Текст книги "Ковен тысячи костей"

Я уже иду за тобой, Мадам Саламандра.

Пододвинув стул, Диего взгромоздился рядом, но жестом велел мне не шевелиться. Вытянув руки по швам, я краем глаза наблюдала за тем, как он рассекает кончик большого пальца о собственный вздох. Беззвучное заклинание пронзило кожу, и выступила рубиновая капля крови. В одной лишь тонкой футболке, сквозь которую просвечивали его тату, и босой Диего прижал окровавленный палец к моему лбу.

– Бог Птах отверзает мои уста, и бог моего города ослабит пелены; пелены, которые на моих устах.

Молитва из Книги Мертвых. Диего повел большим пальцем, рисуя что-то, что пронзило меня древним колдовством, как электричеством. Оно было в каждой капле его крови – вязкая, полуночная магия, эссенция мрака, что всегда сгущался перед рассветом. Я почувствовала странную перечную свежесть в горле, будто от проглоченной мятной жвачки, и закрыла глаза. Палец Диего вильнул в сторону, распуская на моем лбу око Уаджет – глаз Гора, что оберегает от сил зла и напастей. Такие знаки рисуют на мертвых.

– А затем придет бог Тот, вооруженный словами могущества в великом изобилии, и развяжет перевязи, равно как и перевязи бога Сета, которые на моих устах.

Что-то загрохотало. Я разомкнула веки и покосилась на Диего. Он водрузил на тумбу медный чан с водой, на поверхности которой плавали янтарные капли можжевелового масла и семена фенхеля. Затем Диего снял все кольца с пальцев, сложил их на серебряном подносе и погрузил руки в священный травяной настой.

На простынь закапала магия.

– Старайся смотреть мне в глаза и не вырываться, – велел Диего, кладя одну мокрую ладонь мне на грудь, а другую – на лоб поверх кровавого рисунка. – Будет больно, hermanita. Очень больно.

Отступать было некуда. Бросив последний взгляд на безмятежную Зои, прощаясь с ней перед тем, как увидеться вновь, я кивнула. Все, что происходило дальше, длилось всего пару минут, но было настолько мучительно, что эти минуты показались мне вечностью.

– Осирис откроет врата в Дуат, и пусть вода потечет.

Вода действительно потекла по моим ребрам, когда Диего вдавил ладонь мне в грудь – аккурат в то место, где предательски быстро забилось сердце. Он будто норовил переломать мне кости, налегая всем весом. Терпеть приходилось изо всех сил. Казалось, еще чуть-чуть – и что-то внутри меня хрустнет. Стараясь держать себя в руках, я смотрела Диего в глаза, как он о том просил. Бирюзовая радужка, сияя, почти поглотила черный зрачок, а заодно поглотила и меня.

– Осирис откроет врата в Дуат, и пусть кровь закипит.

– Диего… – выдавила я, не замечая, как рефлекторно пытаюсь выскочить из-под его рук, давящих все сильнее и сильнее.

Взгляд неожиданно поплыл, и все вокруг задернула смоляная дымка. Каждую мышцу сводило и рвало на части, но больше всего ныло в груди – сердце пылало, замедляясь против собственной воли. В меня будто вколачивали раскаленную кочергу, и я вдруг поняла, что происходит с моим телом.

– Осирис откроет врата в Дуат, и пусть сердце замрет.

Стук. Стук.

– Диего! – воскликнула я, поддавшись панике, когда осознала, что именно он пытается сделать.

«Лежи неподвижно, Одри!» – услышала я в голове его голос, вытеснивший из нее Башню, хотя губы Диего шептали совсем иное:

– Осирис откроет врата в Дуат, и пусть в них ее душа войдет!

Стук. Стук.

Тишина.

По лбу растекся жидкий свинец, а в груди – металл. Сделав вздох, я уже не выдохнула. Пальцы Диего ослабли, отпустив меня, но грань была пройдена. Я откинула назад голову и почувствовала, как мое отяжелевшее тело проваливается в перину матраса.

Любой ритуал должен быть доведен до конца. Даже тот, в котором нужно умереть всего на секунду, чтобы в следующую перенестись туда, куда нельзя живым.

– Диего?

Казалось, я перестала существовать. Наверное, такой и была настоящая смерть: сплошь холод, напоминающий о спальне Зои, но душащий, как плотный туман. Я не чувствовала ног, настолько свободная, что превратилась в ничто. Зато я отчетливо слышала голос Диего:

«Дуат похож на калейдоскоп – крутишь, вертишь и каждый раз находишь что-то новое. Тысяча отражений, однако все они смотрят друг на друга. А ты, даже смотря в одно, смотришь во все сразу. Именно поэтому каждая душа видит Дуат по-своему. Необычно, правда? В детстве я мог часами бродить по нему… Но мне никогда не удавалось постичь это место до конца. И никому не удастся».

Вот что имел в виду Диего, когда говорил об относительном течении времени – я будто провисела в Дуате бесплотным духом целое тысячелетие, прежде чем органы чувств наконец-то вернулись. Сначала осязание, затем зрение и обоняние…

«Все, ты прошла. Добро пожаловать в Дуат!»

Но все, что я увидела перед собой, наконец-то вернув себе физическую (или псевдофизическую) форму, – это обычная пустыня: дюны и холмы из коричневого песка, похожего на тростниковый сахар, на горизонте которых дрожал мираж большого города.

«Это Первый Дом – один из двенадцати домов Дуата. Красиво, правда?»

– Очень, – соврала я с притворным восхищением. – Обожаю песок!

«Эй, не капризничай! Ты видишь Дуат таким, потому что я твой проводник, а мой культ – это Осирис. Кстати, случайно встретишь его – передай от меня пламенный привет. Когда-то мы были очень… близки. Мой самый необычный опыт!»

– Фу, Диего, – скривилась я, обернувшись: позади меня возвышались идентичные дюны, уходящие на много миль вдаль. Заблудиться в этом месте было проще, чем приготовить паприкаш: я сделала несколько шагов в сторону города-миража и вдруг заметила, что мои следы исчезают прямо на песке, не давая запомнить, откуда именно я пришла. – И это царство мертвых? Как странно… Стоп, а это еще что?

«Ах, это… Копия моего браслета, да. В нем то время, что отведено тебе в Дуате на поиски Зои».

Я, удивленная, подняла к глазам запястье и внимательно рассмотрела змеиный браслет, вьющийся вокруг руки. Там, в реальности, он по-прежнему был надет на Диего, но здесь принадлежал мне. Только теперь вместо песка в длинном стеклянном брюшке змеи плескалась свежая кровь: колба с ней, изогнутая, тянулась почти до раздвоенного языка. С гремучим хвостом, завивающимся под моим локтем, змейка казалась эфемерной – слишком легкой для украшения из черненого серебра. Пока я рассматривала ее, мне вдруг показалось, что кровь в колбе опустилась на несколько миллиметров ниже…

«Нет, не показалось. Поспеши! Время здесь течет иначе, помнишь? Вдобавок Дуат изменчив, как настроение Тюльпаны. Он никогда не повторяет свою форму дважды. Вот три правила, которые тебе нужно запомнить, чтобы пройти его: не оборачиваться, не слушать и не останавливаться».

– Если Дуат постоянно перестраивается, тогда как души людей находят друг друга? – спросила я, мельком оглядев свою водолазку: слава богу, в Дуате я была полностью одета, а не щеголяла по нему в бюстгальтере, в котором отправлялась!

«Это парадокс Дуата. Пока мы живы, нам его не понять. Полагаю, все души ведет цель… Настолько сильное желание увидеть кого-то, что даже Дуат не может им противостоять. Именно так Рашель вырвалась на поверхность и нашла тебя, чтобы говорить с тобой через костяные руны. Далеко не всем это под силу. Должно быть, она очень тебя любит».

– Да… очень, – улыбнулась я мечтательно, гоня прочь надежду, что мне посчастливится встретить ее здесь. Если этого не случится, а я позволю себе размечтаться, мое сердце разобьется в третий раз. – Ну и как именно я должна понять, куда мне идти?

«Чувствуй…»

– Что именно?.. Диего? Эй! Ты здесь, Диего?

Я услышала бормотание на фоне, что-то о призраках и тенях, а затем – ничего. Да уж, «проводник» из него вышел на славу!

Вглядевшись в мираж, я ускорила шаг и с удивлением обнаружила, что не чувствую жара палящего солнца. Хотя, впрочем, солнца здесь и не было вовсе: свет тек не то сверху, не то из-под моих ног, не имея источника. Удивительное и непостижимое явление для моего ума, пусть и ведьмовского. То, что я смогу понять и увидеть, лишь когда умру на самом деле.

– Ладно… Не страшно. Я справлюсь. Не оборачиваться. Не отвлекаться. Не слушать, – повторила я себе под нос, уверенно двинувшись в глубь Первого Дома.

На практике он представлял собою совсем не дом, а настоящий город. Разбитое зеркало, собранное заново по кусочкам, – вот на что это было похоже: так же криво, но ослепительно и красиво. Я не заметила, как вдруг оказалась в самом центре загробной жизни: буквально из ниоткуда выросло засилье маленьких домиков. Неестественно яркие, будто усыпанные драгоценностями, они были совершенно не похожи друг на друга. Европейский дворец из желтого мрамора, остроконечная башня мечети, деревянная хижина в петлях лиан, резиденции в стиле барокко и даже северное иглу, откуда доносился детский смех. Жилища, выстроенные цепочкой, образовывали тысячи извилистых улочек. Между ними копошилось множество силуэтов, как на рынке в воскресную ярмарку, – и все витиеватые, полупрозрачные, живые клубки зеленоватого тумана, галдящие на непонятных языках. Мертвые? Спящие? Такие же путники, как я?

Подходя к душам или к их домам слишком близко, я неизбежно разочаровывалась: при встрече со мной все мгновенно обращалось в пыль. Таяло и растворялось в воздухе, оседая в ногах тем самым сияющим дымом, из которого здесь было сплетено абсолютно все, кроме песка. Даже местный запах не получалось узнать: горький городской смог, но со сладким послевкусием, как тропические фрукты, порядком забродившие на солнце.

Несколько шумных душ играли в деревянные кости на поверхности перевернутой телеги. Я замедлила шаг, пытаясь разглядеть их черты, смазанные запретом. Обрывки пестрых платков, штаны-шаровары, живые цветы, вплетенные в волосы. И, конечно, глаза без зрачков, горящие, как звезды. Заметив мое приближение, души, издав испуганный возглас на арабском языке, мгновенно исчезли, как и все прочие.

«Здесь ты – призрак, а не они. Хватит пугать бедняжек! Просто иди вперед».

Так я и сделала, пускай голос этот больше не принадлежал Диего – он вновь был моим безумием. Любуясь краем глаза удивительным, но непонятным мне миром, я неохотно ускорилась. Колба в браслете уже опустела на пару сантиметров – кровь почти дошла до второго кольца змейки, обвивающего мою руку выше запястья.

– Зои рядом, – сказала я вслух.

Эта уверенность возникла у меня так же естественно и внезапно, как зажигаются фонари с заходом солнца. Внутренний зов, прежде ведущий меня по Ордену, наконец-то включился и теперь вел меня по Дуату. Улицы Первого Дома были разбросаны совершенно хаотичным образом, иногда противореча законам физики и архитектуры, но мир вокруг действительно менялся и подстраивался, ведя меня туда, куда нужно, даже если я сама не знала маршрут.

– Эй, Одри!

Меня прошиб холодный пот, и ноги заплелись. Вцепившись ногтями в браслет, я застыла посреди того, что напоминало городской мост. Красная вода под ним, как выдержанное гранатовое вино, и безупречно желтый кирпич, как то солнце, которого здесь не было.

– Одри?.. Неужели это ты, сестричка?.. Я нашел ее, Дебора! Маркус! Все сюда!

Тело покрылось гусиной кожей, когда я поняла, что мне не показалось – этот голос действительно принадлежал моему младшему брату. Самому маленькому, самому невинному и доброму из всех детей, каких я только знала. Меня отчетливо звал Ноа, тело которого Джулиан бросил в материнском кабинете, пробив его висок об угол стола. Ноа звучал так близко, будто стоял у меня за спиной.

– Одри, ну же, посмотри на меня!

Затаив дыхание, я медленно обернулась, но никого не увидела. Не увидела я и улицы со средневековыми хижинами, по которой шла всего минуту назад. Вместо этого позади меня тянулась голая пустыня – самое начало пути. Но и это было не самое худшее: когда я снова посмотрела прямо перед собой, то не обнаружила тех домиков, от которых веяло духом Зои. Они изменились тоже – совсем незнакомые прежде миражи, на этот раз современные небоскребы из стекла и бетона.

Связь с Зои оборвалась, и мой внутренний зов опять замолчал.

– Черт! – выплюнула я, пнув со всей злости землю и подняв в воздух облако коричневого песка. – Не оборачиваться! Первое правило Дуата. Ну что за бестолочь!

Диего не обманул: царство мертвых было изменчиво, как погода, когда ведьма злилась. Он вел меня к цели, пока я думала о Зои, но стоило отвлечься – и, пользуясь моментом, Дуат отбросил меня назад, еще дальше и глубже. Точно ребенок, норовящий стащить конфету, когда отвернешься, – нельзя спускать с него глаз! А раз спустил – начинай заново.

– Ладно. Время есть, – успокоила себя я, постучав пальцем по змейке: вязкие капли незастывающей крови прилипали к стенкам изогнутой колбы, медленно испаряясь. – Еще раз.

Я снова двинулась вперед, на этот раз даже не пялясь на красочные дома, в которых мертвецы жили лучше, чем мы, живые. Души вокруг смеялись, болтали, поедали полупрозрачные рисовые лепешки и играли на бонго, но по-прежнему сливались с пейзажем и исчезали, стоило мне пройти мимо. Будто отголоски реального мира – вместе с собой они несли в Дуат свои воспоминания, наполняя его любимыми вещами. Если после смерти меня ждет мой любимый уголок, где не нужно будет платить за еду и бояться, то, может, стоило дать Ферн меня прикончить?

– Хм, а я-то переживал, что мне придется ждать триста лет до нашей встречи. Пришла проведать меня, маленькая Верховная? Так и знал, что соскучишься!

– Катись к Баалу, – прорычала я, низко опустив голову и глядя себе под ноги, чтобы не позволить голосу Джулиана вытеснить мысли о Зои.

Он раздался над самым ухом: так близко, что висок обожгло мятным дыханием. Кажется, Джулиан даже щелкнул жвачкой, надув пузырь, и засмеялся, когда я вслепую отмахнулась от видения Дуата, сорвавшись на бег.

Не оборачиваться. Не останавливаться. Не слушать!

– Думаешь, ты правда убила меня?! Даже без магии я сильнее!

Ферн. Я покрылась мурашками, но мотнула головой, не позволяя себе замедлиться или поверить, что она и впрямь здесь. Видения Дуата дышали мне в затылок, но в груди уже разливалось знакомое тепло: Зои снова близко. Зои здесь… Я почти нашла ее!

– Как бы не так, сучка!

Голос Ферн взвизгнул, а затем что-то ударило меня в спину. Я покатилась кубарем, кашляя и давясь песком. Хоть в Дуате у меня и не было плоти, но спина заболела так, будто я действительно приложилась лопатками об острый камень. Лишь когда облако пыли улеглось и я убедилась в том, что вокруг действительно нет никакой Ферн, от сердца у меня отлегло.

Но…

– Опять, – простонала я, приветствуя проклятую пустыню позади и совершенно новую улочку впереди, теперь уже марокканскую: запах карри, звон деревянных бусин и ритмичный гул каркабу. – Это нечестно! Ты слышишь меня, Дуат?! Толкаться против правил!

Но все, что сделал Дуат, – это рассмеялся мне прямо в лицо, подняв еще одно облако песка, отчего на зубах захрустели песчинки. Он действительно был живым – будто бы даже соображал, как человек с крайне несносным и строптивым характером. Если бы Аврора превратилась в пустыню, она была бы точно такой же!

– Ты не нравишься Дуату.

Я вздрогнула, но на этот раз мне не пришлось оборачиваться, чтобы увидеть, кто со мной говорит. То не было отвлекающим маневром или ловушкой – рядом действительно стоял человек. Точнее, маленькая девочка лет пяти-шести, тонкая, как тростиночка, с большими серыми глазами-блюдцами и копной светлых волос, похожих на водопад липового меда. Голубой ободок прижимал их к затылку. В платье из белого шифона с воротником до самой шеи, девочка улыбалась так тепло и искренне, как может улыбаться только ребенок. От этой улыбки даже царство мертвых стало казаться гостеприимнее.

– Такими темпами не успеешь, – сказала девочка, ткнув указательным пальцем в мой браслет. – Я проведу. Идем.

Она протянула мне руку ладошкой кверху, но я не спешила протягивать свою, опасливо косясь на детское личико. Оно могло быть таким же обманом, как и все остальное здесь. Кто знает, чего еще ждать от Дуата?

– Меня отправила к тебе мама, – сказала девочка, почти обиженная моим колебанием: ее нижняя губа поджалась и задергалась, как у кролика. – Я хорошая. В правилах твоего друга ведь нет «никому не доверять», верно?

– Откуда ты знаешь о друге? – сощурилась я.

– Ты громко бормочешь. И громко думаешь.

Я криво улыбнулась:

– Хм, что правда, то правда.

Мои пальцы обогнули ее маленькую ручку, и девочка, просияв, тут же потащила меня стремглав по песчаным дюнам в сторону нового миража. Она не соврала: Дуат отстал от нас, перестал окликать, сыпать соль на старые раны и уводить с дороги. А каждый шаг девочки будто равнялся десяти моим, настолько быстро принялся меняться вокруг нас мир. Секунда – и пустыня осталась позади, а впереди материализовалась пещера из сыплющегося зеленого булыжника. Еще секунда – и вместо нее на нас смотрят зашторенные окна родового поместья, залитого дождем туманной Ирландии. Дома вокруг складывались, как бумажные, сменяя друг друга, и, пока мы с девочкой бежали, Дуат бежал нам навстречу.

– Как ты это делаешь? – спросила я восхищенно, когда уже спустя несколько минут (часов?) зов в груди стал нарастать. Та же мелкая вибрация в замерзших конечностях и барабанная дрожь в голове: «Ближе! Ближе! Ближе!». – Ты…

– …мертва? – закончила за меня девочка, ничуть не смутившись. Макушкой она едва доставала мне до пояса, зато ее глаза – серые, как штормовое небо, – сияли знанием взрослых. – Да. Зато здесь я нашла маму! Я так грустила, когда папа ушел в Асат, что заснула и спала очень-очень долго, пока мама меня не разбудила.

– Асат? – переспросила я, запыхавшись, но девочка уже воскликнула:

– Пришли!

Еще никогда мне не удавалось так быстро достичь своей цели. Девочка была стремительна, как стрела, и на сердцевидном личике не отразилось ни капли удивления, когда перед нами вырос особняк. Буквально – я едва успела отскочить, как из земли восстало крыльцо из красного дерева. Весь дом был сделан из него: двухэтажный и крепкий, но обшарпанный и потертый временем. Причем матовый и четкий, вовсе не призрачный, как все, что встречалось мне в Дуате прежде. Этот дом будто ждал меня. Подоконники оккупировали заросли ириса, а красный плющ оплетал крышу и стрельчатые окна. Над дверью, выкрашенной в безупречно алый, раскачивалась деревянная вывеска.

– «Магазин Лаво», – прочитала я.

– Та, кого ты ищешь, внутри, – подтвердила девочка, и я ворвалась в дом очертя голову от счастья настолько, что даже забыла нормально поблагодарить ее, выкрикнув лишь сумбурное «Спасибо!».

Внутри дом оказался совершенно обычным. Длинные тени, напоминая скрюченные старушечьи руки, расползались от лампы Тиффани с витражным узором перепелок. В коридоре было не протолкнуться от наставленных стеллажей со всякой всячиной, покрытой толстым слоем пыли. Это место напоминало антикварную лавку: напольные часы с медными кукушками, реторты, дорогущий ковер с дамасским орнаментом, кажущийся в окружении безвкусных цветастых обоев излишней роскошью; беззвучно крутящийся граммофон, в который забыли вставить пластинку; плотные шторы из жаккарда, стопки книг в рваных кожаных переплетах и запах мятного чая, подогревающегося на газовой конфорке.

Я успела обойти всю гостиную, посреди которой стоял гадальный стол с выжженной доской Уиджи, когда вдруг скрипнула лестница.

– Мамочка, пора обедать!

Стараясь ступать бесшумно, я поднялась наверх следом за тенью и голосом, что не слышала с прошлой весны. Сердце предательски сжалось при виде Зои – прежней, здоровой и сияющей, какой она была лишь здесь, в собственном сне, даже не подозревая, что он и есть ее темница. В саржевом платье, с кашемировым платком в волосах, украшенным жемчугом, Зои несла в руках поднос и даже не заметила меня, застывшую в проходе спальни.

Здесь царил душный полумрак. Он едва позволял разглядеть женщину, лежащую на кровати в алькове, вокруг которого развевался полупрозрачный светлый тюль. Сквозь него было видно, что эту женщину пригвоздили к подушкам старость и болезнь. С дряблой оливковой кожей, приобретшей нездоровую желтизну, и черными глазами, она едва дышала. Браслеты, впившиеся в отекшие запястья, были не просто драгоценными – они были реликвиями, подаренными ее богатыми обожателями с Гарден Дистрикт. Бриллианты, рубины, изумруды… Ими были инкрустированы даже зеркала напротив будуара и золотые фризы над занавесками. Этих драгоценностей ковену Вуду хватило бы на пятьдесят лет безбедной жизни, но Мари Лаво никогда не любила делиться.

Я узнала ее в ту же секунду, как вошла. Она, умирающая, но на самом деле несуществующая, была сердцем иллюзии, что поглотила Зои живьем и теперь медленно переваривала.

– Зои, – тихо позвала ее я, шагнув глубже в комнату. – Зои!

Она не услышала. Только поставила поднос на тумбу возле материнской постели и села рядом с ней, причитая. Тогда я позвала еще раз, но…

– Бесполезно, голубка. Ящерка застряла в коллапсе, пока не отбросит хвостик.

Я завизжала, но Зои не услышала даже этого, слишком занятая тем, что раздвигала на подносе оловянные тарелки. Зато Барон Суббота, пышущий дымом кубинских сигар у меня над ухом, кажется, оглох.

– Тише, голубка! – воскликнул барон, хватая сигару в зубы, чтобы освободить руки и выставить их перед собой в примирительном жесте. – У тебя совсем нервы ни к черту! Видно, мне надо почаще наведываться в гости с бутылочкой чего покрепче. Эй, почему ты так смотришь?.. Не знала, что Ле Гвинея – один из Домов Дуата?

Сколько бы лет ни прошло, Барон Суббота – древний лоа вуду – никогда не менялся. Всегда смерть – всегда веселье; жнец с самым задорным нравом и специфическим чувством юмора, какого не сыскать ни в одной другой человеческой религии. Он не изменял своему любимому одеянию похоронных дел мастера, даже по Дуату щеголяя в черной рубашке, расстегнутой до груди, и таком же черном фраке с колье из мышиных черепов. Сквозь черную как уголь кожу кости просвечивали настолько, что их можно было пересчитать все до единой. Раздевая меня глазами, такими светло-голубыми, что я начинала невольно ностальгировать по вермонтской зиме, Барон отстранился, но лишь для того, чтобы подобрать с каминной полки початую бутылку перечного рома и осушить ее залпом. Судя по грязным стопкам в подножье кресла-качалки и забитой пепельнице на окне, он уже давно сидел здесь.

– Рада тебя видеть, – призналась я, прочистив горло, когда немного успокоилась. – Хоть одно знакомое лицо!

– Я тоже рад тебе, – ощерился Барон, в упор глядя на мою грудь.

Я закатила глаза, рефлекторно поправляя водолазку, будто бы в ней действительно было декольте, и отошла к шкафу. Застонав от разочарования, когда бутылка рома в его руках опустела, Барон швырнул ее в пыхтящий камин и достал откуда-то из-за кресла новую. Треск стекла все равно остался для Зои незамеченным, как и мы: хлопоча вокруг постели Мари Лаво, она кормила ее с ложечки мясным соусом, что-то бормоча на креольском.

– Для нее мы то же самое, что привидения, – пояснил Барон, проследив за моим взглядом. – Твой синеволосый любвеобильный мальчик ведь рассказывал, что Дуат – это не только царство мертвых? Это также царство сна. В Первом Доме сновидцы застревают чаще всего… Но за этим всегда следует пробуждение. Однако не в случае Зои, ведь она застряла здесь, потому что хотела остаться. Конечно, умереть по щелчку пальцев нельзя – что очень жаль, это сильно упростило бы мне работу, – но если она продолжит в том же духе… То останется без духа! – Барон хохотнул в своей излюбленной манере, на что я укоризненно щелкнула языком.

– Как вытащить ее отсюда? – спросила я.

– Это зовется коллапсом – сон, что повторяется раз за разом и становится твоим домом, – продолжил он, не ответив на мой вопрос. Вместо этого Барон обвел костяной рукой окружающую нас мебель, и глаза его недобро заблестели. – Только вот сны – это не всегда сказочные единороги и красотки в бикини. Иногда это кошмары. Готова увидеть кошмар Зои, голубка?

Я не успела ответить, ведь кошмар и так уже был в самом разгаре.

– Мама, мне нужно поговорить с тобой. О Верховенстве… Я… я поняла, что это не мое. Я хочу жить свободной жизнью, без тягот ковена, понимаешь? Рафаэль справится лучше. В последнее время он стал таким сильным… Пожалуй, даже сильнее меня. Из него получится хороший Верховный. Да, знаю, ты уже давно выбрала меня, но… Мама? Что такое? – Зои, залепетав у нас на глазах признание, едва не уронила поднос, когда Мари Лаво поперхнулась гумбо и зашлась надрывным кашлем, заляпав подушку слюной и соусом.

– Дочка… наклонись, – выдавила Мари, тянясь к засуетившейся Зои дрожащей пергаментной рукой. – Наклонись, доченька… Прошу!

– Я здесь, мама. – Я увидела слезы, вставшие у Зои и в горле, и в желтых глазах. Она послушно сложила столовые приборы в тарелке и опустилась на колени подле постели Мари, прижав ее морщинистую руку к своей гладкой румяной щеке. – Что такое, мама? Мне позвать Рафаэля?

– Nanm mwen se pou ou!

Старуха ожила. Прежде немощная, роняющая на себя кусочки пищи и смиренно доживающая свой ведьмовской век, что должен был вот-вот подойти к концу, Мари вдруг схватила Зои за волосы и кашемировый платок. Взгляд ее заблестел, утратив материнскую нежность, а губы раскрылись, как лепестки ядовитого олеандра, шепча заклинание настолько древнее и темное, что даже Аврора не решилась бы вписать его в свой гримуар. Зои ахнула, брыкаясь, но хватка Мари была удивительно сильна. Так же сильно было и то заклятие, что уже впилось в невинную душу и, не желая отпускать, растворило ее в другой.

– Мама, остановись! Не надо! Я же люблю тебя!

– Ban m' kò ou!

Мари выкрикнула последние слова заклятия, а затем упала замертво на подушки. Жизнь покинула ее слабое изнеможденное тело, а черные глаза остекленели, уставившись в потолок. Зои застыла тоже, стоя над ней, будто парализованная. Но то был не шок – это было осознание того, что все получилось.

Глядя сверху вниз на тело Мари, Зои медленно поднесла руки к лицу, удивленно разглядывая тонкие красивые пальцы со свежим маникюром и в тонких серебряных колечках. Это словно вывело ее из оцепенения. Она промчалась мимо меня, едва не задев, и подорвалась к зеркалу высотой в полный рост, завешенному льняной скатертью.

Сорвав ее, Зои прильнула к зеркалу лбом.

Только это была уже не Зои.

– Мари Лаво готовила этот ритуал весь месяц, что был отведен ей на прощание с семьей, – прошептал Барон с усмешкой, и даже от дыма его сигар, заволокшего комнату, у меня не пекло в груди так, как пекло от страшного озарения. – Видишь те свечи, что догорают на спинке кровати? А вон те, что на полу? Они расставлены по контуру веве Кальфу – темнейшего из нас… Хранитель перекрестков, он всегда берет высочайшую плату. Даже я предпочитаю не иметь с ним дел. Зои, маленькая неиспорченная ящерка, конечно, не заметила никакого веве, когда вошла в комнату. Точно так же она не заметила и того, что целый месяц пила кровь Мари, пробуя ее кашу на вкус, когда та ворчала, что не хватает соли… То была ночь Волчьей луны – Мари дожидалась ее специально. Она так не хотела умирать… А Королева Вуду всегда получает то, что хочет.

– Боже мой, – выдохнула я, наблюдая, как Зои (Мари?) щупает собственное лицо, не в силах налюбоваться своим новым отражением.

Улыбка ни на секунду не сходила с ее прекрасных губ. Пальцы очертили изгиб маленького курносого носика, божественно симметричный овал лица, острые скулы и даже длинную лебединую шею. Зои накрутила на палец и спиральку волос, морщась, ведь у Мари волосы были длинные и прямые, будто вытянутые утюжком, а к такому безобразию она не привыкла. Пестрый платок с крупными бутонами жемчуга и вовсе ввел ее в ступор: Зои оттянула его пальцем, но, немного подумав, отпустила. Взгляд ее переместился ниже, скользнул по узким плечам к полной груди и невольно задержался там. Зои усмехнулась, огладив ее ладонями и точно так же «проверив» на прочность свои ягодицы. Явно оставшись довольной своим молодым и упругим телом, она склонила голову вбок и часто-часто заморгала, прогоняя желтизну глаз. Метаморфоз сполз с радужки, возвращая им природную черноту, но затем Зои вдруг передумала, и глаза пожелтели обратно. Словно неожиданно вспомнив о чем-то, она застыла.

Барон Суббота вновь повернулся ко мне, раскурив новую сигару. Голос его, как голос рассказчика, сплелся с происходящим, будто бы я читала книгу, а не смотрела на все собственными глазами, остолбенев у шкафа:

– Вот только Мари Лаво была слишком стара, чтобы продумать настолько сложное заклинание до мело– чей и не допустить осечки. Нет, кое-где дорогая мамбо просчиталась… Никогда не доверяй Кальфу и его заклятиям!

У Зои вдруг подогнулись ноги, и она рухнула перед зеркалом там же, где и стояла. Руки, которыми она любовалась всего минуту назад, затряслись и забарабанили по полу в приступе исступленной ярости.

– О нет, – выдавила она, захлебываясь в слезах, брызнувших из глаз на саржевую юбку. – Что я наделала?.. Господи!

– Куда подевалась душа Зои? Ушла в никуда? Нет, это так не работает, – зацокал над моим ухом Барон Суббота, не переставая комментировать. – Мари и раньше притворялась собственными дочерями, но то было всегда лишь притворство – она никогда не становилась ими по-настоящему. До этого дня. Бедная мамбо не знала, что древнее заклятие, купленное ею у Кальфу, – это вовсе не переселение душ. Это слияние. Мысли Мари – чувства Зои. А Зои чувствовала столько всего!.. Уж точно побольше своей дражайшей матушки, не знающий ни любви, ни милосердия. Все это пробудилось в ней с невиданной силой, утопило, заставив ужаснуться своему поступку. Так и родилась мамбо Зои-Мари.

– Моя малышка, – проскулила она, обняв зеркало и прижавшись к нему, как к той дочери, которой отныне была. – Что я сделала с тобой? Моя маленькая ящерка…

Зои взвыла. Сотрясаясь в рыданиях, она молила духов вуду о прощении, а затем доползла до постели Мари и схватила ту за лодыжку, что-то шепча. Снова, снова и снова, пока голос ее не надорвался, охрипнув. Пока руки снова не ударились об пол в бессилии. Возврат не работал – вернуться в мертвое тело было уже невозможно. И обернуть ритуал вспять – тоже.

– Мари нужно было молодое тело, чтобы править ковеном и дальше, – продолжил Барон, пока я не сводила глаз с ведьмы, что так и просидела перед зеркалом несколько иллюзорных часов, раскачиваясь взад-вперед. – Для этого она и объявила Зои следующей Верховной. Готовила ее для себя. Однако Зои хотела отказаться… В ковене Вуду она чахла, как цветок без полива. И когда случилось то, что случилось, ее желания стали желаниями Мари. Все смешалось. Она поняла, что сойдет с ума, если останется здесь. Если проживет с осознанием своего поступка еще хоть день… Забытье стало для нее спасением, а та жизнь, о которой всегда мечтала Зои, – искуплением.