Текст книги "Зеркало преподобной Феодоры. Из жизни наших современников"

Утром Алексий вышел из сторожки, легко открыв дверь. Плечо слегка постанывало, напоминая об отчаянном вчерашнем прыжке на заблокированную дверь. В десяти метрах от двери лежала сосна. К сосне от двери вела колея, которая образовалась при перетаскивании поваленного дерева. Но кто оттащил дерево от сторожки и разблокировал дверь, Алексий не знал. Он не без удивления заметил медвежьи следы около старой поваленной сосны, но еще более его поразило то, как выглядели после бури лес и полянка рядом с ним. Зрелище было печальное: около двух десятков мертвых лебедей лежало на поляне, а тина и гнилые болотные водоросли гирляндами свисали с деревьев, и все это источало мерзкий зловонный дух. Алексий не мог вынести этого смрада, нашел в сторожке лопату и стал рыть яму.

Через час яма, больше похожая на ров, была выкопана. Алексий собрал всех мертвых лебедей, побросал в яму и засыпал землей. И лишь легкий ветерок все носил кругами по полю лебяжий пух и перья, как снежные хлопья во время пурги.

†

В полдень Алексий добрался до монастыря, прошел сразу к игумену Досифею и передал ему письмо. Игумен быстро пробежал глазами по тексту и как-то по-особому взглянул на послушника.

– Значит, ты говоришь, что отец Серафим оставил Феодора у себя в скиту?

Алексий стоял молча, не произнося ни слова, будто не слышал игумена – молчал, точь-в-точь как Феодора. Пауза затянулась, и игумен еще раз прочитал письмо – и снова обратился к послушнику.

– И что, целый месяц ты ему не будешь носить хлеба?.. Что ты молчишь? Хоть промычи, да или нет!

– Угу.

– Целый месяц. Хорошо… А это письмо ты написал?

– Угу.

– Очень красиво написано, даже изящно. Я и не знал, что ты так хорошо выражаешь свои мысли на бумаге. Думаю, что главным твоим послушанием должно стать ведение дневника монастырской жизни. Здесь необходим творческий подход, поэтому я должен от тебя услышать, что думаешь ты по этому поводу? Справишься?

– Угу!

– Тогда иди в библиотеку… Там у тебя будет отдельный кабинет, чтобы ты мог уединиться и работать, описывая нашу монастырскую жизнь.

†

Такого поворота в своей надобности монастырю Алексий не ожидал, но молча пошел исполнять данное игуменом послушание. Да пока разбирал завал из книг, чтобы пробраться к келье в библиотеке, многое передумал и вспомнил. И многие намеки и иносказания старца Серафима про дальнейшую свою судьбу открылись ему. И тут он сразу повеселел и заулыбался, и улыбка не сходила с его лица до самого сна, но и во сне он продолжал улыбаться, так что ангелы, смотрящие за ним во сне, слегка заволновались: все ли в порядке у Алексия с головой; и успокоились лишь тогда, когда услышали молитву отца Серафима, в которой он поминал и Алексия, как писателя и монаха.

†

Над дальним скитом, где осталась Феодора, буря бушевала не меньше, чем над охотничьей сторожкой, в которой укрывался послушник Алексий. Но здесь буря преподнесла иной сюрприз: смерч, видно, захватив косяк крупной рыбы своими невидимыми воздушными сетями, не осилил перенести этот разбойничий улов далеко и выпотрошил сети на луга, что тянулись от скита вдоль леса до залива.

– «Идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков». Так сказал ОН будущим апостолам. И с той поры, Феодора, рыба символизирует Христа. В коем веке рыба с небес падает! Это Господь знак тебе подает. Так что иди сначала налови на лугу рыб.

С таким напутствием отправил старец Серафим Феодору на необычную ловлю, а сам стал на камень с молитвой.

Феодора ходила неподалеку от скита и собирала в плетеную корзину еще живую рыбу. Собирала долго – луг был немаленький, да и некошеная трава скрывала рыбу так, что, только отодвинув травинки, можно было ее увидать. Когда в корзине уже лежали несколько больших рыбин, Феодора услышала еле различимое прерывистое посвистывание, будто кто-то звал на помощь, и заметила шевеление в высокой траве у воды. Это был маленький детеныш белухи. Он был еще живой, и Феодора осторожно перенесла его к воде и отпустила. Детеныш тут же уплыл на глубину, но через мгновенье вынырнул вместе со взрослой белухой недалеко от Феодоры и фыркнул на нее фонтанчиком воды – в знак благодарности за спасение. Феодора вгляделась во взрослую белуху и догадалась, что это была мать детеныша. Феодора улыбнулась, а белуха улыбнулась в ответ и издала пронзительный стрекот, похожий на барабанную дробь со свистом.

†

Алексий несколько дней безвылазно копошился в монастырской библиотеке. Книги находились в плачевном состоянии – следы недавнего пожара были видны повсюду. Но старинные фолианты лишь пропахли дымом – их успели вывезти из сгоревшего корпуса, где они хранились, пока шла реставрация внешнего каре.

Умаявшись от перетаскивания книг из одного угла в другой, Алексий решил отдохнуть и взял первую попавшую под руку книгу да и открыл наугад. Это была переписка Пушкина с митрополитом московским Филаретом. «Не напрасно, не случайно!» – прочитал Алексий и стал разглядывать фотографию кабинета Пушкина, которая была на соседней странице.

– Не напрасно, не случайно! Вот так и будет выглядеть библиотека, или хотя бы мой кабинет для работы.

12. Исцеление отца Серафима

Наступила зима. После продолжительного снегопада Алексий помогал Феодоре убирать снег у скита. Снегу было много, а день был солнечный, но короткий. Место на камне у большой березы, где всегда молился старец Серафим, тоже было под спудом снега.

– Феодор, сейчас батюшка выйдет молиться, давай расчистим его камень, а потом уж докончим все тропки, тропочки да тропиночки!

Феодора взглянула на раскрасневшегося Алексия, улыбнулась, развернулась к березке старца и взялась прокладывать туда тропку на ширину двух лопат. Алексий же, проворно пробравшись через сугробы к березке, быстро очистил от снега камень и пошел навстречу Феодоре, энергично раскидывая снег то влево, то вправо. Послушник работал лопатой намного проворнее Феодоры, да так разгорячился, что решил поиграть в снежки. И как только тропинка от скита до березки была очищена, он хитро улыбнулся Феодоре – и вдруг толкнул ее в сугроб. Она провалилась по пояс, а послушник, захохотав, стал забрасывать ее снегом. Он в один миг почти полностью засыпал Феодору – лишь ее голова торчала из сугроба. Но когда он победоносно занес над головой Феодоры лопату со снегом, собираясь засыпать и голову, на крыльце показался старец Серафим и позвал Алексия:

– Алексий, иди помоги мне!

Алексий подбежал к старцу, поддерживая его под руку, довел до камня перед березкой и вернулся на крыльцо, даже не взглянув на засыпанную снегом Феодору. Отец Серафим упал на колени и зашептал молитву. Феодора сидела совсем рядом в сугробе и волей-неволей слышала, как старец обращается к Богу.

Отец Серафим молил за Феодору, молил о послаблении обета молчания, молил о возможности ей, Феодоре, разговаривать с ним и послушником Алексием – пока хоть только с ними.

– Пусть говорит с Алексием! Он славный; и ему, так же как и ей, надо выговориться. А когда тебе не отвечают, ох как трудно убеждать себя в правильности своего поведения!.. А уж супротивник познает, где она находится рано или поздно! Она же собирается еще и мне зрение вернуть. Помоги ей в этом. Во всем воля Твоя, и я приму любое Твое решение. Хочу в глаза ее взглянуть и не могу! Нет! Я все вижу: вижу чувства и мысли ее! Но хочу в глаза взглянуть! И ей это надо, и мне непременно надо!

Старец еще долго стоял на коленях и молил, и молил Бога смилостивиться над братией монастыря, вразумить нерадивых и многое, многое другое, но Феодора уже не слышала этого, потому что в ушах у нее звучал нарастающий звон. И кроме того, она, как завороженная, смотрела на световой столб, что соединял молящегося старца с небесами. Столб света проступал все явственней и явственней, и вдруг яркая вспышка света ослепила Феодору и потянула к себе, и она не могла противостоять этому световому позыву и подалась вверх всем телом – навстречу вспышке. Алексию, стоящему в дверях скита, показалось, что световой поток поднял Феодору из сугроба и перенес к ногам старца.

Когда зрение восстановилось, Феодора увидела Алексия, бегущего к ней напрямую через сугробы. Бег его был летящим, заторможенным, словно она смотрела замедленные кадры кинофильма; и снежные хлопья из-под ног Алексия также разлетались завораживающе медленно. Совсем рядом около нее на коленях стоял отец Серафим – его лицо излучало покой и умиротворение. Она потянулась к старцу, взяла его руку, и когда он склонился к ней, подышала сначала на левый, а потом на правый глаз старца. Легкое теплое дуновение будто растопило холодную пелену, что поволокой лежала на глазах монаха и превращала окружающее в неясные мутные тени.

Белесый туман, который последние пять лет не позволял отцу Серафиму видеть, быстро рассеивался. Лицо Феодоры проступало все четче и четче. Наконец, старец лучезарно улыбнулся ей, выказывая улыбкой, что он разглядел ее лицо, и таинственно прошептал Феодоре на ухо:

– Феодора, теперь ты можешь говорить, но пока только с братом Алексием!

Тут уж подбежал запыхавшийся Алексий и стал отряхивать снег с Феодоры, помогая ей подняться. Он смотрел то на Феодору, то на улыбающегося отца Серафима – и никак не мог понять, почему у батюшки такой необычный чистый взгляд. И вдруг его пронзила догадка, что старец видит его! Но еще до конца не осознав это, он, смотря на старца, обратился к Феодоре:

– Ты не замерз, Феодор? А то ты так резко выпрыгнул, что напугал меня. Я уже хотел подойти к тебе, чтоб откопать, а ты как выпрыгнешь! И лег… Не замерз?

– Нет. Не замерз.

Это были первые слова, произнесенные Феодорой после многомесячного молчания. У Алексия от изумления перехватило дыхание и страшно заколотилось сердце – он смешно выпучил глаза и застыл. А Феодора не узнала свой голос – он ей показался хриплым, глухим и чужим. Она смотрела в безоблачное синее небо туда, откуда только что исходил прозрачный световой столб, соединявший молящегося старца с небесами. Там, наверху, она увидела себя с младенцем на руках. Видение было легким и прозрачным, но недолгим, хотя покой и радость успели заполнить ее сердце.

Алексий вывел ее из этого эйфорического состояния настойчивым дерганьем за руку и возбужденным шепотом:

– Смотри! Смотри, Феодор! Над заливом шаровая молния! Или не молния, а что это тогда? Смотри, да посмотри же туда!

Наконец Феодора перевела взгляд туда, куда указывал Алексий: огненный шар, похожий на шаровую молнию, висел над заливом. Но едва Феодора всмотрелась в него, как шар потух и растворился в воздухе, оставив облако ядовитого зеленого цвета.

†

Вычурная карета ехала по пустынному Петербургу, окутанному плотным мглистым туманом с зеленоватым оттенком. В салоне тряслись Разин и Анна Тасс. Меценат-заказчик полулежал с открытыми глазами, закрыв лицо ладонью. Анна Тасс сидела напротив него, ловя каждый вздох его и звук. На Зимнем мосту карета остановилась, Разин щелкнул пальцами. Анна Тасс выскочила из кареты и пошла по набережной Зимней канавки к художнику, сидящему за мольбертом.

Она подошла к Игорю и взглянула на картину, что он отрешенно писал. Там на краю залива в снежных сугробах утопал маленький бревенчатый домик, увенчанный луковкой с крестом – это был скит отца Серафима с высоты птичьего полета.

Когда Анна Тасс вернулась в карету, меценат вопросительно посмотрел на нее сквозь пальцы.

– Она нарушила обет молчания.

– Место определили?

– Да. Пять лет назад мы ослепили там одинокого монаха, так что близко подойти не сможем.

– Отправь туда Кулю.

– Одну зимой?

– Можешь ехать с ней.

†

В келье у отца Серафима трапезничали. Стук в окно удивил только Алексия: послушник подскочил к окну, взглянул – и отпрянул от него, как ошпаренный.

Феодора тоже подошла к окну и увидела девушку, с нескрываемым любопытством разглядывающую ее. Девушку кто-то позвал со стороны залива, и та, прыгнув на снегоход, поехала к зовущему. Феодора видела, как девушка о чем-то говорила со своим знакомым, а потом они вместе уехали на весьма странной машине с гигантскими колесами. Алексий вышел на залив и долго стоял и смотрел вслед удаляющейся машине.

†

А в салоне этой странной машины Анна Тасс выпытывала у Акулины, что же так ее поразило внутри скита и что она там высмотрела.

– У тебя такой всполошенный вид, будто ты свою судьбу там увидела.

– Там три монаха. Один совсем старик, а два других – помоложе.

– А женщины нет?

– Нет!

– Может, не заметила?

– Да нет там женщины! Нет! Но один монах поразительной красоты, просто чудо!

– Красота понятие относительное! Этот монах – ни при чем тут! Нам надо найти Феодору. Куда она успела скрыться отсюда? Придется с Игорем наведаться в монастырскую библиотеку, может, он что уловит!

13. Обустройство библиотеки

В библиотеке монастыря послушник Алексий в творческом порыве делал записи в свой дневник. Лицо послушника светилось от воспоминаний, что проплывали перед ним.

«Неделю назад на скиту у отца Серафима произошло сразу несколько чудесных событий. Бывает, что и за месяц ничегошеньки не произойдет, а тут за один день столько всего случилось, что и не описать зараз. Во-первых, старец Серафим излечился от слепоты и теперь видит, как молодой. Во-вторых, брат Феодор заговорил: правда, старец разрешил ему говорить пока только со мной. И в-третьих, под вечер к нам в келью постучалась девушка небесной красоты… Когда она ушла так же внезапно, как и появилась, то будто унесла с собой частичку моего сердца, которое отчего-то набатом билось в груди. При первом взгляде на эту девушку меня будто прожгло насквозь ее взором… Впрочем, начну все по порядку…»

Алексий так увлеченно записывал пережитое, что совсем не заметил, как в библиотеку вошел игумен Досифей. Строгий игумен долго смотрел на Алексия со стороны и выжидал, когда тот отложит свои записи и уделит время и ему, игумену, но так и не дождался, не вытерпел, сдержанно хохотнул, потому как без смеха на взъерошенного Алексия смотреть было просто невозможно, и подошел с вопросом:

– Да, Алексий, книг у тебя в библиотеке много, да нужную – не найти! Что будем делать с этим?

– Отец Серафим говорит, что брата Феодора надо просить – он по науке библиотечной все книги распределит и расставит, даже самые древние монастырские фолианты. А я буду помогать – одному ему не справиться.

Послушник выпалил эту фразу без единой запинки на одном дыхании свободно и легко. Игумен повел бровями и приоткрыл от изумления рот. Повисла пауза. Игумен первым пришел в себя и, как ни в чем не бывало, мягко пожурил старца, хотя, конечно, намекал на неумелое молчание Алексия:

– Отец Серафим тайком постриг Феодора – и теперь хочет, чтобы новоиспеченному монаху древние писания доверили.

Послушник понял легкий намек строгого игумена, но так как тут был замешан еще и Феодор, то попытался возразить, да так и не досказал фразу до конца, однако она произвела нужное воздействие на Досифея:

– Так он говорил, что во сне к вам придет и скажет…

– Так уж сегодня ночью приходил, потому я и зашел к тебе… Я был у него на скиту. Он мне и пещеру показал, и могилу… Здесь весьма уединенное место, так что это послушание Феодору с его обетом молчания будет вполне под силу. Да, я знаю, что… ты уже не заикаешься, но отец Серафим просил держать это в тайне.

Последнюю фразу игумен произнес особенно тепло, и Алексий расцвел в улыбке, а против его детской улыбки никто не мог устоять, чтобы не заулыбаться в ответ, даже строгий игумен.

А про то, что Феодор уже мог говорить, батюшка Серафим не сказал игумену Досифею! Это-то и смекнул, заулыбавшись, Алексий и решил, что, значит, это крайне важно сохранять в тайне до тех пор, пока сам брат Феодор не раскроется перед игуменом и братией.

†

Полгода ушло у Феодоры, чтобы расставить все рукописи и книги в необходимом для быстрого поиска порядке. Она вместе с Алексием составила обычный и электронный каталоги. Рукописные фолианты хранились отдельно, а современные издания стояли или тематически, или в алфавитном порядке. Ее келья была прямо в библиотеке, и она почти не выходила во двор днем, а только ночью, для того чтобы пройти на всенощную. Волосы у Феодоры отросли, но еще не доставали до плеч, хотя были густыми, даже пышными. Седой цвет волос выказывал те бури душевных переживаний, что пришлось вынести Феодоре. Когда Алексий, исполняя послушание, отправлялся к старцу Серафиму, Феодора всегда шла с ним – главное, чтобы исповедаться. И придя к старцу, все время проводила с отцом Серафимом в совместной молитве или беседах. Старец вел абсолютно аскетическую жизнь, и это самоотречение впитывалось Феодорой, становясь для нее необходимым и незаменимым условием существования. Многие слова отца Серафима Феодора запомнила.

«Для поддержания тела нам надо совсем чуть-чуть – крохи, но для духа требуется непрестанная работа…»

«Уходи из тех мест, где тебя гонят, и от тех людей, что тебя хвалят».

«Род сей (бесы) изгоняется только молитвой и постом».

«Гумéнцо на голове раньше выбривали – круг такой, как символ тернового венца. И покрывали потом голову скуфьей».

«Христос пострадал за нас, дабы мы шли по следам Его. Он не сделал никакого греха, и не было лести в устах Его. Будучи злословим, Он не злословил взаимно; страдая, не угрожал…»

«Когда из мертвых воскреснут, тогда не будут ни жениться, ни замуж выходить, но будут как Ангелы на небесах».

«Мертвые воскреснут…»

«Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых».

«Первая из всех заповедей: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостию твоею, – вот первая заповедь! Вторая подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя. Иной большей сих заповеди нет».

«Я уже не буду пить от лозы виноградной до того дня, когда буду пить новое вино в Царствии Божием».

Как-то раз по дороге к старцу Алексий сел за дневник в охотничьей сторожке, и Феодора уговорила его остаться там и спокойно в тишине и одиночестве пописать, с чем он быстро согласился, а она одна отправилась к батюшке Серафиму. Старца не было ни у скита, на его любимом месте моления, ни в келье. Феодора пошла на ту полянку, где первый раз встретилась с ним. То, что она увидела на поляне, повергло ее в оторопь: старец Серафим лежал в свежевырытой могильной яме. Он лежал на спине, глаза его были открыты. Феодора застыла на краю могилы, не в силах пошевелиться, и смотрела на него, не отрываясь, пытаясь уловить движение жизни или признаки смерти. Две минуты ожидания растянулись в вечность. Вдруг она увидела, как муравей ползет по бороде старца. Миновав бороду, муравей пополз по щеке, а старец все не реагировал. И в тот момент, когда Феодора готова была разрыдаться, из могильной ямы послышался голос отца Серафима:

– Феодора, Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых. Живой я. Мертвые воскреснут… Чего одна?

– Алексий в охотничьей сторожке – пишет!

– Трудится! Старость отгоняет.

– Он молодой еще очень.

– Духовно трудится: его сочинения отгоняют нечистого.

– Батюшка, вы зачем себе могилку-то вырыли?

– Нет, это не моя могила – твоя. Меня ты у пещерки похоронишь, хотя и здесь можешь! Пацанами мы баловались, зарывая друг друга в могилы. Проверяли, кто дольше просидит.

– Тот храбрее других?

– Нет! Тот дольше всех проживет. Во как! В детстве ведь не различаешь тот свет и этот. В детстве если ты счастлив, то думаешь, как бы продлить это мгновенье; вот и отождествляешь этот мир с небесным царством. Ты же не представляешь, что может быть лучше, чем сейчас! Вот и думаешь, что это и есть Царство Небесное. Детская вера так крепка именно поэтому. Ребенок – это воплощение кротости и смирения, радости и доброты. Он не отвечает злом на зло, не запоминает обиды, уповая на Бога, не печется о своих нуждах – он живет по законам Божьим. И мы умиляемся, глядя на него. Вот что имел в виду Господь Иисус, когда говорил, чтоб мы все были как дети. Христос хотел, чтобы этот мир стал подобен Царству Небесному.

Феодора помогла старцу выбраться из могилы, но он не хотел уходить, а сел на край, подпершись посохом, и продолжил рассказ.

†

Рассказ старца Серафима про деревенского юродивого и вервицу

ОТЕЦ СЕРАФИМ

У меня сестра была, близняшка, так похожа на меня, что путали нас частенько, особенно пока мы подростками были двенадцати-тринадцати лет. А если она надевала мои рубашку и штаны, то и закадычные друзья ошибались. Как-то мы баловались с могилами, закапывая друг друга и выясняя, кто дольше проживет, и она перепугалась страшно, понятно, ведь все-таки девчонка! Но так как нас с ней путали, то я вместо нее полез в могилу во второй раз подряд, не успев еще отогреться от первого получасового пребывания в земле. Дело было осенью поздним вечером, и никто не догадался о нашей подмене. А ведь не залезь я тогда в могилу вместо Ольги, то и жизнь ее могла пойти по-другому. Но сейчас я не об этом… Просидел я в могиле неимоверно долго. А все потому, что чекисты, приехавшие из города, ловили мнимого предводителя банды и загнали того на колокольню у погоста. Убегавший прыгнул с колокольни и прополз кустарником до погоста, где мы проходили испытание могилой. Когда чекисты окружили погост, то он скатился в первую попавшуюся могилу, чтоб схорониться, и стал закапываться, а попал-то как раз на меня, то есть в ту могилу, где уже зарыли меня. Ребята перепугались, повыскакивали, а сами от страха и двух слов сказать не могут. Это и понятно, ведь они видели, как некто планирует с высоченной колокольни прямо на них и потом пытается закопаться в могилу. Они решили, что это вурдалак. А вурдалак вдруг просит их засыпать его землей. Они от страха, конечно, засыпали и дали деру при приближении комиссаров. Походив по погосту и ничего не найдя, кроме свежей могилы, чекисты расстреляли эту могилу, а для пущей надежности, чтобы труп, если таковой там есть, пролежал до рассвета, столкнули на могилу памятную плиту с ближайшего надгробья.

Только через час Ольга смогла вернуться на кладбище. Вся в слезах, не переставая плакать, она стала искать ту могилу, где был зарыт я. Ольга не сразу сообразила, что на нужной могиле лежит могильная плита. Когда сообразила, то из-за массивности плиты и невозможности сдвинуть ее с места – стала делать подкоп. То есть практически она стала руками рыть рядом с могилой лаз, через который смогла бы достать меня. Сначала она выкопала мертвого учителя школы, за которым по ошибке гонялись чекисты. Выкопав учителя, Ольга, совсем уже обессилевшая, полностью отчаялась, что сможет выкопать и меня, как вдруг увидела подходящего к ней незнакомца. На вопрос которого: «Помочь?» – Ольга безмолвно закачала головой. Неизвестный остановился на краю могилы и странным пронизывающим голосом сказал: «Еффафа!» Эхо зашептало по кустам: «Отверзись, отверзись!»

Сначала зашевелилось бездыханное тело мертвого учителя. Ольга подскочила к неизвестному и, не в силах вымолвить ни слова, стала показывать на могилу, где под спудом массивного могильного камня лежал я. Но как раз в этот момент, когда Ольга показывала на могилу, земля под каменной плитой провалилась, и из образовавшегося отверстия показалась моя голова. Едва я выбрался из могильного плена, как тут же могила осела, плита упала вглубь, края могилы осыпались и полностью скрыли каменную плиту.

Занимался рассвет. Ошалелый учитель пришел в себя, встал, отряхнулся, поцеловал ноги незнакомца, поклонился до земли на все стороны с крестным знаменьем и исчез. Его никто больше не видел в нашей деревне. Но я наверняка знаю, что этот учитель прожил всю жизнь в Петербурге, тогда уже Ленинграде, в доме Перцова, что на Лиговке, и преподавал в Академии Художеств. Умер он в блокаду от истощения. Но маленький сын его выжил и унаследовал от отца дар рисования. Но и сын этот тоже уже умер, оставив своим сыну и дочери архивы своего отца – их деда. Я видел из этого архива коллекцию из семидесяти акварелей на Евангельские сюжеты. Несколько акварелей передают момент сошествия Христа во ад. Так вот, художник передал атмосферу того погоста из моего детства, и именно тот момент, когда он прятался от чекистов и залез ко мне в могилу, где и задохнулся, придавленный могильным камнем, а потом воскрес!

ФЕОДОРА

Я видела эту акварель у нас в мастерской. А маленький сияющий мальчик, выходящий из могилы в легких прозрачных одеждах, это вы, отец Серафим?

ОТЕЦ СЕРАФИМ

Это не так важно! Важно, кто был тот неизвестный, сказавший: «Еффафа!» Кто был тот, кто отверз могилу? У кого была такая вера?

ФЕОДОРА

Но на акварели изображен Христос!

ОТЕЦ СЕРАФИМ

Христос стоял рядом с ним, за ним, внутри него. Но этот-то неизвестный был известен нам с Ольгой! Это был деревенский глухонемой, юродивый, которого все звали «Пашка-дурак». У него вера оказалась крепче, чем у кого бы то ни было из нас.

Запомни, дочь моя Феодора, что все взаимосвязано, и каждый волосок посчитан. Живы мы молитвами о нас наших предков, и, даст Бог, нашими молитвами будут жить наши дети…

ФЕОДОРА

А что ты чувствовал, батюшка, когда лежал в могиле под землей, придавленный спрятавшимся учителем и могильной плитой?

ОТЕЦ СЕРАФИМ

Я разговаривал с явившимся ко мне в могилу ангелом, оправдывался перед ним за свой глупый поступок – влезть в могилу. А он мне говорит, что храбрым надо быть не в могиле, а до нее: «Вот вы, ребятня, унижаете местного юродивого, Пашку-дурака, того не зная, что сам Христос порой ходит по земле в его обличии – смотрит, насколько люди милосердны. Убогий юродивый ближе всех к Богу; его миссия такая – не дать зачерстветь сердцу людскому». Помню, что я испытал от этих слов такие стыд и раскаяние, что не смог вымолвить ему ни единого слова. Но он без слов все понял, засиял, улыбнулся и исчез, растворился… Вот тут-то я и услышал: «Еффафа!» и увидел приближающегося к могиле блаженного Павла. Я после спасения обращался к нему только так: «Блаженный Павел, помолись за нас перед Господом». Не мог по-другому! А блаженный улыбался и смотрел на меня такими глазами, что я понимал, что он видит и знает всю мою будущую жизнь. Но он был глухонемой, писать, читать не умел – так как же я мог узнать, что он там видит, хотя б и хотел! Только догадывался и просил его молиться о нас с сестрой.

ФЕОДОРА

Батюшка, а как ты увидел, что он идет к могилке, ты же был под землей?

ОТЕЦ СЕРАФИМ

Так это тело мое было под землей, а душа-то беседовала с ангелом и наблюдала сверху за метаниями Ольги; не помню, то ли с колокольни, то ли с дерева, помню, что сверху за Ольгой наблюдал. А как блаженный произнес: «Еффафа!», то я и ожил, и тогда уже помню, как из земли выхожу, а Ольга меня за руку тянет вверх, тянет вверх. А потом обняла и трясется вместе со мной – и от холода, и от страха, что пережила, пока подкоп рыла под могильную плиту.

ФЕОДОРА

Чудо!

ОТЕЦ СЕРАФИМ

Самые необычные вещи, если ты их пережил, реальны! А самая реальная реальность почти всегда лопается, как мыльный пузырь, ничего после себя не оставляя, или эта реальность отвергает Чудо! Это греховное страшное заблуждение – хула, потому что все чудеса творятся по воле Бога. ОН – истина и любовь.

ФЕОДОРА

А как акварели того учителя оказались у меня в мастерской?

ОТЕЦ СЕРАФИМ

Феодора, учитель тот – твой дед родной! Тебе про него не говорили, потому как считалось, что он не от мира сего. Этим молчанием хотели защитить тебя. Даже не оставили ни одной фотографии. Так что – не держи обиды на близких: благи их намерения были. Да время было безбожное, страшное. Я знаю, что он мечтал расписать церковь. Да ни одной церкви за его жизнь на Руси не построили! Он написал несколько икон святых, что, говорят, ему являлись. Одну икону я видел – это икона Блаженного Павла, что спас нас с ним. Но это все затоплено искусственным морем…

Они, наконец, оставили могилку и пошли в скит. Феодора молчала еще с час – мысли крутились в ее голове и не давали покоя, не отпускали… Но вот она подошла к батюшке и упала перед ним на колени.

Отец Серафим положил руку ей на голову и тихим мягким голосом сказал:

– Нет вины твоей в том, что ты не знала ничего про своего деда, главное, что теперь знаешь!

– А как он выглядел, ты не помнишь? Ведь ни одной фотографии его я не видела!

– Я тебе уже объяснил почему! А внешность его я не помню, потому как сам толком тогда не разглядел, да и когда это было! Но из тех семидесяти акварелей на сюжеты Евангелия есть одна или две, где, как я помню, лик его отражается в воде при отсвете молнии.

– Там Христос стоит на краю отверзшейся земли, а перед ним, на переднем плане спиной к нам, на коленях в луже с дождевой водой стоит…

– Да-да, именно на этой акварели! Ты вспомнила!

– Это самая загадочная акварель из моего детства… Он стоит на коленях в луже, и в отсвете молний в воде отражается его лицо! И это лик моего мужа Феодора, то есть Игоря!

– Феодора, на акварели дед твой изобразил себя. Когда писал он акварель, ни тебя, ни твоего супруга еще не было. Вы еще не родились!

– Но как они похожи! Одно лицо! Теперь я поняла: заказчик дал заказ не Игорю, а деду!