Текст книги "Мертвое царство"

– Я изучаю мёртвых, это верно. Но не граблю могилы и не собираюсь возрождать Морь.

– И не ворожишь?

Я выдержала его жёсткий взгляд и покачала головой:

– Не ворожу.

Раве ударил ладонью о ладонь, а потом схватил со стола какие-то бумаги и сунул мне под нос. Я ахнула, узнав мои драгоценные рисунки нечистецей, купленные у антиквара Штиля.

– Это не твоё!

– Стало быть, твоё?

Я вскочила на ноги и требовательно протянула руку:

– Раве, отдай мои вещи.

Облизав палец, он пролистал рисунки, рассматривая каждый со смесью жадности и отвращения.

– Голые нечистецкие девки. Спереди перси, сзади – кости. Думаю, лучше подарить эти рисунки солдатам, будет больше пользы.

Подойдя ближе, я различила запах хмельного. Теперь мне стало ясно: Раве был пьян.

– За эти рисунки я выложила немало ликов. Если ты испортишь их, я буду вынуждена просить возместить ущерб. Что скажет царь, если ты впишешь новую статью расходов в прошение?

На миг Раве будто растерялся, и я поняла, что попала в точку. Он опасался Сезаруса и хотел сделать всё, чтобы добиться его похвалы. Я подняла руку выше, показывая, что жду рисунки обратно. Раве замялся и неохотно вложил бумаги мне в ладонь. Я спешно спрятала своё сокровище за пазухой, мысленно содрогнувшись: что было бы, если бы он их повредил? Вряд ли я оставалась бы такой спокойной.

– Ты рылся в моих вещах. Зачем?

– Чтобы понять, кто ты, Ивель.

Я криво улыбнулась:

– Ты знаком со мной много лет. И не знаешь, кто я? Богатая дочка Лариме. Сестра Лагре. Падальщица.

При упоминании имени Лагре лицо Раве болезненно скривилось. Мне и самой стало труднее дышать. Я решила воспользоваться этим и напомнить то, что успела невольно услышать:

– Лагре не хотел войны, Раве. Мы идём не воевать, а беседовать. Говорить людям, что можно жить иначе и забыть старые дикарские верования. Показать, что можно быть с нами заодно.

– Ты сама веришь в это?

Голос Раве будто охрип, и командующий устало опустился на ковёр, придерживаясь за стол. Я встала со стула и села рядом.

– Не наломай дров. Я знаю, тебе непросто – Сезарус назначил тебя командующим после… – Я сглотнула вставший в горле ком. – После того, как Лагре…

Раве понимающе кивнул и положил голову мне на плечо. Запах хмельного стал ещё сильнее.

– Не говори об этом, Ивель, – попросил он.

Замявшись, я провела рукой по его чёрным кудрям.

– Не руби сплеча. Будет ли Сезарус рад, если ты развяжешь войну? Да, ради правого дела, но Ферн говорил, что мы не станем навязывать веру силой. Никому и ничего. Будем искать мирные пути.

– И снова ты не веришь, во что говоришь. Вперёд пошли стрелки, Ивель. Они уже напали на заставы. Чтобы застращать, показать мощь. Но разве мир можно принести с оружием и в железных латах? Что ты видишь, Ивель? Разве тех, кто ищет мирных путей?

Я не знала, что ответить.

– Царские советники и главы гильдий жаждут быстрой и кровавой войны, – продолжил Раве, облизнув губы. – Княжества для них – лакомый кусок. Обширные богатые земли, погрязшие во внутренних распрях. Сезарус наивно верит в мир, но все вокруг хотят войны, только прикидываясь согласными с ним.

– И что ты будешь делать?

Он зашевелился, удобнее устраивая голову. Я скривилась: не хватало ещё, чтобы на мне уснула пьяная туша командующего.

– Я завоюю Княжества для царя. Что ещё мне остаётся? Миром или войной – но лесные земли станут нашими.

Хотелось утешить его, но я не могла. Из-за пазухи виднелся уголок рисунка – нечистецы, страшные недолюди. Как он собрался с ними воевать? А князь-чудовище? Кто знает, какие у него армии?

– Я буду осторожна, но не перестану изучать могильники. Если тебе это мешает, я могу уйти. Я… я ворожу, Раве, ты прав. Учусь исцелять и… Как же странно это говорить. Учусь поднимать мёртвых. Ферну нужно, чтобы люди уверовали в Милосердного со всей истовостью верящих сердец. А мне… Если бы Лагре вернулся, Царство обрело бы командующего, которому всё по плечу. Который, уж извини, не станет напиваться из-за навалившихся трудностей. А я обрела бы свободу, которую могут вот-вот отобрать. Так вот, Раве.

Раве поднял голову и посмотрел на меня долгим взглядом. В покрасневших глазах плескался страх.

– Лариме, что ты творишь?

Я передёрнула плечами:

– Вскрываю могилы и пытаюсь поднять мёртвых. Те, кто отмечен Морью, легче отзываются на ворожбу. Поэтому я здесь.

Раве вскочил на ноги, пошатнулся, но устоял, ухватившись за край стола. Пустая бутылка, звякнув об стол, упала на пол.

– Что ты о себе возомнила?! Поднять мёртвого? Воскресить Лагре? Ивель!

Я вдруг подумала: Раве – командующий царя. Если Лагре вернётся… конечно, это звучит маловероятно, но, если мне удастся… Раве лишится своего новоприобретённого титула. Что, если как раз таки воскрешения Лагре он боится больше всего? И… вдруг попытается избавиться от меня? Я покосилась на стол: там лежал длинный кинжал. Ещё один висел у Раве на поясе. В горле пересохло, и я сглотнула.

– Раве, я ведь даже не знаю, получится ли у меня.

– Но ты пытаешься! Этого достаточно, чтобы привести… Да будь оно проклято, даже думать не хочу о том, к чему нас приведёт твоя ворожба! Не суйся к смерти, Ивель! Ты не Милосердный, не тебе исцелять и возвращать к жизни. Тебе правда лучше уйти. Прости.

Слова Раве задели, но всё же не так больно, как я ожидала. Что ж, командующий не обязан терпеть ту, что навлекает на войско сомнительную славу.

– Мне следовало сразу сказать тебе. Ты прав.

Резко встав, я вышла из шатра, прошагала мимо ужинающих солдат, приветствующих меня по-доброму сальными шутками, и нырнула в стряпчий шатёр. Вещей у меня было немного, большинство и так находилось при мне. Забрав мешок, я побрела прочь, не обращая внимания на удивлённые оклики.

Пока я разговаривала с Раве, с севера успела найти тяжёлая туча. Потемнело настолько, что отправляться на могильники сейчас не было смысла. Нос кололо холодом, слякоть под ногами сковало морозной коркой, и единственный путь, который оставался для меня открыт, – это путь в старый добрый кабак.

Глава 7
Цена раздумий

Князь

Трудно поверить во что-то, пока сам этого не видишь. Наверное, я недооценил важность Пеплицыных слов и соглашения, в которое она пыталась меня втянуть. Что за интересы у Царства могут быть в Княжествах? Понятное дело, обширные и дремучие земли способны соблазнить многих, тхен Алдар и сам показал, что положил на них глаз, но по рассказу Пеплицы выходило, что не земли нужны царю Сезарусу, а наша вера. Чего ради заставлять народ верить в новое и чуждое? Мне всё это виделось непонятным и необоснованным, лишённым здравомыслия. Оттого я медлил, не давал сразу ответа.

И навлёк беду.

Я ни разу не пожалел, что создал воробьиные стаи – раньше вести разносили гонцы-соколы, а кроме них – простые гонцы и мальчишки, но я поступил хитрее. Теперь воробьём – вольным гонцом – мог стать любой, кто войдёт в особый трактир для соколов и скажет нужные слова трактирщику. Если соколы носили рисунки-крылья на руках от локтей до запястий и колдовские сокольи камушки, то воробьи обходились нашивками на плечах и яшмовыми кругляшками на шеях.

Для воробьёв я разбил множество перевалочных пунктов вдоль Трактов и остальных дорог – чтобы отдохнуть, пополнить запасы и снова двинуться в путь. Со временем у этих мальчишек даже выстроилась своя иерархия, не хуже воинской, а уж юношеская тяга к совершенству делала всё остальное: воробьиная честь оказалась почти что сокольей, и каждый воробей мог без сомнений передать своё письмо товарищу и быть уверенным, что оно дойдёт в сохранности.

Сперва воробьи принесли весть о том, что сгорела Еловица – застава между Княжествами и Перешейком. Потом мальчишка доставил другое письмо – о том, что напали на следующую заставу, уже на землях Холмолесского. И Пеплица спрашивала в письме, готов ли я послать ей степняков. Я сам опоясал своё княжество цепью застав, отправлял туда дружинников и следил, чтобы набирали ребят из окрестных деревень, как в Дуберке, оттого новость о том, что царские воины осмелились замахнуться на звёнышко моей любовно выкованной цепи, воспринял как личное оскорбление. Ладно если бы просто сгорела крепость, так там же люди, мои люди…

Получив письмо из рук взъерошенного запыхавшегося мальчишки, я наспех оделся – воробья пустили прямо в мою опочивальню, ещё не рассвело, – собрал в дорогу ножи и послал за Огарьком.

Путями лесными, тайными и короткими мы примчались так быстро, как только смогли. Дороги нечистецей – для тех, в ком течёт нечистецкая кровь, лесная ли, водяная, но моими уговорами Смарагдель позволил пользоваться своими тропами и Огарьку тоже, однако для мальчишек-воробьёв наотрез отказался открывать пути. Негоже мелким птицам летать там, где владычествуют хищные. Они и без того неплохо справлялись, передавали по цепочке записки друг другу, но будь лесовой сговорчивее, я мог бы устроить в своём княжестве самый скорый порядок обмена вестями.

Издалека мы увидели зарево затухающего пожара. Оно окрашивало небо нежными, дивными цветами, и вовсе не казалось, что там – беда. Чем ближе подъезжали, тем явственнее пахло гарью. Я понимал, что поступаю глупо, подвергаю опасности и себя, и Огарька, ведь рядом могут оказаться враги, но не мог ничего поделать, не мог не примчаться.

То, что я увидел, ударило словно обухом по голове.

Горела не только крепость, но и город, выросший у её подножия. Местные лежали тут же – на них обрушился дождь стрел, пока они занимались простым и насущным, да так и остались лежать, пронзённые: кто около куриного корыта, кто у стога сена, кто на собственном крыльце.

Налёт был стремительным, таким, что даже воины крепости не успели достойно встретить врага. Не только мирные селяне полегли жертвами. Мальчишки-новобранцы тоже лежали на размякшей от дождя земле. Я спешился и присел рядом, узнав безбородое лицо псаря Макши. Его глаза удивлённо смотрели наверх, на тлеющую крепость, и сердце кольнуло болью и яростью.

– Кречет, – окликнул Огарёк. – Мы здесь уже не поможем, а враги могут быть рядом.

– Нилир, – прохрипел я, готовый вот-вот взорваться от гнева и дурных предчувствий. – Я должен его найти.

Я снова вскочил на Рудо, чья шерсть промокла и стала отчётливо пахнуть псиной. Оставлять его в конюшне или на псарне было слишком опасно, поэтому мы поскакали в полуразрушенную крепость прямо так, на псе да на медведе.

В голове тогда творилось страшное. Я не знал, что сделаю, если не найду воеводу Нилира живым. Наверное, отбросив все предосторожности, я бы на следующий день собрал войска и сам повёл их через Перешеек в Царство, убивая всех на своём пути.

От дождя дым стал густым и едким, резал глаза и мешал дышать. Рудо фыркал, но не останавливался. Нам попадались раненые – наверное, укрылись в крепости в начале обстрела, получив раны. Ко мне тянулись окровавленные руки юнцов, ни разу не державшие настоящего оружия, и со всех сторон доносились хриплые стоны: «Князь. Приехал князь».

Мы поднялись наверх, и тут ко мне бросился кто-то, едва не сбросив меня с пса.

– Лерис!

Я не сразу узнал Нилира – с залитым кровью лицом, но живого. Я спрыгнул и заключил воеводу в объятия, запоздало подумав, что он, может, ранен, а я сжимаю его. Но Нилир крепко обнял в ответ.

– Они взялись будто из ниоткуда. У них какие-то орудия, что мечут разом сотни стрел. Это моя вина, прости, князь.

– Замолчи, – попросил я. – Виноват только я. Я один.

По моему лицу текли злые слёзы, а в голову лезли непрошеные мысли о том, что сейчас участь Дуберка постигает и другие заставы.

Отряды Царства прошлись по моим границам, неуловимые, непредсказуемые и почти невидимые, как тени. Враг оказался коварным, подлым и стремительным. Признаться, такого от царя я не ожидал. Недооценил врага, зарылся в свои невзгоды, как последний спесивец, и жестоко поплатился.

– Кречет? – позвал Огарёк. Наверное, моё лицо стало слишком жёстким – страшным даже, и сокол мой забеспокоился. – Что ты задумал? Я ведь знаю, когда ты так стискиваешь зубы, добра не жди.

– Какое уж тут добро, – процедил я.

Сверху разрушенный город смотрелся ещё печальнее, и в горле у меня скребло – не то от дыма, не то от вновь подступающих слёз. Если бы никто не видел, я бы от злости на свою глупость сделал что-то с собой: разбил бы кулак о перекладины, проткнул бы ладонь ножом, но сзади стоял Нилир с частью своей дружины, а сбоку – Огарёк, внимательно заглядывающий мне в лицо.

– Что делать будешь?

Я сверкнул зубами – не улыбка, оскал. Огарёк всё понял.

– Будь осторожнее с тхеном, Кречет. И знай: Пеплица – баба хитрая. Как бы не было в её просьбе тайного дна.

– Нилир, – обратился я к воеводе. – Я пришлю Трегора, а если твои люди не испугаются, то и кое-кого из нечистецей. Хватит быть вежливыми, пора и зубы показать.

Дети нечистецей и сами нечистецы – мощная сила, но с вооружённой армией она, к сожалению, не может тягаться. Я и сам – нечистецкий сын, во мне течёт лесная кровь, а в Трегоре – водяная. Что мы можем? Повергнуть разом до дюжины врагов, если они подошли близко. Вряд ли это спасло бы заставу от царских неуловимых стрельцов, но, по моим расчётам, могло бы сильно испугать. Раз говорят, что я – князь-чудовище, так пускай же дальше идёт страшная молва обо мне и моих людях. Пусть нечистецы пугают изнеженных царских солдат, пусть становятся поводом для новых басен, и пусть катятся вести до самого Сезаруса, в Зольмар.

– Я с тобой, – тихо проговорил Огарёк, когда мы покидали крепостную стену.

Я не стал отчитывать его перед всеми – никто не должен видеть, как князь запрещает что-то своему соколу. Это не было правилом, но мне не хотелось, чтоб кто-то слышал. Только когда мы забрали наших «скакунов» и проехали через пепелище, я веско произнёс:

– Ты едешь к Пеплице. Передай ей, что я согласен на сделку.

Огарёк заскрежетал зубами. Я знал этот стекленеющий взгляд: спорить с таким упрямцем невозможно.

– Повезло же мне выбрать в соколы такого строптивца. Не смей перечить, Огарёк. Я всё решил.

– Я тоже решил.

– Слово князя весомее сокольего клика.

– Даже моего?

Я кивнул, глядя на Огарька так, чтобы он наконец угомонился и перестал перечить.

– Я – князь. Ты – мой сокол. Разве что-то неясно?

– Мы не просто князь и сокол, – вспылил Огарёк. – Будто ты не знаешь. Мы – почти что братья, соратники, самые близкие и навечно связанные. И к тхену поедем вместе, хочешь ты того или нет. В первый раз я тебя отпустил, хоть и сходил с ума от беспокойства. Но второй раз я поеду с тобой.

Я вздохнул, сдерживая гнев. Ко мне возвращалась головная боль, мучающая уже давно, а с ней – странное скребущееся чувство в груди.

– Огарёк, я был у Алдара, он ретивец, но у нас нет поводов не доверять ему.

– Доверять ему тоже нет поводов! Он измывался над тобой. Унижал. Что будет на этот раз?

– Алдар проверял, чего я стою. Ты меня не переубедишь. Щенки с волками не спорят.

– Так я больше не сокол, а щенок?!

В голосе Огарька было столько яда, что хватило бы на всех подосланных царских стрелков.

– Огарёк, не щерься. Если б я не дорожил тобой, то позволил бы ехать со мной к тхену. Но я берегу тебя, поэтому, будь добр, образумься и выполни другую просьбу. Съезди к Пеплице.

Я пытался его вразумить, но он меня не слышал.

Огарёк поторопил Шаньгу, а когда обогнал Рудо, обернулся, прожигая меня таким пламенным взглядом, что я уже тогда понял: быть беде.

– Спешу исполнить приказ! – выкрикнул он, вдавил пятки в медвежьи бока и помчался в объезд Дуберка, в сторону Тракта, что вёл к Коростельцу.

Мне бы тогда догнать его, поговорить по-человечески, но я был слишком занят своими мыслями. Сокол обязан слушаться князя, а не создавать ему новые трудности, но я, как старший и более мудрый, обязан был предотвратить нашу с Огарьком ссору.

Во второй раз никто не стал меня разувать. Я сам отдал всё оружие юному безусому воину, дождался, когда тхена предупредят о моём прибытии, и вошёл в шатёр.

– Ты что-то надумал, князь? – спросил Алдар, лениво щурясь.

– Я принимаю твоё предложение, – без прелюдий сообщил я. – Но с одним условием.

– Тогда это называется иначе.

– Как же?

– Встречное предложение.

Я хмыкнул и сел на ковёр, скрестив ноги.

– Называй как хочешь.

Тхену такое поведение, вероятно, казалось дикарским, если не оскорбительным, и он запросто мог бы приказать отрубить мне голову. Алдар смотрел с загадочным прищуром и поглаживал бороду. Что было тогда в его голове, я и представить не мог, но, видно, мой диковатый облик его забавлял, раз тхен не приказал высечь меня или сразу обезглавить.

– Так с чем ты примчался, что растрепал на ветру свои рыжие космы? – спросил он с лёгким пренебрежением. – Что предложишь мне, чтобы я не посмел отказаться?

– Земли свои, – с хриплой обречённостью выдохнул я. – Но не просто так. Помоги нам дать отпор Сезарусовым войскам. Они атаковали мою заставу для острастки, а сами, вероятно, двинулись на Коростелец, в Средимирное. Помоги их прогнать, а потом охоться в моих лесах сколько угодно.

Тхен продолжал гладить бороду. Лицо его вовсе не изменилось, если не считать тонкой складки, пролёгшей между бровями.

– Значит, царь напал на вас?

Я кивнул:

– Напал. Задумал отнять прежнюю веру и насадить новую.

– Вера – лишь предлог, – отмахнулся тхен. – Причина всё та же. Самозваный князь, чьи земли можно растащить по кускам.

– Но они угрожали не мне, а Пеплице.

Тхен улыбнулся мне, как непонятливому мальцу.

– С кем бы ты сперва сразился: с князем-чудовищем или с княгиней-женщиной? Вы оба слабы, ваши княжества расположены рядом, а вместе вы – уже треть всех княжеских земель.

Я бы поспорил с утверждением, что мы с Пеплицей слабы, но пусть будет так, если тхен убеждён в своих словах. Я сделал вид, что пропустил уничижительное замечание мимо ушей.

– Потому и прошу твоей помощи. Сила твоих бойцов пригодится нам с Пеплицей, а мы в долгу не останемся.

– Пустите на семиднев погонять ваших белок?

– Больше. Помоги изгнать войска Сезаруса, а я позволю тебе обосновать город у моих границ и пользоваться без ограничений охотничьими угодьями. Твоим будет и выход на Тракт – торгуй с другими княжествами чем хочешь, хоть девок своих степняцких продавай, я и глазом не моргну.

– А что мне даст княгиня?

С Пеплицей мы ни о чём не договаривались, но я не хотел терять благосклонности тхена. Пусть Алдар не менялся лицом и голосом, но я чувствовал: ему нравится то, что я предлагаю, поэтому решил дать пусть слабое, но хоть какое-то обещание.

– Княгиня овдовела несколько зим назад. При тебе жены не вижу, да и слышал, что даже две жены у вас – не преграда для появления третьей.

– Хорошо мыслишь, сиротский князь. Но всё же есть белые пятна в твоей сделке. Скажи, не лучше ли мне послать гонцов к Сезарусу, чтобы заключить с Царством союз? Мы повергнем Княжества и поровну разделим ваши благодатные земли.

– Не лучше. – Я мотнул головой. – Если мы для царя – дикари, то твои люди, уж не обижайся, ещё хуже. Царь не станет считаться с дикарями, в лучшем случае казнит тебя сразу, в худшем – согласится, а потом обернёт свои армии против твоих, а тебя привяжет к вершинам двух сосен и разорвёт надвое. Я слышал, у вас ценится чистая смерть – та, при которой не пролито ни капли крови. Вряд ли четвертование можно назвать чистой смертью. При таком и от души ничего не остаётся, не взлетишь ты к священному небу.

Я говорил честно, от всего сердца, хотя на уме держал не вполне честное против тхена. Тогда мне нужно было одно: чтоб Алдар встал на мою сторону и обещал помочь. Наверное, моя горячечная речь произвела на Алдара благоприятное впечатление. Он больше не насмехался и не пытался унизить. Тхен встал и взял со стола кувшин – сперва я подумал, что снова напоит вином, но нет, в кубки полилось что-то белое и густое.

– Ты говоришь нескладно, но красиво. В твоих словах бьётся жизнь, и мне это нравится. Ты нравишься мне, рыжий сиротский князь. Напоминаешь необъезженного жеребца, решившего покрыть сразу стадо кобыл. Я дам тебе испить крови степей.

Алдар протянул кубок, и я, не поднимаясь на ноги, принял его.

– Что это значит?

К моему удивлению, Алдар сел напротив, точно так же скрестив ноги. Быть может, сам того не зная, я почтил какую-то древнюю степняцкую традицию.

– Это значит, что наш уговор видит небо. Мы выпьем кислого кобыльего молока с соком фейдера и станем почти братьями. Ты готов к этому, сиротский князь?

– Моё имя – Лерис Гарх, Алдар, – напомнил я, решив, что уже могу не бояться показаться нахальным, – трудно представить, что тхен посчитает меня ещё менее учтивым, чем уже считал. И тем не менее я умудрился заслужить хотя бы тень его доверия.

Алдар приподнял кубок, приглашая сделать то же самое, и повторил, не меняя тона:

– Ты готов к этому, Лерис Гарх?

Я смотрел в его скуластое лицо с аккуратными усами. Тёмные глаза горели решимостью, хитростью и каким-то неуловимым коварством, но и сам я, конечно, выглядел не более достойным доверия. Мы не были похожи друг на друга, как не похожи замшелый камень и берёза. Оба ждали друг от друга подлости, но вели переговоры так открыто, как только могли: безоружные, беззащитные, без свидетелей, один на один.

От кубка несло кислятиной и какой-то сладкой травой. Я слышал о фейдере – траве с ароматными белыми цветами, собранными в гроздья. Если её поджечь, валит сладковатый жёлтый дым, которым хорошо окуривать цветущие сады во время весенних морозных ночей, наполненных соловьиными песнями. Я слышал, что в Царстве из фейдера готовили какое-то хитрое курево, дурманящее сильнее браги, а степняки, видимо, добавляли его в напитки. Нам же хватало хмеля и солода для пенного, пшеницы для браги и табака, что привозили корабли из Мостков. Говаривали, будто от дыма фейдера мозг становится вялым и мягким, словно каша, а мысли начинают плясать с одного на другое. Я не боялся, что потеряю способность мыслить, испив с тхеном кислого молока один-единственный раз, поэтому вскинул свой кубок навстречу, ударив одним узорчатым бочком о другой. Алдар улыбнулся – по-настоящему улыбнулся – и произнёс:

– За союз и братство.

– За союз и братство, – повторил я и глотнул.

Чуть тёплое, свернувшееся комками молоко скользнуло по горлу. Фейдер придал ему странный вкус, и в целом этот напиток показался далеко не самым вкусным из того, что я пил за свою жизнь. Я вытер рот рукавом и отставил кубок. Тхен не сводил с меня глаз.

– Думал, ты откажешься.

– Почему же? Я сам предложил договориться.

– Насчёт молока. Лесные люди не могут такого пить, вам подавай только дурманного да горячего, медовухи например.

– Ты меня недооценивал, – сказал я и криво ухмыльнулся.

Алдар задумчиво закивал, снова поглаживая усы.

– Ты занятный человек, и ты меня удивляешь, сирот… Лерис Гарх.

Мне понравилось, как он запнулся, но всё же решил назвать меня истинным именем.

– Так пускай же я удивлю тебя ещё не раз, – произнёс я, снова поднял кубок и в порыве какого-то юношеского бахвальства допил молоко до капли. Тхен долго смеялся, почти до слёз, и всё качал головой.

Падальщица

В тот день я так и не увидела ни одного мёртвого, поэтому в кабак вошла с мнимой непринуждённостью, не пройдя очищения. Пусть маску я не надевала, но всё же ко мне разом повернулись лица всех присутствующих. Какой-то выпивший юнец успел даже присвистнуть, но я, опустив голову, прошагала в самый тёмный угол и окликнула подавальщика.

Моё новое положение мне совсем не нравилось. Но, с другой стороны, теперь я могла сколько угодно заниматься одним могильником, тем более что на местном нашлось множество надгробий, помеченных треугольником Серебряной Матери.

– Жареной рыбы, хлеба и… – Я пересчитала тяжёленькие лики в своём кошеле. – И пенного. Только потемнее и погорше, без ягод.

Юный кудрявый подавальщик кивнул так радостно, будто я объявила, что собираюсь выйти за него замуж и увезти в поместье Лариме. Я не исключала такого поворота событий: мальчик показался более чем привлекательным, а насколько крепки их напитки, только предстояло узнать.

Я вздохнула и положила подбородок на сцепленные руки. Мужчины беззастенчиво разглядывали моё одеяние падальщицы, и я натянула капюшон, чтоб спрятаться от любопытных глаз. Другой одежды я с собой не взяла: чёрный закрытый наряд защитит и от холода, и от ветра, и от хворей, не промокнет, а пропитанная особым составом ткань легко очистится, если запачкать. Меня плохо было видно в углу, и все быстро потеряли ко мне интерес. Я слушала.

– …уже всех курей успел забить, не шибко жирные в этом году.

– Так женись скорее на ней! Такие пышнотелые девки за редкость в наших краях!

– Ну что, продолжают там разорять могилы?

Я насторожила слух. Про могилы говорили двое мужчин – один постарше, с косматой бородой, второй – молодой, каштанововолосый, миловидный.

Бородатый покачал головой и хлебнул пенного.

– Да уж повадилась какая-то мразь, никак не успокоится. В прошлый раз прямо на наших могильниках шуровала. Не думаю, чтоб то был нечистец.

Я фыркнула под нос. Скажут тоже: нечистец. Кудрявый подавальщик с широкой улыбкой поставил передо мной тарелку и кружку. Я нетерпеливо махнула рукой, чтоб убирался. Кажется, мальчишку это обидело, но мне уже не было до него дела.

– Нечистец… – протянул молодой с мечтательной задумчивостью. – А я другое слышал. Будто к нам захаживает князь-волхв. Тянет его к мёртвым, потому что он сам мёртв.

Бородатый снова покачал головой:

– Ох уж болтун ты, Гарел, болтун. Как же князь к нам придёт? Ему далеко ведь. Так и бросит свой терем золотой?

Гарел ближе наклонился к собеседнику. Он так увлёкся речами о князе, что не замечал, как волосы лезут в лицо. Я попробовала пенного, не отводя взгляда от беседующих. Хорошо, что они сидели близко ко мне, иначе за общим гулом не разобрала бы ни слова. Пенное оказалось что надо: горькое и крепкое до шипения в носу.

– Во-первых, терем у него не золотой, а сплошь сложен из зачарованных сокольих камней, что водяной со дна приносит. Во-вторых… Ох, Виле, ты что, не слыхал про его нечистецкую ворожбу? Он умеет проходить в день по сто вёрст, что по лесу, что по полю, что напрямик через города. За миг весь Любир поперёк пролетит и глазом не моргнёт! Не для него законы живых, ох не для него.

Виле хлебнул из кружки и повернулся так, что стала видна вторая сторона его лица. И тут я едва не поперхнулась пенным: глаз мужчины был сплошь чёрным, а вокруг глазницу обрамляли мелкие бурые пёрышки. Морь.

– Хуже базарной бабы, ну правда. Эй, Маблек, принеси-ка мне лукового пирога, да поживее!

Юркий подавальщик споро кинулся выполнять заказ, а Виле продолжил:

– Князь – великий волхв, он исцелил всех от Мори. Зачем ему разорять могилы? Нет тут ничего интересного, руку даю. Какая-то нищая шваль пытается найти ценности, чтоб продать скупщикам. И перестань собирать слухи: я один раз видел того князя, которого прозвали мёртвым. Говорят, он правда умирал, но снова поднялся. Так вот: он хороший человек, пусть и тяжёл нравом. Он не станет тревожить меченых, и терем у него вовсе не из камней, я уверен.

«Умирал, но снова поднялся» – от этих слов мурашки пробежали по спине. Я боялась того человека, которого называли мёртвым князем, князем-чудовищем, но теперь я поняла, что нужно постараться узнать о нём больше.

Гарел разочарованно скривил губы. Я грызла чуть подостывшую жареную рыбу и гадала: если я подсяду к ним поговорить, поймут ли они, что это я разоряю могилы? И если поймут, сразу поднимут на ножи или я успею сбежать? Мне не пришлось долго раздумывать: Гарел сам посмотрел в мою сторону и поманил рукой:

– Эй, падальщица! Ты ведь падальщица?

Снова на меня уставились три дюжины глаз. Я вздохнула и неохотно встала, взяла свою тарелку с кружкой и присела к Гарелу с Виле, который снова неодобрительно покачал головой. Смотреть на меченый глаз Виле было жутко и любопытно одновременно. Я видела немало мёртвых меченых, но живые в здешних краях встречались крайне редко. Что-то определённо завораживающее было в том, что к человеческим телам прилипали не то звериные, не то нечистецкие черты.

– Да, я падальщица. У вас есть для меня работа?

Отпираться и врать было бессмысленно: все видели мой наряд, трость и окуриватель. Я старалась держаться вальяжно, но не терять бдительности.

– Н-нет… Но это так занятно: встретить…

– Бабу-падальщика, да. Ну, любуйся, пока можешь.

Гарел звонко, по-мальчишески расхохотался, а Виле по-прежнему молчал. Чёрный глаз его не моргал, в отличие от здорового.

Я продолжила есть рыбу, спиной чувствуя, как на меня продолжают пялиться некоторые посетители.

– Наши могильники кто-то разоряет, – прогудел Виле. – Ты давно в наших краях? Может, видела кого? Или слышала – падальщики и могильщики же обмениваются вестями.

– И правда, сперва в соседних деревнях разоряли, – подал голос тот, кто сетовал на худых кур.

«Началось», – подумала я и быстро оценила расстояние до выхода. Не так уж плохо, смогу убежать, если дело примет опасный оборот. Эх, Раве! Не мог прогнать меня в другой день. Был бы он трезв, ему бы не пришло в голову гнать сестру лучшего друга в осеннюю ночь.

– Я никого не видела. Я не бываю на могильниках, только передаю тела. Моя работа заключается в другом.

Мой голос звучал ровно и на редкость убедительно. Что ж, я почти не врала.

– Тут без тебя свои падальщики, – крикнул кто-то из дальнего угла. – Иди отсюда, пока они тебя не поимели. Или ты за тем и приехала?

Кабак взорвался хохотом, и даже подавальщик Маблек, появившийся из кухни с пирогом для Гарела и полдюжиной полных кружек, рассмеялся во весь рот. Я пожала плечами: к такому мне не привыкать.

– Может, за тем. Но только с тобой точно не лягу.

Дерзкий парень зло оскалился, и снова все засмеялись, теперь уже над ним.

– А со мной? – вдруг спросил Гарел.

Я сощурилась на него: молодой, красивый, с гладким лицом, не отмеченным ни Морью, ни оспой. Мысленно посчитав свои лики и траты на дальнейший путь, я усмехнулась:

– Всё может быть.

Виле вдруг завернул свой надкушенный пирог в тряпицу, которую выудил откуда-то из котомки, встал с места, положил на стол пару ликов и потрепал Гарела по плечу:

– Ну-ка идём. Чего к девке пристал? Идём-идём.

Он так настойчиво потащил несчастного, ничего не понимающего Гарела к выходу, что я поняла: они меня боятся. Плохо было то, что моё присутствие стало слишком очевидным во всех смыслах. Они заметили раскопки могил, да и сейчас я сидела словно ворона среди толстых гусей. Ещё кое-что показалось странным: никто не говорил о царской армии, словно и не шли войска Сезаруса по Тракту через деревни. Быть может, люди здесь, на Перешейке, были настолько поглощены своими делами, что не видели в намечающейся войне ничего особенного? Надеялись, что их это не коснётся. Может, причина была в чём-то другом или армию обсудили уже до того, как я вошла.