Текст книги "Коготь и цепь"

– Вот видишь, – объяснил он, отстраняясь. – Как всегда, шарахаешься.

– Но ты же прекрасно знаешь почему! – задетая в малообъяснимой жреческой гордости, Линетта зарделась и попыталась атаковать Гленна в ответ. Не раз уже подходило к таким разговорам. – Храмовница велела мне беречь себя. Ну, Гленн, – позвала невинно, почти с детской наивностью. – Просто подожди еще немного. Я обращусь к Первой среди жриц, спрошу. И когда пройдет мой первый Нэлейм, мы сможем наконец быть вместе.

Гленн озлобился страшно, но смолчал – не говорить же ей, что ни одному по-настоящему любящему мужчине не хочется быть вторым.

– Если только моя мать не велит тебе потом еще что-нибудь, – буркнул он вместо этого.

– Но твоя мать…

– Моя мать, в отличие от меня, не любит тебя ни капли, – непреложно заключил жрец. – Впрочем, ты столь же жестока, как она.

Не дав девушке опомниться, друид покинул маленькую комнатушку жрицы. Та вслед не кинулась – да сколько можно! Любовь – это одно, но ведь клятвы – клятвы совсем другое! Клятвы Нелле Сирин, а значит, через нее – Той-Что-Дает-Жизнь. Да и Мать с ними, с клятвами, приуныла жрица. Нелла подобрала ее, Линетту, с улицы, Нелла взрастила ее, как родную, и наверняка испытывает какую-то привязанность. А даже если и нет – нельзя предавать доверия человека, от которого ты видел только добро.

Эти мужчины и правда смыслят так немного, посетовала Линетта в душе и начала собираться к принцессе. Стоит проведать госпожу и… подругу.

Виллина и Линетта стояли у окна покоя принцессы и о чем-то болтали. Рядышком спала крохотная Инна. Внизу, во внутреннем дворе, суетились слуги, куда-то сновала охрана, раздавал указания управляющий, иногда выходивший за чем-то. Кажется, через пару недель должны привезти гостью королевы, сообщила Виллина. Да, это так, подтвердила жрица, Гленн выехал вот-вот.

– Успела с ним попрощаться? – прямо спросила принцесса.

Девушка залилась краской.

– Д-да, конечно, – отвела глаза.

– Да ладно тебе, все же видно, – ободряюще улыбнулась молодая женщина. – Он очень к тебе привя…

Что-то сильно, с треском заскреблось в глубине стен, и женщины обернулись. Напряженно вслушиваясь, ждали. Пока было тихо.

– Что это за звук? – нахмурившись, осторожно спросила Виллина.

– Не знаю, госпожа, – так же отозвалась жрица. – Может, в соседней комнате что-то чинят?

– Может, – медленно и недоверчиво согласилась Виллина.

Она едва отвернулась, как заскреблось опять. Женщины вздрогнули и синхронно уставились на стену так, будто из нее вот-вот должно было вылезти какое-нибудь немыслимое чудовище. Но сколь бы они ни ждали, больше ничего не происходило: чудища не появлялись, и ничто нигде не скреблось. Должно быть, и впрямь ремонт.

Через несколько часов братья Гленн и Тирант выехали из Кольдерта. Гвендиор между тем испросила аудиенции короля и рассказала о предпринятой поездке. Нирох выглядел озадаченным:

– Какая неожиданная головная боль.

Теперь и Гвен приобрела озадаченный вид:

– С какой стати девчонка Хорнтеллов – твоя головная боль?

И впрямь, с какой, мысленно подбодрила себя женщина: их-то сын, Тройд, уже женат. Не пойми на ком, конечно, но ее не спрашивали.

– Берад мне тут письмецо прислал, говорит, они с Шиадой к Хорнтеллам сватов заслали. Вроде как пора женить твоего племянника.

В другой ситуации Гвен, может, и прислушалась бы к словам мужа, но одно упоминание о Шиаде начисто выбивало из головы трезвость рассудка.

– Да какое тебе до этого дело! – взвилась женщина. – Я всегда считала, король должен в первую очередь учитывать выгоду государства, а не личные привязанности!

Нирох даже немного обомлел – давненько Гвен не повышала на него голос. Гвендиор, воспользовавшись замешательством супруга, немедленно привела аргумент:

– Скажешь, ты учитывал какие-то предпочтения Тройда, когда женил его на незнакомке? К тому же… – А вот о религии Виллины лучше промолчать. – Для тебя был важен только союз! Так чем отличается эта ситуация от той?

– Ну хотя бы тем, что я не вижу ценности альянса с Орсом, – с трудом подбирая слова, отозвался король. Спорить с Гвен он до страшного не любил.

В ответ на это Гвендиор сделала безумные глаза и возмущенно развела руками, будто не в силах справиться с эмоциями и крикнуть вслух: «Как это ты не видишь ценности?! Это же союз! Союз!»

Будто прочитав ее мысли, Нирох, пристально следивший за супругой, откинулся на спинку кресла и выдал:

– Никакой альянс не гарантирует, что, сев за один стол, ты сможешь встать из-за него без ножа в спине. Союзы имеет смысл заключать только с теми, кому можешь доверять хотя бы на пять процентов из ста. Горцам я не верю и на один.

От обиды королева скрипнула зубами, но ничего доказывать не стала. Много он понимает, этот седеющий обрюзгший недоумок! Пусть думает что хочет, пусть делает что хочет! Она, Гвен, знала, как поступить правильно, и ей хватит духу решить этот вопрос самой. Господь был милостив, он открыл ей путь и предназначенье, с которым отправил ее в непотребную семью, погрязшую в идолопоклонстве.

Весть о том, что Агравейн Тандарион выжил и стал соправителем отца, разлетелась по Этану, как молния в реке. Алай Далхор, и без того в те дни грозный и задумчивый, как никогда, узнав, посуровел окончательно. Значит, не соврали слухи. Значит, не ошибся Змей – жив мерзавец, жив увалень… Что ж, тогда согласие Яасдуров на свадьбу их наследника и его, Алая, старшей дочери становится необходимым до крайности. Чем бы ни пришлось поступиться, он, вероятнее всего, поступится. И понадеется на Змея – тот обещал помочь, говорил, знает кое-что о нравах вояк западного континента.

Запрокинув голову и уставившись в потолок, Алай тяжело задышал. Противно, совершенно не царским образом заурчал желудок – Алай затруднялся вспомнить, когда в последний раз нормально ел, спал, видел детей. Через какое-то время выпрямился, бессмысленно и неотрывно уставился на тяжелые браслеты на запястьях, бездумно повертел их. Ждать он ненавидел.

Когда наконец Джайя доставила отцу послание за печатью Яасдуров, тот, с трудом подавив желание наброситься на дочь через стол, как зверь, и разорвать бумагу в клочья, парой резких движений сломал сургуч и развернул листок. Он перечитал сообщение дважды: первый раз второпях, чтобы просто вызнать суть, второй – вдумчиво и медленно, дабы убедиться, что не показалось. Джайя ждала, не зная, стоит ей уйти или остаться, – никаких распоряжений царь не дал. Так что царевна просто молча глядела на него, игнорируя гнетущее настроение: рядом с отцом никогда не было уютно и тепло, ей не привыкать. Наконец Алай едва заметно выдохнул, странно, будто в беззвучной молитве, шевельнул губами и откинулся на спинку кресла. Только тогда он поглядел на дочь: она все еще здесь?

– Добрые вести? – робко спросила Джайя, уловив легкое недоумение отца.

В другой ситуации он бы ответил, что ее это не касается, но поскольку в этот раз дело в самом прямом смысле касалось именно Джайи, Алай счел допустимым ответить:

– Нужные, ваше высочество. У нас появляется возможность вернуть ваших братьев и сестер или, по крайней мере, отомстить за них.

В глазах девушки мелькнул вопрос, но Стальной царь только в паре сухих выражений велел ей срочно найти управляющего дворцом и готовиться к приему гостей к началу июня.

Молодой Кэй с аппетитом уплетал ужин. Еще бы не уплетать! Позади остался Великий Пост, и теперь молодой герцог с усилием налегал на жареную баранину, овощи в масле, горошек с копченостями и медовые тосты с кедровыми орешками, обильно запивая все это сначала вином, затем настоянным травяным чаем. Закончив, довольный, заулыбался и отвалился на спинку стула.

– Чудесный обед, – сиял Кэй, – матушка? – посмеялся он.

– Перестань, – мягко отмахнулась молодая женщина. Они сидели друг напротив друга, по правую и левую сторону от пустующего места Берада.

– Ма-атушка, – поддразнил Кэй вновь.

– Кэй! – Черные глаза блестели весело.

– Ладно-ладно! Но обед правда хорош, спасибо.

– Скажи это на кухнях… сын. – Она пригубила воды.

– Тогда уж пасынок, – продолжал тот. – Я старше тебя, если ты помнишь.

Как тут забудешь.

– Чем занимался сегодня?

– Упражнялся с копьем, посидел с Тайрис немного, потом отец позвал, что-то там говорил начет женитьбы…

– Тебе это, похоже, изрядно надоело, – усмехнулась жрица.

– А ты как думаешь?

– Ну, ты бы мог принять участие в выборе невесты. Тебе ведь предстоит жить с ней потом. Ну же, Кэй, подумай. Ты ведь видел знатных девиц, когда был в Кольдерте, может, кто понравился? – Женщина сделала жест служанке, чтобы та налила ей чаю.

– Ты знаешь, – посмеялся Кэй, – глядя, как отец женился на той, которая ему нравилась, я воздержусь от симпатий. С моей матерью они не питали друг к другу пылких чувств, и их брак был… – Молодой мужчина потух и неловко сжался, осознав, что следовало подумать, прежде чем говорить.

– Забудь, – небрежно отмахнулась Шиада. – Должен же хоть кто-то говорить мне правду в лицо.

Кэй облегченно выдохнул, пожал плечами и продолжил:

– А что до девицы, которая мне нравится… Скажем так, она уже не совсем девица и к тому же живет здесь неподалеку.

– В городском трактире, насколько я помню, – посмеялась женщина.

– Именно, – подтвердил Кэй, – матушка.

– Еще раз назовешь меня матушкой – кину в тебя кружку, – шутя пригрозила она.

– Испугался! – притворно расширил глаза и вскинул кисти Кэй.

– И посажу на луковую диету.

– А вот это уже угроза.

– Я смотрю, семейство развлекается, – в бодром расположении духа в трапезную вошел старший Лигар. Шиада и Кэй тут же обернулись в его сторону, сияя улыбками. Герцог приблизился к жене, поколебавшись поцеловал в щеку и сел на свое место. С того визита Сайдра Берада не покидало двоякое чувство: Шиада будто стала подпускать к себе ближе, но в то же время отстранялась с каждым днем сильнее, как если бы для нее вовсе перестали иметь значение Лигар и все, что он делает.

Шиада велела служанкам подать горячего, те засуетились.

– Ну и над чем вы тут смеялись? – поинтересовался герцог, видя, как переменилась жена.

– Герцогиня грозится кормить меня только луком! – по-прежнему бодро отозвался Кэй.

– Луком? Так не пойдет, – сказал Берад с важным видом, – что это будет за рыцарь? Хилый, тощий, немощный и…

– Луковый, – добавил Кэй.

– Вот именно. И все враги будут плакать не от страха перед ним, а от жалости к парню, – засмеялся Берад. – Не дело.

– Этот Луковый Рыцарь обзывает меня матушкой, – невыразительно пожаловалась Шиада.

– Ну, отчасти это правильно.

Шиада возвела на мужа глаза, словно спрашивая: и ты туда же? Тот быстро поправился:

– Но, сын, женщины не любят, когда мы, мужчины, преувеличиваем их возраст. – Он коротко коснулся рукой кисти жены и принялся за обед.

Кэй поглядел на это все и встал.

– Пойду я, пожалуй. Хорошего дня, отец. – Он сделал паузу и вновь заулыбался: – Матушка.

– Вот поганец, – пробормотала женщина, когда дверь за пасынком захлопнулась, и сделала несколько глотков остывающего чая. Поглядела на мужа. – Какие новости? – спросила герцогиня спокойно.

Берад понимал, что уж кого, а Шиаду вообще трудно удивить новостями. После рождения Тайрис у герцога возникло чувство, что Шиаде вообще стало очень скучно жить, и только дочь еще возвращала жрицу к необходимости идти на контакт с этим миром. Потому заданные вслух вопросы он воспринимал правильно, как явное проявление вежливости со стороны женщины.

– Все благополучно, ремонтные работы полностью закончены, поля запаханы. Все идет как надо, – как мог благожелательно отозвался Лигар. – Отличная весна!

– Тогда почему ты напряжен днем и ночью?

Берад промолчал.

– Ты боишься перемен, потому что чувствуешь, что они неотвратимы.

Берад потускнел совсем и не сразу понял, что услышал дальше.

– Я их тоже боюсь, – шепнула жрица.

Берад вскинул удивленные глаза: не ослышался? Это точно сказала та женщина, которая, когда он вошел в родовой покой в день появления у них дочери, глядела на него, будто он был вещью.

– Ты что-то видела? – спросил Берад единственное, что показалось возможным.

– Все что-то видят, и я тоже. – Распространяться не хотелось. Берад настоял.

– Шиада, – с нажимом позвал герцог.

Жрица отвела глаза:

– Ничего определенного. Только голубые и синие круги, как когда вода волнуется.

Берад обалдел еще сильнее: и всего-то?! Что за ерунда!

– Ну, чтобы увидеть это, не надо быть жрицей, – улыбнулся герцог, принявшись за медовые тосты. – Тебе просто снится наше озеро. Ну или, может, то, твое, – неопределенно намекнул Лигар на ангоратские воды.

– Природа, в отличие от людей, никогда не волнуется без причины.

Они остановили взгляды друг на друге. В сердце Берада кольнуло: горячо, остро, почти до слез от обиды, что не в силах отказаться от этой женщины, которая за прошедшие годы нисколько не утратила прелести.

– Ты знаешь, – изрек он вдруг, – мы знакомы уже пять лет.

Губы Шиады дрогнули в беззлобной усмешке.

– Мы знакомы уже пять лет, – повторила она. – Мы спим в одной постели, едим с одного стола, и я родила от тебя дочь. И это совсем нам не помогло.

Берад закусил губы.

– Просто ты почти не стараешься, – как можно мягче указал герцог.

– А должна?

– Шиада…

Женщина вздохнула так судорожно и глубоко, что у Берада зашлось дыхание. Что же с ней происходит?

– Иногда я так жалею, что не могу видеть больше, ведь если бы могла, ни за что не вернулась бы в Этан. Но чаще даже того, что я вижу, мне много.

Берад утратил всякое желание перебивать жену, разрываясь между трогательным умилением, колоссальным сочувствием и злобной насмешкой: если сейчас он смолчит, то станет свидетелем самой что ни на есть настоящей исповеди Шиады Сирин! Событие воистину невиданное.

– Раньше я либо видела меньше, либо больше умела жить как Вторая среди жриц. Здесь я забываю, чем должна быть, теряя свою суть. Но хуже всего, что мои видения от этого только разрастаются.

Берад видел, как женщина задрожала, и с трудом поборол желание подойти и обнять за плечи.

– Знание – это драгоценность, и чем глубже и недоступнее таинство, которое ты постиг, тем оно ценнее. Так мне всегда говорили. Но это неправда, Берад. Знание – это, как вы бы сказали, крест, который надо затащить на гору. И если все же считать его сокровищем, то те, кому оно доступно, превращаются в драконов. В том числе и я. А ты когда-нибудь где-нибудь слышал историю, в которой дракон, стерегущий золото, был в своей пещере не один?

Лигар растерялся окончательно. Воздуха стало не хватать, мужчина поискал глазами, будто что-то из того, что он видел, могло подсказать ответ на вопрос, повергший его в замешательство.

Шиада спряталась за ладонями и вдохнула до самого дна легких глоток иллюзорной смелости:

– Можешь пообещать мне одну вещь? – спросила, вновь подняв голову. Прежде чем мужчина успел открыть рот, тут же добавила: – Пожалуйста.

– Я слушаю, – кивнул Берад.

– Если со мной что-то случится, поклянись, что не отправишь Тайрис в монастырь. – Берад округлил глаза, насупив брови, но продолжал слушать. – Пообещай, что дашь ей вырасти свободной женщиной, будешь любить ее, и если все же откажешься отправить на Ангорат и предпочтешь выдать замуж, то дашь ей право голоса. Я прошу тебя.

Такой неспокойной Берад не видел жену, пожалуй, никогда. Разве что в ночь, когда Шиада оплакивала кузину. Сейчас уже кажется, тот далекий вечер случился не с ним и в другой жизни. Ведь в этой Шиада Сирин никогда и никого ни о чем не просит.

– Я клянусь, – как можно внушительнее заговорил Берад, – что сделаю все, чтобы Тайрис была счастливой. У нее будут лучшие учителя, лучшие блага, у нее будет право выбрать, чьей женой стать, и после брака у нее будет моя протекция. Да и не только моя, ведь ее мать, – Берад набрал воздуха в грудь, – Вторая среди жриц.

Берад старался говорить очень мягко и уверенно одновременно, но это не изгладило морщин на лбу Шиады, и беспокойство ее не убыло. Впрочем, сказала себе жрица, если уж у Лигара и есть какие достоинства, то в их числе непременно честность. Когда он обещает, ложится костьми.

Лигар сильнее сжал руку жены, и она тут же поднялась, приблизилась, опустилась на пол возле его стула, порывисто потянулась за поцелуем. Отстранилась, взирая на мужа снизу вверх:

– Спасибо.

– Родная… – Берад чувствовал, как в груди начало цвести. Он положил Шиаде руку на щеку, призывая подняться, сесть к нему на колени, но женщина, выпрямляясь, только коротко коснулась губами ладони и отошла.

– Я пойду прогуляюсь на озеро.

Лигар вздохнул и смирился: ладно уж, это вообще второй раз за три года их брака, когда Шиада дошла до подобных чувств.

– Оденься теплее, сегодня ветрено.

Когда жена, не обернувшись, вышла, Берад откинулся на спинку стула. Перемены и впрямь настигали, и Берад их не любил. Но тем из них, которые происходили с Шиадой, похоже, радовался, признавая в душе, что они сводят жену с ума. Достойная, пожалуй, цена за нервы, которые она ему вытрепала.

Герцог обратился к столу, сделал глоток – чай совсем остыл и приобрел довольно гадкий вкус. Берад кликнул слуг.

Берад был прав, когда думал, что перемены терзают Шиаду нещадно. И все они были связаны с тем, что то, что прежде мешало спать, теперь не давало и бодрствовать. Молодая женщина с волосами, которые в каждом видении меняли длину, с большущими собаками непонятной породы по обе стороны, с пурпурными змеями на руках стала мерещиться едва ли не в каждой второй блондинке. Всякий раз, когда видение настигало днем, Шиаде начинал чудиться морозный воздух, какой бывает самыми холодными зимами; когда настигало ночью, во сне – слышался грохот, словно орда солдат колотит копьями о щиты.

Вторая среди жриц уже несколько месяцев тщилась разгадать незнакомку. Женщина воистину напоминала Шиаде удава или гадюку: они не агрессивны и всегда притягивают, привлекают внимание некой ворожбой действия, которая нисколько не умаляет опасности всего одного рокового броска.

Если узоры в виде пурпурной дымки на руках женщины красноречиво убеждали, что она верна Матери Сумерек и Госпоже Войны, то лохматые собаки с глазами-яхонтами, достающие в холке до талии хозяйки, недвусмысленно указывали на Храм Нанданы. В этом был парадокс: наблюдая в видениях за незнакомкой, Шиада ощущала на языке присущий «детям» Матери Сумерек металлический привкус крови, но ни запаха дыма, ни тихого причета, свойственных тем, кто верен Нандане-Смерти, не слышала. Напротив, несмотря на то, что блондинка являлась в видениях Шиады исключительно молча, жрица знала неведомым образом, что голос у той звонкий. Собаки, сопровождавшие морок, всегда шли чуть позади, не подталкивая и не указывая дорогу, как было бы, если бы они вели ее в Загробные Залы Праматери. Значит, Смерть ее не ждет, а ограждает, словно показывая: смотрите все, у нее есть Мое благословение, и сколь бы ее ни убивали, Я, хозяйка ночи, охраняю ее, не допуская к Себе.

И на этом – все. Ничего большего Шиада сообразить не могла: кто она такая, зачем Праматерь показывает ее жрице, где искать и надо ли вообще – ничего.

Шиада подошла к самому берегу, почти касаясь воды носками туфель. Хорошо бы пошел дождь: может, ему удастся смыть со жрицы усталость незнания и измотанность от домыслов. Женщина подняла лицо, вдыхая до кончиков пальцев. Древняя сила столбом пронзила сущность, уходя одним концом глубоко в землю и достигая недр Праматери, а другим устремляясь ввысь, где Великая Мать восседает, окруженная теми, кто был Ею рожден. Позвоночник, распрямившийся и несгибаемый, как железный прут, сердце, горло, лоб и голова, руки, ноги – все горело так, что собственное тело казалось чужим и разряженным, как предгрозовой воздух.

Гроза грянула почти сразу, и Шиада не торопилась уходить. Ей не понадобилось усилий для того, что прежде их требовало, и это осознание так и не пришло жрице на ум.

Глава 3

Весной этого года солнце поднялось особенно быстро. Снега таяли, обнажая проплешины измученной земли, местами не знавшей ухода и обработки долгие военные годы. Тракт развертывался, минуя одно разоренное поселение за другим, – ничего общего с раздольем Гавани Теней. И чем дальше на север вел путь, тем более странная атмосфера обступала со всех сторон: голые холмы, скалистые отроги, кажущиеся неприступной крепостью какого-то легендарного тана, ободранные деревья, сквозь пустующие кроны которых разливался блеск одичалого, нещадного светила. Представить песок вокруг и барханы вместо перевалов – и можно решить, что это красные земли Ласбарна, а не подступы к Пурпурному танаару.

Кони двигались с трудом, ворочая грязь копытами. Повозки и клетки с пленными застревали, приходилось останавливаться, тащить их или толкать. Из-за того, что путь занимал больше времени, чем планировалось, Бансабира раздражалась, с трудом сдерживаясь, чтобы не сорваться на подчиненных, и в итоге не разговаривала вовсе. Ей было достаточно взгляда, чтобы подгонять остальных на биваках и пресекать разговоры брата с Раду, которые явно бубнили что-то про ее состояние.

Весь масштаб происшедшего достиг сознания Бану именно в дороге. Потрясение оказалось столь велико, что измочаленный походами организм просто отказался испытывать какие-либо эмоции по этому поводу. Оттого чаще всего таншу можно было застать в одиночестве ночью в шатре или верхом на лошади с совершенно непроницаемым взглядом и абсолютно отсутствующим видом.

Пальцев одной руки было много, чтобы перечесть количество приказов, которые тану отдала за несколько дней перехода. Молча все так же упорно двигалась дальше, возглавляя колонну плечом к плечу с братом.

Русса горевал страшно.

Наблюдательный Гистасп, временами подмечавший отечность век госпожи от недостатка сна, как-то заявил, что «за тем перевалом» начинаются владения Пурпурного дома, надеясь, что это взбодрит таншу. Та сдержанно кивнула, никак больше не обозначив, что вообще слушала. Но когда означенный перевал остался позади, воздела руку, безмолвно приказывая воинству остановиться.

– Бану? – спросил Русса.

– Это уже наши земли? – с усилием прохрипела женщина. Не от чувств – слишком мало пользовалась голосом в последние дни.

Брат подтвердил, и Бансабира спрыгнула с лошади.

– Бану? – непонимающе позвал Русса.

– Госпожа? – следом окликнул и Гистасп, от которого, впрочем, не укрылось, что лицо Бану впервые за последние дни приобрело осмысленное выражение, как если бы она проснулась наконец от долгого сна.

Бансабира, ничего не объясняя, принялась снимать сапоги.

– Бану, ты с ума сошла?! Земля еще слишком холодная! – взвился Русса, тут же спешиваясь. Гистасп согласился с бастардом:

– И тут кругом грязь, тану!

– Не имеет значения, – отозвалась танша самым привычным для войск, ничего не значащим тоном. – Это не займет много времени.

Избавившись от обуви, Бану закатала форменные штаны Храма Даг, подвязав их у колен, и, прикрыв глаза, с трепетом сделала шаг по грязи.

По ее грязи.

По ее родной земле, замешанной талыми водами так, что она казалась глиной. По земле, что пронзила Бану электрическим разрядом молнии от пальцев ног до темечка, выбив из головы уныние, слабость и злость. Только в этот момент свежий северный воздух наконец достиг сознания, будто резонируя в черепе, выдувая нерешительность и жалость к себе. И с каждым сделанным шагом чувство свежести внутри Бану все прибывало. Будто где-то рядом раздался насмешливый подкол Гора, сопровожденный подзатыльником.

Бансабира, открывая глаза, наконец вдохнула до самого дна легких, почти ощущая, как прогибается диафрагма. Как хорошо, когда дует ветер. Все равно, несет он перемены к лучшему или нет – он всегда уносит отголоски прошлого. Ничто еще не потеряно. Она, Бансабира Изящная и тану Яввуз, придет в себя.

Со временем. С заботами. С надеждой, которая неминуемо сопровождает, держа за руку, каждый восход солнца и каждый воздушный поток.

Земля и впрямь холодная, осознала танша, опуская штанины. Вытерла ноги о брошенное Лигдамом полотно, обмотала стопы, обулась, вернулась в седло. Русса, прежде не отходивший от сестры ни на шаг, сосредоточенно хмурился, глядя на нее, и запоздало сообразил тоже влезть на лошадь.

– Я бы хотела, чтобы он дожил до этого момента, – произнесла Бану. Охрана и приближенные танши в мыслях облегченно вздохнули, практически услышав в мыслях танши: «Ну, раз не дожил, что поделать». – Поторопимся, – позвала Бану.

Каждая проделанная во владениях миля отдавалась судорогой в теле Бансабиры, замиранием в сердце, кошачьими когтями царапала горло. Чувств в душе было до того много, что танша впервые испугалась, насколько в них все перемешано. Любой другой человек, ощутив подобное, постарался бы перекинуть переживания на другого, выплеснуть хоть как-то, но Бану, не имея возможности, только давилась ими.

Потому что навалились они все внезапно. Возможно, если Бану не удастся куда-нибудь их деть, после похорон отца стоит поговорить с Гистаспом. Русса, конечно, понял бы куда лучше – его горе схоже, – но вот поддержать сможет только этот вечно улыбчивый и жестокосердный болван.

Еще пару дней Бану держалась по обыкновению безразлично и ко всему равнодушно. Но когда в конце заснеженной тропы с проталинами к вершине горы во весь рост вырос фамильный чертог Яввузов, Бансабира натянула поводья, повела плечиками, которые окружению показались почему-то неправдоподобно узкими, и неслышно залилась слезами.

Все так, как она помнила: широкая дорога, петлявшая по склону удавом, по обе стороны которой раскинулись, подобно крыльям, луга, что спустя месяц-другой окрасятся цветами «славы снегов», весенников и ириса. И вдали точно шипы на «вершинах» кожистых складок – смешанные и хвойные чащи.

Все так, как было десять лет назад. И сто, и двести, и даже, наверное, тысячу. И когда Бансабира умрет, чертог и земли вокруг него ничего не заметят. Как и положено.

Возвращение Бану не праздновали, как и выход из войны и воссоединение с другими членами семьи: госпожа запретила тратить время на всякую дурь. Помогла лекарям и жрецам омыть тело отца – и тогда, в лагере, и сейчас, дома. Сабира похоронили в день прибытия, хотя дело и близилось к вечеру. Без пышности, с какой следовало отдать почести, – тело требовало скорейшего погребения. Рядом были только родственники и приближенные.

Фамильный склеп Яввузов еще с детства казался Бану безразмерным, и, как оказалось, прожитые годы впечатления не изменили нисколько. Тяжелая гранитная плита входа с трудом поддалась, заскрежетав древностью. Из обложенного черным базальтом прохода дохнуло морозной сыростью. Бану, держа в одной руке ритуальную чашу, взяла у сопроводителей заготовленный факел и шагнула во мрак коридора; родичи ступили следом. Жрицы и жрецы из храма Илланы и Акаба затянули старинный мотив провожания.

Наконец проход привел их к лестнице, которая спускалась в громадную каменную галерею, и конца ее даже в свете огней было не разглядеть. Бансабира шла первой, мужчины двигались за ней, неся гроб Старого Волка. Малолетний Гайер на руках одной из кузин Бану плакал из-за пугающих сырости и сумрака. Еще одна из родственниц несла кожаный мешок с клыками.

Они проходили погребения сотен Яввузов: минувших полководцев, первых танов семьи, основателей дома, женщин, пришедших в Пурпурный танаар невестками и рожденных законными танин, подростков и детей, умерших не своей смертью. Вот захоронение Бирхана Яввуза, ее деда, вот – бабки Бануни, часть имени которой сохранилось в ее собственном. Вот – могила ахтаната Лаатбира, младшего из земных братьев отца. Бану знала, что Лаатбир был последним сыном Бирхана и Бануни и умер в возрасте восьми лет от осложнений простуды. Бансабира никогда не встречала этого родственника, но почему-то, проходя мимо, задержалась на мгновение, коснувшись ладонью могильной плиты. Странно, думала женщина, что в этом склепе никогда не окажутся ни Ванбир, ни его дети – кузены Тавван и Хальван, с которыми в ходе войны Бану успела наладить дружественные связи. Но закон Яса прост: водные жены и их потомство (из братьев отца Ванбир и Доно-Ранбир) не имеют прав на погребение в семейном склепе.

Впереди, в глубине, было еще множество пустых гробниц. Бансабира остановилась за той, что с замершим сердцем признала могилой матери.

Когда тело уложили, Бану и Тахбир, как наиболее влиятельный ахтанат дома, повторили слова молитвы упокоения и возрождения, дабы великий Круг позволил Сабиру Свирепому и в следующей жизни служить Праматери Богов и людей, Ее достойному Брату Акабу, верша их промысел ледяным клинком Матери Сумерек.

В стене над резным мрамором и базальтом усыпальницы был закреплен обруч для единственного факела. Бансабира установила в нем принесенное огниво и обернулась к двоюродным сестрам. Та, что держала в руках небольшой мешочек, подошла ближе к свежему захоронению. В чем-то похожая на саму Бану, девушка, несколько нервничая, потянула завязки и высыпала на горизонтальную могильную плиту клыки, чтобы выложить из них силуэт волчьей головы. Девице, несмотря на старания, никак это не удавалось, и Тахбир поспешил помочь дочери – ему уже доводилось делать это раньше, неоднократно. Он справился.

Во имя ритуала самый крупный и могучий волкодав танаара пал от руки Руссы. Когда зубы животного были уложены символом дома, Бансабира облила их волчьей кровью из жертвенной чаши, дабы дух убитого зверя, охраняя, сопровождал Сабира Свирепого в чертоги Старой Нанданы. Эта традиция не помнила собственного корня, но соблюдалась неукоснительно, ибо каждый знал, что пес – самый верный среди животных именно потому, что провожает человека туда, куда нет пути никому из людей и созданий, пока они живы.

Когда обряд закончился, возле последнего пристанища Сабира Свирепого остались Бану, Русса, малолетний Адар и их дядя Тахбир. Они сидели у могилы, не роняя ни звука. Даже Адар примолк, время от времени размазывая кулачками по лицу ручьем бегущие слезы. Неплохой он, этот Адар, подумала Бану, наблюдая за чуждым ей братом. И очень похож на ее собственного сына: ни тот, ни другой толком не знали своей семьи, подрастая, как сорняки, сами по себе, без возможности положиться хоть на кого-то, без тени истинной любви. Но, в отличие от Адара, Гайер не прожил еще и года, и никакому браку не обещан. Если очень постараться, все можно исправить.

Бансабира прикрыла глаза, зная, что никто не обратит особого внимания. Несчастное создание, ее сын. Ведь единственная причина, по которой этот мальчишка вообще появился на свет, – союз во имя победы.

Во имя победы, повторила в голове Бану по слогам. Во имя победы… Какой еще победы? Чего она добилась в этой Бойне? Золото Аамутов у нее, северяне остались в мире между собой, распалась пара вражеских альянсов. Но это – далеко не цена войны: власти Бану не прибавилось, как и земель, армии или доходов. Впрочем, надел ее и без того велик, надо сначала разобраться с тем, что есть, прежде чем думать о расширении границ.