Текст книги "Вдоль каштановой аллеи (сборник)"

Женский Новый год

8 Марта – это женский Новый год.

Женщины в этот день ждут.

Всего. Неизвестно чего. Хоть чего-нибудь.

Ждут, что вот он придет с букетом роз, с огромным! Таким, что в дверной проем не проходит. Или не с огромным, а вообще с букетом, и вообще придет.

И упадет к ее ногам! Или не упадет, а так, на одну коленочку припадет.

Или не припадет, а простенько, но со вкусом раскидает розы по сторонам, усыплет ее путь розовыми лепестками и бутонами, и скажет: Я ждал тебя всю жизнь.

Или хотя бы: Я ждал тебя всю вторую половину своей непутевой жизни.

Или, на худой конец: Весь год после очередного гнусного развода я ждал, что придешь хотя бы ты и украсишь собой мою неустроенную жизнь. Внесешь в мое унылое, холостяцкое, утлое, распре… несчастное существование розовые краски, эти розовые ароматы, наденешь мне на нос розовые очки, и мы пойдем с тобой рука об руку в даль дальнюю, неизвестно куда и неизвестно зачем, но вместе, но навсегда, но, но, но!

И что не запряжешь ты меня как коня ломового, не будешь погонять без конца: купи квартиру, купи машину, купи шубу, свози в Париж, купи, свози, своди!

Ах, как путаются и пересекаются наши мысли! До чего противоречивы наши желания, диаметральны устремления, полярны мировоззрения и антиномичны инстинкты. Твой инстинкт любви божественной и мой инстинкт любви плотской. Твой инстинкт сохранения рода и мой инстинкт размножения. Твой инстинкт собирания камней и мой – с наслаждением их разбрасывания!

И как странно, дико и несусветно, что мы чего-то друг от друга еще хотим, во что-то еще верим, всего надеемся. Хотя ясно и без ясновидящих, что дело – дрянь!

И чего ты, дура, ждешь меня с этим букетом дурацким? И что я, дурак, с ним к тебе все-таки тащусь? Ведь и без пол-литра, и без роз этих вялых понятно, что никогда мы – мужик с Марса и баба с Венеры, никогда в этой земной планетной жизни не сможем понять друг друга. И Роза Люксембург зря отдала свое цветочное имя на закланье. И восьмерка тут закрутилась в знак бесконечности так, что в вечности не раскрутишь.

Поэтому, чего женщины ждут 8 Марта, какого чуда чудесного новогоднего – одной Кларе Цеткин известно, да не померкнет ее имя во веки веков!

И да пребудем мы в вечной иллюзии возможного!

Да не иссякнет наша слепая вера в ирреальное!

И да приидет мужчина к женщине, а там – будь что будет!

Аминь.

5 марта 2012, С-Петербург

Диагноз Коктебель

Коктебель – это диагноз.

Окончательный.

Излечению не подлежит.

Ну-тка, дайте-ка посмотреть… Эк вас скрутило!

Да у вас, батенька, Коктебель…

Самый натуральный Коктебель, типичная форма.

Поздравляю!..

И давно это у вас? Третий год? И что, все время так, навыверт?

Ой-ой-ой!

А что больше всего навыверт? Мысли?

Ой-ой-ой…

И душа, душа вся наизнанку? Она-то больше всего…

Как я вас понимаю! Сам, почитай, двадцатый год уж маюсь…

Обострения случаются? Оно, конечно, что и спрашивать!

А когда у вас, с позволения, эти обострения бывают? Раз в год? С начала октября и по середину мая? Я же говорю, типичная форма!

А под Новый год, говорите, немного отпускает? И меня, меня тоже, потому что я лечусь испытанным средством.

Как лечусь? Да просто, батенька. Коктебель лечится только одним способом. Каким? Да будто сами не знаете! Только Коктебелем и лечится. Клин клином!

Беру билет на самолет, и в Коктебель на весь Новый год. Уже в самолете чувствую, как полегчало. А уж как до места доберусь, сразу залпом его выпиваю, и дальше десять дней принимаю без ограничения!

Коктебель – лекарство, правду сказать, убойное, вылечивает наповал. Больше всего печень страдает, похуже, чем от антибиотиков. Ингредиенты какие в составе? Да известные ингредиенты! Этиловый спирт – 70 процентов, никотин – 30, прелюбодеяния или мысли об оных – процентов 50, не меньше! Ну, и еще добавки всякие: стихи дистиллированные, ностальгин вековой серебряный, соль морская в водном растворе, барабулин обжаренный, корень тепсеньский обыкновенный. И по мелочи там: змей карадагский невиданный, ученые биостанционные полупомешанные, галька крупная аптечная. Итого процентов на двести ингредиентов наберется. У всех лекарств состав – сто процентов, а у Коктебеля – двести, а может, и того больше, потому что это аномальное лекарство, магнитное: как браслет медный, только вкруг сердца.

А самый главный компонент – Вдохновение.

Оно аморфное, процентами не исчислимое, в составе официально не значится, тем не менее на территории поселка применяется повсеместно. Вдохновение это – одно на всех, но больным в разных дозах полагается, в зависимости от того, как Он прописал. Кому – в час по чайной ложке, кому – три раза в день по столовой. Некоторым так стаканами целыми. А любимчикам – ковшами да винными бочками. Но это ничего, дозировка – не главное: болеем-то все равно все вместе!

Так что, лечись – не лечись, приезжай – уезжай, а все одно – от Коктебеля уже не избавишься. Он в нас как вирус герпеса засел, в самые наши клетки проник, артерии и сосуды собою обволок, все естество заполнил. Намертво встроился в наш генный аппарат.

Порой он и затаится, но это только чтобы бдительность на время усыпить. Нет от него никакого спасения. А разве кто хочет от него спасаться? Я таких не встречал…

Коктебель ведь, он – и диагноз, и болезнь, и лекарство, и вера, и душа.

И благословение.

25.02.2012, С.-Петербург – Москва

Париж

Париж – истинная женщина. Ветреная, капризная, изменчивая, лукавая, жестокая, себялюбивая. Покинет тебя, оставит с носом и пустыми карманами, а ты все равно влюблен и вздыхаешь по ней вечно. Грезишь, надеешься, ждешь новой встречи.

Смотришь до одури, до головокруженья, и не можешь наглядеться. Проникаешь в самые заветные чертоги, а так и не продвинулся ни на йоту. Жадно вкушаешь, но аромат плывет, тает, растворяется в воздухе. Исследуешь вдоль и поперек, вглубь и вширь, а всё – словно едва коснулся подола платья.

Париж ускользает, убегает, исчезает из виду. Париж – мираж. Париж – горизонт. Чем ближе он, тем дальше. Чем понятнее, тем загадочней. Чем роднее, тем чужеродней.

Париж – шелковая лента на грязном тротуаре. Париж – чумной клошар под роскошной сенью Галери Лафайетт. Париж – горбун Квазимодо на вершине величественного Нотр-Дам де Пари.

Париж – луковый суп, источающий аромат сыра и сыр с тошным запахом лука. Париж – вино, льющееся как вода и вода по цене вина.

Париж – витрины дорогих бутиков без ценников и лейблы мировых брендов, споротые с вещей перед продажей в дешевых «Тати».

Париж – стеклянные пирамиды в историческом ансамбле Лувра. Марк Шагал на потолке Оперы Гарнье. Концептуальные колонны Бюрена в Пале-Рояле. Париж – Венера Милосская без обеих рук.

Париж – по-женски элегантные мужчины. Париж – по-мужски уверенные женщины.

Париж – пренебрежение в уголках буржуазных губ. Наглая пухлость негритянского рта. Нарочитый смех арабского официанта. Париж – неразгаданная улыбка Джоконды.

Париж, Париж, Париж…

17 апреля 2012, С-Петербург

Быть

Меня качает. Всю мою странную кочевую неуютную неприкаянную жизнь.

От одного борта к другому, от одного лица к иному, от рук, протянутых ко мне, до рук, скрывающихся в безднах карманов, словно в черном космосе.

Что у них там, в карманах, космические дыры? Что у них там за пазухами? А за душой?

Трясутся пасмурные, серые, неулыбчивые, покорные, от всего отреченные. Или отрекшиеся? В карманах – генетический мороз. Вой падающих колоколов, гул революций, пурга репрессий, раздирающая боль войны, загнанность зверя в кольце блокады, застойность времени, обкраденность демократией.

Лица без надежды. Без определенного рода. Без племени. Согласные и несогласные – все в одном эшелоне, в одном вагоне одного поезда, летящего к обрыву.

Обрыв – ведь это не так уж и плохо. Обрыв – это когда тебя обрывают. Или ты сам обрываешь все старое, отжившее. Это – когда с колен! Обрыв – это полет. Полет «над»! Над землей, над страной, над собой! Ввысь!

– Хлебозавод, больница, кладбище. Будьте здоровы! – это я, мой громкий распевный голос, разрезающий колкую тишину. Слишком звонкий в этой унылой тряске.

Круглолицая чужая киргизка расплылась и прыснула в ладони. То ли опять чихнула, то ли рассмеялась.

– Скажите, когда КВД?

– А где мы? – всматриваюсь в заляпанные черные окна. – Понимаете, я иногда сама не знаю, где мы… не знаю, где я… куда еду… в какую сторону… всегда вот так, не поднимая головы… хватаюсь за взгляды пассажиров… цепляюсь за рукава: где мы? куда мы?

Вме́сте?

Нет, каждый сам по себе.

Каждый сам восходит, сам трясется, вглядываясь в черные дыры космического пространства, прислонившись к нему промозглым носом, и сам сходит. Обрыв.

А я? А как же я? Возьмите меня с собой!

Я – как неприкаянный дух. Призрак, застрявший меж «да» и «нет», меж «тьма» и «свет», меж двух миров, меж ста измерений. Не знаю, куда держу путь. По кольцу, по спирали… возвращаюсь в одну и ту же точку… из раза в раз… и опять, опять, опять…

«Господи, помоги и помилуй!.. и услышь мя… да святится имя твое…» – украдкой крещусь на уплывающие в черноту тусклые купола.

Сажусь на свое место. У меня здесь есть свое место. Мой трон. Моя возвышенность над обрывом. Мой личный казенный полет.

Гляжу в окно. Всматриваюсь вместе со всеми в космическую темь. Мелькают огни: мамино лицо, морозное яблоко под подушкой, вихрем с горы, Алешка с ромашками, духи «Быть может», крохотные пальчики сына, запретная любовь, крохотные пальчики внучки… и опять чернота…

Не-бытие.

Не-быть просто. Закрываешь глаза, и всё. Обрыв. И можно не открывать.

А можно… можно – во все глаза! Во все огни! Во все фары! Во весь дух! Во весь опор! На всех парусах!

Встаю с трона. Схожу. Тронулись. Значит, с трона сошли. Теперь не сами по себе, теперь вместе.

Улыбаюсь, шучу. Вобрала в себя огни, и выдаю на сдачу. Сдаю свои огни на хранение. Вам, пассажиры, путники, странники! Такие же, как и я: меж «да» и «нет», меж «тьма» и «свет»!

Пути Господни неисповедимы.

Все мы здесь только «быть может».

Но можем – БЫТЬ!

16 декабря 2011, С-Петербург