Текст книги "Ложный король"

Глава 10 Ягнята, гарпии и змеи

Он пришёл рано утром. Вошёл тихо, осторожно ступая по ковру совсем без шума, словно по воздуху, как привидение, тайный любовник, а единственным звуком, что выдал его присутствие в покоях, был шорох плаща. Алая накидка Ловчего свисала с его плеч, отражая яркий луч восходящего солнца, пробивающийся в её комнату сквозь мозаичное окно с толстыми стёклами.

Железная набойка на каблуке едва слышно стукнула о каменный пол.

– Ясна…

Звук его голоса, низкий и нежный, коснулся её ушка, как перо, и растворился в неге тёплого утра. Однако именно этот исчезающий шёпот, шелест вырвал принцессу из полудрёмы, тёплой и томной, в которой она пребывала, словно плывя по поверхности озера, нагретого летним солнцем рядом с покрытым цветами берегом.

– Ясна…

Не ответила. Сделала вид, что всё ещё спит. Замерла, выжидая, пока он подойдёт ближе и сядет рядом с ней на кровать. Длинные светлые ресницы подрагивали. Он медленно подошёл и сел с самого края, уверенно опершись рукой о перину за спиной принцессы.

– Ясна…

Нагнулся. Чёрные волосы защекотали обнажённое плечо и шею. Плавное горячее дыхание скользнуло по щеке и ресницам. Она улыбнулась, медленно перевернулась на спину и сладко потянулась.

Влахос осторожно положил руку ей на ключицу, скользнул по груди. Ясна запустила пальцы в его волосы. Он нагнулся и поцеловал её в губы. Она выпрямилась, голые руки нежным обручем обхватили шею мужчины, который уже настойчиво искал под одеялом путь к её бедрам. Губы скользнули по шее. Она, не избегая его ласк, выгнула спину. Доспехи Ловчего были скользкими, как зеркало, и холодными. Он поднял лицо и посмотрел на неё.

Испуг ударил её по лицу, как пощёчина. На неё смотрели ледяные глаза предателя и убийцы.

Ясна вскочила на кровати, будто её укололи иголкой. Солнце за окном стояло уже высоко. Холодный липкий полдень или даже позже.

Огляделась.

Комната была пуста. Призрак вожделенного когда-то, будто в прошлой жизни, мужчины растворился в воздухе, как отравленная дымка, мираж. За дверью громко чихнул стражник, звякнула медная насадка на древке алебарды. Раздался шум, возня. Она настороженно прислушалась. Замок с лязгом открылся, дверь отворилась.

В комнату не вошёл, влетел Влахос Бродяга, решительно приблизившись к заложнице короля.

– Проснулась?

Ясна натянула на плечи одеяло и вжалась в спинку кровати. В проёме мелькнула рука стражника, ухватилась за медную ручку и захлопнула дверь. Они остались наедине.

– Что тебе надо? – испуганные то ли светло-зелёные, то ли голубые глаза, – Влахос никогда не придавал их цвету значения, – уставились на мужчину.

– Не передумала?

Понятно.

– Я не знаю, где он, – тихо произнесла она, с опаской следя за каждым движением Ловчего и улавливая исходящую от него угрозу.

Подошёл, так же тихо, как во сне, нагнулся.

– Врёшь! – прошипели тонкие змеиные губы.

«Сейчас он меня ударит», – шевельнулось в груди тревожное предчувствие. Замахнулся. Ясна вжала голову в плечи, извернулась ужом, соскользнула с кровати вместе с одеялом и юркнула в угол.

Ээрдели оскалился, перешёл в наступление.

– Не надо!..

Бледная рука вцепилась в белокурые волосы, подняла девочку на ноги.

– Не сметь!

Швырнул на кровать. Змеиная маска Ловчего больно впилась краем в бедро.

Забилась, забрыкалась, завопила… Влахос схватил Ясну рукой за лицо.

– Где они?

– Я не знаю, – заскулила она.

– Где они?!

– Не знаю!

Девочка попыталась ударить его – как и ожидалось, неудачно. Рука только хило мазнула по острой скуле гирифорца.

– Нет, знаешь! – Влахос влепил девчонке пощёчину. Та закричала, схватилась за щёку, заплакала. – Ты не можешь не знать! – тряс он её за плечи, оставляя синяки. – Не можешь не знать! Говори. Говори, убью, сучка!

– Нет, не знаю! Мне никогда не говорили, где Грот! О нём знают только мама, отец и легат! При чём тут я?!

Он внезапно отпустил её и выпрямился. Огромный, взъерошенный, потный. Колено в высоком сапоге упёрлось в кровать между двух синюшных ножек. Ясна замолчала, задрожала, прижала к себе одеяло, будто оно как-то могло помочь ей отбиться от мужчины.

Влахос ехидно хмыкнул, окидывая взглядом худенькое юное тельце в лёгкой ночной сорочке, на которое уже давно облизывались охраняющие его солдаты, особенно когда надирались по вечерам. Правая рука смело схватила принцессу под коленом. Нога напряглась, стала как деревянная.

– Пусти, – почти без голоса прошептала Ясна. – Отпусти меня.

– Чтобы ты знала, просто к твоему сведению – ты мне никогда не нравилась. И с прислугой я спал, только чтобы тебя позлить – вы ж на лицо одинаковые. Впрочем, может быть, вы схожи и в другом месте? Хочешь, проверю и скажу?

Он закинул её ногу себе на бедро. Ясна закричала, заверещала, как зверёк, угодивший лапой в капкан.

– Не вопить! – холодные сухие руки стиснули её шею, перекрыв кислород. – Где они! Говори! Легат не мог тебе не сказать, ты ж, мать твою, принцесса! Говори! Или задушу паршивку! Душу из тебя всю глупую вытрясу! Кишки твои вырежу, дрянь ты тупая!

Лицо её вздулось и покраснело от удушья. Пальчики зацарапали руки душителя.

Снова звякнул замок.

– Притормозите, командир, – послышался в стороне скрипучий неприятный голос, принадлежность которого к какому-либо полу было трудно определить.

Влахос обернулся. Покрасневший от натуги, злой.

– Вообще-то отец запретил её душить, она как-никак его племянница. Голубая кровь, белая кость, все дела. Пальчики ослабьте.

Дверной косяк подпирало измазанное ваксой бесполое существо, упакованное по самое не могу в боевые доспехи, и дожёвывало яблоко. Насмешливые серые глаза внимательно смотрели на Ловчего, будто ожидая, что тот, вопреки просьбе, примется насиловать девочку прямо при свидетеле.

– Мне твой папаша не указ, – огрызнулся Влахос, но руки убрал. Ясна закашляла.

– Раз ты послушал его и прекратил выпытывать местонахождение Грота у легата, выходит, что всё-таки указ.

Золотоволосая головка кокетливо склонилась на плечо. Дитя улыбнулось.

– Помоги, – прошептала Ясна, извернувшись на перине, всё ещё не совсем понимая, обращается она к кузену или к кузине.

Дитя оттолкнулось плечом от стены, кинуло огрызок за спину в коридор и, прихрамывая, подошло к кровати.

– Подвиньтесь.

Ээрдели насупился, но слез с девчонки. Ясна, подхватив одеяло, вжалась в уже затёртую спиной спинку кровати, подобрав ноги под подбородок. Дитя изящно, насколько это позволяли относительно сковывающие движения доспехи, опустилось прямо на подушки, отвоевав большую часть кровати, и закинуло ногу на ногу. Золотая головка уютно прислонилась к локтю хлюпающей носом кузины.

Дитя, ничуть не стесняясь щербинки между резцов, широко улыбнулось Ясне.

– Девушки вообще-то не по моей части. Не бойся.

«Кузина, – с облегчением выдохнула Ясна. – И голос ну точно девичий, манеры. И на кровать уселась, как девушка, как Вечера сидела. Девушка, как есть… Значит, хотя бы она меня не тронет».

– Давай лапку, – рука Дитя сама схватила руку Ясны и пропустила липкие от яблочного сока пальцы сквозь её пальцы. – Кузина, а ты знала, что имя нашего Влахоса вовсе не Влахос, м-м? Ээрдели, ты ей не говорил? Ты сядь, сядь. В ногах правды нет.

– В нашем случае тебе лучше обращаться ко мне на «вы», – Бродяга отошёл к окну и сел на карло.

– Это верно, забываюсь. Мама тоже говорит, что мне ко всем, кто выше меня по статусу, нужно обращаться только на «вы», а поскольку я ребёнок незаконнорождённый, то это все подряд. Вот прабабка моя больше всех этому рада и для острастки постоянно бьёт меня по губам, если кому тыкну. Видишь ли, на Холодных островах людям чужды такие формальности, но как только наши экипажи, размешав всю грязь Северного Приграничья, остановились в захолустье у Торхила после жуткой трясучки по каменному бездорожью, она первая начала ставить условия. Родина, фамильные земли, дед наш король – достала всех до рвоты. К матери начала приставать с нравоучениями, когда она к ней на «ты» опрометчиво по старой памяти обратилась, – забылась, так отец старуху еле заткнул. Дорвалась бабка, что сказать? Самой уже сто лет в обед, того и гляди развалится по косточкам, если споткнётся, а всё туда же – самоутверждаться. Только павлиньего хвоста ей между дряблых булок не хватает. И мы с Дунканом каждый день теперь выслушиваем про наше ужасное северное воспитание, упадок нравов и грязную кровь Блэйков. Последнее, конечно же, касается меня. Так вот, – чумазая мордочка со вздёрнутым, как у кошки, носиком повернулась к Ясне, – ты знала, кузина, что слово «влахос» на языке Гирифора означает «мой король», «мой правитель», «государь» и иже с ним? Смешно до икоты, все живущие в Паденброге думали, что зовут Бродягу по имени, а звали королём. Одна беда, когда-то по собственной глупости прощёлкал он всё своё королевство вместе с придворными и стал Королём-Бродягой. Королём бродяг. Но мне всё равно нужно приседать перед ним в реверансах до пола.

– За языком следи, высочество, – ощерился государь Гирифора, будто его погладили против шерсти.

– А вот мне он хамить может. И где в этом мире, спрашивается, справедливость? А то что, Влахос? – как ни в чём не бывало отозвалось Дитя и сильнее сжало руку принцессы. – Придушишь меня, как кузину? А что скажет твоя Меланта? Её ты тоже душил? Или это она тебя этому научила? Это, кстати, его жена, – довело до сведения Ясны чумазое создание, – пять лет в плену у моего отчима в Ровенне денно и нощно тоскует о супруге, который, между прочим, перерезал всех ваших лучников, чтобы закрыть ворота перед вашей армией, когда касарийцы перейдут в наступление. А всё в надежде снова увидеть жену.

Пальчик с аккуратным глубоким ноготком нежно потёр плечо Ясны. Пожалуй, слишком нежно, чтобы не вызвать никаких сомнений в искренности слов Дитя насчет того, что девушки не по её… его части. Где-то в душе принцессы неприятно шевельнул колючей головкой червячок сомнений. Она сильнее вжалась в спинку кровати, желая отодвинуться от непонятного златокудрого существа, пахнущего вином, жжёным дурманом и эфедрой. Ладошка, обёрнутая рукой их высочества, дрогнула и стала липкой. Дитя, как хищник, мгновенно почувствовало испуг девочки и успело ухватить за запястье брезгливо выскользнувшую из его пальцев руку. Дёрнуло на себя.

– Оп!

Через мгновение Дитя уже взгромоздилось на Ясну, придавив ту всей массой своего тела и боевой одежды к сбитой кровати.

– Попалась, – растянулись в улыбке перечёркнутые шрамом губы. Голубые глаза внимательно осмотрели лицо принцессы, каждую чёрточку от линии роста волос до тонкой шейки. Тёплое, сиплое дыхание неприятно заскользило по коже. Лохматая золотая головёнка улеглась рядом с её головой на подушку. Грязный лоб упёрся в шейку, оставив на коже принцессы жирное угольное пятно.

– И вовсе они не похожи, Влахос, – надуло губы Дитя. – У Данки и глаза умнее, и нос конопатый, а тут и полюбоваться нечем. Кожа фарфоровая, как у куклы, и глаза, как стекляшки. Мне на твоём месте тоже приглянулась бы вторая.

– Замолчи.

– Но кому-то нравятся и куклы. Дело вкуса, дело вкуса.

Рука Дитя как-то совсем по-хозяйски заиграла с завязкой у груди принцессы. Та безропотно терпела неприятные прикосновения, не дыша, не двигаясь, даже не пытаясь одёрнуть задравшееся одеяло, которое полностью обнажило её ногу по самое бедро.

– А чего ты дёргаешься? Говорю же, не съем я тебя. Думаешь, я вру?

В переливчатых глазах сверкнула злоба.

– Нет, – испуганно прошептала Ясна, пытаясь вдохнуть под навалившейся на неё тяжестью.

– Это приятно, – Дитя улыбнулось, но глаза его остались такими же злобными, будто оно готовилось выхватить из-за пояса Перо и вонзить его ей в шею. Вдруг выражение чумазого лица изменилось. Дитя невинно, как целуют дети, чмокнуло Ясну в губы и село, оставив трясущуюся от ужаса девочку в покое.

Не девчонка. Нет. Нет, не девчонка. Ничего женского ней… в нём… в этом человеке нет. Совсем нет. И голос. Голос ну точно мужской. Как у парня, юного парня, совсем молодого. «Это приятно» – голос был низким, грудным, бархатистым, совсем не скрипучим и надломленным… Или всё-таки нет?

Дитя снова заговорило, повернувшись к кузине спиной, будто наигралось и потеряло к ней всякий интерес.

– Как дела в темнице? До отца слух дошёл, что эвдонцы опять кому-то морду набили. Этот Марций и его брат какие-то бешеные, и дружок их Войкан им под стать. Их бьют – они буянят, их жгут – они выламывают двери, их племя убивают – они раскалывают черепушки стражникам, как орехи, – вся женственность позы их высочества, манера говорить и поведение вдруг изменились, явив кузине и предводителю Ловчих настоящего мальчишку, не слишком серьёзно обеспокоенного положением дел в казематах. – Уговариваю отца не слушать советов охочей до кровавой расправы бабули начать морить их голодом. Иларх, их папаша, говорят, как узнал, что сыновья его в плен угодили, одному касарийцу зубами шею прокусил, о как. Того и гляди эти рыжие черти от голода обозлятся так, что разнесут Туренсворд по кирпичикам от фундамента до самой кровли или вообще затащат кого-нибудь к себе в камеру и сожрут вместе с костями.

– Мятежники, – без особой заинтересованности в разговоре ответил Влахос. – Что от них ещё ждать?

– А мне они нравятся. «Самые страшные мятежи вспыхивали на Эвдоне». Ни убавить, ни добавить. А моей бабке неймётся их всех обезглавить одного за другим, как курей. Дай ей волю, так она половине Ангенора головы посечёт, как тем кожевникам, на которых она тогда тебя с легатом натравила. Ты хоть понял, что это была подстава, нет? А ещё мне в вину ставит жестокость. Но я-то убиваю на войне, а не сидя на подушках и не прячась за чужой спиной.

– У тебя всё?

– У меня нет, а у тебя? Вижу я, как на кузину смотришь, ждёшь, когда же я уйду. Хочешь продолжить допрос с пристрастием? Ты от неё ничего не добьёшься. Погляди на неё. Ты бы доверил ей государственную тайну? Нелле мне такого о ней понарассказывала – я ей и за канарейками Петры ухаживать не доверю. Вот сестра её была интересная штучка, а эта только ревёт и боится. Поверь, если бы она знала, где Грот, она бы сказала, не посмотрев, что там прячутся мама и папа.

Ясна ответила на обвинение молчанием. Гарпия довольно хмыкнула и, отодвинув одеяло, положила руку кузине на колено. Ясна попыталась подобрать ноги, отделавшись от неприятного прикосновения, но Дитя сильнее придавило её колено к кровати и подтянуло к себе за щиколотку. Тонкие пальцы заскользили по голени.

Ясна правильно расценила этот жест и перестала предпринимать попытки стряхнуть с себя руки чумазого уродца, вызывающие у неё равные по омерзенью ощущения с тем, как если бы по её ноге крался огромный паук.

– А у нас завтра назначена казнь, – скучающим тоном сказало Дитя. – Трое лучников и Гаал, их командир. Не знаю, зачем оно отцу, вообще он не любитель множить трупы, но догадываюсь, что за поводок его дёргает Улисса. Она уже все уши ему прожужжала, что это необходимо для устрашения пленников, беглецов, Ангенора.

– Не надо Гаала, – прошептала Ясна.

Дитя обернулось. Выражение чумазой мордашки стало жутеньким.

– Надо. Не хочешь его смерти, можешь его заменить. Знаешь, что эти четверо сделали накануне? Убили стражника, что их охранял, свернули шею так, что тот увидел свой позвоночник, выбрались из темницы, прокрались на нижний ярус кухни и спрятались в бочках с вином, помышляя покинуть замок, когда их вывезут в винокурню, вот только накрылся их план медным тазом, когда Огненосцы заметили, как одна из бочек шевельнулась, когда погрузили её на повозку. Глядь, а бочки-то тяжёлые, хоть и пустые. Тут их и поймали. Теперь их казнят. Хочешь знать, как? Троих посадят в те же бочки и зальют вином по самый край, пока не захлебнутся, а как начнут биться в агонии, их подожгут.

Ясна всхлипнула и вытерла слёзы.

– Почему троих? – не понял Влахос.

– Потому что Гаала отец решил казнить чуть позже – его повесят как зачинщика, чтобы он перед казнью посмотрел на смерть своих парнишек. Но казнят его, к сожалению, быстро. Отец распорядился, чтобы узлы на виселице завязали так, чтобы петля, когда откроется люк и тело рухнет вниз, сразу сломала ему шею.

– Почему его казнят так? – поинтересовался Влахос, сам не понимая, зачем ему это надо. – Это смерть простолюдинов, а Гаал не крестьянин.

– Откуда мне знать? Но пусть радуется, что кому-то вообще есть дело до того, как долго он будет мучиться. Ему даже к ногам привяжут камень, чтобы веса хватило. Иначе верёвка натянется и будет ломать его шею медленно, а мне встречались такие казни на островах. Мерзкое зрелище. Тот бедняга упал в люк, но был тощий, одна кожа и кости, так, что его шея ломалась с минуту, и он всё понимал и чувствовал. Это всё равно что медленно сворачивать шею. С натугой, а потом хруст! И все. Тело становится мягким, по ногам течёт моча, кишки испражняются. Так всегда бывает с покойниками. Ни тебе красивых песен, хора всех святых и света, о котором говорит «Четырёхлистник», ничего. Одна физиология и отвратительная вонь. Кузина, а ты знаешь их – тех, кого казнят?

– Нет, – помотала головой Ясна. – Только Гаала.

– А ты?

Влахос кивнул.

– Вот, даже предатель их знает. Видимо, будущее предательство располагает к тому, чтобы узнать свою жертву поближе. Тебя это возбудило?

– За языком следи.

– Мой язык покоя не даёт? – Дитя игриво прикусило кончик языка. – Сказать, что я ещё им делать умею?

– Уймись.

– Их казнят завтра в полдень, – Дитя обернулось к Ясне. – Всё будет видно из твоего окна. Хочешь посмотреть?

Ясна молча помотала головой.

– А я прослежу, чтобы посмотрела. Это ждёт и тебя, если бабуля додолбит папеньку своими требованиями. Хотя, – Дитя будто задумалось, приложив палец к губам, – нет, в этом случае тебя задушит Влахос.

Королевские дети одновременно посмотрели на Ловчего. Тот привстал на подлокотниках, тонкие змеиные губы скривились. И без ответа всё было понятно, но Дитя решило не останавливаться.

– Знаю, прелат к тебе приходил с этим предложением намедни. Мол, придуши её гарротой, чтобы те графы на Севере заткнулись, а мы сочтёмся. Скажем, что это стражник напился и отомстить решил Осе за веру в ложных богов, а ты не успел её спасти. Хотел помочь, а она уже мёртвая прямо тут, на кровати. Отмучилась, бедняжка. Отец, конечно, покричит, выгонит какого-нибудь козла отпущения, назначенного прелатом, из города, может быть, перед этим наказание назначит в десять ударов плёткой, а ты в стороне, будто герой, и прелат в долгу не останется. Может, и ускорит твое свидание с Мелантой, может быть, даже уговорит отца её отпустить. Ты думал над его предложением, м-м?

– Думал.

– Так что ж кузина-то ещё живая? Впрочем, знаю. Отец Симоне придумал план с Негердом и подделкой доспехов Ловчих. Придумал истребить целый город преданных его богу людей, какое уж тут доверие, правда? Уж, конечно, прелат бы слова своего не сдержал. Он и тому святоше, отцу Ипатию или как там его, обещал похлопотать перед кардиналом, да тот до сих пор ждёт да облизывается на новую должность. Представляешь, как ему повезло? – Дитя потеребило ножку кузины, обращая на себя её внимание ещё больше. – Незадолго до нападения на Негерд дёрнуло нашего дьячка с Приграничья идти в Паденброг клянчить у короля милостыню на монастырские нужды, да по пути вдруг наткнулся прямиком на отцовскую армию во всей красе псевдоловчих нарядов. Испугался, на колени упал, как в храме перед святыми, начал о пощаде молить командира, говорить, в чьих подвалах и сундуках в Негерде больше всего денег лежит, только б его на голову не укоротили. Его и кинули в яму, а отцу в Торхил, где мы досиживали последние дни, весточку направили срочную: мол, и что делать со святым человеком? Прелат и прибрал его к рукам, мол, вот тебе карта, показывай, где в вашей стене проход в город, чтобы армии короля круги вокруг Негерда не нарезать. Наисвятейший и ткнул в карту ногтем, даже не раздумывал, не колебался ни секунды. Вера верой, но со шкурой-то расставаться неохота, да ещё и сам прелат грех ему отпустил и наобещал с три короба за благое дело. Жители же Негерда, по его заверениям, ну, разумеется, только те, что верили в Единого Бога, сразу души обретут, как мученики, и сольются с Ним самим, а остальных как неугодных еретиков, само собой, поглотит вечная тьма чрева Малам, да так им и надо, сами виноваты. Святому отцу тому, ты знаешь, сразу полегчало. Ни страха, ни беспокойства за недавних соседей – будто бабка отшептала. Так и ходит до сих пор за святейшеством, подлизывается, напоминает об обещании, прыгает перед ним, как щенок, так бы и лизнул его в нос. Хорошо хоть, не писается от восторга. Так бы и ты ждал жену свою до Великого дня, Ээрдели. Ты отцу нужен у ноги, послушный, а не свободный где-то там, готовый отомстить за пять лет ожидания. Так что ты подумай, получишь ли ты желаемое, если всё-таки вытряхнешь из легата место, где находится Грот.

Раздался тихий стук.

– Да? – обернулось на звук Дитя.

На пороге с подносом в руках стояла Данка.

– Я принесла обед, ваше высочество, – поклонилась она всем присутствующим, стараясь не смотреть на Влахоса. – Я могу войти?

– Входи, – бодро ответило Дитя, игнорируя тот факт, что обращались не к нему. Данка вошла и поставила поднос на прикроватный столик. Она сразу заметила и заплаканные глаза Ясны, и испуг, и свежие синяки.

– А мне что-нибудь принесла? – Дитя по-девичьи, даже как-то по-детски непосредственно и несколько манерно упёрлось руками в край кровати и выгнуло спину, посмотрев на Данку через плечо. Светлые глазки горели, как у озорного ребёнка, узревшего возможность выклянчить угощение.

– Я не знала, что вы будете тут, ваше высочество. Если вы голодны, я что-нибудь вам принесу.

Данка застыла в нерешительности, сложила руки на переднике и опустила лицо. Влахос смотрел на неё исподлобья. Того человека, который совсем недавно дневал и ночевал рядом с ней, заботился, утешал и защищал, больше не было. Вместо него на карле, по-хозяйски развалившись и подперев рукой челюсть, сидел совершенно неизвестный ей мужчина, чужой и зловещий.

– Подойди.

Данка заколебалась.

– Давай, – Дитя протянуло ей руку. Данка подошла.

– Повернись. Не съем я тебя. Ну? Да, вот так. И вовсе она не костлявая, – обратилось высочество к Ловчему. Рука больно ухватила Данку за бедро. Девушка оскорблённо охнула и отпрянула в сторону.

– И там всё на месте. Данка, а ты носишь панталоны? Кошмарное изобретение нашей эпохи. Оно настолько суровое, что укрощает грешную плоть с лютостью самой грубой власяницы. Влахос! – воскликнуло Дитя, схватив Данку под юбкой за ногу. – Она их носит, а ты говорил, что нет. Врунишка. Да-да, мне наш Бродяга всё про вас рассказал. Ой, ты что, обиделась? Я говорю что-то неприличное? И носом зашмыгала. Влахос, видишь, до чего девушку довёл? – Дитя взяло руку Данки и прижало к щеке. – Совсем эти мужчины всякий стыд потеряли, правда? Ничего не понимают, что говорить можно, а что нет. Как начнут хвастаться да в подробностях говорить о любовницах и их местечках, что, куда и как оно. Стыдно! Стыдно, Влахос. Видишь, девочка плачет.

– Можно мне уйти? – попросила Данка, пытаясь сморгнуть слёзы.

– Что же тут стыдного? Я вот тоже со слугами развлекаюсь. По крайней мере, им обоим так кажется. Только оба целоваться не умеют. А ты умеешь?

– Ты уймёшься или нет? – с угрозой прохрипел Ловчий, привстав на карле.

– А ты меня останови.

Данка выдернула руку из пальцев неприятного существа, но Дитя схватило её за юбку и снова притянуло к себе.

– Это потому, что я гораздо красивее, – под толстым слоем неаккуратно размазанной по лицу краски появились морщинки.

– Ройс? – рассвирепел Бродяга.

– И моложе. Влахос, она с тобой хотя бы раз от удовольствия кричала? Этого ты мне не говорил. Может быть, потому что не было такого? Знаешь, это нормально для девочки, которую отымело целое войско. Ты же… Ты же не ожидал, что она будет вопить твоё имя, как самая вульгарная шлюха из Миртового дома, и воздавать хвалы богам за пережитое удовольствие? Но со мной ты бы ещё как закричала.

Влахос испепелил Дитя взглядом. Дитя, запрокинув голову, захохотало и, отпустив юбку жертвы, плюхнулось на кровать.

– Что с вами? Застыли как истуканы. Не понимаете шуток? Боже, ну и скука. Даже в Конвилактории не краснели при слове «шлюха», – их высочество подмигнуло Данке. – Но если ты хочешь, приходи ко мне в покои – я тебе не откажу. У Нелле спроси – пока она довольная.

Их высочество поднялось с кровати, потянулось, насколько это позволяли доспехи, откинуло золотые волосы, тронуло Данку за подбородок и покинуло комнату. Влахос вышел следом.

– Эй! – Ловчий окликнул довольную наглой выходкой Ночную Гарпию, когда они завернули за угол, откуда вниз уходила старая винтовая лестница.

Дитя обернулось и через секунду схватилось за лицо, получив прямой удар прямо в нос. В глазах от удара потемнело.

– Сука!

– Ещё раз тронешь Данку, я выпотрошу тебя, как рыбу! – Влахос ощерился от боли и тряхнул ушибленной рукой.

– Не будь ты Ээрдели, твоя голова уже катилась бы по лестнице, – прокряхтело Дитя, проверяя, не сломана ли переносица. Переносица оказалась не сломана. – Зараза!

– Надеюсь, я всё объяснил на понятном для тебя языке?

Дитя вытерло каплю крови под носом и шмыгнуло.

– Иегумении меня лупили и похуже.

– Я тебя предупредил.

– Вот только не надо мне угрожать, любитель уводить войска из замка во время нападения. Боже! Мне в жизни не встречалось решения тупее.

– Заткнись! – Влахос начал терять терпение, но Дитя уже почувствовало, что наступило на больную мозоль.

– Великий полководец Ээрдели. Нет, это же надо было до такого додуматься?

– Замолкни!

– А, впрочем, не облажайся ты тогда, ты бы не оказался сейчас здесь и не встретил бы эту служанку, и мне не было бы известно, как на тебя надавить.

– Я предупреждаю!..

– А она миленькая. Будет очень жаль её убивать.

– Да как ты?..

Влахос схватил Дитя за горло, но их высочество мгновенно выхватило Перо и приставило к шее противника.

– Сам знаешь, человеческое тело очень легко поломать, – голубые глаза стали стальными. – А ломать я умею.

– Ты не посмеешь!

– И что ж меня остановит? – просипело Дитя. – Хоть насквозь меня прожги своим бешеным взглядом, я тебя не боюсь. Это отец, как придурок, после кровавой бани в Негерде пытается сгладить все углы, с кем-то о чём-то договориться, чтобы свою душу спасти, а мне это уже ни к чему. Убери руку, иначе утром будешь собирать свою Данку по замку по частям.

– Ты угрожаешь Ээрдели, – Влахос стиснул горло их высочества сильнее.

– А ты – Гарпии, – Дитя приблизило сверкающее золотом лезвие Пера к коже Ловчего. – Мне не просто так дали это прозвище. Убери руку.

Влахос был вынужден послушаться.

– Так-то лучше. – Дитя откашлялось и отряхнулось, словно от пыли. – И никогда не смей меня трогать без спроса.

Влахос молчал.

– Впрочем, «никогда» – громко сказано. Как знать, может быть, мы ещё с тобой подружимся, и тогда ты сможешь меня трогать когда захочешь и где захочешь.

Влахос посмотрел на Дитя с полным омерзения выражением, будто ему на обед подали раздавленную колесом телеги крысу.

– Меня от тебя тошнит.

Дитя улыбнулось, словно самому изысканному комплименту, потом брызнуло смехом.

– Поверь, не тебя одного.

И вразвалочку удалилось вниз по лестнице, мурлыкая себе под нос вульгарную песенку, услышанную в дешёвом трактире Нижнего города.