Текст книги "Таран и Недобитый Скальд"

Не знаю, как из Джеральда, а из меня аристократка, как из выдры чемпионка по прыжкам с трамплина. Но меня здорово позабавила возможность провести несколько дней в образе какой-нибудь графини, а Джеральд аж светился от предвкушения приключений, хорошей еды и нормальных условий обитания.

– Но как мы сможем устроить так, чтобы нам предложили погостить в доме? – спросил Джеральд.

Барон популярно объяснил. План в общем-то был неплох, учитывая разукрашенную физиономию Джеральда.

– К тому же, – добавил барон, многозначительно поглядывая на меня, – граф Маленберг является большим поклонником женского пола, и если бы вы видели графиню, то поняли бы почему.

Так этот граф еще и бабник! Вот весело! Ну ничего, мы еще заставим его полюбить законную жену. Думаю, после встречи со мной он где-нибудь с год будет прятаться под юбкой жены, дрожа от вполне понятного ужаса.

– А почему нам надо шпионить именно за этой семьей? – спросила я, но вразумительного ответа так и не получила. Барон бормотнул что-то о старых счетах и показал мне палку.

Оставшееся время барон потратил на инструктаж. Нас обучили куче бесполезных вещей, нужных только для того, чтобы сойти за своих в аристократической малине. Вся затея до сих пор казалась мне весьма опасной авантюрой, но барон был так уверен в успехе предприятия, что я предпочла оставить свои соображения при себе.

Вечером на хутор доставили одежду, в которой нам предстояло изображать из себя аристократов. Увидев свое платье, я чуть не умерла со смеху. Это была эпоха громадных кружевных воротников и широченных подолов на каркасах. Я с трудом представила, как буду передвигаться во всем этом. Ко всему прилагалась куча нижнего белья с кружавчиками. Грета упаковывала меня во все это около часа. Когда я наконец была полностью одета, то позавидовала выносливости тогдашних аристократок. Я едва могла двигаться, широкая юбка и десять слоев нижнего белья ужасно стесняли движения, зато на накрахмаленном кружевном воротнике, обрамлявшем мою голову как громадное блюдо, можно было удобно пристроить голову. Особо потрудиться пришлось с упаковкой груди. Как я уже упоминала, Рёд была грудастой девицей, поэтому лиф аристократического платья, рассчитанный скорее на размер Ангелики, затрещал, с трудом вместив в себя такое богатство. Наконец, Грета закончила с прической и принесла зеркало, чтобы я смогла на себя полюбоваться.

Увидев свое отражение в зеркале, я выразилась не по-аристократически, но крайне точно:

– Охренительно!

Рёд действительно была красавицей. Теперь я поняла, почему соседки так поспешили настучать на нее инквизиции. Как и положено ведьме, она была зеленоглазой, рыжеволосой девушкой с идеально правильными чертами лица. Не до конца упакованная грудь довершала великолепное впечатление. Я оглядела себя со всех сторон и признала, что действительно выгляжу как настоящая аристократка. Ну что ж, авантюра еще может оказаться удачной!

Когда я вышла из своей комнаты в новом наряде, мужики, включая и Улу, который скромно выветрился из комнаты, пока я переодевалась, разинули рты и на некоторое время застыли в восхищенном молчании. Я довершила дело, изящно покрутившись перед ними. Наконец Джеральд выдавил:

– Какая ты красавица!

Не могу сказать, что мне было неприятно это слышать, но я лишь скромно потупила глазки. Оживился даже барон и молодцеватым козлом совершил несколько пируэтов по комнате. Затем он поцеловал мне ручку и хихикнул:

– Очаровательно!

Выехали мы под вечер. До резиденции Маленбергов было около двух часов езды. Мы ехали в той же карете, в которой барон привез меня сюда. На козлах сидел кучер с внешностью раскаявшегося разбойника. Я подозревала, что барон приказал ему не спускать с нас глаз.

В карете было тепло и уютно. Правда, большую часть занимал подол моего платья, и мы с Джеральдом помучились, освобождая себе места, но все же расселись.

В карете тотчас же появился Ула и без зазрения совести пристроился на моем подоле. Выглядел он прелестно, и, судя по всему, опять был в хорошем расположении духа. Джеральд обрадовался появлению моего душехранителя как ребенок. Похоже, он искренне верил, что только Ула мог вернуть его обратно к маме и пудингам.

– Ты знаешь, куда мы едем? – спросил Джеральд Улу.

– Именно поэтому я и появился, – ответил Ула. – Чтобы рассказать вам об этом месте. Поместье графа Маленберга находится в округе Бохуслен, неподалеку от места, именуемого Свартеборг – Черный замок.

– А почему оно так называется? – спросил Джеральд, а я насторожилась. Еще один замок. Кто знает, может, это то, что мне нужно.

– С этим местом связана одна легенда. – Ула уткнулся в неизменную книжку и забубнил. – Давным-давно, когда Северная Европа состояла из множества мелких государств, эта область называлась Ранрике и принадлежала королю Ране. Король этот, надо сказать, был бабником, каких мало. Несмотря на то что у него была невеста, королева Худа, он тайком встречался с королевой Конунгхэлла. Когда королева Худа узнала об этом, то ей это, конечно, не понравилось. Более того, она разозлилась настолько, что подожгла замок Ране – Ранеборг по-шведски, а поджигая, назвала этот замок Свартеборгом – Черным замком. Когда король Ране вернулся с охоты, то имел сомнительное удовольствие лицезреть развалины собственной крепости. Горячий шведский парень, Ране ворвался в замок королевы Худа и порубил там одиннадцать человек, включая саму королеву.

– Оу! – Джеральд издал типично английское удивленное восклицание. – Как жестоко!

Я покосилась на него, но промолчала. Тоже мне пацифист!

Ула продолжил “выразительное” чтение:

– Над могилами убитых, которые находятся в местечке Танумс Хеде, положено одиннадцать камней, по числу убитых. А на месте Свартеборга построена церковь, но, несмотря на все это, место пользуется дурной славой. Говорят, там до сих пор бродят призраки убитых. Поэтому будьте осторожны, когда там окажетесь.

С этими словами Ула эффектно испарился. Ему бы в театре играть, цены б ему не было. Полный зал собирал бы… и корзины тухлых помидоров.

– Так вот куда мы с вами едем, достопочтенный барон Валленхельм, – сказала я Джеральду. – Знакомиться с призраками.

Барон и баронесса Валленхельм, именно так мы с Джеральдом теперь гордо именовались. Джеральд окончательно вошел в роль и капризно крикнул из окна кареты:

– Поезжай быстрее, Ларсен!

Кучер, кажется, пожелал долгих лет жизни его матери и бабке, но подстегнул лошадей.

– И почему барон нанял нас шпионить за этой графской семьей? – вот уже в который раз повторил Джеральд. – Ах, если бы мы знали, что конкретно надо искать! Нужно ли нам уличить графа в адюльтере, или, может, обнаружить, что он маньяк и садист, или не платит налоги в казну, или, может, графиня жестоко избивает мужа, или…

– Хватит, хватит, – оборвала я полет его фантазии. – Разберемся на месте, в чем там дело. Меня беспокоит другое: почему барон нанял именно нас? Уж не потому ли, что нас обоих не хватятся в случае смерти? Знаешь, мне кажется, что там нечто более серьезное, чем походы графа налево.

Как всегда, я оказалась права, но большой радости это мне не принесло…

– Не забудь громко охать и стонать, когда приедем в усадьбу Маленбергов, – напомнила я Джеральду. – Мы непременно должны их разжалобить. Иначе этот кучер с лицом разбойника с большой дороги накапает на нас барону, а тот своей палкой сделает из нас настенное панно. И не забудь, тебя зовут Якоб, а меня Магдалена (ну и дурацкое, кстати, имя!).

Джеральд покорно закивал и еще раз прорепетировал свои стоны.

– Неплохо, – сухо сказала я. Нечего его поощрять. – Только поосторожнее, не перестарайся. Нам нужно, чтобы звучали стоны смертельно раненного человека, а ты зазывно охаешь, как главная героиня четвертой части “Эммануэль”. Надеешься соблазнить графа?

Джеральд надулся, но послушно простонал еще раз, при этом скривив личико в безмерном страдании. Вышла рожица человека, сидящего в кресле дантиста. Надо ли говорить, как это било на жалость?..

В репетициях прошло около часа. Наконец, кучер крикнул:

– Впереди усадьба Маленбергов!

Джеральд скрючился на сиденье кареты и заохал, потом изобразил обморок. Ну конечно, до наших нищих ему далеко, но в Голливуде, я думаю, сошло бы.

Карета подъехала к крыльцу громадного поместья, весьма неумело стилизованного под старинный замок. На крыльцо и во двор высыпала прислуга, затем вышел высокий мужчина в кружевном камзольчике наподобие того, в который был одет Джеральд. Я сообразила, что это и есть сам хозяин поместья граф Маленберг.

Кто-то услужливо открыл дверцу кареты. Я глубоко вздохнула и шагнула вперед. Точнее, сперва показалась моя красиво уложенная грудь, а затем я выплыла из кареты во всем великолепии. Личико графа, ранее скукоженное в выражении крайней меланхолии, резво развернулось, и он бросился ко мне, предлагая помощь.

В дальнейшем разговоре участвовали трое: я, граф и моя грудь.

– О, какое счастье! – игриво пропела я. – Наконец-то мы приехали в приличный дом, где живут люди, равные нам по кругу! Я вижу, вы благородный и великодушный человек! Умоляю вас помочь нам! – я жалобно вцепилась в руку графа и не менее просительно напирала грудью.

Граф наконец-то сориентировался, какое счастье ему подвалило, закрыл рот, убрал свои зенки с моей груди, вежливо попрыгал и произнес:

– Я окажу любую помощь столь прелестной даме. Позвольте представиться, граф Аксель Маленберг к вашим услугам! Что я могу для вас сделать?

Я изобразила безумную радость на лице, опять подперла его отвисающую челюсть своей грудью и томно прошептала:

– О граф, я – баронесса Магдалена Валленхельм. – Из кареты послышались жуткие стоны, похожие на вой. Видимо, на этот раз Джеральд взял за основу фильм “Оборотни-4. Для тех, кому не надоело”. Я испугалась, что он переиграет, и опять взяла инициативу на себя, то есть на грудь. – Там в карете находится мой бедный муж, барон Якоб Валленхельм. Он смертельно ранен и нуждается в докторе. Я умоляю приютить нас хотя бы на несколько часов.

При слове “муж” Маленберг слегка скуксился, но, услышав, что тот в недееспособном состоянии, воспрянул духом и с жаром заверил нас, что его поместье в нашем полном распоряжении. На крыльцо выплыла женщина в кружевах и парче, в которой я признала саму графиню. При ее появлении пыл графа слегка угас, но он бодренько постарался не обращать на жену внимания.

Если при виде Греты я лишь задрожала, то, завидя графиню, смогла весьма натурально обмякнуть кучей кружева и материи на руках у графа к его великому удовольствию. Он со всеми предосторожностями занес меня как ценный фарфор в гостиную и разложил на диванчике. Судя по доносившемуся шипению графини, я сообразила, что она предпочла бы, чтоб меня отсюда вынесли, и лучше вперед ногами. Но граф цыкнул на ретивую жену и подсел ко мне, галантно сунув под нос нюхательные соли. От такой гадости я чуть не подпрыгнула, но сдержалась, поклявшись больше никогда не падать в обморок.

– О, простите меня, граф, – нежно пролепетала я. – Мне столько пришлось пережить!

Граф, судя по всему, уже с трудом вникал в смысл моих слов и только блаженно улыбался. Моя грудь, страшное оружие индивидуального пользования, но массового поражения, била наповал. Зато жена графа, стоявшая позади своего резвого муженька, готова была медленно расплавить меня взглядом. Личико ее скручивалось и корежилось в праведном негодовании. По красоте графиню могла переплюнуть, пожалуй, лишь чернявая красноглазая кикимора, изредка появляющаяся за спинами всяких нехороших людей.

– Что же с вами случилось? – выдавила графиня.

Я резво сплела уже отточенную до мелочей историю про разбойников. (Это просто какая-то средневековая палочка-выручалочка!).

– Мой муж, он… дрался как лев! – всхлипнула я, закатывая глаза. – Но, видите, серьезно пострадал. О, умоляю вас приютить нас хотя бы на пару дней, пока Якобу не станет лучше!

Графиня оживилась, услышав, что мы хотим пробыть здесь всего два дня, но, как я и ожидала, граф серьезно обеспокоился состоянием моего мужа:

– На пару дней?! – вскричал он, не убирая глаз с моей груди. – О, баронесса, но ваш муж очень плох, его нельзя никуда перевозить в таком состоянии. Нет, нет, я не отпущу вас раньше, чем через месяц! Ваш муж должен окончательно поправиться! Вы должны остаться, баронесса. Прошу вас, располагайте этим домом и мной, как вам вздумается.

С этими словами граф галантно обслюнявил мою руку, а графиня чуть не опустила на череп мужа пузырек с нюхательными солями. Я немножко повыпендривалась для виду, но затем, скромно потупив глаза, согласилась принять предложение графа. Графиня мысленно уже расчленила меня, подвесила за ноги над муравьиной кучей, постригла наголо и замуровала заживо в сельском монастыре ордена монашек-самоистязательниц. Я решила не сеять раздор в дружной семье и пошла проведать “умирающего мужа”.

Избитый супруг выглядел неприлично здоровым. У него открылся заплывший глаз, и он им мне весело подмаргивал со своего предполагаемого смертного одра. Я услышала шелест, наверное, десятка юбок возле закрытой двери и взвыла, всей своей массой кидаясь на грудь Джеральду:

– О, Якоб, посмотри на меня, не покидай меня! – и шепотом: – Перестань моргать, как взволнованный паралитик! Ты умирать должен, а не рожи корчить! Ну-ка, быстро умер!

Поскольку я и мое платье придавили Джеральда как паровой каток деревенскую дорогу, тот почти натурально захрипел и обмяк.

– Якоб, очнись! – почти испуганно завопила я, освобождая от кружев нос и рот Джеральда. Тот глотнул воздуха, поперхнулся, но задышал и выразительной мимикой показал, что хочет мне что-то сообщить. Я нагнулась пониже и услышала булькающий шепот:

– Здесь что-то неладно. Все слуги перепуганы до смерти. Они подсунули серебро мне под подушку и крест под кровать, а на меня вылили не менее литра святой воды.

Я уже успела почувствовать, что белье на кровати Джеральда сыровато, но подумала, что причина более деликатного свойства.

– Ты не узнал, в чем дело? – спросила я.

– Нет, – просипел Джеральд, – но они что-то говорили о том, что ты рыжая и это плохо.

Я сползла с кровати, дав Джеральду возможность вздохнуть полной грудью. Да что им всем так не нравится мой натуральный цвет волос?! По-моему, вполне естественный и красивый цвет! Я же не хожу с бритой лысиной, выкрашенной зеленкой, как это делала в школе…

Я нагнулась и заглянула под кровать Джеральда. Так и есть, на полу лежал серебряный крест, размерами напоминающий творения Церетели, облитый к тому же, наверное, бочкой святой воды. Приподняв перину, я увидела несколько серебряных монет и ложек, уложенных рядком.

– Тьфу ты, гадость! – шепотом выругалась я. – Они что, хотят тебя обвинить в клептомании? Или проверяют, настоящий ты барон или нет. Как в сказке про принцессу на горошине… Но знаешь, на таком складе металлолома любая принцесса станет травмированным трупом.

Джеральд громко застонал и заворочался на постели, так что ложки под периной забренчали.

– Есть охота! – выдал он самую распространенную мужскую просьбу и пожаловался: – Тут умирающим почему-то не дают есть.

– Считается, что умирающим это не нужно, – сурово сказала я и добавила: – и не вздумай тут заказывать обед на трех персон и строить глазки служанкам. Они все равно примут это за нервный тик и предсмертный бред.

Джеральд надулся и демонстративно сглотнул слюну. Вышел звук, похожий на утробное рычание недокормленного бронтозавра. Я испугалась, что такими интригующими звуками он привлечет к себе повышенное внимание, поэтому пришлось пообещать, что принесу ему что-нибудь поесть, когда в доме все лягут спать. Поскольку сама я хотела есть не менее Джеральда, то решила, что дипломатическое время, необходимое для нанесения визита, истекло и мне пора отправляться на разведку в свою комнату. К тому же меня раздражала необходимость разговаривать шепотом.

Мне отвели комнату, смежную со спальней симулирующего Джеральда. Когда я вошла, то толпа слуг посыпалась оттуда как перепуганные тараканы из-за буфета. Одна наиболее храбрая девушка задержалась у порога и трагическим аденоидным шепотом сообщила мне:

– Не откдывайте окод, бадодесса, особедо дочью! И молитесь!

Пока я с открытым ртом переводила то, что она сказала, девица испарилась. Почему это я не должна открывать окон ночью, да еще и молиться при этом? Я тщательно обследовала комнату на предмет всяких серебряных и защитных вещичек и была приятно поражена качеством работы. Слуги, наверное, перетаскали все фамильное серебро Маленбергов и сперли всю святую воду из церкви, чтобы украсить мою комнату. Тут прямо какой-то кружок дизайнеров-оформистов с религиозно-мистическим уклоном. А как симметрично они натыкали серебряных вилочек по всему периметру подоконника да еще и зубчиками вверх. Прямо душа радуется! Наверно, не менее часа ковырялись, народные умельцы хреновы… Я представила, что будет, если ко мне в комнату зайдет граф или графиня и обнаружат, что весь их столовый прибор авангардно украшает мою комнату. Да графиня из меня сделает живую мишень и закидает этими самыми вилочками. (Живое воображение меня опять не подвело и резво нарисовало картинку с разъяренной графиней на заднем плане, несущейся за мной. В руках у нее был громадный тесак… Конечно, мое воображение право, как всегда – не стоило ожидать, что мадам Маленберг ограничится миниатюрными вилками и ложками…)

Я села на сырую кровать, предварительно стряхнув с нее две серебряные монеты с изображением креста. Передо мной стоял стол, уставленный многочисленными блюдами с едой. При виде такого количества халявного угощения я приободрилась и, выковыряв из столешницы вилку с ножом, принялась за еду. Половина блюд были рыбными, чего и следовало ожидать, находясь в Швеции. Я нагло распатронила осетра, а лосося оставила страдающему Джеральду. Воспоминание о голодном студенте испортило мне аппетит, и я безо всякого удовольствия съела кусочек мяса, запив его вином. Одновременно я прикидывала, как доставить провиант Джеральду. А, ладно, свалю еду в скатерть, в животе все равно все перемешается. По комнате разлился мягкий свет, и передо мной предстал Ула, красивый, как источник постоянного напряжения. Я с удивлением отметила перемены в одежде – он был замотан в симпатичную белую тряпочку из струящегося шелка.

– Оу! – сказала я, подражая Джеральду. – Что, наверху сменился дежурный модельер? Или Борюська Моисеев ненароком помер (не хотелось бы, конечно!) и нанялся вам униформу шить?

Ула удивленно оглядел свой наряд и пожал плечами:

– Ни то, ни другое. Это официальный наряд Помощников. Сегодня на оперативке высшие чины сидели – вот и пришлось надеть. А что, тебе не нравится?

– Нет, что ты, – вежливо ответила я, – смотрится очень… эротично. И мне нравятся твои голые коленки. У мужчин редко бывают красивые коленки, так что можешь всегда щеголять в таком прикиде, доставишь мне эстетическое удовольствие. – Умудренная жизнью бабушка моей подруги, прошедшая ухе огонь, воду, медные трубы и сто метров канализации, учила меня, что не надо акцентировать внимание на том, как мужчина одет. Иначе можно развить у него комплексы. “Лучше похвали его уши”, – поучительно изрекала бабуля, выпуская клубы дыма из коротенькой трубки и прикладываясь к рюмке с дорогим французским коньяком. Поскольку уши Улы были скрыты за трогательными колечками кудрей, я похвалила первое, что попалось мне на глаза, – его блестящие коленки.

Ула слегка обалдел от таких комплиментов, одернул юбочку и подлетел ко мне с ответной речью:

– Ты все-таки очень хорошая, – пряча глазки и заливаясь ярким румянцем, признался он, – особенно когда не хочешь бросить в меня чем-нибудь тяжелым.

Я энергично закивала головой, дожевывая булочку:

– Мама всегда говорила, что я похожа на ангела, когда сплю зубами к стеночке. Но покончим с сантиментами и перейдем к делу. Ты, наверное, хочешь сообщить мне что-то новое и интересное?

– Ну-у почти, – пококетничал Ула и тотчас же перешел на серьезный тон. – Я принес тебе кое-что. Это должно помочь тебе в этой жизни, потому что здесь тебя ожидает большая опасность. Я посовещался с начальством, и они одобрили мою идею…

– Постой, постой! Какая еще опасность? – завопила я. – Ну-ка быстро колись!

Рыжик затравленно оглядел комнату:

– Чем колоться? Это что новая пытка?

– Ты прямо как нерусский, – попеняла ему я. – В смысле, рассказывай все, что знаешь, иначе я прибегну к жесткому диалогу посредством ножа и вилки. Все равно этого добра у меня хватает.

– Не могу, – понурился Ула. – Рассказывать запрещено, иначе нарушится естественный ход вещей. Но у меня есть то, что тебе поможет, – он вытащил откуда-то из складочек юбки маленький пузырек зеленого стекла и протянул мне.

– И что мне с этим делать? – растерянно спросила я, вертя склянку в руках. – Это что, новый психотропный препарат? Я должна вколоть его графу, чтобы тот рассказал мне обо всех своих грехах, вплоть до того, как он оплевал сутану священника в воскресной школе?

– Нет-нет, ты должна выпить это сама, – порадовал меня Ула. – Это зелье поможет тебе вернуть некоторые качества, которые были присущи Ред. Я имею в виду ясновидение и кое-что другое. Так у тебя будет больше шансов избежать опасности.

Я выдернула пробку и понюхала жидкость. Ну, это конечно не “Мадам Клико”, но пахнет весьма интригующе. У нас в кабинете химии так пахла серная кислота, безбожно разбавленная хлорированной водой из-под крана.

– Мне точно надо это пить? – жалобно спросила я. – Я ведь и так не подарок, а если выпью это, то раздолбаю подчистую все поместье, сделаю графа седым красивым бальзамированным без наркоза трупом, а графиня проведет остаток дней в женском монастыре кармелиток, вышивая крестиком и проводя теологические беседы с провинившимися монашками. Неужели тебе их не жалко?

Ула изящно дернул плечиком:

– Знаешь, если ты это не выпьешь, то боюсь, что графиня сделает из тебя коврик для вытирания ног с эксклюзивной вышивкой люрексом из твоих чудных волос.

Я поежилась:

– Да ты просто гестаповец какой-то! Это ж надо такое придумать… Видно, придется пить эту гадость, – и, зажмурившись, я глотнула настойки из пузырька…

Вы когда-нибудь пили ёрш на школьной дискотеке, разбавленный контрабандной жидкостью для мытья окон из подсобки уборщицы и неприкосновенным запасом брюквенного самогона, который учитель ОБЖ заныкал для популярного объяснения последствий алкогольного отравления? Нет? Я тоже. Вот уж не думала, что доведется попробовать…

После того как я пригладила вставшие дыбом волосы и убедилась, что глаза мои до сих пор находятся там, где нужно, а не висят, укоризненно помаргивая, на литом чугунном подсвечнике, я смогла, наконец, перевести дух и без сил распласталась на кровати. Надо мной склонилось перепуганное личико моего Помощника, бело-зеленое, выгодно оттеняющее его хламиду.

– Да это ударяет крепче прокисшего советского детского питания, восемьдесят копеек банка, – прохрипела я, когда смогла вразумительно изъясняться. И с чего это я вспомнила золотое детство? И вообще, детское питание я очень любила. Оно необычайно оригинально смотрелось на стенах кухни и мамином халате, полностью удовлетворяя мои запросы по декору и цветовому решению обоев…

Зелень не сходила с личика моего несчастного экспериментатора. Он побелел в последний раз, закатил небесно-серые глазки и тихо упал в глубокий обморок. Несколько долгих секунд я неподвижно созерцала великолепные коленки Улы, смотревшиеся на столе как некое экзотическое блюдо, затем схватила со стола бокал с вином и облила бессознательную рожицу и кудри небесного работника. Как и следовало ожидать, вино прошло сквозь Улу, но, видно, лежать на мокром ему стало неинтересно, и он заморгал длинными ресницами.

– Что с тобой? – участливо спросила я, наливая вина уже себе. – Не смог перенести вида моих страданий? А я так страстно и красиво билась в конвульсиях, думала – тебе понравилось.

Но с Улой действительно случилось что-то серьезное, потому что, едва открыв рот, он простонал:

– Я труп, я покойник…

– Правильно, – покивала я, – а сколько пальцев у меня на руке? Какое сегодня число? А кто является гарантом Конституции Российской Федерации?

Ула дико глянул на меня и опять завыл:

– Я тру-уп! Мамочки! Ну все, теперь всю оставшуюся смерть буду стоять на регистрации грешников! Не-ет, это было бы слишком хорошо! Меня пошлют охранять попсового певца Ваню Безбашенного, и я сойду с ума в страшных мучениях, как двадцать восемь моих предшественников!

Определенно он бредил. Для профилактики я еще раз полила его вином и спросила:

– Ты можешь объяснить толком, что такого случилось, что ты истерично бьешься и причитаешь на моем обеденном столе?

– Я перепутал снадобья! – навзрыд заплакал Ула. – Это не зелье для восстановления памяти. Оно не действует так сильно на человека, это отвар для пробуждения сверхъестественных способностей самого высшего толка, – и мой рыженький разревелся еще громче.

Я поискала на столе валерьянку, но не нашла и, подумав, завыла вместе с ним. Однако, сложив в голове два и два, я приободрилась и затормошила своего Помощника, поливающего воздушными слезками рыбу в соусе:

– Эй, послушай-ка, а что ты мне там впарил? Да не реви ты как бекас в сезон весеннего цветения камышей! Отвечай членораздельно, что за дрянь я выпила?

– Отвар для приобретения сверхъестественных способностей, – послушно всхлипнул Ула. – Теперь ты точно снесешь эту усадьбу с лица земли, ты вообще можешь теперь делать, что хочешь, хоть по небу летать… Ой! – и он испуганно зажал рот ладошками.

Я прямо-таки почувствовала, как загорелись мои гааза. Что это он лепечет такое интересное?

– Ну-ка, ну-ка поподробнее! – заинтересовалась я – – Что я теперь умею? А могу расчленять взглядом, как моя бывшая учительница химии?

– Мне нельзя теперь тебе ничего рассказывать, – Ула совсем побледнел и съежился на столе, притулившись на лососе, которого я собиралась скормить Джеральду. – К тому же эти способности у тебя будут проявляться только в состоянии аффекта или сильной концентрации воли… Но и этого будет достаточно, чтобы сотворить в Швеции, например, татаро-монгольское нашествие или социалистическую революцию.

Я оживилась. Вот это новости! Теперь даже графиня Маленберг мне не помеха, будь у нее хоть бензопила в руках. Хотя, смотря какая бензопила… Если американская, канадская или вьетнамская, то такую пилу я на зубчики раскидаю, а если это наша бензопила “Дружба”, то исход битвы предугадать будет трудно. Я погрузилась в глубокие раздумья. Итак, по недогляду и клинической рассеянности моего Помощника я стала этакой супергерлой космического масштаба с неограниченными возможностями в состоянии бешенства. Вкупе с грудью Рёд из меня получилось мощное оружие, работающее по принципу макаки с гранатой, то есть действующее неожиданно. Интересно, смогу я теперь кого-нибудь покусать?

Ула на столике заворочался и шмыгнул носом, давя на жалость.

– Возьми платок, – рассеянно посоветовала я моему растяпе, протягивая ему пучок кружев и батиста, выдернутых из-за лифа. Ула испуганно глянул на платочек и тихонечко и деликатно высморкался… в занавеску. Никакого воспитания!

– Что же мне делать? – опять захныкал он. – Меня будут сильно ругать наверху!…

– Дави на жалость и вали все на вышестоящие чины, – посоветовала я. – Жалуйся на беспорядок в лабораториях, отсутствие необходимых для работы условий, несоблюдение правил рабочего кодекса и невыплаты профсоюзного минимума на содержание курилок. Вот увидишь, пока они разгребутся с этими проблемами, ты успеешь раз сто уйти на пенсию по выслуге лет. А кстати, что это ты там говорил про Ваню Безбашенного? Мол, тебя в наказание пошлют его охранять.

Ула испуганно вздрогнул, огляделся по сторонам и перекрестился:

– Не дай бог! Знаешь ли ты, что певец Ваня Безбашенный – самое страшное имя для Помощника?! – Ула понизил голос и нагнулся ко мне. – От его пения сошли с ума уже двадцать восемь Хранителей, и один святой ангел поседел и слег с подагрой. Все они сейчас отдыхают в специально созданном психиатрическом санатории. Этот Ваня сожрал, выражаясь фигурально, семилетнюю квоту на Помощников в России. И поэтому теперь, когда кто-то из Помощников провинится, его туг же шлют охранять Ваню Безбашенного. Больше месяца не выдерживает никто…

Я от всего сердца посочувствовала Уле и его коллегам. Ваня Безбашенный был тем типом поп-певца, который я называла “глухарь сахарный”. Голос у него был сладко-писклявый и весьма далекий от колоратурного сопрано. Я, кстати, всегда интересовалась, где же ставят такие голоса. Наверное, в венском хоре… Ну или в крайнем случае в урюпинской музыкальной школе на базе фабрики по производству игрушек-пищалок. В добавление к голосу, достойному гиены, тексты Ваниных песен тоже не отличались смысловой наполненностью. В общем, стандартный мальчик-зайчик, каких сейчас много развелось на отечественной эстраде…

Ула засветился ярким светом, отвлекая меня от грустных мыслей.

– Мне пора уходить, – сообщил он, воспарив в воздухе. – Надо отчитаться перед начальством… Прошу тебя, будь осторожнее, пока я не вернусь. Если я вернусь, – трагично добавил он и растаял.

За окном уже основательно стемнело. Я встала и хотела задернуть шторы, как мне посоветовала аденоидная горничная, но тут в дверь постучали. Вошла горничная с водой для умывания, как и положено, бледная и перепуганная. Она помогла мне выпутаться из платья и переодеться в ночную рубашку. Такой сервис мне очень понравился. Попутно я пыталась выспросить у девахи, что же явилось причиной столь массовой истерии. Но думаю, здесь и гестапо было бы бессильно. Девица молчала и тряслась всем телом. Рот она раскрыла только чтобы прошептать полузадушенным шепотом:

– Не открывайте окон, заприте дверь изнутри! Серебро должно помочь, – и тотчас же выскочила из комнаты.

Я залезла на кровать и задумалась. Чего могли бояться слуги? Судя по количеству серебра и святой воды, выбор для предположений у меня был широкий. Черти, вампиры, оборотни, злые эльфы, местная нечисть, а также ведьмы, колдуны и прочие милые люди и нелюди. Хотя вампиров можно отмести – я не видела традиционного чеснока и роз. Но, может быть, они ограничились только серебром и святой водой… Я нахмурилась. Конечно, фильмов ужасов я пересмотрела немереное количество, но кто сказал, что они являются пособием по борьбе с нечистой силой. И вообще, все происходящее нравилось мне меньше и меньше. Я-то думала, что мы с Джеральдом всего-навсего доведем Маленбергов до белого каления, немножко попортим им дом и ковровые покрытия, перекокаем весь фарфор и отвалим. А тут что-то странное творится. Да к тому же слуги выполнили за меня часть подрывной работы – погнули все столовое серебро и утыкали им мою комнату. Надо будет продолжить в том же духе – например, написать на стене крупными буквами: “ГРАФ – ДУРАК!” Нет, это как-то неоригинально… Ладно, пойду-ка я к Джеральду, пока он с голодухи не продал великую шпионскую тайну. Вместе с ним и обсудим дальнейшие методы работы.