Текст книги "Тишина «А». Дедуктивное размышление о наших современниках в жанре романа-эссе"

Тишина «А»
Дедуктивное размышление о наших современниках в жанре романа-эссе
Амвросий Светлогорский

Дизайнер обложки Полина Живаго

© Амвросий Светлогорский, 2023

© Полина Живаго, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0059-5613-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ТИШИНА «А»

И, проходя, увидел человека, слепого от рождения. Ученики Его спросили у Него: …кто согрешил, он или родители его, что родился слепым? Иисус отвечал: не согрешил ни он, ни родители его, но это для того, чтобы на нем явились дела Божии… …Он плюнул на землю, сделал брение из плюновения и помазал брением глаза слепому, и сказал ему: пойди, умойся в купальне… … пошел и умылся, и пришел зрячим…

…И сказал Иисус: на суд пришел Я в мир сей, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы.

(Евангелие от Иоанна, гл. 9, ст. 1—7, 39)

Пролог

Ариадна и Савва

Ровно в четыре часа пятнадцать минут тихим майским утром в ста восьмидесяти километрах от Москвы на краю глухой заброшенной деревеньки слегка подремывая в своей машине от долгого ожидания, но так и не сломленный сном окончательно, Савва вдруг встрепенулся, разглядев проявившийся вдалеке в предрассветной дымке, но пока еще еле различимый среди других расплывчатых теней, силуэт своей жены. Наконец-таки! Дождался! Это она – Ариадна, его Ниточка! Выйдя из двери маленького, внешне невзрачного и неприметного домика, Ариадна прошла сквозь вереницу ожидавших приема старицы людей и направилась к машине мужа. Ему казалось, что она не шла, а летела, точнее, порхала, как бабочка, что устремляется в безжалостную непроглядную ночь на призывно мерцающий вдалеке спасительный свет любви.

Савва и Ариадна жили в мире света, где творчество лежало в основе всего, а краеугольным камнем творчества – наитием, истоком и движущей силой – была любовь.

Савва, родившийся и выросший в театре, с пеленок плененный магией сцены, в прямом и переносном смысле взрослевший на ее подмостках и за ее кулисами, ни разу за пятьдесят лет не взалкавший покойной жизни вне творчества; Савва, добившийся признания не только в актерской среде, но и у многочисленных театральных критиков, достигший вершин мастерства, переигравший и поставивший всего Шекспира; Савва, разбиравшийся в психологии жеста тоньше Фрейда и Юнга, мог заметить фальшь по взмаху руки, по наклону головы, по вздоху, по взгляду. Но сейчас, смотря на Ариадну, Савва не замечал в ее свободных движениях не то что фальши – даже тени наигрыша.

«Значит, приехали они сюда не зря, совсем не зря: жена несказанно преобразилась!» Причем это преображение не столь его шокировало, сколь пугало; но испуг был радостным, обнадеживающим. Савва возмущенно хмыкнул и поморщился, вспомнив постоянную чехарду с приглашенными «героями» в ее ток шоу, вспомнив многочасовые записи, перезаписи и досъемки якобы прямых эфиров. Медиа машина не щадила Ариадну, выматывала, стирала ее индивидуальность. И вот сейчас прямо здесь в глухой деревушке так взять и взлететь над рутинной и праздной суетой, взлететь и порхать безвинно, радостно и почти беспечно, на грани наивности, но только не наивно, – это что-то да значило! С кем же она там повстречалась! Кто вернул ей ее саму! И была-то там всего минут десять, а то и семь, плюс несколько часов ожидания приема, но вышла обновленной или, точнее сказать, выпорхнула помолодевшей. Хотя, она и так была молода! Нет, нет, нет! Дело было не в возрасте… Ясно одно: преображение Ариадны было налицо, и оно было истинным, не ложным!

Шесть лет спустя, пробираясь роковой ночью в больничную палату к жене, Савва держал в памяти щемящий образ порхающей, как бабочка, Ариадны. И именно этот легкий ностальгический образ давал ему силы и укреплял его веру в то, что он сможет разрушить непреодолимую фатальную преграду, внезапно возникшую между ними. Но это будет потом, спустя шесть лет после теперешнего неземного рассвета в природе и в их трепетных душах. А сейчас…

 
                                        †
 

Сейчас Савва наслаждался призрачным полетом преобразившейся Ариадны. В голове закружились яркие образы классических героинь, которые ложились бы на нее вот такую, какой она была сейчас – необычная, завораживающая. Двенадцать лет назад совсем юная она вот так же порхала, играя Джульетту, но у нее не было мастерства и опыта не только сценического, но, что бывает важнее для сложной роли с глубоким ярким характером, – жизненного. Она переиграла достаточно ролей и всегда была интересна, но открытие было только однажды – роль Катерины из «Хозяйки» Достоевского. Савва ставил спектакль и помогал Ариадне в работе над ролью: они вместе искали походку, жест, взгляд, которые должны быть присущи только Катерине. Нашли! Нашли даже придыхание при разговоре с Муриным, в зависимости у которого она была, как ошибочно кажется при первом прочтении повести, и как и должно было казаться зрителю до кульминации спектакля; а как контраст этому нашли для образа Катерины приглушенный холодный голос и горящий испепеляющий взгляд при общении со студентом Ордыновым, влюбленным в нее. Все находки были неординарны, но не были стержневыми, то есть такими чтобы роль держалась на них. И вот как-то в метро они увидели молодую женщину со слепым мужчиной. Мужчина был независим, строг и красив. Он выглядел в два раза старше своей неразлучной спутницы-поводыря. Да, да – поводыря! Потому что она была его очами, его поводырем, и была именно неразлучной с ним, хотя и у нее и у него, все: и осанка, и взгляд, и походка – все выказывало независимость друг от друга. И, тем не менее, они были как одно целое, и невозможно было представить их порознь. Вот эта встреча и стала толчком для раскрытия образа Катерины. Да и для Саввы встреча стала поворотной для образа Мурина. Ему, игравшему Мурина, пришлось выкладываться по полной, когда на следующей репетиции, после встречи в метро, Ариадна вдруг слилась с ролью. Это слияние было настолько сильным неожиданным и точным, обнажившим новые грани и высоты ее актерского таланта, что стало открытием не только для нее, но и для многочисленных коллег и приглашенных на прогон спектакля зрителей, хорошо знавших ее. Она тогда первый раз завладела залом и первый раз поднялась над ремеслом – она творила. Это было поистине шедеврально! А ключом к раскрытию образа Катерины послужила та встреча в метро. Ариадна ухватила тональность роли: женщина не оставит мужчину, ослепшего от любви к ней… А ведь именно репетиции над «Хозяйкой» сблизили их, и они обвенчались. У них тоже была большая разница в возрасте, как у Мурина и Катерины… Сейчас ей, вот такой, какою он ее видит, по силам перевоплотиться и в Мальву, и в Грушеньку Светлову, и в Сольвейг! Не просто сыграть, а потрясти зал! Сольвейг, слепая Сольвейг, видящая то, что не видят зрячие!

 
                                        †
 

Находясь в мистически-сказочном невесомом состоянии, Ариадна бесшумно и легко запорхнула в машину, и Савва, очарованный ее врожденной грацией, первый раз в жизни не решился задать прямой вопрос. Нет, конечно, он не боялся вопросов, тем более, что он уж точно знал на них ответы, но какое-то ранее неведомое ему чувство обволокло и заполонило всего его без остатка. Приятно зажгло и защекотало внутри, как будто он стоял на пороге открытия вселенского масштаба. Вдобавок, ему показалось, что он тоже порхает изящно, как Ариадна, не ощущая своего веса, словно в кульминационный момент спектакля при переполненном зале он сделал паузу и царственно держал ее – долго, так долго, что зрители потеряли чувство времени, а он магически парил над залом, обнажив свою душу и призывая смотрящих обнажить свои. Так часто бывало на его спектаклях, когда зрители, сопереживая его героям, не подавляли эмоции внутри себя, а выплескивали, давая им выход слезами и всхлипами, а порой, и безудержным смехом. Но, все-таки, больше всего Савва ценил кричащую тишину застывшего зала, когда он держал паузу. Такая пауза и повисла сейчас в предрассветной тишине и звенела трепетно в сердце, подгоняя мысли и оживляя чувства. Он ждал рассказа, но Ариадна молчала, так как считала, что уж ее Савва и без лишних слов все должен понять и, что тоже подразумевалось само собой, должен взвешенно оценить ее решение. А он действительно все понял и, более того, принял ее решение сразу и бесповоротно всем сердцем своим и душой, перечеркнув свое желание: немедленно узнать подробности.

Светало. Они поехали домой. Багровый диск солнца, вставая над ними, знаменовал новый этап их жизни. Ариадна вся светилась изнутри тихим светом любви и улыбалась, вспоминая, как матушка посмотрела на нее при встрече, навылет пронзив взглядом сердце ее, как наказывала еженедельно причащаться, молиться за мужа, и как огонек веры затеплился в ней и разгорелся, и заполонил ее всю за несколько минут общения со старицей. И ведь нашла же слова не обидные, но такие пронзительные, простые, ясные, что Ариадна только кивала головой, даже не удивляясь, откуда этой согбенной старице про нее, Ариадну, было все известно. И даже про тайную мечту ее, сокровенную, что и мужу-то она никогда не говорила – знала старица.

Ариадна посмотрела на мужа, терпеливо ждавшего ее рассказа, и подумала, что рассказывать-то в принципе и нечего, ведь это же банально и несуразно словами описывать музыку, все равно, что гармонию чувств подвергнуть математическому анализу. Это удел глупцов и заблудших! Ну да, разве не глупо связывать чувство гармонии Моцарта с особенностями строения его ушей: экзотической формой ушных раковин и отсутствием мочек! А ведь многие исследователи всерьез рассуждают про это! Глупо! Да, да! Глупо! Глупо. Полет мысли, полет образа, творческий полет! Мы все можем летать! У нас у всех есть крылья! Эти крылья невидимые – это крылья нашей веры! Буря, разыгравшаяся в душе Ариадны при виде старицы и мгновенно стихшая от одного ее пронзительного взгляда, смела многие вопросы и обнажила суть вещей. Большое и значимое стало вдруг маленьким и ничтожным, а забытое и заваленное грузом времени – возродилось и засияло. Ее крылья веры окрепли, и она, как в юности, устремилась ввысь. А Савва, вдруг, взглянув на нее мельком и перехватив полуотрешенный задумчивый взгляд, успокоил ее, что никаких объяснений не надо, что и так все понимает.

– Что взлетела? Эй, Ниточка! Ну, и как там наверху? Ошарашивает? Наш маленький мир, оказывается, вовсе и не такой маленький, а огромный, необъятный и почти непостижимый.

– Почему почти?

– Потому что, если любишь, то все постигнешь и все сможешь.

– Она так и сказала, что любовь и вера поднимают над суетой.

Ариадна потянулась к Савве, взяла его руку и поцеловала тыльную сторону ладошки… И Савва ничего не сказал, хотя секундой ранее был уже готов произнести свою коронную фразу: суета внутри нас! Они переглянулись и улыбнулись, догадавшись, что прочли мысли друг друга.

– Савва, ты говорил, что к тебе несколько раз обращался какой-то продюсер, чтобы получить твое согласие на съемки фильма про матушку Феодосию, ты говорил, что он интеллигентно спрашивал разрешение. Думаю, надо разрешить!

– Ладно, Ниточка, разрешим, но сначала посмотрим сценарий… Поспи, а то я-то вздремнул малек, пока ты стояла в очереди, дожидаясь аудиенции.

– Это была не простая аудиенция. Это была встреча с истиной.

Савва опять улыбнулся, но не на эти слова жены, а улыбнулся щекотящему звуку ее голоса; улыбнулся, и у него почему-то отлегло от сердца. «Хы! Значит на сердце что-то было!» – подумал он. Савва свернул с трассы в лесок, притормозил около могучего дуба, выключил двигатель и прислушался. Птицы, приветствуя солнце, как рождение нового дня и новой эпохи, щебетали на все лады, и он вдруг почувствовал себя одним из них – из их небесной стаи.

– Савва, – тихо прощебетала Ариадна, – я взлетаю!

Они взлетели выше птиц и даже не заметили, как под ними на фоне багрового диска восходящего солнца пролетел аэробус.

1. Затяжной восход

Будто собирая силы для прыжка ввысь, но никак не решаясь на этот прыжок, багряный диск солнца завис на линии горизонта. Со всех сторон на солнце надвигались мрачные тучи, и было неясно, то ли совсем скоро тучи полностью закроют еще не успевшее подняться над горизонтом светило, и время обратится вспять, а мир окутает ночная тьма – тьма египетская, где царствуют лишь мрачные тени, то ли солнечные лучи, как скальпелем, вскроют тучи – эти летающие мехи с водой, и вода оросит задыхающуюся от зноя землю. Чего жаждет мир: кары или прощения?

Степенные и давно повзрослевшие, часто ли мы наблюдаем за восходом или закатом солнца? В суете бегущих дней тают года из отпущенного нам земного срока, и счастлив тот, кто, как в детстве, может насладиться красотой заката, или терпеливо ждать первый утренний луч солнца. Счастлив тот, в чьей душе не нашлось места суетливой обыденности, чья душа подвластна лишь творческому наитию, и каждый вздох, каждый миг проживается с предчувствием открытия шедевра. Говорят, что при полете с востока на запад, если самолет взлетает вместе с восходящим солнцем, то, глядя в иллюминатор вдаль на линию горизонта, можно наблюдать на протяжении всего полета – до десяти часов или даже более – готовящееся к прыжку ввысь светило.

2. Агния и ангел

На высоте одиннадцати тысяч метров над землей, в полупустом салоне авиалайнера молодая беременная женщина наблюдала через иллюминатор за безуспешными попытками солнца подняться. Она смотрела то на часы, то на солнце, то на спящих пассажиров-попутчиков, и в какой-то момент ей показалось, что все замерло, даже время. Откуда-то появившийся мужчина, одетый совсем не по сезону и не по моде, с тростью и в канотье, оказался около ее ряда и незаметно подсел к ней на свободное место. Она почти сразу почувствовала его легкий скользящий взгляд, повернулась к нему, оторвавшись от иллюминатора, и замерла от неожиданности, не смея даже вздохнуть. Конечно, ее поразил внешний вид незнакомца: бледное лицо, роскошные золотистые волосы, волнами стекающие по белому летнему плащу, прошитому золотой ниткой, и тонкие чувствительные пальцы, держащие трость, как волшебную палочку. Но не это было главное, а то, что она уловила запахи из детства: сладкий аромат домашней выпечки с привкусом ванили и жженого сахара. Незнакомец мягко смотрел на нее и ждал, пока она, наконец, решится вдохнуть полной грудью, решится переступить временную черту, уводящую от мнимой реальности прошлого все дальше и дальше, – и она вдохнула и растворилась в елейных воспоминаниях детства. Ее решительный вдох незнакомец принял как должное и спокойным тихим голосом, точно они и впрямь были знакомы с детских лет, обратился к ней, но обратился несколько необычно и чудновато, так разговаривает с пациентом психотерапевт во время гипнотического сеанса, подготавливая больного к неизбежной операции.

– Смотрите в иллюминатор, смотрите. Видите: солнце никак не может оторваться от линии горизонта! Попало в своеобразный пояс Кларка относительно нас! Так и люди мотаются по своей геостационарной орбите всю свою жизнь и не знают, что там в вышине.

– Не волнуйтесь! Мы приземлимся, и солнышко встанет над нами.

– Я-то не волнуюсь, а вот вы, вы не волнуетесь за него? – незнакомец показал взглядом на ее большой живот. – Уже почти девять месяцев?

– Да. Прилетим и сразу в роддом.

– Мне жаль вас огорчать, но до роддома вы не доедете.

– Как так? Почему?

– Пробки. Готовьтесь к экстремальным родам.

– Это как?

– Это значит, или здесь в самолете, или…

– Ну нет! Только не в самолете! Самолет уже скоро приземлится.

– Всему свое время…

Незнакомец на секунду задумался, улыбнулся и, словно подводя черту под решением сложного вопроса, одобрительно сказал:

– Хорошо! Не хотите рожать в самолете – воля ваша, а вот неудобство резкого приземления отменять уже поздно. Через пять-десять секунд самолет попадет в воздушную яму, вы немного полетаете в невесомости по этому салону, не бойтесь, полетаете совсем немного – секунд сорок, а потом самолет приземлится. А роды будут в воду! Теперь на секунду закройте глаза, будто спите…

Агния послушно закрыла глаза и вдруг увидела себя маленькой на качелях «Лодочки»: они с незнакомцем раскачивали лодку, которая после каждого падения взлетала все выше и выше. Вот откуда она знала незнакомца – из детства! Странно то, что она-то выросла, а он – не изменился! «Почему он-то не изменился?» – этот вопрос она задала во сне сама себе, не прерывая сновидений и продолжая раскачивать качели на пару с незнакомцем. Когда лодка зависла на максимальной высоте, она услышала предостережение:

– Не открывайте глаза, не открывайте!

Но Агния уже моргнула и успела заметить свое отражение в иллюминаторе самолета – сон и явь смешались. Теперь в лодке аттракциона находилась не маленькая Агния, а взрослая – такая какой она и была сейчас! Она зажмурилась как можно сильнее и мгновенно вновь оказалась на качелях в лодке в наивысшей точке. Незнакомец зашептал прямо ей в лицо, она даже чувствовала его дыхание.

– Агния, вы проснетесь, когда назовете вслух свое имя… Как вас зовут? А-а-а-гни-и-и-я-а…

Качели вновь зависли в высшей точке и, хоть у Агнии и перехватило дыхание от полета и невесомости, она четко произнесла свое имя.

– Агния!

3. Невесомость

Агния проснулась от того, что с громким вскриком огласила свое имя, вскрикнув во сне, разбудила сама себя. Прорекла! Но проснулась ли? То есть, спала ли она? Открыла глаза. Может и не спала, а лишь на секунду закрыла глаза и «бах»! К своему радостному удивлению Агния почувствовала состояние невесомости. С детства она любила качели – собственно любила как раз тот момент зависания качелей в высшей точке, когда ты не чувствуешь своего веса, когда ты в полете, как птица, и когда что-то неизвестное щекочет тебя, не прикасаясь к тебе, забирается внутрь тебя, добираясь, возможно, до самой души. Но на качелях это состояние длилось от силы полсекунды, а тут оно продолжалось и продолжалось, и будь на месте Фауста она, Агния, то непременно крикнула бы сейчас Мефистофелю: остановись, мгновенье, ты прекрасно! Иль лучше: продолжайся, длись и длись. Агния огляделась и увидела, что лишь она, одна она, зависла в воздухе. Все другие сидели на своих местах как приклеенные. Незнакомца, что говорил с ней только что, нигде не было видно, словно тот бесследно растворился, опустившись в пучину небытия. А может это и был Фауст, который именно сейчас здесь, наконец, испытал высшее блаженство и рухнул в огненную преисподнюю. Агния – единственная из пассажиров не пристегнутая ремнями безопасности – медленно парила по салону.

Вдруг динамики ожили – стюардесса запричитала перепуганным срывающимся голосом на весь салон самолета, чтобы никто не паниковал. И это было довольно-таки странно, потому что пассажиры мирно подремывали в своих креслах, пристегнутые ремнями. Не было не то что паники, но даже мимолетного волнения. Тем не менее, стюардесса, следуя инструкции, продолжала кричать о спокойствии, пересиливая собственный испуг.

– Уважаемые пассажиры! Не волнуйтесь! Ой! Мы в зоне турбулентности, точнее в воздушной яме! Ой, мама! Все будет хорошо, через пять, десять, максимум двадцать секунд! Вы куда, женщина! Куда вы «поплыли»?

Последний предостерегающий окрик, видно, предназначался Агнии, поскольку только она одна «плавала» по салону. Стюардесса оттолкнулась и полетела к Агнии. В полете она зацепилась за ящики с ручной кладью, и оттуда выпали чьи-то вещи: свитер, очки, книга и еще что-то. Все выпавшее тоже полетело по салону, причем кофта «поймала» огромную книгу и «перелистывала» страницы, а из книги сыпались, зависая в воздухе листья клена, ясеня, дуба и даже зеленые доллары. Все это вместе со стюардессой подлетело к Агнии.

– Почему вы не пристегнуты?

– Мне нельзя. Видите в каком я положении?

Тихий мягкий голос Агнии сразу успокоил стюардессу, и не просто успокоил, а заставил взглянуть на себя со стороны – увидеть свое будущее. Они посмотрели друг на друга и заулыбались: одна от радости, что вот-вот станет матерью, а другая от светлого открытия, что плод материнства, который и ей когда-то предстоит отведать, оказывается такой сладкий и желанный. Не переставая улыбаться, стюардесса быстро оценила ситуацию, и ласковым умоляющим голосом обратилась за помощью к здоровяку, над которым как раз «проплывала» Агния.

– Ловите ее, ловите! Сейчас ведь упадет!

Здоровяк понимающе кивнул головой, отстегнул ремни, удерживающие его от полета, и встал в полный рост. Он оказался действительно здоровяком – таким мощным и высоким, что упирался головой в потолок салона. Едва он поймал уже улетающую от него Агнию, как самолет миновал воздушную яму, и тут же невесомость пропала. Летающие по салону предметы упали все в одно мгновение, оголив или точнее очистив, пространство салона. Так порыв осеннего ветра раздевает рощу, застилая землю желто-оранжевым ковром. Резко, почти мгновенно, исчезло щекочущее душу состояние полета, а на душе у Агнии было по-прежнему тихо и радостно. Стюардесса спланировала на кого-то из пассажиров, перепугав того до смерти, и потом с ойканьем скатилась в проход между креслами, но, упав, тут же вскочила и бросилась на помощь Агнии. Помощь Агнии была не нужна: здоровяк крепко, несокрушимо, как пирамида Хеопса, стоял на ногах и, как колыбельку с младенцем, держал на своих могучих руках беременную Агнию, нежно и трепетно глядя на нее, боясь пошевелиться и вздохнуть, будто она могла рассыпаться или облететь, как облетает одуванчик в поле от легкого дуновения ветра.