Текст книги "Дневник безумного алхимика. Сборник рассказов"

Ловец снов

С наступлением ночи, когда Город погружается во тьму, я выхожу из дома и отправляюсь на работу.

Мне нравится то, чем я занимаюсь, как бы это банально ни звучало.

Большая часть взрослого населения Города работает в офисах, на заводах, в магазинах, в школах. И никого особо не интересует, что делает в рабочее время сосед по дому или приятель с собачьей площадки, потому что все и так очевидно и просто.

Конечно, есть еще сотрудники Службы Наблюдения, члены Высшего Совета: про никто в точности не знает, какие секретные и суперважные проблемы они решают в своих кабинетах с окнами от пола до потолка, в высоченном здании в центре Города. Но правительство и секретные службы всегда и во всех странах – организации загадочные и мистические.

А еще есть мы – ловцы снов. Нас совсем немного: по пять-шесть человек в районном городке, в крупных поселках – по два-три, а в мелких деревушках и на хуторах – по одному на большую, но малонаселенную территорию.

Только в Городе нас больше пятидесяти человек. И это разумное решение: Город – столица, народу здесь много. И работы хватает.

У каждого из нас свой квартал, поэтому мы никогда не видимся друг с другом. Мы вообще ни с кем не видимся. Потому что днем, когда в Городе кипит жизнь, мы спим. А когда все засыпают – выходим на работу.

Говорят, некоторые жители не верят, что мы вообще существуем. А те, кто верит, все равно толком не представляют, чем мы занимаемся. Но это не так уж и важно: главное, успеть до рассвета облететь отведенный тебе район, и вовремя закончить работу.

Наша работа окружена таким количеством слухов и сплетен, что, наверное, все-таки имеет смысл рассказать о ней хотя бы немного. Это не запрещено правилами: просто никто никогда не спрашивал нас напрямик. Наверное потому, что никто нас и не видит.

Когда-то давно – никто уж и не упомнит, сколько веков назад, – тогдашний Высший Совет издал закон, согласно которому сны определялись как «вредный, отвлекающий от насущных дел вид мозговой активности… Сны оказывают расслабляющее и разрушительное воздействие на функционирование индивида в течение дня… Могут послужить причиной депрессии, мечтательности, снижения трудовой активности…»

В общем, закон этот никто, кроме нас, не читал полностью. И, уж поверье мне, ничего интересного не пропустил. Как все юридические акты, он написан занудным канцелярским языком, в хитросплетениях и закорючках которого прячется истинный смысл, укладывающийся в несколько слов: видеть сны запрещено и наказуемо.

В первый раз: административно, а если попадешься во второй – уже уголовно. Точно не знаю, но ходят слухи, что злостных нарушителей представители Службы Наблюдения забирают в специальные тюрьмы и дезинтегрируют.

После принятия закона много лет ушло на то, чтобы подготовить специалистов – воспитателей и учителей, которые с яслей обучают детишек сначала контролировать свои сны, а потом и просто перестать их видеть. Были разработаны специальные методики гипноза и медитативные упражнения. Конечно, на тесты и проверки ушло много времени, но теперь почти все малыши еще до школы усваивают хотя бы основы науки сна-невидения. Разумеется, совершенствоваться в этом искусстве приходится всю жизнь, но для большинства ежевечерние тренировки – столь же привычная процедура, как умывание или чистка зубов.

Но дети – дети и есть: они еще только учатся. А ведь обучение, несмотря на все старания методистов и специалистов из Образовательного Комитета по Снам, может начинаться только с трех лет. Поэтому ловцы снов каждую ночь облетают отведенные им кварталы и собирают детские сны.

Бывает, что некоторые дети постарше все еще продолжают видеть сны. Если ребенок не достиг двенадцати лет, мы просто сообщаем о недоработках в процессе обучения в школу, куда ходит малыш.

А уж если сон приснится взрослому человеку (признаюсь честно, про такие случаи за двадцать лет работы я только слышал, самому сталкиваться не приходилось), необходимо сообщить об этом сотрудникам Службы Наблюдения. И тогда нарушитель одного из основных правил нашего мира будет наказан по всей строгости закона.

Город погружен во тьму. Я издалека замечаю бедный голубоватый свет в одном из окошек.

Подлетаю поближе, осторожно прохожу сквозь закрытое окно. Мальчишка лет четырех спит на кроватке в обнимку с плюшевым мишкой. Над головой ребенка витает его сон: голубой переливающийся шарик размером с футбольный мячик.

Возле кровати, положив лапы и голову на детские тапочки, дремлет огромный лохматый пес.

Нужно быть очень осторожным: животные частенько чувствуют мое присутствие и могут разбудить хозяина. Тогда мне уже не удастся забрать сон.

Подлетаю поближе, всматриваюсь в глубины голубого шарика: мальчишка бежит по дорожке парка. Впереди, по песку, в чередовании теней от веток и солнечных пятен, скачет разноцветный мячик. А за ним несется тот самый лохматый пес, который сейчас спит рядышком.

Мне немножко жаль забирать недосмотренный сон, но, думаю, малыш не слишком расстроится: ведь завтра обещают ясный день, и мальчик с собакой смогут поиграть в парке по-настоящему.

Осторожно, чтобы не потревожить собаку, открываю ловушку для снов, нажимаю кнопку активации. Шарик превращается сначала в овал, потом в тонкую полоску света и исчезает в глубине ловушки.

Тихонько отступаю к окну, вылезаю на подоконник. Оглядываюсь.

В одном из соседних домов виден яркий золотисто-оранжевый свет, выплескивающийся на улицу через стекло и растекающийся по темному плотному воздуху.

Девчонка! Такие яркие сны про кукол и книжки с картинками, про мальчишку – соседа по парте, про новое платье и туфельки на каблучках – видят только девочки.

Бесшумно поднимаюсь в воздух и лечу, ориентируясь на источник света.

Под утро, незадолго до рассвета, я возвращаюсь домой. Я живу в престижном квартале, где каждый дом строился каким-нибудь известным архитектором, оформлением интерьера занимался модный дизайнер, а территория приусадебного участка нередко превышает площадь, занимаемую многоквартирным домом в рабочем районе.

Коттеджи и виллы здесь невысокие, всего три-четыре этажа. Некоторые окружены коваными фигурными заборами. Во дворах много зелени и огромных деревьев: могучих дубов, старых узловатых лип, стройных сосен, изящных березок. У большинства домовладельцев есть зимние сады и оранжереи с редкими цветами и растениями.

Если вы сейчас думаете, что ловцы снов зарабатывают огромные деньги, то это не так.

Наши дома принадлежат Службе Наблюдения, а мы просто арендуем их за символическую плату. Это очень удобно, когда все ловцы снов обретаются неподалеку друг от друга. Потому что раз в неделю специальный автомобиль Службы объезжает наши дома и забирает собранные сны.

К тому же в этом квартале люди настолько заняты собой, что не обращают внимания на образ жизни и привычки соседей. Никто и не замечает, что я всегда днем сижу дома, а на улицу выхожу только по ночам. А даже если и замечают, наверняка считают меня чудаковатым богачом, ведущим эксцентричный образ жизни и безуспешно пытающимся прожить свои миллионы.

Я пролетаю над домом и садом, приземляюсь возле небольшой беседки, окруженной высокими туями и декоративным кустарником. Здесь, в беседке, стоит хранилище снов: место, где они будут ожидать отправки на анализ и последующую аннигиляцию специалистами Службы Наблюдения.

Внутри беседки все озарено мерцающим светом разноцветных шаров, плавающих в похожей на желатин жидкости внутри аппарата. Это огромный, странной формы прибор из ударопрочного стекла, со множеством трубочек, поворотных краников и вентилей по бокам, занимает почти все помещение, так что мне приходится протискиваться вдоль стенки и очень аккуратно подключать ловушку к вентилю, через который сны всасываются внутрь. Теперь нужно повернуть синий краник.

Первое, чему нас научили на курсах ловцов снов: никогда не путать вентиль забора снов с вентилем, позволяющим выпустить их наружу. Но ошибиться трудно, практически невозможно: второй краник – неприятного, темно-красного цвета, цвета слегка обветренного сырого мяса, разорванного хищным зверем. К нему даже прикасаться противно, не то, что поворачивать.

Раздается мерзкий, хлюпающий звук, похожий на тот, который издает болото, втягивая заплутавшую зверюшку, – и сны уже внутри. Все двенадцать: мой улов за сегодняшнюю ночь.

В последний раз окинув взглядом светящийся прибор, внутри которого беззаботно резвятся, смеются и танцуют детские сны, не подозревая, что им уже никогда не вернуться к хозяевам, я возвращаюсь в дом.

А теперь позавтракать, умыться и спать. До новой ночи.

…Мне очень страшно. Я с самого начала знал, чем все это может закончиться. И мне казалось, был готов к тому, чтобы понести наказание за содеянное.

А сейчас, когда мне уже сообщили: сотрудники Службы Наблюдения в пути, я не могу преодолеть свой страх. Но я должен. Должен собраться с силами и закончить то, что начал два дня назад.

Неужели прошло всего два дня? Мне кажется, миновала вечность.

…Это было уже под утро, когда я повернул к дому, полагая, что на сегодня работа закончена. Но в одном из окон был свет. Удивительный свет: за все двадцать лет работы я никогда не видел такого.

Так трудно описать то, что я увидел в ту ночь. Но я попытаюсь

Свет, струившийся сквозь стекло, был белым. Но не просто белым, как лист бумаги или отбеленный лён. Нет. Это был совершенный белый: тот, который получится, если собрать вместе все цвета радуги; белый, как ангельские крылья, как только что выпавший снег, как шкурка единорога; как древний храм из белого мрамора, озаренный ярким солнцем.

Я осторожно проскользнул сквозь стекло, подошел к кровати, вгляделся в спящего, еще совсем молодого парня. Передо мной лежал и улыбался во сне преступник. Я мысленно отметил, что после возвращения домой нужно доложить в Службу Наблюдения.

Я открыл ловушку и на секунду задержался, вглядываясь в светящийся шарик над головой парня.

По улице, прикрываясь зонтом от косого дождя, шла молодая девушка. В ней не было ничего особенного: русые волосы, веснушки на щеках, курносый нос, пухлые щеки. Да и фигурка, прямо скажем, не очень: ноги коротковаты, бедра широковаты, парочка лишних килограммов (пока она молодая, это не слишком ее портит, но вот лет через несколько…). В общем, обычная девчонка, каких много на улицах нашего Города. Она дошла до кафешки на углу, открыла тяжелую дверь, одновременно пытаясь закрыть зонт, вошла внутрь. И тут ее лицо изменилось. Я даже не понял, что произошло, но она вдруг стала потрясающе, неправдоподобно красивой. Может быть, дело было в улыбке, которая озарила ее лицо, а, может быть, в мгновенно просиявшем взгляде, когда она увидела парня, сидящего за столиком в углу.

Он поднялся ей навстречу, что-то сказал, коснулся ее руки… И тут сверкание сна стало настолько ярким, что я отступил на несколько шагов и прикрыл глаза рукой.

А потом повернулся и вылетел на улицу.

И вот сейчас я сижу на кухне роскошного дома перед чашкой остывшего кофе и жду, когда за мной приедут сотрудники Службы Наблюдения. И мне очень страшно. Я чувствую, что они уже близко. Наверное, это и придает мне сил.

Я вскакиваю и бегу к беседке, слыша, как за моей спиной распахиваются огромные кованые ворота. Но у меня еще есть время: участок большой, все строения скрыты деревьями и кустарником. Чтобы найти меня, им придется обойти весь двор, побывать и в главном коттедже, и в оранжерее, и в хозяйственных пристройках.

Аппарат гудит, как рассерженное насекомое, и гадко причавкивает, перегоняя по трубкам жидкость, в которой хранятся сны. Я останавливаюсь и смотрю на него: внутри похоронен детский смех, радость, мечты. Преодолевая отвращение, словно дотрагиваясь до слизняка или полуразложившегося трупа, я открываю кран цвета венозной крови. Потом распахиваю витражные окна беседки.

Сны взлетают в темное ночное небо, озаряя его яркими всполохами голубого, розового, сияющего золотистого, насыщенного фиолетового, нежного сиреневого, весенне-зеленого, серебристого, жизнерадостно-оранжевого и другими цветами, для которых в нашем сером мире просто не существует названий. Они понимаются все выше и выше, пытаясь найти дорогу к своим маленьким хозяевам. И все лучше слышны их голоса, смех, музыка их песен.

И это слышу не только я. Где-то в соседнем доме распахивается окно, потом еще одно. И еще. Кто-то выходит из дома.

Дверь беседки открывается. Я оборачиваюсь и вижу три темные фигуры, застывшие на пороге.

Но это уже не важно.

Маджонг конца света

Каждую пятницу, ровно в семь часов, мы собираемся играть в маджонг. По мнению Чоу, эта игра требует не только внимательности, риска и концентрации, но и верности традициям, ритуалу.

– А если ритуала не существует, – помнится, поучал нас Чоу, – мы должны создать его сами. Иначе пропадает истинный смысл игры. Вы – европейцы – видите только интеллектуальную составляющую маджонга, не понимаете, что антураж, традиция – пусть и придуманная нами, должны присутствовать в ней обязательно. Поэтому, если хотите, чтобы я научил вас истинному маджонгу, играть будем по настоящим правилам: без всяких ваших джокеров и послаблений в расчетах.

С тех пор прошло всего семь оборотов, а мы каждую пятницу, ровно в семь часов, собираемся для игры за низким столиком. Раньше мы ходили друг к другу в гости по очереди, в порядке, установленном Чоу. В восточную пятницу мы играли у Вики – ее дом расположен в Восточном квартале Города. В южную – разумеется, у Чоу – еще много веков назад китайцы облюбовали для жительства именно южные районы. В западную, третью пятницу месяца – у Дарина. Вообще-то его квартира расположена в небоскребе на северо-западе, но мы считали, что находимся точно в Западном секторе (раз уж взялись сами создавать ритуал – некоторые натяжки неизбежны). Вы, наверное, уже догадались, что в северную пятницу мы играли у меня, хотя мой домик расположен в Даунтауне, строго говоря, за пределами Города, но зато на севере.

Но после того, как началась Последняя Война, пришлось изменить правила: реальность вносила в них свои коррективы. Сначала разрушили дом Дарина – из всей семьи выжил только он. Так что до недавнего времени он обитал у гостеприимной сестры Чоу, а когда бомбежка уничтожила и южные районы Города, вместе с приятелем перебрался в лагерь беженцев за рекой. Вскоре после этого лазерное копье с орбиты полностью разрушило маленький таунхаус Вики и ее мамы.

И теперь мы каждую пятницу, ровно в семь часов играем у меня: Даунтаун – не Город, здесь нет стратегически важных объектов, поэтому захватчиков он не интересует.

Мы играем при свечах – так повелось с самого начала, еще до того, как отключили электричество и последние аварийные генераторы вышли из строя. Друзьям не очень удобно пробираться по почти полностью разбомбленному Городу, через завалы разрушенных домов, траншеи последних регулярных соединений, упорно не желающих оставлять столицу, и огромные сосульки из расплавленного стекла, тонко позванивающие на ветру (в те редкие минуты затишья, когда этот звон еще можно расслышать за грохотом взрывов).

Электрокары и даже старинные кары на дизельном ходу уже давно не ходят. Общественные флаеры и ленточные дороги тоже не работают, так что я даже представить боюсь, какие силы и упорство, какая верность нашему личному ритуалу и дружбе нужны трем игрокам, чтобы ровно в семь часов постучаться в дверь моего дома.

***

Раньше мы – девушки – пекли пирожки и печенья, а ребята заваривали настоящий китайский чай. Сейчас ни у кого из нас не осталось даже концентратов, из которых можно что-то испечь. А вот чай по-прежнему есть: настоящий, зеленый, с привкусом неведомых трав и плавающими в тонких чашках (чудом уцелевших при бомбежке) листьями цвета выгоревшей соломы. Его откуда-то приносит Чоу – мы не знаем, откуда, потому что черные рынки тоже уже давно закрылись, а в магазинах такого чай, конечно же, нет.

Но Чоу приносит не только его, но и палочки китайских благовоний. Ритуал должен быть соблюден, чтобы ни происходило вокруг. Пусть даже, как в нашем случае, – рушится мир. Мы все равно будем играть в маджонг – каждую пятницу, ровно в семь часов будем садиться за низкий столик и возводить Великую Стену, возводить только для того, чтобы разобрать ее.

Иногда, когда наступают краткие перерывы в оглушающем рёве десантных орбитальных катеров и грохоте взрывающихся ракет, можно услышать, как негромко стучат фишки из слоновой кости или с легким шорохом кто-то из игроков передвигает по столу плашку для набора.

– Чоу! – смеется Вики. Ей нравится Чоу, поэтому, если у нее собирается нужная комбинация, она всегда объявляет об этом, даже если есть шанс собрать Панг или Маджонг.

– Ты слишком спешишь, – мягко упрекает ее Чоу, но мы видим, что ему приятно внимание Вики, пусть и выраженное в такой ритуальной форме. – Посмотри, если бы ты была внимательнее, то могла бы собрать Конг.

– Нет, – смеется Вики, отбрасывая прядь прямых каштановых волос со лба. – Я сказала: «Чоу!»

– Панг! – слегка насупившись, объявляет Дарин. Мы все знаем, что наш друг немножко тугодум, поэтому перед его ходом автоматически делаем паузу, чтобы он мог собраться с мыслями и принять верное решение. Дарин – самый младший в большой семье, он родился маленьким и слабым. Врачи думали, что ребенок не выживет, а родители упросили священников секты дать мальчику не указанное в Великих книгах имя. Наверное, священники тоже думали, что малыш умрет, поэтому согласились, хотя с именами в секте было очень строго.

Дарин недолюбливает Вики – совсем немножко, просто потому, что она так легко кокетничает с Чоу, а он не умеет так же – со мной. Но я-то знаю, о чем он думает, когда стучится в дверь моего домика. И это ничего, что он привык долго собираться с мыслями: главное, что, когда он соберется…

Это ничего. Я терпеливая (что бы ни говорил Чоу). Я подожду.

Но только не сейчас. Сейчас мы играем. И, как бы я ни относилась к Дарину в остальное время, сейчас главный – не он, а ритуал.

– Маджонг! – заявляю я, раскрывая фишки.

Так мне уже давненько не везло: Чоу утверждает, что я невнимательна и тороплива, поэтому частенько проигрываю. Все понимают мою радость и по очереди берут плашку, чтобы посмотреть редкую комбинацию фишек.

***

Когда все расходятся, я складываю фишки и плашки в коробку, убираю ее, вместе с чашками из китайского фарфора, свечками и подставками для ароматических палочек на самую нижнюю полку – так меньше шансов, что при ближайшем обстреле все это рухнет и разобьется.

Потом разбираю кровать, ложусь в полнейшей темноте и жду тишины. Тишина приходит редко. Очень редко. В течение последнего оборота все уже привыкли, что эта гостья посещает нас всего на несколько минут, глубокой ночью.

И когда наступает тишина, я посылаю звездам свое самое заветное желание.

Я так надеюсь, что в следующую пятницу мне выпадет редкая комбинация – Тринадцать Чудес Света: от Единиц до Девяток всех мастей и по одному Дракону и Ветру. И еще одна парная – к любой из фишек. Но она не важна. Важны только Тринадцать Чудес.

Чоу когда-то говорил, что такая комбинация выпадает раз в тысячу лет: на его памяти и памяти его родных она никому еще не выпадала ни разу. И поэтому она воплощает в себе все самое магическое в игре. Она сама является истинной магией Маджонга.

Все наши придуманные и ставшие такими привычными ритуалы и традиции, зеленый чай в тонкостенных чашках, китайские благовония, даже сам процесс игры – все это только подготовка. Потому что Тринадцать Чудес Света – это не просто абсолютный выигрыш. Это – возможность загадать желание: самое важное, Единственное из всех. И оно обязательно сбудется.

И я знаю, что загадать.

Я хочу, чтобы весь этот кошмар Последней Войны кончился, чтобы снова вернулись мирные дни. А вместе с ними пусть вернутся мои друзья: Чоу, погибший вместе с сестрой в лагере беженцев; Дарин, убитый случайным лазером в день похорон друга; и Вики – заживо сгоревшая вместе с мамой в маленьком таунхаусе.

Я верю, что так будет – когда я соберу Тринадцать Чудес Света. Мне не нужно тринадцать чудес, так много я не прошу у судьбы: мне нужно одно-единственное.

А пока я лежу, наслаждаясь последними мгновениями тишины. И уже слышу, как где-то совсем близко с диким, раздирающим уши скрежетом летит к Даунтауну орбитальное копье. Я слышу, как оно снижается…