Текст книги "Необычайные похождения Севы Котлова"

Ровно в семь

В тот же день наша соседка очень удивлялась на кухне:

– Что это случилось с Севооборотом? (Так «остроумно» – Севооборотом, а иногда даже Севообормотом – звал меня соседкин муж, известный всему дому шутник, который очень хвастался своим агрономическим образованием.) Что случилось с нашим Севочкой? Раньше он, если замечали, никогда не ходил открывать парадную дверь – хоть до утра звони, хоть руками стучи, хоть ногами колоти! А сегодня на каждый звонок выскакивает. «Светопреставление»!

Я и правда выбегал на каждый звонок: ведь я знал, что должны принести штрафную повестку, а она ни в коем случае не должна была попасть в руки к Диме или вообще к кому-нибудь, кроме меня.

«Вот бы Дима ушёл сейчас из дому!» – мечтал я. Но Дима вовсе не собирался уходить. Удобно устроившись на диване, он решал шахматную задачу. Перед ним, на самой большой подушке, до которой мама и дотрагиваться запрещала, лежал раскрытый номер «Огонька» и шахматная доска. В одном углу её одиноко притаились четыре фигурки. Дима ерошил волосы, поправлял очки и чесал свой затылок так, что мне казалось, он доскребётся в конце концов до самой коры головного мозга. Но задача, как назло, не решалась. «А вот мы так пойдём, – бормотал себе под нос Дима. – А вот если мы так попробуем?»

Каждый раз, возвращаясь в комнату, я как бы невзначай сообщал:

– Говорят, на улице погода замечательная!

– Вот ты и пойди погуляй, – не отрываясь от доски, советовал Дима.

«Сам пойди погуляй!» – про себя огрызался я. И продолжал вслух:

– А вот сейчас Пётр Ефимович пришёл. Говорит, скворцы уже прилетели и все почки за одну ночь полопались. Два часа по улицам бродил, невзирая на ревматизм!

– Делать нечего твоему Петру Ефимовичу.

Но я не сдавался:

– Сейчас Лидии Архиповне дверь открывал… Пошла, говорит, за ботиночками для Борьки, три часа по городу проходила – и забыла купить: такой воздух на улице. Прямо, говорит, опьяняющий!

Лидия Архиповна просто не нашла для своего трёхлетнего Борьки подходящего номера и вовсе не восторгалась погодой, а на чём свет стоит ругала «торговую сеть».

Но вот Дима радостно смахнул фигуры с доски на диван, схватил подушку и подбросил её под самый потолок (видела бы мама!).

– Эврика! Эврика!.. Упорство горы сокрушает!

Он побежал в коридор, к телефону, чтобы сообщить своему другу об очередной «сокрушённой горе». И как раз в эту минуту раздался длиннющий звонок в парадную дверь. Никто из наших соседей так не звонил. Я бросился открывать. Ну ясно! Всё! Конец… Я попался! На площадке стоял пожилой небритый почтальон с сумкой, в которой разносят не письма и не газеты, а деньги, важные извещения и повестки. Дима был совсем рядом, у телефона, а почтальон держал в руке повестку – небольшую, жёлтенькую и очень ехидную.

– Это мне… мне, – зашептал я, вырывая у него повестку из рук. – Давайте я распишусь.

И быстро-быстро расписался в разлинованном журнальчике на глазах у растерявшегося почтальона.

Но тут вмешалась наша соседка – жена знаменитого шутника с высшим агрономическим образованием по имени Виктория Александровна.

– Кому здесь почта? – поинтересовалась она, вытирая руки о фартук.

Я замахал повесткой:

– Мне, мне… Не беспокойтесь, пожалуйста.

– Да, гражданину Кля́чину, – охотно подтвердил почтальон.

– Не Кля́чину, а Клячину́, – поправила соседка: она очень не хотела сознаваться, что её фамилия произошла от некрасивого слова «кляча». И вдруг, сообразив, в чём дело, она закричала: – Так это же нам! Посылка!.. Мандарины из Самарканда! Я жду их, как свежего воздуха, а он взял и держит в руке! – Она выхватила повестку, чуть не разорвав её. – Теперь мне всё ясно! Теперь я понимаю, почему письмо от дяди из Архангельска идёт уже вторые сутки. И куда девалась позавчерашняя «Вечёрка»!..

– Она по воскресеньям не выходит! – только и мог я крикнуть в ответ. И скрылся в комнате.

Я слышал, как Дима долго извинялся за меня перед соседкой, а она отвечала ему:

– Нет, Дима, к вам я ничего не имею. Никаких претензий. Вы вполне интеллигентный молодой человек.

Вслед за этим «молодой интеллигент» появился в комнате и поплотней прикрыл дверь, что означало: «Жди серьёзного разговора!»

– Зачем ты схватил повестку? – начал Дима.

– Я думал, что это нам.

– Как же ты мог «думать», если там по-русски написано: «Клячину́»?

– А что, я обязан все слова… от начала до конца читать? Я посмотрел на первую букву и на последнюю, вижу – «К» и «У». Я и подумал, что это – «Котлову».

– Оригинальный метод. Ты, может, скоро будешь в каждом слове только одну первую букву читать? Замечательная рационализация: скоростное чтение!

Я отбивался вяло, потому что, честно говоря, мне за эти два дня смертельно надоело врать. Я хотел выпутаться из всего этого вранья, но одна ложь незаметно цеплялась за другую, одна выдумка тянула за собой ещё десять. И я ничего не мог поделать.

– Ты безнадёжный человек, – сообщил мне в конце нашей беседы Дима. – Тошно с тобой разговаривать. Пойду в читальню.

Час от часу не легче! Шутка сказать: он пойдёт в читальню! Да кто его туда пустит?!

Я схватил Диму за руку:

– Зачем тебе идти в читальню? Что там интересного? И потом, ты же устал… Вон какой бледный! Пойди лучше в Сокольники, на выставку собак. Там, знаешь, какая выставка! Есть такие страшные псы, что собака Баскервилей по сравнению с ними просто жалкий щенок.

Дима только плечами пожал.

– А в Парке культуры, между прочим, открыли выставку женского платья, – сообщил я. – Сам по радио слышал…

Брат взглянул на меня как на безумного. Что было делать? Как задержать Диму хоть на пятнадцать минут? А потом, я знал, придёт с работы папа, начнётся разговор о международных событиях – и Дима про читальню забудет.

Я взглянул на наши стенные часы с пожелтевшим от старости циферблатом и опять схватил Диму за рукав:

– Ой, сейчас ведь будут «Последние известия»! И сводка погоды на завтра. А ты завтра как раз на массовку собираешься… Значит, надо послушать!

– Сам послушай, а потом мне расскажешь.

– Я могу чего-нибудь не расслышать… или забыть! Ведь ты же сказал, что я безнадёжный человек. Это правда!

Я тяжко вздохнул.

– Да, на тебя надежда плохая, – согласился Дима и присел на диван.

Замысловатая старинная стрелка с резными тоненькими прожилками и заржавевшими бугорками приближалась к семи. Вот уж и голос диктора, словно напоминая мне о чём-то важном, предупредил: «Проверьте ваши часы!» Радио на миг замолчало, потом из репродуктора стали падать знакомые глухие удары…

И тут я вскочил со стула. Семь часов!.. Без одной минуты семь! Меня ждёт Елена Кирилловна. Сейчас она тоже проверит часы и уйдёт из маленькой комнаты, которая именуется «кабинетом директора». Я выскочил в коридор. Слава богу, телефон был свободен. Возле него на жёлтом ботиночном шнурке косо висела телефонная книга. Я отыскал букву «Ш», потом слово «школа», потом среди сотен школьных номеров номер своей школы и набрал его дрожащей рукой.

– Елена Кирилловна? Это я, Сева Котлов…

– Почему же не пришёл твой приятель? Этот таинственный мальчик…

– Он приходил! Приходил, Елена Кирилловна. И вы видели его… Утром, помните? И он уже всё понял. Честное слово!

Елена Кирилловна сказала, чтобы этот мальчик завтра ещё раз зашёл к ней для серьёзного разговора. Она так сказала… Но я не испугался! Я даже обрадовался. Да, да, обрадовался! Мне показалось, будто с плеч свалилось что-то тяжёлое, такое тяжёлое, что даже пол под ногами качнулся.

– Ладно, Елена Кирилловна! Он… то есть я… Обязательно зайду!..

Соседка Виктория Александровна крикнула из кухни, что «если с таким остервенением вешать трубку, рычаг окажется на полу». Но я ничего не ответил соседке. Я легко и весело зашагал в комнату, хотя разговор мне там предстоял не лёгкий и, уж конечно, не очень весёлый…

1956 г.

«Тайный сигнал барабанщика», или Как я вёл дневник

10 ноября 1957 года

Вчера вечером, когда я слонялся без дела по коридору, мама сказала:

– Займись-ка лучше дневником. Это очень хорошее дело! Каждый день записывай в тетрадку всё самое важное. А когда-нибудь, через много-много лет, тебе будет интересно прочитать её своим детям или даже внукам и вспомнить, как ты был маленьким.

– Не маленьким, а школьником среднего возраста! – поправил я маму. – Так ведь и в книгах пишут: «Для среднего школьного возраста».

– Ну, пусть так, – согласилась мама. – Только пиши о себе всю правду, ничего не сочиняй. А то тебе же самому не захочется читать свой дневник, если в нём будет неправда.

– Через много-много лет я уж забуду, правда это была или неправда…

– Ничего не забудешь: детство не забывается.

Ну, маме это, конечно, виднее!

Доставая из ящика письменного стола общую тетрадку в клеёнчатом переплёте, я думал: «А может быть, я стану не просто взрослым, а каким-нибудь знаменитым человеком? Все люди сразу захотят узнать разные подробности о моём детстве. И вот эта самая тетрадка в клеточку им поможет. Тогда уж она будет храниться не в моём сломанном ящике, который можно открывать только щипцами да плоскогубцами (голыми руками его не возьмешь!), а где-нибудь в музее, под стеклом».

Для начала я изрисовал всю обложку и края первой страницы человеческими головками, фигурками животных, хвостатыми росписями. Первую фразу я начинал три раза и три раза нарочно зачёркивал: я знал, что так именно поступают со своими рукописями знаменитые прозаики и поэты.

Но что делать дальше, я не знал. Тогда я пошёл в библиотеку и набрал много толстых и тонких книг. Это были дневники известных людей: путешественников, учёных, писателей… Они всё очень подробно описывали в дневниках свою жизнь и жизнь ближайших родственников. Прямо изо дня в день: и кто что сделал, и кто что подумал, и кто что кому сказал. Они и природу описывали, и свои мысли, и настроения. Я тоже так буду делать.

Потом я почитал Димин дневник, который лежит в ящике того же стола, только с другой стороны. Ну, Дима пишет главным образом о книгах, которые он прочитал, о международных событиях и о своей общественной деятельности. Мне кажется, это не очень интересно записывать. О международных делах можно будет потом, через много лет, узнать из газет и журналов. А в дневнике уж лучше писать о собственной, как говорят, личной жизни.

Я попросил всех наших домашних – маму, папу и Диму – для начала помогать мне, проверять иногда мой дневник (если, конечно, понадобится!). Потом сел и сделал в тетрадке эту самую первую запись.

11 ноября

Сегодня, ровно в 10 часов 20 минут утра, мне в голову пришла гениальная идея: посадить Лёльке Мухиной в парту живого ежа! То есть я не сразу дошёл до этого. Сперва я хотел сунуть ей живого ужа.

Это случилось опять на уроке немецкого языка, у той же самой Анны Рудольфовны. Лёлька зачем-то полезла в парту. А там лежала мокрая тряпка, которой доску вытирают. Лёлька со страху так заорала, что из соседнего класса прибежали две девочки узнать, не случился ли с кем-нибудь приступ аппендицита.

Потом Анна Рудольфовна целых пол-урока объясняла нам, что трусость – это очень плохое человеческое качество. И что композитор Бетховен в своём произведении «Эгмонт» как раз воспевал храбрость, а трусость никогда и никто на свете не воспевал. Всё это Анна Рудольфовна объясняла нам по-немецки, чтоб «приучить нас к разговорной речи». Но так как мы к разговорной речи ещё не привыкли, она почти каждую фразу со вздохом переводила на русский язык.

Так прошло пол-урока…

И тогда я подумал: как же завизжит Лёлька, если сунуть ей в парту не какую-то мокрую тряпку, а самого настоящего живого ужа! «Надо, – решил я, сперва вынуть чернильницу».

Сидит-сидит Лёлька на уроке – и вдруг через кругленькое отверстие в парте появляется… змея. То есть Лёлька так будет думать, что появилась змея, а на самом деле это будет обыкновенный уж из нашего с Витиком-Нытиком живого уголка. Тут уж Анне Рудольфовне придётся читать лекцию о смелости не меньше урока. А может, и переменку прихватит!

Но потом я подумал: если сунуть ужа в начале большой перемены, когда все убегают из класса, он за двадцать минут может преспокойно уползти и не появится в круглом отверстии для чернильницы. Нет, лучше посадить в парту живого ежа: он заснет в темноте, а иголки его и во сне колются.

Решено: не буду сегодня учить немецкий. Ведь завтра вместо урока будет настоящий спектакль!

12 ноября

Сегодня, в самом начале большой перемены, я сделал всё, как было задумано. Положил Лёльке в парту живого ежа, которому мой брат Дима дал очень странное имя – Нигилист. Я поинтересовался, кто это такие – нигилисты и за что Дима так обозвал ёжика, которого я сам нашёл в лесу прошлым летом. «За то, что он никого не признаёт и всех подкалывает!» – ответил Дима. Мама называла ёжика «Севкой номер два», потому что я, по её мнению, тоже бываю колючим. А мы с Витиком-Нытиком называли его просто Борькой. Одним словом, у ежа было целых три имени, и он ни на одно из них не откликался.

Значит, положил я своего колючего Борьку в парту. И не просто в парту. Я засунул его прямо в мухинский портфель, оказавшийся довольно-таки вместительным, и запер на блестящий серебристый замочек.

Ёжик не уж: он не выползет из портфеля!

Счастливый как никогда, побежал я на большую перемену.

Целых двадцать минут я носился по этажам и даже спустился вниз, где занимались первоклассники. Я изучил всю их стенгазету. Это было не трудно, потому что в ней было всего две маленькие заметочки, написанные огромными печатными буквами, и много разных картинок, нарисованных цветными карандашами: дома, похожие на сундуки с широкими трубами и толстыми хвостами дыма; пароходы с такими же трубами и хвостами; паровозы – тоже с трубами и тоже с хвостами. Я уж давно заметил, что малыши очень любят рисовать трубы и дым. И почему это? В мире ракеты летают, атомные электростанции строятся, а у них дым столбом!

В общем, я старался сделать так, чтобы поскорей промчалась большая перемена: уж очень мне не терпелось узнать, что произойдёт на уроке.

А случилось совсем неожиданное.

Я ничего не слышал и ничего не видел, кроме рук Лёльки Мухиной. А они, эти маленькие, беленькие ручки, полежали на крышке парты, словно отдохнули после большой перемены, потом поправили волосы, а потом… Потом они отправились в парту за учебником. Я затаил дыхание: «Что сейчас будет?!» Лёлькины руки скрылись внутри. Вот сейчас… Сейчас Лёлька вскочит и завопит на весь класс, на всю школу, на всю улицу! И все ребята тоже вскочат и побегут на помощь Лёльке. А потом увидят нашего мирного Борьку и будут долго-долго хохотать. Вот сейчас, вот сейчас… Но ничего такого не произошло. Лёлька преспокойно достала учебник, по-девчачьи аккуратно завернутый в белую бумагу. Отыскала нужную страницу и стала водить пальцем по строчкам.

Я не верил своим глазам! Как же так?! Ведь Борька лежал в портфеле поверх всех учебников и тетрадок. Она не могла, просто не могла не наткнуться на его колючки! И всё-таки, желая ещё больше удивить меня, Лёлька скова полезла в портфель и достала оттуда тетрадь с аккуратной розовой ленточкой и такой же чистенькой розовой промокашкой.

Это было какое-то чудо!

Чтобы я не так уж сильно удивлялся, Анна Рудольфовна сказала:

– Котлов, раскройте учебник и работайте вместе с нами!

Я сунул руку в портфель… И тут действительно раздался крик! Но не Лёлькин, а… мой собственный. Я вскочил на ноги и стал дуть на руки. И все ребята повернулись ко мне. Анна Рудольфовна поднялась со своего стула:

– Что у вас такое, Котлов?

– Тут эти… Ну, как их?.. Которые колются… Гвозди! – сказал я, посасывая уколотые пальцы.

Лёлька Мухина жалостливо покачивала головой. Чтобы ребята перестали вертеться, Анна Рудольфовна решила вызвать меня к доске: там уж меня все сразу увидят.

– А эти самые… пальцы?.. – промямлил я.

– Вы, надеюсь, будете отвечать не пальцами, – строго сказала Анна Рудольфовна. – Разве голова и язык у вас тоже повреждены?

Я поплёлся к доске. Но даже не это огорчало меня – одна мысль сидела в голове: «Каким образом Борька попал обратно ко мне в парту? Или он тоже, как и собака, верный друг человека и всегда находит хозяина?»

Хорош друг! Ничего себе… Всё испортил! Прав был наш Дима, когда назвал его Нигилистом. Типичнейший нигилист!

13 ноября

С Витькой невозможно стало ходить по улице – он то и дело вскрикивает: «Ой, спутник летит! Спутник летит!..» Иногда ему кажется, что он видит сразу два спутника, один из которых прямо у него на глазах обгоняет другого. Вокруг нас собираются прохожие… Витька тычет пальцем в небо, и все задирают головы. Но кто-нибудь догадывается раскрыть газету, где чёрным по белому написано, что в это самое время спутник должен пролететь над Порт-Саидом или где-нибудь над Аддис-Абебой.

– А мне показалось… – разводит руками Нытик. – Вон там, вон там! Видите?..

И каждый раз оказывается, что это были разноцветные огоньки на крыльях и хвосте самолёта или была самая обыкновенная падающая звезда.

Я решил провести наблюдения за искусственными спутниками серьёзно и вполне научно. И хотя некоторые видели их, как говорится, невооружённым глазом, я всё-таки решил вооружить наши с Витькой глаза.

Но чем вооружить?

Мы перерыли все старые сундуки и чемоданы, пропахшие нафталином, но никаких, даже самых старых, подзорных труб и телескопов у наших родителей не оказалось. А между тем в «Последних известиях» по радио передали, что завтра, ровно в 6 часов 10 минут утра, спутник пролетит над Москвой. Что было делать? Я уж совсем приуныл.

Но вечером раздался телефонный звонок, и Витька, захлебываясь, торжествующим шёпотом сообщил мне со своего нижнего этажа:

– Ура! Нашёл старый бабушкин бинокль. Театральный!.. Левая трубка не работает… То есть она работает, но только в одну сторону.

– Как в одну?

– Уменьшает!..

– Это нам не нужно: спутник и так маленький.

– Зато другая и увеличивает тоже! Знаешь, как увеличивает!

– Ну тащи его сюда!

Ровно через три минуты мы с Витькой уже заперлись в ванной комнате и стали разглядывать бинокль его бабушки. Это был очень старинный бинокль. И красивый: сам весь белый, из камня какого-то (Витька сказал, что из перламутра), а ручка и ободки золотые.

Я посмотрел в один глазок – и ванна показалась мне маленькой-маленькой, как крышка от мыльницы. А посмотрел в другую трубку – и ванна стала огромной: хоть втроём туда залезай! Посмотрел на рыжую кошку Мурку, прикорнувшую на табурете, и она показалась мне настоящим тигром, усатым и страшным.

– Бабушка с этим биноклем в театр ходила!.. – мечтательно произнёс Нытик.

– Подумаешь, в театр! Всякую там ерунду смотрела!.. А мы вот увидим спутник. Понимаешь, искусственный спутник Земли! Твоя бабушка должна быть счастлива за свой бинокль, что ему на старости лет выпала такая честь! Понял?

Решено: завтра, в половине шестого утра, мы уходим из дома для научных наблюдений!

14 ноября

Мне казалось, что всю ночь я не спал. Но это было, наверно, не совсем так, потому что мне снились сны. А раз они снились, значит, я всё же немного спал. Мне снились спутники и космические корабли, в одном из которых были мы с Витькой. Какая-то планета хитро улыбалась вверху, словно дразнила нас… И мы с Витькой стали добираться до неё. Мы совсем уж почти добрались, но нам помешал будильник.

Я протянул руку, чтобы остановить звонкий дребезжащий голосок, но будильника на стуле не было. Вот удивительно: ведь вчера я поставил его именно сюда! А теперь он трезвонил откуда-то с книжного шкафа. Опять чудеса!

Зато рука моя наткнулась на что-то большое, твёрдое и продолговатое. Я быстро зажег настольную лампу, и Дима сразу заворочался и заворчал на своём диване:

– Эгоист! В темноте не может одеться!..

Одеться в темноте я бы, конечно, сумел. Но я никак бы не мог разглядеть предмет, лежавший на стуле возле кровати. А это был настоящий полевой бинокль! Да, да, бинокль! Такой же точно, как те, с которыми ходят и в которые разглядывают поля сражений знаменитые полководцы на картинах и в кинофильмах. Я подумал, что всё ещё сплю… Подбежал к дивану и тряхнул брата за плечо:

– Дима, я сплю?

– Завтра ночью ты будешь спать в коридоре!

Нет, это был не сон! Такую фразу мог произнести только мой старший брат Димочка. И только наяву…

Но откуда же полевой бинокль? Откуда?! Я осторожно погладил его, прижал к груди, а потом взглянул сквозь его стёкла на Диму. Брат сразу уехал на своём диване куда-то далеко-далеко, чуть ли не на край света… Я перевернул бинокль – и увидел прямо перед своим носом огромное, свирепое и малознакомое (потому что без очков) Димино лицо.

– Сейчас же погаси свет!

Одевался я в коридоре. Соседка-старушка уже зажигала газовую плиту.

– И что ты так рано поднялся, Сева? Это нам, старикам, не спится. А тебе?..

– На спутник хочу поглядеть, тетя Паша.

– А зачем же вставать так рано? Поглядел бы днём: светлее и видать лучше.

– Так он, тетя Паша, понимаете ли, в определённое время пролетает. Днём его не будет.

– Ну погляди, погляди. Потом расскажешь на кухне. Это ты молодец…

Вышел из комнаты папа в пижаме и с каким-то конвертом в руке.

– Тебе, Сева, вчера поздно вечером прислали бинокль… Я положил его на стул, возле кровати. И ещё вот это просили передать.

– Как «прислали»? Как «просили»? Кто именно просил?!

– Человек какой-то…

Папа протянул и зевнул.

– Мужчина или женщина?

– Не знаю. Кто-то из соседей дверь открывал, а я не разглядел… Кажется, мужчина.

– «Кажется»! Как это можно было не разглядеть?!

Папа не спеша, будто ничего такого не случилось, пошёл в ванную комнату.

В конверте лежала записка. Она была напечатана на пишущей машинке.

Внизу стояли три большие печатные буквы: «ТСБ».

Что это значило? Кто прислал мне бинокль? И эту записку? И что такое «ТСБ»? Ведь никто… никто, кроме меня и Витьки, не знал, что мы собираемся наблюдать за спутником!

Но размышлять было некогда – скоро уж этот самый второй в истории спутник должен был появиться над Москвой! И я побежал к вешалке…

На улице было утро. Или, верней сказать, только так считалось, что это утро, а в действительности ещё стояла самая настоящая ночь. Было совсем темно. И шёл мокрый снежок. Было холодно. Витька поёживался и по своей противной привычке скулил:

– Ну да-а, тебе хорошо-о: у тебя те-еплое пальто. А у меня куртка… Да-а, тебе хорошо-о: ушанку надел. А у меня ке-епка… А что ты прячешь под пальто?

– Тайна!

– Покажи-и… Ну покажи-и…

– Не скули! Вот придём на бульвар…

– Покажи сейча-ас!..

– Замолчи!

– А я тогда бабушкин бинокль не дам!

– Ха-ха-ха! – произнёс я громовым голосом прямо Витьке в лицо. – Сдалось мне твоё театральное старье! Отправь его в музей. Понял? У меня есть кое-что поважнее!

И тут я вытащил свой полевой бинокль. Витьку на утреннем морозе пот прошиб.

– Бинокль?! Откуда?..

– Тайна!.. Сам не знаю.

– Как не знаешь?..

Но мы как раз пришли на бульвар. Все лавочки были уже заняты. И это в шесть утра! Люди были с телескопами, с подзорными трубами. Но только у меня в руках был полевой бинокль!

Рядом с нами на лавке сидел старичок – маленький, сморщенный и замёрзший. А телескоп у него был огромный, на высоком треножнике. Этот телескопище был похож на какую-то птицу с тонкими ногами и длиннющим клювом, только без крыльев.

– Тише, тише, молодые люди! – зашептал он. – Вы присутствуете при великом событии!..

И мы с Витькой стали переговариваться торжественным шёпотом. Я долго разглядывал в свой могучий бинокль и бледное небо, и снежинки, каждая из которых казалась огромным пушистым комом, и памятник великому русскому писателю.

А где-то внизу ныл Витик:

– Дай мне-е… Дай посмотре-еть…

Я оторвался от своего аппарата и взглянул на Витьку. Он со стареньким бабушкиным биноклем в руках выглядел смешным и жалким.

– На, посмотри немного, – сказал я.

Витька впился в круглые стеклянные линзы. И тут по всему бульвару началась перекличка: «Летит? Летит!..» Витька тоже заорал как полоумный:

– Лети-ит!..

Я вырвал у Нытика бинокль и направил его прямо в небо. И вдруг сердце у меня забилось так сильно, что я даже придержал его локтем: я увидел, как по тёмному небу мчится красная звёздочка. Наша! Красная!

– Ур-ра! – завопил я на весь бульвар.

И замёрзший старичок тоже вдруг разгорячился и подхватил хриплым голоском:

– Ур-ра! Ура, друзья мои!.. Второй спутник в истории человечества. И опять наш!

Когда мы с Витькой шли обратно домой, я говорил ему:

– Помяни моё слово: космические корабли будут курсировать ежедневно по расписанию, как поезда или речные трамваи. Мы с тобой отправимся на космическую экскурсию и вспомним это раннее утро. Мы станем уже такими, как замёрзший старичок на бульваре… Но все будут смотреть на нас с восторгом, потому что мы видели второй в истории спутник! Так будет…

Я это знал абсолютно твёрдо.

А вот откуда появился вдруг полевой бинокль, я не знал. Откуда же он появился?!