Текст книги "Тишина «А». Дедуктивное размышление о наших современниках в жанре романа-эссе"

 
                                        †
 

Ариадна между тем лицезрела странную картину: по подснежникам, ковром лежащим в молодой дубовой роще, она шла вместе с Саввой. Глаза у Саввы были закрыты, и поэтому она была ему за поводыря. Подошли к роднику, наклонились и умылись… Ариадна омыла глаза Савве, а потом опрокинула ладошки с водой себе на лицо и зажмурилась от прохлады…

Когда Ариадна открыла глаза, то оказалось, что они с Саввой стояли у подножия лестницы, уходящей ввысь. На две ступеньки выше стояла матушка Феодосия и протягивала ей руку, показывая, что им надо подниматься по ступеням. Ариадна, заметив, что ступени немного раскачиваются, предупредительно взяла за руку Савву, но тот успокоил ее:

– Не волнуйся, я прекрасно все вижу.

– Как? У тебя глаза закрыты?

– А сердце для чего? Я вижу сердцем! Эта лестница уходит в небо, и нам надо на каждой ступени, пока мы поднимаемся, читать Иисусову молитву, непрестанно читать.

Они зашептали молитву и стали подниматься вверх, а матушка Феодосия шла впереди, преодолевая ступени намного быстрее чем они, и скоро исчезла в облачной дымке. Когда они поднялись выше крон деревьев, облака расступились и прямо над их головами нависла ожившая фреска «Страшного суда» Микеланджело. Они были в центре, под ними разверзся ад, а совсем рядом с ними стоял апостол Петр с ключами от рая. Савва, не открывая глаз, потянулся рукой к содранной коже грешника, которая болталась над его головой, но лестница зашаталась, и он, удерживая равновесие, опустил руку.

– Смотри, Ниточка, это же наша власяница! – почему-то с удивлением воскликнул он.

Савва поднялся чуть выше и, дотянувшись, крепко ухватился за потрепанный край власяницы. Но тут лестница изогнулась и пошла волнами, и Савва с Ариадной, не удержавшись, сорвались вниз. Он, не выпуская власяницы, успел подхватить Ниточку на руки и крепко прижать к себе; власяница раскрылась над ними, как купол парашюта, и замедлила их падение. Мимо них пролетели в морскую пучину несколько человек, которые видно раньше них стали восходить по лестнице в небо, но тоже были сброшены с взбунтовавшейся лестницы. Савву и Ариадну отнесло в сторону, и они упали на белый ковер из подснежников, и лепестки первых весенних цветов снежными хлопьями закружились над ними. Последнее что увидела Ариадна, как сквозь белые хлопья на нее опускается тяжелая плотная власяница, шерсть которой забилась ей и в нос и в рот и не позволяла вдохнуть.

 
                                        †
 

Ариадна открыла глаза и увидела бледного, как смерть, Савву, склонившегося над ней.

– Слава Богу! Очнулась! Перепугала же ты меня: не дышала минуты две! Если бы не крещенская вода… ты уже синеть начала!

– Что произошло?

– Ты взяла власяницу, покружилась с ней секунд двадцать и внезапно упала. Я едва успел подхватить тебя, а то бы головой об пол ударилась.

– И что?

– Минуты две не дышала!

Ариадна недоверчиво смотрела на Савву, ожидая, что он сейчас рассмеется и признается в розыгрыше, но взгляд его был на удивление серьезен.

– То есть, ты не помнишь, как мы с тобой поднимались по лестнице в небо?

Савва, услышав такое, едва не раскрыл рот от удивления.

– Так, так, так! Расскажи где ты была? Что видела, с кем встречалась?

– Тебя, ослепшего, я вела через дубовую рощу, усыпанную подснежниками. У родника мы умылись, и появившаяся откуда-то матушка Феодосия повела нас по лестнице в небо…

– Дальше!

Ариадна показала на потолок, на котором Савва в форме коллажа воспроизвел мини копию фрески «Страшного суда». Коллаж был объемный, и некоторые предметы, например, ключи от рая, что держит Петр, действительно свисали с потолка.

– Вот!

– Что вот? Вспоминай, Ниточка! При чем тут «Страшный суд» Буонарроти?

– Ни при чем! Просто ты потянулся за власяницей, лестница изогнулась змеей и сбросила нас вниз… Вот и все!

– И ты все это увидела за пару минут?

– Только по лестнице мы поднимались несколько часов, а до этого шли по роще.

– Понятно! Когда шесть лет назад я расписывал потолок, ты беременная забралась ко мне на самый верх… конструкция не выдержала, и мы рухнули на пол…

– Я несла тебе еду!

– «Я несла свою беду по весеннему по льду!» Да я не про то! Твое падение с этой виртуальной лестницы, видимо как-то связано с тем нашим реальным падением. Может это предостережение?

Они смотрели друг другу в глаза и молчали. Наконец, Савва поцеловал ее в голову и пошел из зала, будто убегая от разговора и воспоминаний. Она не выдержала и громко спросила ему в след.

– От чего? От чего предостерегать?

Он остановился в проеме двери, повернулся к ней, и прежде чем выйти сказал каким-то отрешенным голосом:

– Не знаю от чего! Может, от кого? Может, от нас самих!

Он ушел, потом вдруг вернулся, но уже не такой колючий, уже совсем свой, принял позу витрувианского человека Леонардо да Винчи, благо дверное отверстие позволяло, и произнес обволакивающим сознание голосом.

– Забыл тебя предупредить: у нас вечером встреча с инвесторами, встреча с коллекционерами серебряных ложек.

13. Ослепление

Вокруг Саввы царила творческая атмосфера, которая для человека со стороны показалась бы бедламом, таково было состояние кажущегося беспорядка. Табличка на двери предбанника кабинета Саввы так и гласила: «Bethlehem». На иронические вопросы пришедших к нему в первый раз он неизменно корректно отвечал вопросом:

– Вы знаете хронику Bethlehem?

Конечно, никогда никто не откликался на его вызов, а всегда, без каких-либо исключений, повисала неловкая для посетителя пауза, и Савве приходилось не без удовольствия рассказывать свою трактовку этого ложно понимаемого большинством образа. Причем Савва начинал с того, что переворачивал табличку, где с другой стороны была надпись: «Бедлам». После этого перевертыша посетитель деланно улыбался, всем своим видом показывая, что он уразумел мысль и боязливо хихикал, дескать ясно, и как изящно все, каламбурно и просто! Иногда даже восклицал:

– Ах, как оригинально! Какая метаморфоза!

А Савва продолжал спрашивать и постепенно вводил в транс пришедших:

– В чем заключается метаморфоза превращения «Bethlehem» в «Бедлам»? Ведь «Bethlehem» произносится по-русски как Вифлеем, город откуда пришла Благая весть! При чем же тут «бедлам»?

На эти вопросы Савве тоже весьма редко отвечали, правда, уже никто не хихикал, даже закоренелые атеисты, понуждаемые начальством посещать церковь и «престижные монастыри» – которые так окрестил народ за частые наезды в них власть имущих – даже они, непривыкшие и неумеющие молчать, молчали. Дальше и теперь, уже в тишине, Савва говорил тоном, намекающим слушающим, что они, конечно, это все знают, но кое-что могли позабыть, и поэтому он просто напоминает:

– Изначально один из старейших монастырей Лондона назывался «Звезда Вифлеема», но потом его название исказили французы, произнося не «Bethlehem», а на французский манер «Bethléem». Что по-русски стало звучать как «Бедлам». В 13 веке монастырь превратился в госпиталь, а с 14-ого века там лечили душевнобольных, причем лечение было насильственным. То есть, Бедлам – это пример первой психиатрической клиники. Постепенно слово «бедлам» приобрело нарицательный смысл, обозначающий лишь психиатрическую лечебницу, а вскоре вообще – крайний беспорядок и хаос не только в голове у индивидуума, но и в природе, да и во всем, что окружает нас в городах. Теперь «бедламистами» называют любых сумасшедших, даже в переносном смысле.

Кто-нибудь обязательно спрашивал Савву:

– Так какое значение вы придаете этим надписям на табличке на двери в ваш кабинет?

– Как говорила Ахматова: когда б вы знали из какого сора… и так далее, понятно?

– Не совсем.

– …растут поэзии цветы! – это вольное продолжение Ахматовой. Анна Агатовна считает… Да! Агатовна, а не Андреевна! Вы, конечно, поняли, что это не оговорка, а дань уважения к Андрею Андреевичу Вознесенскому, который написал: «Попробуйте купить Ахматову. Вам букинисты объяснят, что черный том ее агатовый куда дороже, чем агат». Так вот, Анна Агатовна считает, что поэт не должен стыдиться своих чувств – на то он и поэт! Понятно? То есть, если честно, то вам совсем не понятно? Понятно!

Все без исключения молчали и с любопытством смотрели на Савву, а он, дождавшись этого пристального внимания, продолжал:

– Ладно! Ничего… Представьте себе приготовление праздничного обеда из десяти блюд и громадного торта на сто человек минимум. Если мы зайдем на кухню в момент приготовления этих блюд и будем судить об их качестве, глядя на бедлам вокруг, то мы сочтем себя сумасшедшими, что заказали такой обед для такого количества народа! Но если мы дадим профессионалам доделать свою работу, то званный обед пройдет на «ура».

Обычно после небольшой паузы кто-то из гостей вопрошал:

– Тогда надо было написать: «Кухня». Так?.. Так?..

Говоря «так» вопрошавший искал поддержку окружающих, но никто не успевал ничего сказать, потому что Савва начинал картинно по-итальянски жестикулировать руками, привлекая к себе внимание, и скоро овладевал слушателями полностью.

– Это если вы готовите еду для плоти, то да. Но мы создаем духовную пищу. Мы задумываемся о душе, о нравственности… И в идеале мы хотим донести «Благую весть» в души зрителей посредством искусства. Будь то спектакли, кинофильмы или другие формы эмоционального воздействия. Главное – разбудить души пришедших к нам, ведь если пришли, значит, тянутся к свету. Значит, хотят вырваться из тьмы, хотят вырваться из воронки, затягивающей в рутину повседневного быта и окунающей в него с головой. Им надо помочь: указать путь спасения, осветить дорогу. Поэтому мы должны быть светом. Вы можете спросить: а что если не проснутся?

– Да! А если не проснутся?

– Хороший вопрос, тонкий! Проснутся! Если свет яркий ослепительный, то проснутся! Мы же не обвиняем никого в том, что он спит, ожидая! Ведь даже апостолы заснули в саду Гефсиманском, когда ждали Христа. Христос молил о чаше, а они заснули прямо на земле в придорожном ковыле. Они спали, а Христос молил… молил в кровавом поту! А они спали…

– Они спали, но ОН…

– ОН разбудил спящих апостолов! И все! Просто разбудил. А мы будим всех, кто делает первый шаг к свету, то есть, делает шаг к нам навстречу! Вам суждено жить в наши дни! Вам закладывать фундамент для будущего, в котором будут жить наши дети. Культурный пласт – это та глина, которая скрепляет платформу. Поэтому отстранение расценивается как предательство будущего.

 
                                        †
 

Так Савва подбирал инвесторов для своих фильмов и спектаклей. Он брал столько сколько давали, и ни разу не называл необходимую для работы сумму.

– Сколько будет денег – в такую сумму и будем укладываться! Благо у нас в творческом портфеле много чего имеется!

Тут он ни на йоту не преувеличивал: только непоставленных оригинальных сценариев и пьес у него было более двух десятков. Поэтому правильнее было сказать не портфель сценариев, а портфели сценариев и пьес! Чего у него только не было: мистические притчи, поэтические драмы в стиле баллад, скоморошья опера, драматические эпичные картины на основе эпосов и сказаний, камерные пьесы, драматические эссе, философские притчи, кинематографические биографические романы, хроники из жизни гениев, даже комедийно-сатирические сериалы… И все оригинально и, главное, свежо, живо и интересно!

Кто-нибудь непременно спрашивал о возможности ознакомиться поближе с творческими проектами, якобы, чтобы выбрать в какой вкладываться. На что Савва рассказывал о заказе на одну из картин Брейгеля.

– Заказчик сказал Брейгелю, что он ждет от него шедевра, и что этот шедевр будет подарком его невесте. Мастер попросил показать ему невесту и получив отказ, написал гениальное полотно «Избиение младенцев». Конечно, вы помните, что там изображено как у матерей отнимают младенцев и тут же умерщвляют… Умерщвляют детей прямо на глазах у матерей! Этот сюжет Брейгель взял из Евангелия, когда Ирод, веря предсказанию, сделал из Вифлеема Бедлам, убив всех младенцев двухлетнего возраста и младше! Многие матери сошли с ума… Заказчик, не ожидавший ничего подобного, оторопел, когда увидел полотно и, вникнув в сюжет, разрыдался искренними слезами. Когда он успокоился, то объявил Брейгелю, что не может подарить эту картину своей избраннице. На что Брейгель ответил, что если на нее не произведет картина такое же действие как и на него самого, то она не может быть его избранницей! Заказчик согласился и взял картину.

 
                                        †
 

В круг общения Саввы и Ариадны входили весьма значительные фигуры бизнеса и политики. И это было естественно, ведь все они были самодостаточны и не зависели ни от кого, но всем им без исключения не хватало в работе творческого полета, импровизации и наития. Вот все они и тянулись к Савве и его Ниточке: политики понимали, что это дополнительный пиар, финансисты – оправдание трат, а продвинутые предприниматели, среди которых были и владельцы заводов, радели за повышение уровня нравственности и культуры в стране, понимая, что крепкая стабильная экономика возможна только при высокой морально-этической культуре.

На всех встречах с будущими вкладчиками в кульминационный момент, когда гости уже освоились и слегка закусили, Савва произносил свой монолог, выверенный и отрепетированный, как монолог Гамлета «Быть или не быть?»:

– В процессе составления бюджета обсуждаются все важные вещи, но как только он утвержден – извините, все. После обсуждаются только бизнес-вопросы: дистрибуция и так далее. При этом все думают, что кино до конца не просчитать. Это понимаешь, но не сразу, а после ушибов, существенных ушибов и потерь! Это – на первый взгляд неприятное открытие меняет тактику работы. Чтобы в кинобизнесе все контролировать и предугадывать, нужно построить корпорацию со своим производством, со своей дистрибуцией, со своими независимыми финансовыми группами. То есть, должно быть логистическое объединение по вертикали и по горизонтали. Чтобы так интегрировать кинопроизводство необходим поток свободных, я бы даже сказал: легких денег. Эта кинокорпорация в обязательном порядке должна завершать около тридцати сделок в год! Сюда входит буквально все: запуск полного цикла съемок минимум десяти полнометражных фильмов, заказ оригинальных сценариев, купля и продажа прокатных прав, купля литературной основы для сценариев, выкуп и досъемка остановленных фильмов, даже на стадии post-production. Кинокорпорация – это несколько киностудий. Просчитать творческие удачи и неудачи невозможно, но сбалансировать – реально! И учтите, что в свете действия американского закона FATCA (Foreign Account Tax Compliance Act, то есть Закон о соблюдении налогообложения иностранных счетов, сокращенно FATCA), ваши банки могут закрыться в одночасье, ваша недвижимость приватизируется Евросоюзом мгновенно; яхты и самолеты тоже отберут, так как Европа вслед за американцами состряпали свой Евро закон по аналогии Американского. И только интеллектуальную и творческую собственность, то есть ту собственность, на которую распространяется закон об Авторском праве, отобрать никогда не смогут! Поэтому вложение в киноискусство – наименее рисковое из всех инвестиций. Так что представьте себя Гамлетом и ответьте на вопрос: «Быть или не быть?»

 
                                        †
 

Когда гости расходились, Савва с Ариадной оставались одни и продолжали беседу, будто не замечая, что остались одни.

Вот и сейчас, после ухода гостей-инвесторов на ночной спектакль для залетной знаменитости, из слушателей «осталась» только жена, жаждавшая первой прочитать рукопись нового произведения. Савва еще раньше при гостях заинтриговал Ариадну увесистой папкой:

– Вот здесь окончательный вариант повести, по которой буду писать сценарий. Повесть про схимонахиню матушку Феодосию.

Теперь он взял папку в руки и показал, как та тяжела и сколько соков из него выжала, пока он ночами шлифовал ее.

– Название фильма надо придумать, а в остальном я все предусмотрел, все разложил по полочкам. Что ты так смотришь? Жалеешь, что не пошла на ночной спектакль?

– Хочу, чтобы ты мне прочитал.

– Так я и принес тебе для чтения!

– Ну нет! Ты уж, пожалуйста, читай мне вслух и трактуй, чтоб я все увидела!

– Хорошо, хоть и категорично! Что у тебя за взгляд сегодня какой-то необычный, интригующий?

– Ты заметил!

– Шутишь! Это невозможно не заметить!

– Вот как закончишь с чтением, то скажу.

– Ладно. Заодно проверим, а вдруг еще что-нибудь припишем или исправим! Итак, в одном департаменте служит один человек…

– Что? Что ты читаешь? Это же Гоголевская «Шинель»?

Савва не смог сдержать смех, обнял Ариадну и стал щекотать.

– А я думал ты не слушаешь, думал, что засыпаешь.

Ариадна не подалась на щекотание и коротко отрезала:

– Читай!

– С подзаголовком? Или…

– Чита-а-ай!

– Это литературный вариант, подготовленный для публикации. Подзаголовок: почти документальный рассказ. И еще один подзаголовок: все описанные события не вымысел. Герои – реальные люди и носят те же имена, что в данном рассказе…

– Ну, давай уже-э-э!

После этого ласкового окрика Савва начал чтение вкрадчивым тихим голосом так, как будто нашептывал заклинание прямо ей в ухо; и голос и впрямь побежал с дрожью по жилам, защекотал, заворожил, вовлекая в мистическую атмосферу хрупкого мира, сотворенного Саввой.

– Тишина «А». Будто собирая силы для прыжка ввысь, но никак не решаясь на этот прыжок, багряный диск солнца завис на линии горизонта. Со всех сторон на солнце надвигались мрачные тучи, и было неясно, то ли совсем скоро тучи полностью закроют еще не успевшее подняться над горизонтом светило, и время обратится вспять, а мир окутает ночная тьма – тьма египетская… Кстати ты знаешь, что за образ «тьма египетская»?

– Это ты меня спрашиваешь?

– Тут кроме нас кто-то есть? Хотя может быть, ушедшие сейчас на ночном показе уже жалеют, что покинули нас. Чего не скажешь про меня и, надеюсь, тебя…

– Ты читай дальше, читай! Читателя и зрителя ты же не будешь спрашивать во время чтения или во время просмотра фильма: знаете, что такое «тьма египетская»?

– А что! Это стоящая идея! Тихо, тихо! Ладно, читаю дальше без остановок.

Савва быстро, действительно, без пауз и остановок, прочитал фантасмагорические сцены рождения Олега в воду. Ариадна сидела, замерев: она будто наяву проживала всю драматическую коллизию и перипетии услышанного, впустив виртуальную жизнь Агнии в свое сердце, одушевив ее и потом слившись с этой душой в одно целое. Так губка вбирает в себя инородное тело, так по весне в безжизненную куколку вдыхается жизнь, и та перевоплощается в бабочку. Савва, заметив такое глубокое погружение Ариадны в его рассказ, невольно сделал паузу и склонился к опущенной голове жены.

– Теперь начинается вторая часть, спустя шесть лет. Что ты голову опустила? Не легло?

Ариадна подняла голову, бросила на него неземной взгляд, и перед Саввой мелькнул вспышкой памяти образ порхающей Ариадны – Ниточки, как он тогда любил называть ее.

– В сравнении с тем, что сейчас пишут, что сейчас снимают, то есть в сравнении с тем, чем пичкают людей, вещь уникальная и мне очень-очень ложится на сердце и на душу! Просто я подумала, что то, что случилось с нами шесть лет назад… Ну ты понимаешь! Уже шесть лет прошло… Я хочу тебе сказать, что я… хочу ребенка… Слушая рассказ про Агнию, я заново пережила то, что… что случилось с нами… шесть лет назад… Ты помнишь?

Она говорила не гладко – с перебивками, с паузами, но настолько эмоционально и искренне, что и отвечать ей можно было только на высокой ноте откровенности – так, как говорят о самом сокровенном, самом ожидаемом, самом необходимом и единственном. Поэтому Савва и ответил тихим грудным голосом:

– Ты готова?

Ответил вопросом на вопрос, даже не пытаясь противоборствовать колыхающейся нервозности Ариадны, не пытаясь сдерживать ее, а напротив, распаляя и разжигая ее, чтобы она выговорилась и освободилась от тяжкого груза накопленных мыслей и переживаний за эти шесть лет. Всей душой Савва старался проникнуть в сердце ее, успокоить и вдохнуть сладкую уверенность возрождения.

– Ты готова?

– Шесть лет прошло. А теперь после написанного тобой, я говорю тебе: Савва поедем к матушке Феодосии, я хочу… пора… я готова!

Хотя Савва и ждал этого разговора все шесть лет, хотя знал, что этот разговор настанет, несмотря ни на что, но время стерло остроту ожидания, и эта высказанная вдруг готовность Ариадны стала для него неожиданной. Так всегда в жизни бывает: ожидаемое приходит именно в том момент, когда мы по прихоти Всевышнего забываем о том, чего ожидаем. Не философы мы в жизни, не философы, хотя пофилософствовать, если есть хоть один слушатель, мы горазды, ох как горазды! А смерть, тем временем, ходит где-то рядом, совсем рядом и приходит, когда перестаешь думать о смерти – вроде как смиряешься с ней костлявой. Это и есть вся наша философия! «Память о неизбежной смерти – вот что такое философия», – как говорил Мишель Монтень.

Готовность Ариадны стала для философствующего Саввы неожиданной. Причем неожиданной настолько, что сначала Савву внезапно обдало жаром, и перед глазами замелькали сцены ожидания у дома старицы, неземное порхание Ниточки, и их полет на рассвете над пробуждающимся лесом под пение птиц; потом также внезапно мороз ворвался в его душу – это он вспомнил те роковые сцены, когда должен был принять решение, кого оставить в живых: Ариадну или еще не родившегося ребенка? Эти воспоминания были очень эмоционально взрывными, очень болезненными. В глазах у Саввы потемнело, будто непроглядная ночь вторглась вдруг среди бела дня не в свои владения, и воцарилась, и торжествовала над белым, белым днем. Савва ладонью начал массировать глазные впадины, и стало легче, намного легче, но когда убрал ладони, то ничего не увидел, только мрачную туманную темноту. Ночь не хотела отступать и накрыла белый, белый день Саввы плотным поглощающим свет саваном.

– Ниточка, принеси мне власяницу… Говоришь шесть лет прошло! Шесть лет – как и для моих героев…

Ниточка, застыв, смотрела на Савву, как тот пытался открыть уже открытые глаза, как он пальцами задирал веки, и глаза едва не выкатывались из орбит. Ему было нестерпимо больно, но Савва терпел боль и не прекращал попытки «раскрыть» глаза. Желваки на скулах ритмично перекатывались, вены на висках неимоверно вздулись, артерия на шее лихорадочно пульсировала. Ниточка осторожно взяла его ладони, и тем остановила дальнейшую экзекуцию Саввы над своим лицом.

– Что случилась, Савва?

– Я ничего не вижу! Глаза не могу открыть!

– Они у тебя открыты… Успокойся.

Его пальцы нервно теребили рукопись, которую он так и не дочитал Ариадне, и видно, чтобы успокоиться, как просила Ариадна, и в большей степени, чтоб успокоить ее, он обратился к ней как давно не называл:

– Ниточка! Радость моя! Единственная моя! Возьми рукопись, прочти вслух для меня, и я успокоюсь.

Она положила ладони на его лицо, закрыла веки и прикоснулась к ним губами.

– Теперь только матушка нас вылечит! Слушай, читаю твою рукопись. «В частном двухэтажном доме, граничившим с парковой зоной, Агния хлопотала на кухне…». Нет, я не могу читать, когда ты ничего не видишь!

– Я скоро буду видеть!

– Объясни! Это опять экстремальные эксперименты с Яриком?

– Он сделал по моей просьбе муравьиную кислоту…

– Для чего?

– Чтобы я ослеп на некоторое время, но потом я передумал и убрал эту бутыль в нишу за власяницу…

– Так я ее оттуда достала и ты с коллекционерами серебряных ложек выпивал! Ох! Запечатанная бутыль с коньяком, как ты просил! Вы же всю бутылку выпили.

– Ну они-то не пили, а так пригубили из вежливости: они же торопились на спектакль.

– И ты выпил за них?

– Я же не знал, что ты достала эту бутыль из ниши! Я хотел понять: как это ничего не видеть?

– Чего проще! Наложи повязку на глаза, не на один глаз как в «Белом отряде», а на оба, и не надо пить муравьиную кислоту!

– Мне надо было ощутить безвозвратность!

– А обо мне ты подумал?

– Ниточка…

– Да, да. Конечно, ты и не забывал никогда! Ну что? Тогда я тоже должна выпить этот яд…

– Нет! Мне надо было почувствовать то, что чувствовал ослепший Бах, а тебе для чего?

– Я тоже хочу ощутить безвозвратность!

– Тебе нельзя: ты же сама мне сказала только что, что готова…

– Ты прав! Здоровьем ребенка рисковать нельзя, как и здоровьем его отца. Прямо сейчас едем к матушке Феодосии!

– Согласен. Поехали.

 
                                        †
 

Через несколько часов, на рассвете Савва и Ариадна подъехали к домику матушки. Ариадна остановилась на том самом месте, где шесть лет назад Савва ожидал ее. И сейчас она вышла из машины, как и тогда оставив Савву одного, но пообещала вернуться быстрее.

– Я только порасспрошу, когда матушка будет принимать!

Вернулась она действительно быстро. Села в машину, не сказав ни слова. Савва тоже молчал. Ариадна молча завела двигатель, и машина очень медленно поехала по проселочной дороге. Так и не сказав ни слова, они проехали минут десять. Когда Ариадна остановила автомобиль, Савва вдруг открыл дверь и вышел из машины. Будто видя, куда надо идти, Савва быстро шагнул в темноту и пропал. Исчез в предрассветных сумерках! Ариадна не ожидала от ослепшего Саввы такой прыти и, пораженная его выходкой, сидела в оторопи, беззвучно шевеля губами. Наконец, она очнулась и развернула машину так, чтобы фары светили в ту сторону, куда пошел Савва. Почти сразу она заметила мужа: он стоял около могильного креста и жестикулировал руками, будто разговаривал с кем-то. Действительно, кто-то в белой одежде стоял рядом с Саввой. Ариадна тут же выпрыгнула из машины и побежала к мужу, но в нескольких метрах от него споткнулась о камень и упала бы наземь, если бы Савва не поймал ее. Будто предвидя ее падение, он вдруг повернулся к ней с распростертыми объятьями, в которые она и угодила.

 
                                        †
 

Потом он будет объяснять этот разворот с распростертыми объятиями тем, что видел, как Ариадна побежала к нему и как наступила на камень. Но на вопрос Ариадны: как он мог это видеть, ведь стоял-то он спиной к ней? Да и какая разница, как он стоял: спиной или лицом – все одно – он тогда был слеп! А? Савва не вступал с Ариадной в полемику, а только хитро улыбался и отшучивался.