.

«Главными сообщниками» Рубцова были объявлены 146 казаков, из них пятерых (по одному из каждой станицы) били кнутом и отправили в Нерчинск, еще десятерых (по два казака из каждой станицы) обратили в крепостное рабство, каждого десятого сослали в Сибирь, а всех остальных отправили с Дона на далекую чужбину – Оренбургскую линию.

Побег с Кубани, а затем упорное неповиновение пяти станиц самими казаками не воспринимались как дезертирство или антиправительственный бунт. Восставшие донцы вовсе не отказывались от государевой службы, они противились изгнанию с родной земли. Донской казак был тесно связан со своим домом. Неспроста Григорий Мелехов так резко отвечал Аксинье, уговаривавшей его уехать: «От земли я никуда не тронусь. Тут степь, дыхнуть есть чем, а там?»

Но на рубеже XVIII–XIX веков традиции вольного казачества столкнулись с военно-государственными дисциплиной и порядком. Став частью государства Романовых, казаки волей-неволей должны были отказаться от значительной части своих прав. С имперской точки зрения казаки, бежавшие с Кубани, а затем отвергнувшие наряд на бессрочную кавказскую службу, совершили противозаконные действия. Однако правительство настойчиво предлагало казакам одуматься и вслед за этим получить милостивое прощение. Полученный в ответ решительный отказ сделал казачье упорство в глазах официальной власти незаконным. «Но если некоторым из них предлагается прощение, то это отнимает у тех, кому это предлагается, предлог самозащиты и делает незаконным их упорство в оказании содействия и защиты остальным» – так учил английский философ Томас Гоббс, знаменитый трактат которого «Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского» перевел на русский в 1776 году Семен Веницеев, посвятивший свой труд Григорию Потемкину. Такое посвящение подчеркивает влияние идей Гоббса на идеологию русского самодержавия.

Выходило, что Белогорохов, Рубцов и их сторонники были виновными дважды, отсюда и особая суровость наказания в сравнении с лояльным отношением к казакам, которые вовремя отошли от восстания. Его поражение было во многом предопределено разобщенностью донского казачества. Старшинская верхушка превращалась в донское дворянство, это означало не только владение крепостными крестьянами и богатую жизнь, но и то, что она принимает обязательства безоговорочной верности престолу Романовых. Для самой влиятельной части казачьего общества старые вольные традиции теряли свое престижное значение. По словам Федора Щербины, «переселение донских казаков в нынешнюю Кубанскую область (образована вместо Правого фланга Кавказской линии в 1860 году. – А. У.) совершилось в ту пору, когда на Дону фактически сложились уже два класса казачества и когда интересы этих классов уже резко расходились».