Текст книги "Подранок"

Пал Палыч

Крепкий мужчина лет тридцати восьми, атлетического сложения, в косынке, завязанной на голове «по-пиратски», вышел ему навстречу. На вопрос студента: «А где здесь живёт Пал Палыч?» он протянул загорелую, с татуировкой на предплечье, руку со словами: «А я – он и есть» и сразу повёл парня в дом. Усадил за тяжёлый дубовый стол с резными ножками.

– Маша, хлеб принеси! – велел он жене.

Отрезал здоровый ломоть хлеба и налил кваса в глиняную пол-литровую кружку, придвинул угощение гостю:

– Бери. Что, пещеры решил посмотреть? Я под холодильник их использую! Всё там храню: оленину, сало… А Маша вон вчера на скалах весь день загорала, а потом в пещеру полезла – простудилась.

– На скалах? Здесь и скалы есть?! – удивился Костя.

– Здесь всё есть, – твёрдо сказал Пал Палыч, глядя ему в глаза. – Я как егерем устроился в заповедник, всё тут исползал, и скажу тебе прямо: край богат и непознаваем!

– Он в любую пещеру без огня может отважиться пойти, – вступила в разговор Маша, его худенькая черноволосая жена, выглядевшая намного моложе Павла. – Сам даже одну открыл, а в тот день у его друга сын родился, – и назвали пещеру: «Колыбелька». Он ведь уходит, по десять дней в пещерах живёт один! Только боязно мне бывает: цыганка ему предсказала однажды: он погибнет, спасая другого человека. По весне рыбаки у нас под лёд провалились, а он был невдалеке, увидел. Бросился спасать, всё нырял за ними. Троих вытащил, а один утоп: не успел…

– Ладно, не трещи, – сказал он незлобно Маше. – Я лишь смотрю, чтобы не сорили, не пакостили Природе. Во всяком случае, пока я здесь, этого не будет. Да так – нервишки успокаиваю, люблю понаблюдать… Иной раз столько всего она сама тебе сообщить готова: надо только заткнуться и послушать, посмотреть по сторонам. А вы всё куда-то торопитесь, бежите, не замечая важного…

В Голубино, километрах в восемнадцати от Пинеги, неподалёку от пещер, в выкрашенном голубой краской, отведённом для егеря доме жил с женою Пал Палыч; там не было даже электричества. А воду он брал прямо из реки.

– Здесь чисто. Никаких заводов, комбинатов, промышленности нет, – рассказывал он Косте. – Здесь заповедник, а летом и детский природный лагерь организовали. Но что не каждого человека надо пускать в пещеру – моё убежденье глубокое.

– Это уж точно. Он не каждого поведёт, – вставила Маша.

– Как-то приехали тут одни с наглыми рожами, кавказцы. «Кто здесь Ярунов?» – говорят. Я вышел. «Я, – говорю, – Ярунов Павел. Что надо?» – «Давай, – говорят, – веди нас в пещеры – показывай». Не понравились они как-то сразу мне своей наглостью. Сказал им: «Я в пещеру вас не поведу». А они мне на это: «Веди давай – мы денег дадим», – заявляют. «Сказал – не поведу, значит не поведу. Без толку уговаривать. Уезжайте отсюда». Они в ответ на меня с кулаками полезли: оскорбились, типа. Пришлось тогда им вломить – так, что мало не показалось! Еле ноги унесли! Не люблю наглых людей, кто о себе мнит слишком много!

Он напоминал Косте дядю Ивана: такой же прямой взгляд, короткая стрижка, чуть выдающийся мысик волос на линии лба, та же быстрая и нервная манера общаться.

– Мне здесь хорошо. Грибы-ягоды, в реке – рыбы немерено. Третий раз как с войны пришёл, вернулся в родное Вáлдокурье – семь километров отсюда, а здесь работу предложили – так и остался. Я – лесной житель и ничего мне другого не надо: ни Архангельска, ни Москвы, – заключил он.

Костин взгляд упал на висевший у русской печи портрет девочки-подростка с очаровательной наивной улыбкой.

– Портрет дочери моей Настасьи, от первой жены. Художник один приезжал тут, жил у меня. Я ему говорю как-то: «Ты художник? Так покажи своё мастерство». А она тут же сидела у меня, дочь-то. Он при мне из печи достаёт головешку и прямо углём одной линией за десять минут портрет набросал вот этот… А в пещеру сходим. Я вижу, ты парень – правильный. Покажу тебе «Китеж». И никаких денег не предлагай, не возьму, – сказал Пал Палыч и посмотрел ему пристально в глаза своими светло-голубыми прищуренными глазами: его взгляд был открытым, но тяжёлым.

«Очень трудный человек», – говорила о нём Маша.

Пал Палыч прошёл не одну войну. Служил в спецназе, был воином-миротворцем и носил голубой берет. На последней войне, в Карабахе, его контузило, после чего, как сказала Маша, «он сделался безбашенным». По её словам, ему нельзя было пить: когда выпивал, то становился несдержанным и агрессивным. Он пытался кодироваться, но, как и дядя Иван, всё равно срывался.

Вечером, как и обещал, Пал Палыч повёл Костю в пещеру «Китеж», названную в честь древнего города. В логу у подножия скалистой карстовой возвышенности темнел едва заметный лаз – вход в пещеру. Вблизи веяло прохладой, и не было комаров.

– Не каждый сюда полезет, и пещера пускает не всякого: она тоже испытывает человека, – сказал Пал Палыч, зажёг фонарик и отправился первым.

Костя полез за ним, перед собой он видел только ботинки Пал Палыча. Лаз был настолько узок, что, казалось, пещера обнимала его спереди и сзади и прижимала к каменистому полу, состоящему из известняковых пород и глины. В одном месте Лазареву пришлось выдохнуть воздух, чтобы пролезть дальше.

Пал Палыч обернулся:

– Сейчас легче пойдёт. Это – «шкурник»[14]14
  «Шкурник», или «шкуродёр», – узкий проход в пещере, по которому передвигаются ползком. При этом нередко остаются следы царапин на спине и груди. Подчас ползти приходится на выдохе.


[Закрыть].

– Шкурник? – переспросил его Костя.

– Или «шкуродёр» – мы так называем эти ходы, они ещё ýже намного бывают: иногда, чтобы пролезть в них, приходится раздеваться, а потом царапины остаются на спине и груди. А ещё в них можно застрять, и тебя придётся вытягивать.

Лаз был длиною около четырнадцати метров, но Косте показалось, что все пятьдесят. Постепенно лаз начинал расширяться и выходил в просторный предвходовой зал, где в свете фонарика заиграли бриллиантовым блеском и засеребрились тонкие ледяные кристаллы сказочной красоты, облеплявшие своды пещеры; иные были чуть ли не с ладонь величиной, нежные, полупрозрачные. Ничего подобного Лазарев никогда не видел. Словно заворожённый, он любовался ледяными цветами; вдруг случайно зацепил головой на потолке их куст, и они тут же с серебряным звоном посыпались.

– Осторожно: они очень хрупкие, – предупредил Пал Палыч. – Это – сублимационные льды. В каждой пещере они разной формы.

Пещера «Китеж» была трёхуровневая и имела разветвлённую систему ходов. Здесь открывался удивительный подземный мир – таинственный и сказочный. Были здесь ледяные натёки – сталактиты и сталагмиты самой причудливой формы; дремали летучие мыши – обитатели исконно чистых природных мест, прицепившись лапками к сводчатым стенам, были «камины»[15]15
  «Камин» – разновидность вертикального образования карстовой породы в пещере.


[Закрыть] и «языки»[16]16
  «Язык» – разновидность образования карстовой породы в пещере, по форме напоминающая загнутый язык.


[Закрыть], «трубы»[17]17
  «Труба» – разновидность вертикального образования карстовой породы в пещере.


[Закрыть] и лабиринты, встречались необычайно красивые камни: голубой ангидрид, розовый гипс с ангидридовыми вкраплениями. Подземная река «сифоном»[18]18
  «Сифон» – узкий подземный проём, заполненный водой.


[Закрыть] соединяла «Китеж» с другой пещерой – «Голубинским провалом».

Пал Палыч проползал в самые узкие щели: ему было это всё нужно и интересно. Он вытягивался, как змея, и, несмотря на плотное сложение, пролезал там, где не мог протиснуться даже поджарый Костя, где, казалось, невозможно пролезть человеку.

– Видишь, это – «Венерины волосы», – Пал Палыч показал на тончайшие ледяные паутинки, свисавшие со сводов пещеры. – А вот смотри – кофейник! Это же натуральный кофейник! Только ручку сломали какие-то сволочи! Ходят – не смотрят! – восклицал он, указывая на ледяной нарост, и глаза его оживали: тяжёлый взгляд смягчался, и голубыми глазами Павла смотрел восторженный и наивный ребёнок.

– А сейчас я тебе покажу удивительное явление, – вдруг почти шёпотом сказал он и повлёк за собой Костю. – Такое редко увидишь. Вот, смотри…

В глубине одного маленького зала был образован небольшой грот, откуда доносился шум струящейся воды. Костя подполз ближе и увидел настоящий водопад, высотою около метра, но самым удивительным было то, что он находился внутри тонкого, словно «хрустального», футляра, под ледяной прозрачной корой.

Оба они молча любовались этим удивительным феноменом подземного мира, боясь даже шелохнуться.

* * *

Вечером, улучив подходящий момент, Костя спросил Ярунова о загадочном белом соборе с кривым шпилем – не видел ли он такого на Пинежье. Егерь внимательно его выслушал и, наморщив лоб, помотал головой:

– Сколько здесь живу, парень, с рождения о таком не слыхал. Неподалёку здесь был Красногорский монастырь, теперь лишь сохранились его остатки: полуразрушенный храм да здание келий.

– Это кирпичный храм на горе, напоминающий рыцарский замок? Я обратил на него внимание ещё по дороге сюда. Но это – совершенно другой собор, – вздохнул парень.

* * *

Пал Палыч во всём доходил до конца, докапывался до сути. Меньше всего ему было свойственно равнодушие. Он знал все виды местных растений и птиц, умел различать комаров ста двадцати одной разновидности и научил этому Костю. Любил он и охоту, даже продемонстрировал гостю трофей – шкуру добытого им в честном поединке медведя. Пал Палычу всё это было нужно, и вместе с тем земной красоты и радости ему недоставало: он шёл за ними под землю, находил и исследовал новые пещеры, сам составлял их карты, зарисовывал форму зала и высчитывал азимут, и бережно наблюдал за уже известными ему пещерами. Такая его увлечённость очень нравилась Лазареву.

Ярунов сам построил лодку – массивный карбас[19]19
  Карбас – морская лодка.


[Закрыть], сам соорудил стол и скамейки из лиственничного дерева около реки, чтобы было где посидеть, передохнуть усталому путнику, детворе из летнего лагеря, заезжим и местным спелеологам, туристам, да и ему с женой. И всё делал надёжно, добротно – на совесть и на века. Он прекрасно ориентировался в лесу без компаса. Многое в нём восхищало Костю. Но больше всего – его бесконечная отчаянность и смелость: Пал Палычу совсем был неведом и чужд страх… И чем больше Костя с ним общался, тем больше он напоминал ему дядю Ивана. Вот только спорить с ним было совершенно бесполезно. Ярунов не терпел, когда ему в чём-то противоречили. Ещё его отличала дикая, почти патологическая ревность. Машу он любил до безумия, до безрассудства, не менее безумно её ревнуя безо всяких, даже малейших, на то поводов. Казалось даже, что она его побаивалась…

Многому Пал Палыч научил Костю за короткое время его пребывания в Голубино. Приглашая его на будущий год, Ярунов говорил о совместной охоте, предлагал «полазить» с альпинистским снаряжением по скалам и обещал показать свою самую любимую пещеру – «пещеру Высоцкого», которую, по словам местных мужиков, «так, как он, – не знал ни один человек на Пинежье» и в которую он «очень мало кого с собою брал». Вероятно, это же относилось и к другим пещерам. Пещеры также отвечали Пал Палычу – своему Хозяину – взаимностью: они принимали его, открывались ему; ему было многое дозволено: он спокойно нарушал «железное» правило спелеологов – не ходить в пещеру одному. И пещеры прощали ему это.

На прощание Павел подарил Косте рог лося – на память. «Только не вешай в комнате. Лучше в прихожей повесь. Есть примета у охотников», – сказал он и крепко пожал парню руку.

Не один раз приедет ещё к нему Константин… Но в «пещеру Высоцкого» так и не удастся сходить им вместе: спустя полтора года после их знакомства Пал Палыча не станет. Он трагически погибнет в Архангельске, не дожив месяца до своего сорокалетия. Город сгубил его. На его могилу на старом Валдокурском кладбище Костя принесёт камень из «пещеры Высоцкого». А примерно через год эта пещера «закроется» и уйдёт, словно вслед за Пал Палычем…

Сила притяжения

Так в жизни московского студента Константина Лазарева появился Север. Юноша неизменно устремлялся в этот чистый край, в котором «ночи прозрачны, как дни, и как будто уснуло время», в тайгу, где его ждали рыбалка и охота, где он мог спокойно подумать о жизни, обратиться к тем тайным силам Природы, которые открываются не каждому.

Приезжая на Север, Константин каждый раз в душе тайно надеялся на чудесную встречу с собором, однажды явившимся ему в ночном видении на берегу Белого моря. Этот собор не давал парню покоя: он ему снился, влёк его, манил… Его образ отчётливо стоял перед глазами у Лазарева. Раз во сне он услышал звон колокола и проснулся. «Это точно – знак, символ. Собор зовёт меня… Я должен непременно его найти», – решил парень.

Но как он ни пытался искать фотографию этого архитектурного ансамбля в книгах, нигде её не находил. Однажды в творческом порыве Костя взял заранее приготовленный холст и написал масляными красками белокаменный собор, стоящий на высоком берегу реку. После он часто смотрел на эту картину: она вдохновляла юношу. «Всё это неслучайно. Я должен его найти», – упрямо повторял Лазарев, по-прежнему не теряя надежды отыскать заветный Собор.

Иногда ему начинало казаться, что этого собора не существует. И всё же Константин продолжал его искать. «Где же он? Где? Судя по его архитектуре, он, несомненно, должен находиться где-то на Севере. Судьба меня приведёт к нему!.. Я найду это место».

Однажды в Красноборске Лазарев разговорился с местным рыбаком за кружечкой пива и спросил его о соборе.

– Тут были соборы какие-то… Многие разрушили в советское время, где склад, где магазин устраивали в них, какие-то уничтожили вовсе. У нас, на Белой Слуде, красивый храм сохранился, хотя и ветхий.

– Не белокаменный? – подскочил Костя.

– Белого камня, – кивнул мужчина.

– А не этот? – парень торопливо достал из походной сумки холст.

– Нет… – покачал головой рыбак. – Этот, пожалуй, покрасившее будет.

Они смотрели на серую воду, на качающиеся бакены, на далёкие боры за рекой.

– Всё равно тебе у нас побывать стоит, – снова заговорил рыбак. – Ведь у нас за рекой, за широкой Двиной, живёт славная бабушка-знахарка; к ней не только наши, архангельские, но отовсюду едут. Она насквозь человека видит – и здоровье лечит, и в судьбе может помочь…

Костя решил для себя, что когда-нибудь посетит таинственную бабушку, но прежде он чувствовал непреодолимое желание встретиться с загадочным Собором.

Одержимый этой мечтой, Константин во время путешествий по Северу везде спрашивал местных жителей о красавце-соборе, показывал им свою картинку, которую возил с собой. Его водили к уцелевшим церквам, рассказывали о разрушенных храмах и даже находили их старые фотографии, но никто не мог ничего сказать об искомом им белом Соборе. «Здесь какая-то тайна», – думал Константин, ещё больше убеждаясь в необходимости найти его.

Глава III. Усольск

«…кто же был в этом суровом краю тем, кто жизнь разнообразил, кто красоту камней и риз сверканье на образе постиг, кто белый храм средь серых изб воздвиг?»

Николай Макаренко «Искусство Древней Руси: у Соли Вычегодской». Пг, 1918.

Рассказ дальнобойщика

Впервые об этом Городе Костя услышал от дальнобойщика, однажды дождливым сумрачным вечером подобравшего его в Вологодской области. Это было на излёте августа.

Сквозь проливной дождь Костя шёл по узкой асфальтированной дороге; по обеим её сторонам темнел густой смешанный лес. Гигантские ели, коловшие вершинами пасмурное небо, казалось, вот-вот норовили выскочить на дорогу, схватить путника мохнатыми цепкими лапами и скрыться в дремучей чаще…

Костя то и дело останавливался, озябшими руками доставал из-за пазухи карту, вглядывался в неё, потом напряжённо смотрел по сторонам, затем снова в карту, убирал её и шёл дальше торопливыми, размашистыми шагами. Он уже давно почувствовал, что заплутал, но, невзирая на это, упрямо продолжал идти, отмеряя километр за километром.

В очередной раз остановившись, юноша убедился, что не может сориентироваться. По дороге не проезжало ни одной машины, и неожиданно показавшийся встречный «Камаз» Костя воспринял как вмешательство Провидения и поднял руку. «Камаз» проехал немного вперёд и, всхрапнув, остановился. Из кабины высунулся водитель, плотный мужчина лет пятидесяти в байковой клетчатой рубашке.

– Это дорога на Нюксеницу? – спросил его Лазарев.

– Э, брат, куда тебя занесло: Нюксеница в той стороне, – небрежно махнул рукой водитель, глядя на парня усталыми глазами. – Ты свернул не там…

Костя сразу узнал неподражаемый архангельский говор.

– А на Никольск выйду?

– Никольск по другой дороге. А тебе куда вообще надо-то?

– Да мне бы выбраться отсюда. А что там дальше?

– А там ничего нет. Садись-ка лучше ко мне: довезу до Котласа. Смотри, дождь какой!

– А эта дорога куда?

– Там тайга. Здесь километров двадцать – тупик. А дальше Подосиновская зона, – показывал жестами водитель. – Тебе лучше поехать со мной, парень. Сюда-то как попал?

– Я по Северу путешествую, – сказал Костя, запрыгивая в кабину.

– Понятно… Есть у нас что посмотреть. А сам-то откуда?

Костя хотел было признаться, что он из Москвы, но, подумав, не стал вдаваться в подробности и ответил просто:

– Издалека.

– На каникулах, что ли? – обернулся к нему водитель.

– Угу.

– Ну-ну, – одобряюще закивал шофёр, продолжая следить за дорогой.

В кабине было тепло. Нехитрые предметы создавали ощущение обжитости: большой алюминиевый термос, канистры, пластиковый чемодан с инструментами. В «спальнике» за сидениями висела на плечиках летняя хлопковая куртка. Оживляли пространство и разноцветные вымпелы, подвешенные выше уровня глаз. В такт движению покачивался плюшевый чебурашка размером с блюдечко, прикреплённый к лобовому стеклу.

– Этот «Камаз» – мой дом родной. Мы с ним – одно целое, – словно угадав Костины мысли, сказал дальнобойщик. – Чаю хочешь горячего?

Костя помотал головой. От тепла и покачивания его разморило и начало клонить в сон.

– Чай-то наливай. Продрог, небось? – через некоторое время снова предложил водитель. Его голос прорывался сквозь сон, не давая ему полностью завладеть Константином. – Еду – глазам своим не поверил: дождь такой лупит, и пацан по дороге чешет! Думаю, блазнит меня, что ли: из рейса возвращаюсь усталый, только бы до дому дотянуть. То радио включу, то семечки грызу, да тоже надоедает скоро. Вот этого, – он ткнул пальцем в чебурашку, – специально сюда повесил, чтоб перед глазами маячил. Всё одно: чтоб не уснуть. Езжу один, без напарника; вроде, привык, а всё же тяжеловато. Устаёшь от однообразия. Ведь иной раз и тыщу километров пройдёшь за сутки. Когда уже чувствую, что меня конкретно «рубит», «проваливаюсь», обязательно надо остановиться. Минут пятнадцать-двадцать, не больше, кемарнуть – и дальше ехать можно. Этих пятнадцати минут восстановиться хватает, будто всю ночь спал. Обманка организма, а срабатывает. Давай, что ли, хоть познакомимся, – шофёр повернул к Косте голову. – Константин, – представился он и, одной рукой придерживая руль, протянул другую Лазареву.

– Аналогично.

– Вот те р-раз! – усмехнулся мужчина, обнажив золотую фиксу.

Некоторое время они ехали молча, и Костя, удобно устроившийся в кабине, согрелся и впал в лёгкую дрёму.

– Значит, говоришь, решил Север наш посмотреть? – спросил Константин, снова вырывая его из дрёмы, и, не дожидаясь ответа, продолжил. – Дело хорошее. Я тоже любил в своё время попутешествовать. Есть у меня что вспомнить. Сразу после речного училища пошёл помощником капитана на Печору. Вода мне всегда, с детства нравилась. Это, видать, родовое: у меня и отец, и дед моряками были. А прадед, говорили, ещё при Петре на паруснике ходил… Вот и во мне та же кровь течёт. Шибко скучно на месте сидеть. Вырастаешь из своего места когда, хандра сильная одолевает. Так тоскливо на душе становится – ничего не охота делать. А на воде так не заскучаешь, – говорил шофёр, насыпая в горсть семечек. – Ходил тогда на Печоре грузо-пассажирский колёсник, пароход «Горняк». В команде у нас мужики все были старше меня лет на двадцать и косо поглядывали: только пришёл с училища и уже помощником капитана заделался! А я, как радиолюбитель, имел преимущества: на судне была радиосвязь, и никто кроме меня не умел этой связью пользоваться. Однажды на корабле произошёл конфликт: мой черёд вахту принимать у второго помощника механика. Прихожу принимать, а вахтенного нет на мостике. Прибежал к нему в каюту, вижу: тот пьяный лежит. Спрашиваю, в чём дело, а в ответ говорят: «Сходи в корму – узнаешь». Побежал в корму: там все пьяные. Спрашиваю, что происходит, а матросы, словно оголтелые, бросились вчетвером на меня и затеяли драку. Я был мужик неслабый, дал им отпор хороший. А потом выяснилось, что во время вахты, пока я спал, у одной пассажирки нашей, что втихаря напросилась на судно, то ли случился выкидыш, то ли ребёнок погиб при неведомых обстоятельствах. Матросы по этому случаю страшно напились, а потом учинили драку… С судна я ушёл после того случая и пришёл в военкомат добровольно.

Там в «учебку» в Ленинград направили; начали обучать радиотехническому делу и системе наведения ракет. Это было ново. Первые два месяца ух как нравилось! А потом наскучило. Предлагали остаться, а я в строевой отряд пришёл с просьбой: «Не хочу оставаться здесь». – «А куда ты хочешь?» – спрашивает командир. «На Север, в Архангельск». – «Хорошо». Хотели на самолёт стрелком-радистом отправить, я сказал «нет». «А где служить-то хочешь?» – спросили. «От Воркуты до Земли Франца Иосифа, Мурманска и Котласа – хоть до Новой Земли, куда отправите». Так я попал на Новую Землю.

Очень мне там понравилось! Там совсем другие условия: полярный день и полярная ночь. Одни снега кругом. Белые медведи бегают. Я даже картины рисовал. Ходили строго по проводам: метели, да такие: потеряешь канат – с пути собьёшься, ничего усмотреть невозможно. Ветер дунет – падаешь. Сурово. Одни воинские части и несколько человек гражданских: там вся территория закрытая, – рассказывал дальнобойщик, не переставая следить за дорогой и лишь изредка, уверенно придерживая руль, поглядывал на Костю. – После Новой Земли служил ещё семь лет в армии, в Усть-Пинеге. А потом подался на танкер, ходил на Сахалин, да как-то по пьяному делу подрался… Наутро нашего боцмана нашли мёртвым, а я был мертвецки пьян и ничего не помнил. Как так получилось: я ли его завалил, не я – до сих пор не знаю. Так честно и сказал следователю. Закрыли. Из девяти шесть лет отмантулил. В Коми отбывал. А как откинулся – вскоре по новой угораздило: вступился за мужика. Его капитаном наняли на судёнышке «река-море» баржóй грузы перевозить и потом, как говорится, «кинули». Он позвал меня, и я с ним на разборку пошёл к хозяину. Мы мирно поговорить хотели, да тот и слушать не стал. Тогда я решил по-другому объяснить ему, что к чему, да силы не рассчитал: ударил лихо… Тот и крякнулся на месте. А меня отправили на этот раз в Ныробский район Соликамской области. Слыхал, может, такие места: Керчево, Тюлькино?

Костя помотал головой.

– Край безлюдный, кругом тайга. Плоты по Каме сплавляли. На волю откинулся, стал работу искать – никуда не берут, нет для меня приличной работы, хоть я и с дипломом. Едва не запил с досады, а потом вспомнил, что умею баранку крутить, и в шофера подался, – рассказывал Константин, выкручивая руль на Красавино, где начинался крутой подъём. – Тяжело идёт… Знаешь, как зимой тут наш брат кувыркается!.. Однажды сам как-то улетел – аж в чужой огород, – усмехнулся он. – Дело было ранним утром, ещё затемно. Услышав удар в стену, хозяин выскочил спросонья в одних трусах, видит: забор снесён, мой «Камаз» на боку лежит и ему мордой в дом упирается! Хорошо, старик понимающий оказался: не заявил никуда, не погнал меня. Несколько дней так и жил у него, пока не починили…

Машина затряслась, зафыркала и, тяжело урча, с неохотою, всё же въехала в горку.

– Так, преодолели… На первой, на первой, потихонечку, – вытянули, – выдохнул дальнобойщик. – Вот, сейчас будем въезжать в Архангельскую область. Смотри-ка, здесь и дождя-то не было! Слушай, – он вдруг посмотрел на Лазарева внимательным, резким взглядом и, словно вспомнив о чём-то, неожиданно оживился. – А не случалось тебе побывать в Сольвычегодске?

– Где? – переспросил Костя. Это название он никогда не слышал.

– Рекомендую туда заглянуть, – не отвечая ему, продолжал водитель. – Вот туда стоит заехать, вернее, попасть. Место необычное. Очень древний город. Был когда-то вотчиною Строгановых. Там на берегу стоит их наследный храм – собор какого-то там, не помню, далёкого века. Сразу впечатляет, – говорил он, сосредоточенно глядя куда-то вдаль, словно что-то пытаясь рассмотреть.

При слове «собор» Костю словно пронзило током. Он даже подскочил в кабине. Сон унесло мигом.

– Как это место-то, как город называется?

– Там на каждом шагу сталкиваешься с историей, – словно не слыша вопроса, говорил дальнобойщик. Среда Русского Севера была ему, уроженцу Котласа, привычной, но о Сольвычегодске он рассказывал как о месте удивительном, заманчивом и притягивающем.

– Я десять лет уже по стране катаюсь, многое повидал, но такое место – одно… Оттуда снаряжали Ермака в Сибирь. Место ссылки Сталина. Что ещё сказать, – Константин задумался, – интересно там… Одни ходы чего стоят!

– А что за ходы? – спросил Костя.

– Видишь ли, под тем Городом существует сеть подземных переходов и катакомб. Тянутся подземные ходы долгими тоннелями не один километр. С ними столько загадок связано!.. Разные слухи по Городу шебуршатся. Некоторые сказывают, что их не существует вовсе. Но это полная чушь. Ходы есть, только о них не говорят власти. В древности их держали, естественно, в тайне. Эта тайна над ними висит до сих пор. Официально ходы не найдены. Но они есть: о них знают старики. Только никто не может точного места указать. Кто говорит, что они соединяли два строгановских храма, кто – что вели под рекой и выходили в Коряжме, где-то на берегу возле церкви Святого Лонгина. Есть легенда, что когда-то женщины из Введенского монастыря в Сольграде и монахи-мужчины из Николо-Коряжемского стали рыть друг к другу подземный ход; причём женщины шли навстречу мужчинам гораздо быстрее. Куда радивее копали – истосковались, видно… Не знаю уж, куда ведут, но они точно есть, эти ходы. И идут они от собора.

– А откуда вы знаете? – перебил Костя.

– Видишь ли, в детстве я часто бывал там у тётки. Помню, приехал к ней летом, я тогда ещё в школе учился, и мы с мальчишками спускались в какое-то заброшенное подземелье невдалеке от собора, немного поползали и вернулись: ход оказался завален. Можно было, правда, ещё там полазить, да, признаться, побоялись… А потом я спросил об этих ходах у тётки, и она мне всё это и рассказала. Там вообще, как сказать-то… – водитель задумался, – много всего удивительного… Думаю, ты сам всё поймёшь, если сумеешь в этот город попасть.

– А что, туда сложно добраться?

– Не сказал бы, что сложно, – паром, да и всё. Только вот… Город сам выбирает, кого принимать в свои пределы. Не каждого он пускает. Если не захочет – никак не попасть тебе туда, понял? Ну, а окажешься там если – магнетической силой будет удерживать и тянуть обратно…

Константин бросил мгновенный взгляд на Лазарева, парень взглянул в его глаза: и в этот момент ему показалось, что он увидел в них своё отражение…

Так, за разговорами, дальнобойщик довёз его до Котласа.

– Ну давай, побегáй. Счастливо тебе, – протянул он Лазареву пухлую, медную от загара руку.

Больше Костя его никогда не встречал, но его рассказ о старинном Городе и соборе с подземными ходами заинтересовал парня, и он решил во что бы то ни стало побывать там.

И только соскочив с высокой подножки «Камаза» и захлопнув дверцу, Костя вспомнил, что не уточнил название Города. Он бросился было вслед за грузовиком, но тот уже стремительно удалялся, оставляя за собой облачко пыли.

Лазарев растерянно стоял на дороге, досадовал на себя и напрягал память, пытаясь воскресить название: «Кажется, что-то с солью связано…».

«Усольск», – вдруг услышал он, словно кто-то шепнул ему в ухо хриплым голосом.