Текст книги "Синдром изоляции. Роман-судьба"

* * *

– Будешь поступать в лучший вуз страны. Первый в мире… международный…

Все решил за тебя. Гарантирует блестящую карьеру. Папа и сам закончил первый в мире. Работал с Зориным и Познером на Гостелерадио, и «если бы не квартирный вопрос, не твоя мамаша, если б не было войны…»

Впервые ты, говоря папиным языком, выказываешь неповиновение. Хочется попробовать до безумия, поэтому восклицаешь:

– ВГИК! ГИТИС!

Он отмахивается:

– Туда взятка – пятнадцать тысяч, три «Волги». А без денег – кто тебя возьмет?!

Выдавливаешь полувопросительную фразу о таланте и тогда он производит скупой словесный расстрел. Упоминает Мордюкову и – оп-ля! – в твоей сумке болтается коричневый студбилет того самого универа.

Учишь наизусть Шекспира, шлифуешь сутками фонетику и читаешь, читаешь…

В книжных курганах навеки погребена, синенькая такая – «Моя жизнь в искусстве».

 
Friends, Romans, countrymen, lend me your ears3737
  «Римляне, сограждане, друзья!» – цитата из трагедии У. Шекспира «Юлий Цезарь».


[Закрыть].
 

На втором курсе вам дают нового препода. Грамматику, изложение и аудирование теперь ведет Светлана Геннадьевна Кострова. Поначалу ты настроена критично и воинственно, как кумушка на лавке. Слишком молодая она, слишком дерзкая и свободная для советского педагога. (СССР исчез восемь месяцев назад, но вас учат по махристым учебникам и пожелтевшим листочкам; «слепая» печать семидесятых годов). Кострова приносит в аудиторию глянцевые книжки, там по-русски – ни слова! На занятиях разговаривать только по-английски. Выкручивайся, как можешь. Не знаешь слова «сено», говори «сухая трава».

Узкая юбка, белая рубашка, импортный платок, шпильки, насмешливый рот. Твоя юбка-макси из джинсовой «варенки» смотрится убого. Стараешься очаровать преподшу знанием основ, объясняясь топорным стилем из «бонка». Светлана Геннадьевна гоняет вас по сослагательному наклонению и сражает наповал феноменальным словарным запасом. Он у нее – размером с океан. С первой минуты высмеивает русский акцент: кто еще от него не избавился?! Мягче, лечге! He, honey, home! Единственный препод, который разрешает говорить на американском английском. Остальные строго пресекают фонетические вольности:

– Are you American? – спрашивают. И сами же отвечают: – Not yet3838
  Вы американцы? Еще нет.


[Закрыть].

Светлана Геннадьевна учит переводить с листа. Тому, кто не способен синхронить, она советует идти в агрономы. На каждом занятии требует подробных рассказов о свободном времени и удивляется: отчего никто из вас не работает?!

– В Москве работы – навалом! Один частный урок – десять долларов, – говорит она.

Смущенно переглядываетесь с подружками: разве так можно? Вы ведь недоучки…

Кострова по-своему истолковывает неуверенность второкурсников. Разочарованно глядит зеленым глазом; пол-лица зашторено волосами.

Ты решаешься рискнуть. Вот и выход из бедности. Первому ученику – пять лет, сынок новых русских, у него есть собственный компьютер. Ты уверенно врешь ему: у самой дома точно такой же, и контакт налажен.

Перово-Ясенево-Бибирево-Сокол… Летаешь по урокам, до слез благодарная Светлан-Генадьне.

Пройдет время, она станет для тебя просто Ланой. Подругой, а затем – нитью Ариадны. Бывает, у человека такое призвание – работать круглосуточным спасателем. Лана выводит блуждающих на плодородные земли с такой частотой – Моисей обзавидуется.

* * *

Отношения с мамой стали сносными, слава-те-господи.

Она воодушевилась перспективами: сорок с небольшим, никто не мельтешит перед глазами, простор для полета. То и дело восклицает, какое это счастье – снять проклятый хомут замужества. Не ищи себе, Галка, мужика на шею. «Дворцов заманчивые своды не заменят никогда свободы».

В твоей бывшей квартире на Летной – идеальный порядок. В холодильнике бытует минимализм холостяка: пачка масла, батон хлеба, десяток яиц, плавленый сырок. Мама приходит домой переночевать и то не всегда. Друзей-то навалом. Выставки, встречи с интересными людьми, протестные митинги – все, на что так щедры голодные девяностые – захватили маму и несут на смертельной скорости.

– Так интересно жить, не помереть бы раньше времени!

Однако проклятье дома работает, как автомат Калашникова. Бац – и мама снова собирает больничный вещмешок: кружка, ложка, тарелка, ночнушка, рулон туалетной бумаги.

Ты волнуешься умеренно: десятый по счету тромб, люди вы опытные. С утра едешь в больницу; перемешались в сумке апельсины, сигареты и крохотные белые книжечки (любовные романы – мамино открытие девяносто второго года). Входишь в палату и видишь, как она катается по полу и грызет кровавые губы.

Прошло двенадцать часов без операции. Хирурги разбежались, остался один «глазник». В Москву ее не отправили, потому что у «скорых» нет бензина. А там езды-то – двадцать минут!

Дура ты нерасторопная! Надо было ночью к матери ехать!

Хватаешь такси, мчитесь в МОНИКИ.

Исчезла ее фирменная бычья выносливость: кричит во всю глотку и рыдает без слез. Таксист останавливается:

– Вылезайте! Не поеду в таком дурдоме!

Ты ругаешься с водилой и уговариваешь маму еще чуть-чуть потерпеть. Хватаешься за ляжки, чтобы она не видела, как бешено тебя трясет.

– Будто ногу поливают кипятком… из чайника, – бормочет обессиленно.

Потом тебе скажут, что так отмирают ткани, и мозг привычно утащит этот факт в копилку актерских наблюдений. Идиотка. В последние часы маминой двуногой жизни тебя занимает этюд «Боль»?!

Мертвую ногу отрезали в четыре дня. Хирурги отвоевывали у гангрены то лодыжку, то колено, но гидра вцепилась высоко. Остался уродливый косой обрубок в двадцать саниметров.

Она выла над культей, как над мертворожденным ребенком, а через неделю спокойно сказала:

– Лучше бы отрезали вторую грудь.

В нынешней войне как-то подзабылась ее мастэктомия, хотя минуло всего полгода. Ты еще помнишь, как она причитала: перестала быть женщиной…

Мама относилась к бедам, как барон Мюнхгаузен: погоревала над утраченной грудью, вытащила себя за волосы, да и пошла жить дальше. К моменту выписки из «Герцена»3939
  Московский научно-исследовательский онкологический институт им. П. А. Герцена.


[Закрыть] уже шутила, что стала настоящей одногрудой амазонкой.

– Я ведь Стрелец, – замечает невпопад.

Ты делаешь понимающее лицо.

О том, что опухоль – злокачественная, известно лишь тебе да хирургу. Он утешает на прощание:

– Десять лет мы гарантируем. Отрежем вторую грудь – это пять лет, удалим матку – еще пять.

«То ли мясник, то ли прораб», – думаешь ты, высчитывая предполагаемую дату, и ахаешь. Значит, маме будет всего пятьдесят два, когда…

Ты долго боялась взглянуть на уродливый змеиный шов, оставшийся вместо ее левой груди. Теперь настраиваешь себя на то, чтобы не заорать, когда увидишь остаток ее правой ноги. Детский ужас преодолевается как-то незаметно: времени нет. Надо бороться со свищами, обрабатывать швы и баюкать ее холодную «ножку», когда выматывают фантомные боли.

Она права: нога – не грудь. Совсем иное качество жизни. Достаешь маму из ванны, несешь в комнату на руках. Она еще неловко ходит на костылях и боится упасть. То было странное время, наполненное взаимной вежливостью малознакомых людей.

– Тебе нетрудно сходить за пледом?

– Конечно! Сейчас принесу.

– Положить еще картошки?

– Да, пожалуйста. С удовольствием съем.

В словесном менуэте избегаете темы развода и почти не упоминаете отца. Возвращение в проклятый дом произошло само собой. С папой вы встретитесь спустя несколько месяцев. Он занят освоением целинных земель капитализма, а ты – проблемами работающей матери. Вы с мамой навсегда поменялись ролями.

Постепенно налаживается быт, совмещаются картинки учебы, домашнего хозяйства и частных уроков. Возвращаетесь на изъезженную колею стычек.

– Будто замуж опять вышла за папашу твоего поганого! – кричит мама.

Ее раздражает твоя мимика, словечки и невесть откуда взявшийся властный характер. Все напоминает о бывшем муже. Она капризничает, как дитя, и дерзит, как несносный подросток.

Об этом на встрече с пампушкой ты умолчишь. Отыграешь роль все успевающей Кати из фильма про Москву, которая не верит слезам.

Нынче он оценивает твою нагрузку на сорок процентов от максимальной. Ты улыбаешься, придирчиво разглядывая его внешний вид. Ухожен, подтянут и как будто даже помолодел. Колет глупая детская ревность: о нем заботятся лучше тебя.

* * *

К четвертому курсу жизнь налажена и выверена по всем пунктам. Твоей занятости умудряются завидовать однокашники, которые не замечают лапши на ушах. По легенде, ты заведуешь частной школой английского языка в своих Мытищах, и чемоданами копится зелень на квартиру в центре Москвы. Тип успешной бизнесвумен набирает популярность. Теперь среди мажоров немодно рассчитывать на золото партии, завалявшееся у предков.

Как-то случайно глянула в зеркало: ох и права была Нимфа! На тебя смотрит сорокалетняя женщина, никогда не знавшая веселой студенческой праздности. Внезапно соглашаешься на безумную вечеринку, которую устроили университетские приятели. Ходишь по гигантской квартире на Ленинском с видом пресыщенного сноба. Разглядываешь великолепно расписанные потолки, элегантный рояль, японский «видик», фанцузский комод (называется «буль»; узнать, что за слово).

Столы обильны и неряшливы неведомыми яствами из валютки. Сонька равнодушно ест киви и громко возмущается ценами. Она недавно побывала в Штатах. Наши валютные магазины непомерно дороги по сравнению с американскими. Ты поддакиваешь, будто бывала и там, и там. Держишь бокал диковинного кампари с апельсиновым соком и выдыхаешь дым – кто-то предложил пачку ментоловых «More», грех не попробовать.

Легкий прищур и нежная улыбка Елены Соловей из «Рабы любви». В предложенных декорациях смотришься уверенно, это главное. Поглядываешь на антикварные напольные часы: когда уже будет прилично откланяться? Справится ли мама? Одна в квартире с шести утра… Набираешь воздух для извинений (якобы спешишь на свидание; к подъезду подкатил серый «сааб 9000», пусть думают что за тобой), но вдруг застываешь.

Из гостиной слышится плач рояля.

Хозяин вечеринки Боб перебирает клавиши, не вынимая «Мальборо» изо рта. Облокачиваешься на черную полировку, не в силах держать спину. Автор волшебной музыки все разгадал, ему известна твоя настоящая жизнь. Мелодия взлетает осенними листьями и оседает в золе сердца. Ты не стесняешься слез, они не выбиваются из роли вдохновленного слушателя.

Мчится поезд событий, летят узловые станции судьбы. Развод, трагедия с мамой, нелюбовь…

– Я знаю. Зна-а-а-ю, – выпевают руки Боба.

Мощное форте сменяет пианиссимо; ты ощущаешь тяжелый мешок на плечах. Должно быть, таскаешь его очень давно.

Раскатистая мольба в конце. Кто бы ни написал эту музыку, он – гений. Ты только что прочитала личное музыкальное письмо; затерялось в пургу ямщиком, а теперь нашлось.

– Что ты сейчас играл?

– Рахманинов, «Элегия».

Боб тушит сигарету, допивая выпендрежный французский коньяк. Он встряхивает челкой и улыбается. Поблескивает золотая оправа, и так восхитителен расстегнутый ворот его заграничной рубашки.

– There’s music in all things, if men had ears4040
  Музыка – во всем, если бы люди умели слышать.


[Закрыть], – провозглашает он.

В глазах его – синий насмешливый иней, на правой руке – серебро браслета с вечным соломоновым девизом. И это пройдет…

Няня-англичанка, известный пианист с трех лет учил его музыке, пока родители-дипломаты обживались в Новой Зеландии. Нет, не для тебя придет весна, Галюня. Живет он в системе Альфа Центавра. Даже не думай…

– Как з-здорово ты с-сказал.

– Леди, это сказал некто лорд Байрон, – смеется Боб.

В элитных студенческих кругах, куда тебя допустили по ошибке, за наглое вранье, выше всего ценится легкость бытия. Боб и компания изящно выпускают из сознания грубую прозу. Они и в самом деле не замечают разрухи, нищеты и стрельбы у Белого дома. Светские беседы порхают невесомой стрекозой. Здесь свободно переходят на основные европейские языки, читают Апдайка в оригинале и обсуждают стилистику Библии в прозе О’Коннор. Подначивают друг друга так тонко, так изысканно – тебе не угнаться. Они фланируют по улицам высокой литературы, пока ты рыщешь по закоулкам в поисках съестного.

Какое счастье, что Олежке незнакомо слово «инверсия»!

…Ты знакомишься с ним в электричке – фортель, который, как выяснилось, никто из вас прежде не выкидывал.

«Это Стинг, Shape of My Heart. Тут у меня еще записаны «Квины», «Машина», «ДДТ»…

Что ж вы такие тяжести… да еще и через мост?

Стругацкие, «Мастер и Маргарита», Конецкий… Может, тачку поймаем?

Шервуд Андерсон, он не космонавт? Даже не слышал…

Инженер-механик. В Королеве на «Энергии». Да мы соседи! Аспирантура приказала долго жить.

Давай в «Патио Пицце» на Кропоткинской? Вот и побываешь.

Ты что, собиралась платить САМА?

У тебя обалденный голос! Ты так здорово поешь!

Максимальная тяга. Сверхвуковые струи. Расчетные газодинамические нагрузки. Должен был на Хруничева проходить, но практиковался на Туполева. Испытываем на стендах.

Да они – нормальные люди, не бойся! Обычные мировые родители.

Может, махнем на Селигер? Почему – невозможно?

Ежики из паштета… А я думал – мыши, ха-ха. В жизни ничего вкуснее не ел.

Очень приятно, Алевтина Михайловна. А я – Олег Барский.

Досталось тебе, девонька, вижу…

Как – прям вот так, с тобой? Думал, на раскладушке… А как я утром посмотрю твоей маме в глаза?

…жить не могу! Какая ты горячая! Ходи сюда, овечка моя…»

– Папа, я кажется замуж выхожу…

– Подожди. Сначала я должен его как следует осмотреть.

* * *

Иногда удается прочувствовать фразу «прожить один день – как тысячу лет». Кадр за кадром, насыщенный монтаж, ни одного случайного действия. В кино это называется бобслей: снимаются самые яркие фазы, за счет чего создается великая иллюзия. Зрителям кажется, что весь путь героя – такой же захватывающий.

Вот прочирикали птицы: «Наконец-то! Наконец-то!» Свежим холодным воздухом проникает в висок свобода. А бледное небо, казавшееся в тот момент, разумеется, лазоревым, отметилось ясной улыбкой.

Вспоминая день свадьбы, ты потом удивишься: вдыхала запах южной магнолии и видела яркие краски сирени. Откуда взялись бенгальские всполохи и вся эта феерия, ты ведь даже шампанского не пригубила!

А двор стыдливо сетовал на желтые пятна, что замарали снежное полотно. А родимая девятиэтажка отчаянно прикрывала серые грубые швы – маскировку панельных щелей. И старик, копавшийся в мусорном контейнере, деликатно отходил в сторону. Он старался не попасть в кадр фотосессии: синяк под глазом только-только начал желтеть, в тот день он не был фотогеничен.

Никому из собравшихся во дворе не слышен голос ангельской певицы. Про сады, что цветут один лишь раз, она поет исключительно для невесты.

И ты не можешь очнуться от сумашедшей весны в декабре. Вглядываешься в морозную даль, из которой на синей «вольво» показался твой Грэй.

Ты хочешь выкрикнуть хрестоматийное «Как долго я тебя искала!», но скажешь только лет через десять, когда поверишь в то, что тебя можно любить. Так неистово и беззаветно, как только и умеет неразговорчивый однолюб с инженерным мозгом…

А пока длится целую вечность минута, которая отделяет старую деву от счастливицы, запрыгнувшей в последний вагон.

В тот день тебе исполнился двадцать один год и шесть месяцев.

И память навязывает буйную сирень на зимних кустах.

* * *

Через несколько лет Олег задумается о переезде в зеленый пригород к югу от Москвы. Детям нужен воздух березовой рощи. Найдет подходящий вариант и предложит его на семейном совете.

Вы с мамой крикнете «Да!!!» c такой свирепой радостью, что он оцепенеет.

Вот избавление от проклятия. Только счастливая жизнь впереди!

Глава 8. Кружок профессионалов

Удачный день: она появится дома раньше восьми. Душ, смывающий безысходность дня. Горячий чай с лимоном и сахаром. Сегодня заслужила даже коньяк, но – нет. Завтра опять рано вставать плюс папашины гены. Лучше перебдеть. Одиночество, транквилизаторы, пусть и легкие, да еще женский алкоголизм впридачу? Спасибо, не стоит.

На днях заведующая Трубникова подкинула трех тяжелых детей. Бодрая и незатейливая, как пионерский горн.

– Разберетесь там, Инна Ивановна. По-моему, родители скрывают настоящий диагноз.

Трубникова, конечно, профессионал. Иначе связываться с детсадом «Солнышко» не имело смысла. На частных учениках заработаешь быстрее и проще. Бдительность заведующей невинными диагнозами не усыпить. ЗПР4141
  Задержка психического развития.


[Закрыть] и СДВГ сейчас встречаются у каждого первого ребенка. Родителям кажется, что они самые умные. Прикрылись модными аббревиатурами и думают, что проскочат в школу на дурачка. Однако есть еще глаза, интуиция и опыт педагога. Алалия и дизартрия теперь выглядят цветочками на фоне шизофрении и аутизма.

…Инна Ивановна Буйнова, логопед-дефектолог высшей категории, возвращалась домой. Она мечтала о том, чтобы мозг захотел передышки и заткнулся. Устала от нескончаемых монологов в голове.

Сумки с учебными пособиями цепляли асфальт. В отдельном пакете подтекала курица, которую она приготовит по любимому рецепту Славика, а после – выкинет в помойку: нет аппетита. Из расхристанной дамской торбы, походившей на санитарную сумку времен Отечественной, торчал батон хлеба – для неходячей соседки по лестничной клетке.

Невнимательному прохожему на за что не разглядеть тихое отчаяние в ее глазах. В свои пятьдесят три Буйнова сойдет на тридцать восемь – идет бодро, не позволяя расползаться по швам даже в безлюдных переулках. Физических сил пока хватает, слава Богу. А о душевных силах никто не спрашивал, пока однажды она не познакомилась с Галиной.

Рутинный звонок: вас порекомендовали… поставить шипящие звуки… в любое удобное время. Буйнова лишь отметила про себя, что впервые ее не просят поставить буквы. В кои-то веки нашлась грамотная мамаша. Теперь и в телевизоре – одни невежды! Звезды, политики, ведущие, дикторы. Слушать стыдно. Учат правильно какать в программе «Здоровье»… Жаль, что только такая у нас повестка. А при мне уродовать язык не позволю! Буквы – читаем и пишем. Звуки – слышим и произносим!

Галина ей понравилась остротой ума и энергичностью. Сразу считывался объем повседневной нагрузки, диссертация и так далее, со всеми остановками. Русская долюшка женская, знаем.

Сыну Саше – пять. «Нам сказали, с шипящими надо подождать до пяти». Миф очередной, к тому же вредный. Сегодняшних дошколят приходится обучать с рождения, чтобы успеть к первому классу. Какой идиот разрабатывал новые стандарты?! Дети лишены возможности играть! Безграмотность, равнодушие, полная утрата концепции просвещения. Хоть бы прислушивались к Безруких или, скажем, Петрановской.

И родители туда же. Каждому не терпится впихнуть в дитятю как можно больше знаний; амбиции и понты. Замордовали «развивашками», а штриховать никто не умеет, что уж про логическое мышление говорить. Карандаш держать правильно не могут!

У Галины, понятно, случай особый. Много времени потрачено на заламывание рук. Изводилась, что проворонила сына. Напрасно. Делай, что можешь, и без истерик.

…На первом занятии Саша кружился по комнате, изредка замирая и тряся головой. Усадить его за письменный стол было невозможно. Визжал, закрывая уши. Все стало ясно с первых минут. Саша безостановочно дул на руки, отвечал на вопросы невпопад, говорил о себе в третьем лице и кричал по-дельфиньи. Затем быстро разделся догола, раскидывая тапки и футболку. Ему удалось закинуть на люстру колготки и он счастливо засмеялся.

Инна Ивановна подняла с пола одежду. На футболке – прореха, кто-то с мясом вырезал бирку. Жестко велела ему одеться и вернуться за стол. Саша зашелся в крике, кусая себя за руку. Трудно не сложить два и два, но в ее компетенции – проблемы логопедические. Об этом Галине должны сообщить специалисты.

– Вам бы съездить в федеральный центр «Дети», тут неподалеку. Надо пройтись по врачам, они там очень толковые. Покажете Сашу. Школа ведь не за горами.

…После этой поездки у Галины навсегда изменился взгляд. Внимание к деталям Инна Ивановна справедливо считала своим профессиональным коньком.

* * *

На заседаниях районного методического объединения заведующая красиво обходила острые углы, избегая разговоров о пугающей картине новой реальности. Буйнова хмурилась.

Нейроразнообразие, говорите, товарищ Трубникова? А по-моему патология. Частокольная, ужасающая. Дислексия и дисграфия уверенно шагают в первый класс. Родители стали чудесатыми… Отгородились гаджетами, ушли на курсы по саморазвитию, а детьми кто будет заниматься?

Исчезли куда-то бабушки… Раньше они снимали стрессы поглаживаниями, вслушивались в интонации ребенка, определяя, чем его сегодня лучше занять. Сказки читали, колыбельные пели, находили время на обсуждение заката и поиск причудливых шишек. Развивали у внуков такой словарный запас – залюбуешься! Ау! Бабушки, вы где?! Тоже подались на курсы личностного роста?

Послушать родителей – задумаешься, кого учить надо. «Витюша, ты знаешь. Мама просто сказала первее!». Все теперь звóнят, заправляют кофты вовнутрь, одевают платья (кипельно-белые!), решают ихние проблемы и покупают крема, свитера, джемпера…

Кого учить первее?

В детских садах перевелись полностью здоровые дети. Каждый второй ходит на цыпочках, каждый пятый – «в спектре». Есть даже шизофрения. Сережа Симченко из подготовительной группы разговаривает с тенью, которая якобы ходит за ним по пятам. Коля Широбоков получает приказы «из головы». А она всего лишь логопед, разве что намекнуть родителям может. И очень повезет, если пойдут к врачу, а не огрызнутся: «Сама дура, сама себя и лечи!»

Воспитатели смеются над забавным словечком хахаль: Нюта Горн отличилась в прошлый четверг. Славик в ее годы уже бегло читал, а она должна умиляться тому, как пятилетка произносит «сахар»?

Хорошо, что с Галей все можно обсудить, не перестраивая речь под безграмотных слушателей. Они так и не перешли на «ты» из чувства глубого уважения. Обменивались статьями о проблемах РДА и РАС4242
  РДА – ранний детский аутизм; РАС – расстройство аутистического спектра.


[Закрыть], ценными книжными находками, не удивляясь сходству вкусов. Узок круг компетентных людей. Не круг, а кружок. Профессиональный логопед да профессиональная мать аутиста. Кружок, в который никто не хочет вступать.

Галя жаловалась, что мать считает ее глупой мотовкой. Саша давно произност звуки как надо, а она выбрасывает безумные тыщи. И это за то, чтобы ребенок ползал на четвереньках, рисовал двумя руками на обоях и показывал карточки «НАД, ПОД, МЕЖДУ»?! Ребенку гулять надо, а не фасоль с горохом перебирать, он ведь не Золушка. Аутизм внука считала выдумкой докторов и рвачей-логопедов. Ничего, перерастет и будет не хуже других! Жили себе люди не тужили, а теперь им про аутизм сказки впаривают. На таких дурах, как дочь, наживаются.

Такие аргументы логопеды слышат через день.

– Ничего, Галина, – сказала Буйнова, подбирая с пола папку с листами. – Работаем, бездействие – смерть.

На разлетевшихся листах были изображены странные пустые лица: к следующему занятию Саша разберет ситуации и дорисует человечкам глаза, брови, рты… С распознаванием мимики и жестов у него все еще было туго, но Галя руки не опускала.

В один из трудных дней Буйнова рассказала ей о Славике. Утешать не умела, но может подруга встряхнется.

Безмолвное объятие – Галя отлично все поняла. Больше не жаловалась.

…Она даже обрадовалась, когда узнала об отъезде Барских в Америку.

– У нас матери особенных детей не имеют права на собственную жизнь. Так что, Галя, это и ваш шанс, не говоря уже о Саше. Американцы копают аутизм аж с шестьдесят восьмого года! Поезжайте, план работы я вам составлю.

Галина кивала. Ее состояние выдавало дрожащее нижнее веко.

С эмиграцией Галины изоляция ощущалась как наказание. Может, зря развелась с мужем?

– Прекрати, – сказала Инна Ивановна вслух. – Не изоляция, а сознательное уединение. Чистка души и мозгов. Десять учеников, четыре группы в «Солнышке», методический семинар у черта на рогах плюс соседка. А дома – тишина и чистота. Счастье.