Текст книги "Плерома"

Syzygia – 6
Золотой выстрел

 
Все тайны мира ты открыл… Но все ж
Тоскуешь, втихомолку слезы льешь.
Всё здесь не по твоей вершится воле, —
Будь мудр, доволен тем, чем ты живешь.
 

Омар Хайям

Подавляющее большинство людей привыкло считать одиночество чем-то крайне нежелательным и тягостным. Чем-то таким, чего любой здравомыслящий человек всеми силами стремится избежать. Если ты одинок, на тебя смотрят с состраданием, втайне считая либо больным, либо не вполне нормальным. Возможно, подобное отношение и имеет под собой какое-либо объективное основание.

Хотя, если расспросить так называемых одиноких людей о том, что они сами думают по этому поводу, многие из них наверняка посмотрят на вас с удивлением. Они не считают себя ни несчастными, ни чем-либо обделенными. Скорее напротив. То, что со стороны выглядит одиночеством, «изнутри» воспринимается как независимость и легкость повседневного существования. Отсутствие взаимных обязательств, полная свобода действий… Разве может быть что-либо важнее этого?!

Люди по-настоящему одинокие одинокими остаются недолго. Они либо находят кого-то, кто будет скрашивать их одиночество, и держатся за свою находку, подобно рыбам-прилипалам, либо обретают гармонию с тем, что их окружает, и одинокими их назвать будет уже весьма затруднительно. Тот же, кто испытывает страдания от того, что он один, на самом деле ценит свои страдания больше всего остального, получая от них своеобразное удовольствие. Одиночество таким образом еще один социальный миф, которые так любит придумывать наше общество и без которых жизнь общества была бы унылой и серой.

Даос, сидя перед открытым окном и глядя на раскинувшийся внизу ночной город, не переставал удивляться тому, насколько все в его жизни оказывается неожиданным и непредсказуемым. Чем больше стремился он подчинить себя жесткой самодисциплине, чем усерднее планировал, что должно быть и как, тем глубже окунался в хаос и тем хуже мог контролировать собственные эмоции и поступки. Жизнь для него таким образом превращалась в непрерывную борьбу с собственными слабостями, в которой последние неизменно одерживали верх. Следствием этой борьбы стала вечная неудовлетворенность собой, а следствием непрестанных поражений являлись разного рода сюрпризы. Вроде знакомства с Надей, которое никоим образом не входило в его первоначальные планы.

Вытянув из лежавшей на подоконнике пачки сигарету, он закурил. Дым тоненькой струйкой потянулся на улицу. В комнату вошла Надя. Она, не зажигая света, присела рядом и прислонилась головой к его плечу.

– Ну, как ты? – спросил он, чувствуя от ее прикосновения приятное тепло, растекающееся по всему телу.

Надя молча пожала плечами.

– Странная ты. – Он переложил сигарету в левую руку и обнял.

Они встречались каждый вечер у нее дома уже второй месяц. Ровно столько, сколько были знакомы. И каждый раз в душе Даоса происходила яростная борьба. Любил ли он ее? Без сомнения! Но вот хотел ли любить?.. Ответить однозначно ни «да», ни «нет» он не мог. Вышедшие из повиновения чувства говорили ему, что без нее он не сможет жить, что без нее ему будет очень и очень плохо. Однако разум, стремящийся держать все под своим контролем, твердил совершенно обратное.

Во-первых, убеждал он, подобная любовь в корне противоречит принципам духовной самореализации. Зачем тебе вешать на шею этот камень? Что у тебя, без того проблем мало? Не боишься потерять себя, растворившись в другом человеке (с которым по большому счету у вас нет ничего общего)? А во-вторых… Взгляни на себя со стороны. Кто ты есть? Чем ты занимаешься? Не сегодня-завтра тебе снесут башку, и что будет с ней? Если желаешь ей счастья, оставь ее! Пусть встретит того, кто сможет сделать ее по-настоящему счастливой. Брось! Так будет лучше вам обоим…

После всего, что случилось сегодня, особенно после разговора в кафе, взгляды Даоса на то, как он живет, казалось бы, несколько упорядочились. Он наконец понял бессмысленность происходящей в нем борьбы. Понял необоснованность своих притязаний на роль сверхчеловека. Однако, как и должно было случиться, просветление длилось недолго. Снова вернулись прежние сомнения, снова вездесущий внутренний голосок начал свою нудную проповедь. И снова он не знал, как ему поступить и стоит ли делать эту и без того несчастную девушку еще несчастнее.

– Все переживаешь? – спросил он, стряхивая на улицу образовавшийся на кончике сигареты рыхлый серый столбик.

– Уже нет. – Надя неуверенно улыбнулась.

Этим утром она опоздала на работу, и ей сделали выговор. Пустяк, на который любой другой на ее месте не обратил бы никакого внимания. А вот она переживает. Причем совершенно искренне. И не потому, что боится остаться без премии или потерять работу. Просто такой она человек. Самая мелкая неприятность могла ввергнуть ее в отчаяние, что уж говорить о таком событии, как выговор.

Даос улыбнулся.

– Вот какой мне завтра будет втык от начальства, даже и подумать страшно, – сказал он. – Гын… Директор совсем озверел. Рвет и мечет. А я, по обыкновению, попал под горячую руку. И ничего, как видишь. Не беру в голову.

Ч-черт, опять чуть не проговорился!..

То, что он работает в Реабилитационном Центре у Гынды, Надя знала. Однако Даос старался как можно реже упоминать при ней это имя. В ее присутствии слово «Гында» звучало нецензурной бранью. Кроме того, ему почему-то казалось, что упоминания одного этого имени будет вполне достаточно, чтобы она догадалась, чем он занимается на самом деле. А этого ему хотелось меньше всего. По крайней мере, сейчас.

– Что ты такого натворил? – заволновалась она.

– Да ничего, – он усмехнулся, – я же говорю, попал под горячую руку.

– Уверен, что ничего страшного?

– Конечно уверен. – Даос нагнулся, чтобы поцеловать ее в шею. – И тебе советую забыть про весь этот вздор. Хорошо? От выговора еще никто никогда не умирал.

– Хорошо. – Надя вздохнула.

Несколько минут оба сидели молча. Даос продолжал смотреть на дрожащие за окном огни, Надя думала о чем-то своем.

– Знаешь, – сказала она, – я сегодня спросила себя, что такое счастье? Не вообще счастье, а что такое счастье для меня.

– И что же для тебя счастье?

– Не знаю… Спросить спросила, а ответить так и не смогла. Наверное, всегда быть рядом с любимым человеком. Чтобы была семья… дети. Работа хорошая… Мещанское какое-то счастьице получается, правда?

– Да уж, – усмехнулся Даос. – Еще огородик за городом и маленькая собачонка в прихожей на коврике.

– Нет, собачонок я не люблю. Пусть лучше будет кошка.

– Ага, жирный рыжий котище в плетеной корзинке, который с трудом передвигается и ходит, волоча брюхо по полу.

– Фу, гадость какая! – Надя пихнула его в бок.

– Я думал, тебе понравится, – смущенно пробормотал Даос.

Ни с того ни с сего перед глазами у него возникла ржавая, заброшенная водокачка на тринадцатом километре загородного шоссе. Ночь, ритмичное хлюпанье воды. Светящиеся дорожки на темной поверхности глаховского пруда – отсветы фонарей, стоящих на противоположном берегу. А где-то там, под водой, в нескольких метрах от берега, находится привязанный к старой чугунной задвижке…

Он помотал головой, отгоняя жуткое видение.

– Счастье, – пробормотал он голосом вороны из мультика про домовенка, – это когда у тебя все дома!

– А у тебя-то самого все дома? – пошутила Надя.

– Не знаю, давненько там не был.

– Оно и видно.

Оставив окошко открытым, они отправились на кухню готовить кофе. Вообще-то, Даос вполне мог обойтись растворимым, но тонкая Надина натура подобного варварства вынести не могла.

– Не вижу никакой разницы, – признался Даос, отхлебывая из маленькой фарфоровой чашечки, когда ритуал священнодействия над кофеваркой был окончен. – Кофе как кофе. Из банки даже вкуснее.

– Это потому, что ты болван, – обиделась Надя.

– Нет, в самом деле…

– Ну и пей, сколько тебе влезет, кофе из банки, ешь лапшу быстрого приготовления и закусывай все это кильками в томатном соусе. Что я еще могу сказать!

– Скажи, что ты меня любишь, – растягивая рот до ушей, попросил он, отлично зная, как лучше всего разрядить собравшееся над ее головой грозовое облако.

– Не подлизывайся! – отрезала она, заливаясь довольным румянцем. – Сначала мой кофе хает, а потом я за это должна его еще и любить. Нахал!

– Да не за это, – улыбнулся он, – а за то, что я люблю тебя, даже несмотря на то что ты отказываешься пить кофе из банок и есть растворимых килек быстрого приготовления.

– Господи, меня сейчас стошнит! – Надя изобразила безнадежное отчаяние.

Она встала и демонстративно покинула кухню. Впрочем, тут же вернулась обратно, неся с собой несколько компактдисков. Поместила один из них в стоявший на полочке магнитофон, воздух наполнился голосом Ника Кейва. Даос, увидев в ее руках стопку с компактами, мог бы предсказать Кейва с вероятностью, близкой к ста процентам. Зачем она приносит все остальные диски, для него было необъяснимой загадкой. Более того, наперед можно предсказать и то, что когда очередь дойдет до одной из песен этого альбома, Надя задумчиво встанет, нажмет на магнитофоне заветную кнопку, и песня будет повторяться снова и снова, до тех пор, пока у Даоса не лопнет терпение и он не попросит прекратить это издевательство.

«Хотя… – Даос нахмурился, припоминая события прошедшего дня, – сегодня, скорее всего, просить ее я об этом не стану».

– Надя, – неожиданно для самого себя спросил он, – ты никогда раньше не работала… библиотекарем?

– Кем?!. – удивилась девушка.

– Библиотекарем, – испытывая чудовищную неловкость, повторил Даос.

Она задумалась.

– Вообще-то, я закончила институт по специальности «библиотечное дело», – как бы нехотя призналась она. – Однако работать в библиотеке… в наше время… На что бы я тогда жила?

– Да, действительно. – Даос принужденно засмеялся.

– А что это за вопрос такой странный?

– Нет-нет, это я так просто…

– Просто?

– Да, просто подумал, что с твоей любовью к книгам… Ерунда! Не бери в голову.

Допытываться она не стала. Не в ее это было характере. Хотя по глазам он прекрасно видел, какое впечатление произвел на нее его неожиданный вопрос. А если б даже и стала, то что он мог бы ответить?

– Елки зеленые! Уже почти два! – воскликнул он, взглянув на часы. – Опять ты из-за меня на работу опоздаешь.

– Нет-нет, все нормально, – успокоила Надя.

Помолчала и, отводя глаза, добавила:

– На работу мне не нужно. У нас выходной.

– Как выходной? – удивился Даос. – Завтра же только пятница.

– Сегодня пятница, – поправила она, улыбаясь, – уже сегодня.

– Да, сегодня. Но… тебя что, рассчитали?

«Если это так, – подумал он, чувствуя неожиданный прилив ярости, – я ихнего шефа заставлю дерьмо жрать! Приду прямо в офис и…»

– На работе у меня все нормально, – устало вздохнув, ответила Надя. – Если, конечно, не считать выговора. Ну, а на выговор ты посоветовал плюнуть. Так что все о’кей.

«Странно, – подумал Даос. – Очень странно. И очень мне это не нравится…» Он только сейчас осознал, что Надя пребывает в таком состоянии уже несколько дней подряд. Так что выговор здесь, похоже, действительно ни при чем. Что-то с ней творится не то, чем-то она не на шутку расстроена. Надо срочно приводить ее в чувство.

– Смотри, – порывшись в карманах, он достал и выложил перед ней на стол порядком уже измятый билет. – Я был сегодня по делам в одном Клубе, ну и… Не вытерпел, привел я скрыпача, чтоб угостить тебя его искусством.

На билете значилось:

Артпромхолл

19 мая 20.05.

«В ЖОПЕ НОЖ»

поэтический перформанс.

• 0.28 бесконечности.

• Atomic Erection.

Вход платный: 25 руб.

Вход лицам до 18 лет запрещен.

– Каково, а?! Не желаешь сходить?

– Нет, спасибо. – По лицу ее скользнула легкая улыбка. – Это и называется современным искусством?

– Это концептуальное искусство, – рассмеялся Даос. – И думаю, сходить тебе все-таки стоит. Нельзя же, в самом деле, зацикливаться на одних лишь классиках. Что ты в последнее время читала, кроме своего Лермонтова, а?

(Была у нее такая страстишка.)

– Как говорил один финчеровский персонаж, – бесстрастно парировала Надя, – выходят ребята на сцену, писают в чашку, это и называется перформанс[26]26
  …выходят ребята на сцену, писают в чашку, это и называется перформанс… – Цитата из фильма Дэвида Финчера «Семь» («SEVEN». США, 1995, 122 мин.).
  ПЕРФОРМАНС (англ. performance, букв. – представление): «…вид художественного творчества, объединяющий возможности изобразительного искусства и театра. Ему предшествовали „живые картины“, но окончательно он сложился в акциях представителей дадаизма и в особенности концептуального искусства (течение в авангардистском искусстве 1960-1990-х гг., поставившее целью переход от создания художественных произведений к воспроизводству „художественных идей“ (т. н. концептов), которые инспирируются в сознании зрителя с помощью надписей, безличных графиков, диаграмм, схем и т. п.). В отличие от хеппенинга, рассчитанного на активное зрительское соучастие, в перформансе всецело доминирует сам художник или специальные статисты, представляющие публике живые композиции с символическими атрибутами, жестами и позами».
(Большая Энциклопедия Кирилла и Мефодия, М., 2002.)

[Закрыть].

Даос рассмеялся. На этот раз искренне.

– И вообще, – Надя посмотрела на него, прищурившись, – ты предлагаешь мне сходить на это новомодное действо или приглашаешь меня?

Даос растерялся. Выкладывая перед ней этот дурацкий билет, он только хотел слегка позабавить ее, развеселить. Однако то, что она сказала (…и как! самое главное – как!..), заставило его насторожиться. Не в этом ли заключалась причина ее депрессии? Не в том ли, что они встречаются урывками, преимущественно по ночам, а все остальное время он проводит неизвестно где, совершенно не уделяя ей внимания? Но что, пропади оно все пропадом, он может сделать? Что?!.

– Наденька, – чистосердечно признался он, – я не знаю. Я не знаю, что завтра произойдет и где я буду. Если получится, обещаю тебе, мы сходим на этот перформанс вместе. Вместе посмотрим на то, как писают в чашку, если уж на то пошло, но если я не смогу… – Он вздохнул. – Ты ведь не будешь на меня обижаться, правда?

Она посмотрела на него, долго и грустно:

– Не буду.

«На дураков не обижаются», – закончил он про себя ее мысль.

Диск с «Murder Ballads» уже давно остановился. В этот раз Надя так и не нажала заветную кнопку на своей любимой песне. И Даосу от этого, вопреки здравому смыслу, сделалось еще паскуднее и тоскливее.

Он вспомнил, как до встречи с Надей, когда был один, сидел у себя дома на кухне, курил сигарету за сигаретой и с каким-то болезненным наслаждением повторял про себя: «…я один! Я, такой хороший, такой заботливый и умный – один. Всякие тупые уроды, всякие придурки, они – с кем-то, а я – один. Такой хороший, такой умный и один!..» Было дело, что греха таить. И вот теперь у него есть она, но легче почему-то не стало. Ни ему, ни ей… Так стоит ли продолжать эту взаимную пытку?

– Пойдем спать, – вывел его из оцепенения голос Нади.

Не говоря ни слова, он поднялся, прошлепал в спальню, быстро разделся и лег. Было слышно, как она гремела на кухне посудой, убирая чашки и наводя порядок. Через несколько минут свет в коридоре погас. Послышался шелест ее платья. Раздевшись, она нырнула к нему под одеяло. Маленькая и теплая, приятно пахнущая и, самое главное, такая для него в эту минуту близкая. Он обнял ее, прижимаясь к ней всем телом и испытывая от этой близости ни с чем не сравнимое ощущение счастья.

– До чего же ты странная, – прошептал он ей на ухо.

Эпитет, которым он умудрился наградить ее, наверное, раз десять за этот вечер.

– Почему странная? – спросила она так же шепотом, поворачиваясь к нему.

– Другая на твоем месте уже давно послала бы такого обормота, как я, куда подальше. А ты ничего, терпишь.

– Терплю, – вздохнула Надя.

– И никогда ни о чем не расспрашиваешь. Где я пропадаю, чем занимаюсь, – продолжал сыпать комплиментами Даос, надеясь хоть так загладить перед ней свою вину.

– Зачем расспрашивать? Захочешь, сам все расскажешь.

– А если это окажется чем-то таким, что тебе совсем не понравится? – спросил он.

На мгновение она замерла, но тут же расслабилась.

– Единственное, что мне не нравится, – услышал он ее голос, – это то, что ты так редко бываешь рядом.

– Ну, не так уж и редко. Каждый вечер и каждую ночь.

– Вот именно, только вечер и ночь.

– Я люблю тебя, – прошептал он, крепче прижимая ее к себе.

– Я тоже люблю тебя, но я устала быть…

Заверещал телефон. Даос, чертыхаясь, перевалился через нее, нащупывая в темноте висящий на стуле пиджак. Засунул руку во внутренний карман, откуда раздавались омерзительные трели, достал трубку.

– Да!

Звонил Дудник, правая рука Гынды.

– Мать твою! – заорал Даос. – До утра нельзя было подождать? У вас что там, общегородская тревога?!.

Подобные звонки были большой редкостью. И если Дудник звонил ночью, значит, случилось что-то, на самом деле, серьезное.

– Как?!.

Дудник сообщил, что только что ухлопали еще одного их курьера. Нужно было срочно подъехать к ресторанчику «Golden Shot», в котором Гында назначил сходку.

– Плотнику звонили? – хмуро поинтересовался Даос, полностью выбираясь из-под одеяла и зажигая свет.

Плотнику звонили. Больше того, за Плотником уже вышла машина. Так что Даосу следовало брать ноги в руки и пулей нестись на стрелку.

– Ладно. Ладно, через двадцать минут буду.

Даос дал отбой, положил трубку на стул и уставился в пространство перед собой. Хотелось курить, но сигареты лежали в соседней комнате на подоконнике.

– Что случилось? – испуганно спросила Надя. – Что-то серьезное?

– Да.

Не глядя на нее, Даос встал. Молча начал одеваться, чувствуя спиной ее пронзительный взгляд.

– Когда тебя ждать?

– Не знаю.

Больше ему добавить было нечего.

Собравшись, он вышел на лестничную площадку, не попрощавшись. На всякий случай, чтобы еще вернуться сюда. Заварушка, судя по голосу Дудника, намечалась грандиозная. Тихонько прикрыв за собой дверь, он запер замок на два оборота. Задумчиво посмотрел на лежащие в ладони ключи, которые Надя дала ему уже через неделю их знакомства. Сжал ключи в кулаке, развернулся и не спеша начал спускаться.

Оказавшись на улице, Даос несколько минут постоял на крыльце, приводя мысли в порядок. Вспомнил, что забыл взять сигареты, хмыкнул и, подобрав валявшийся у его ног бычок, щелкнул зажигалкой. «Вот, такие вот дела… – вертелось в башке. – Такой вот я подлый негодяй…» Снова и снова, на разные лады и разными голосами. Вместо того чтобы думать о деле, он невольно оказывался там, наверху, в маленькой уютной квартирке, где, лежа под одеялом одна, Надя наверняка сейчас плакала.

Такой вот я негодяй…

Даос после пары глубоких затяжек с омерзением выплюнул вонючий окурок. Решительно подошел к машине. Забрался внутрь. Вставил ключ в зажигание и… На этом его решимость иссякла. Он вздохнул, навалился на руль, с тоской посмотрев на пустынный двор.

«Как же все это глупо! Почему, с какой стати я должен мчаться в третьем часу ночи в какой-то вонючий ресторан и решать там проблемы человека, которого глубоко презираю, в то время как тот, кого я люблю, будет из-за этого страдать? Что мешает мне вернуться сейчас обратно, а завтра утром явиться к Гынде и сообщить ему, что больше я на него не работаю? Гордость? Нет, гордость здесь ни при чем. Алчность, боязнь потерять свой фантастический заработок? Тоже нет. Деньги во всей этой истории вообще играют второстепенную роль. Но что же тогда, черт побери?!.»

Со стороны мини-маркета во двор зашел человек. Грузный лысый мужик, по всей видимости изрядно набравшийся. Он остановился возле крайнего подъезда, справил малую нужду, после чего начал методично вытаптывать газон. Сверху, на третьем этаже, открылось окошко. Даос подумал было, что сейчас несчастного пьяницу окатят водой или в лучшем случае осыпят отборным матом. Однако ничего подобного не произошло. Вместо этого из окна выкинули веревку. Лысый продрался через кусты шиповника и принялся прыгать, пытаясь дотянуться до кончика опущенной веревки, но сделать этого ему никак не удавалось.

– Ниже, – зашипел он на весь двор, – ниже опускай. Не хватает…

Веревка опустилась ниже. Лысый достал из кармана бутылку, привязал ее, отступил на шаг назад, не удержал равновесия и с шумом обрушился в колючий кустарник. Бутылка проворно поехала наверх. Достигнув третьего этажа, звякнула о жестяной подоконник и исчезла в темноте квартиры. Окно закрылось. Лысый так и остался лежать в кустах.

«Все! – Даос выдернул ключ из замка зажигания, вылез из машины и захлопнул дверцу. – Пошли они все в жопу! Никуда я сегодня не поеду. И пусть меня Гында утром линчует, четвертует или травит собаками. Клал я на него вот та-акого мохнатого!» Изобразив какого, он с чувством харкнул на асфальт. На душе сразу сделалось легче. Он стремительно взбежал на крыльцо, ненадолго остановился, пытаясь обуздать разбушевавшийся в груди эмоциональный вихрь. Улыбнулся, сам поражаясь своему безумию, и не спеша начал подниматься по лестнице.

Темный подъезд, насквозь пропитанный запахом кошачьего присутствия, хранил молчание. Исписанные стены, заплеванный пол, полные окурков жестянки на подоконниках. На все это Даос смотрел с каким-то непонятным детским изумлением. То, что он сделал, не поехав на встречу, без сомнения, должно было стать переломным моментом в его жизни. Сколько раз он задумывался о том, чтобы порвать с Гындой, но так и не мог решиться на этот шаг. Наверное, просто не было достаточно сильного стимула для принятия столь радикального решения. Не было альтернатив тому образу жизни, который он вел. Но теперь все должно будет в корне измениться. У него есть Надя, а все остальное не имеет никакого значения.

«Господи, – думал он, – как же она сейчас обрадуется! Я расскажу ей все. Кем был (…был?..), чем занимался. Расскажу, кто такой Гында и почему я связался с этим человеком. И конечно же, расскажу, почему вернулся к ней, невзирая ни на какие последствия своего неразумного шага. Она поймет. Она все поймет и простит. Мы будем любить друг друга всю ночь, а утром я останусь с ней и никуда не поеду!..»

Он долго не мог попасть ключом в замок. Наконец дверь открылась, и Даос на цыпочках вошел в квартиру. Первое же, что бросилось ему в глаза, это зажженный повсюду свет. Свет горел в коридоре, горел на кухне и в ванной. Всеми пятью лампочками сияла люстра в гостиной. В полуоткрытую дверь спальни было видно, что свет горел и там. Он остановился, совершенно сбитый с толку этой неожиданной иллюминацией. Не снимая обуви, прошел в зал. При виде разбросанных повсюду вещей сердце у него сжалось.

– Надя, – позвал он, не узнавая собственного голоса.

Ему никто не ответил.

Достав из-под пиджака пистолет, он отступил на кухню, окидывая ее беглым взглядом. Горящая конфорка на плите, столовая ложка на полу, опрокинутый бокальчик и залитый водой стол… Это ему не понравилось. Даос, выключив газ, вернулся в гостиную. Еще раз внимательно все осмотрел. Держа пистолет на изготовку, приблизился к двери спальни. Резко выдохнул и, распахнув дверь, ввалился внутрь.

Надя, вытянувшись во весь рост, лежала на кровати. Лицо ее было спокойно, глаза закрыты. Скомканное одеяло валялось в дальнем углу комнаты. В полной растерянности Даос остановился, медленно опустил пистолет. Взгляд его скользнул по откинутой в сторону руке девушки и остановился на лежащем на полу странном предмете. Несколько секунд он смотрел на него, пока наконец не понял, что это такое. Все еще не веря глазам, Даос нагнулся и поднял с пола пластмассовый пятикубовый шприц.

– Зачем?.. – холодея от ужаса, пробормотал он.

Отбросил шприц и нагнулся над ней, пытаясь определить, жива она или уже нет. Сердце давало едва уловимые толчки, дыхание почти прекратилось, но… Надя еще жила. О том, как нужно вести себя в подобных ситуациях, Даос не имел ни малейшего представления. Он, положив ладони ей на грудь, несколько раз с силой надавил. Выпрямился, неожиданно испугавшись того, что может только навредить. Выхватил сотовый телефон, но тут же засунул его обратно в карман. Пока приедет «скорая», она десять раз успеет отдать богу душу.

– Заче-ем?! – взвыл он, хватаясь за голову.

«Так! Спокойно! Главное, не пороть горячку. Ничего еще не потеряно. Сердце бьется, дыхание есть… Так! Где у нас ближайшая реанимация?.. – Он судорожно пытался вспомнить адрес хотя бы одной больницы, но мысли путались, и вспомнить ничего не удавалось. – Ладно, разберемся по ходу дела!..»

Он схватил со стула ее халат, попытался надеть его на нее. Запутался, чертыхаясь, отбросил халат прочь. Завернул девушку в простыню и, взяв на руки, потащил к выходу. Кое-как открыл замок, вышел на площадку. Попытался захлопнуть дверь ногой, споткнулся и, чудом сохранив равновесие, устремился вниз, оставив квартиру незапертой. «Только бы успеть, только успеть… – твердил он, отсчитывая ступеньки. – Все остальное ерунда! Все на свете ерунда, лишь бы (…кроме пчел…) она не умерла у меня на руках. Лишь бы довезти ее до больницы…»

Чтобы открыть машину, ему пришлось опустить Надю на землю. Распахнув дверцу, Даос поднял ее и осторожно уложил на заднее сиденье. «Только не умирай, – твердил он про себя, – ради всего святого, потерпи до больницы. Там тебе помогут…»

Через минуту он уже гнал по пустынным ночным улицам к Центральной Городской, не обращая внимания на красные сигналы светофоров и моля Бога о том, чтобы Он избавил его от встречи с ментами. Терять время на объяснение с этими тварями он не мог. И как ни странно, Бог его услышал. До больницы он добрался, не встретив ни одного патруля.

Когда Даос ввалился внутрь с завернутой в простыню девушкой на руках, дежурившая в приемной женщина в белом халате посмотрела на него с удивлением.

– Реанимацию! – заорал он. – Срочно готовьте реанимацию! Она умирает.

Женщина исчезла, не задавая лишних вопросов. Тут же в приемной появилась каталка. Даос осторожно положил Надю и был сию же минуту оттеснен прочь. Кто-то уже проверял у нее пульс, кто-то, разомкнув ей веки, рассматривал зрачки. Чей-то повелительный голос скомандовал:

– На второй этаж, быстро!

Каталку втолкнули в лифт. Двери сомкнулись. В приемной остались только Даос и встретившая его санитарка. В изнеможении он опустился на стоявший у стены кожаный диванчик. Во рту было сухо, повисшая тишина давила на уши. «Господи, помоги ей! Господи, помоги ей выжить!..» – вертелось в голове испорченной граммофонной пластинкой.

– Героин? – прозвучал над ним бессмысленный голос.

Даос поднял глаза и посмотрел на стоявшую перед ним медсестру. Посмотрел тупо, ничего не соображая. Женщина протягивала ему стакан воды. Он машинально взял этот стакан, сделал несколько глотков.

– Какая была доза? – снова спросила женщина.

Героин, доза… До него, наконец, дошло.

– Не знаю, – ответил он, возвращая стакан. – Когда я вошел, она уже лежала без сознания.

– Пройдите со мной. Я должна заполнить карту.

Даос поднялся и послушно пошел за санитаркой.

– Фамилия, имя, отчество.

– Липутин Сергей Николаевич.

– Не ваше, – терпеливо подсказала женщина.

– Надежда Фишман.

– Отчество.

Даос пожал плечами.

– Дата рождения.

– Я не знаю.

– Домашний адрес.

Он назвал. Не выдержал и задал идиотский, но такой естественный вопрос:

– У нее есть хоть какие-то шансы?

Женщина нахмурилась, однако при взгляде на Даоса лицо ее несколько смягчилось.

– Раньше надо было думать, молодой человек, – ответила она, отводя глаза.

Помолчала и с какой-то злобой добавила:

– Вторая за ночь. Если уж занимаетесь этим, так хоть бы за подружками своими следили! Хорошо отмечаете конец семестра, нечего сказать…

Набрав в грудь побольше воздуха, Даос закрыл глаза.

* * *

Глупо! Логично, закономерно, но глупо. Все мои благие помыслы неизменно заканчиваются чем-нибудь вроде этого. Кто-то, сидящий там, за облаками, пинками загоняет меня обратно в колею, из которой я по дерзости или по неразумению своему так настойчиво пытаюсь выбраться. Что ж, на все должна быть своя причина. Будь я немного умнее, давно понял бы, к чему все идет. Раньше надо было соображать, раньше определяться с тем, что мне от жизни надо, к чему я стремлюсь и чего желаю. А теперь все! Теперь, как говорится, поздняк, братан, метаться. Вот только в чем она-то провинилась? Почему она должна расхлебывать последствия моей бестолковой деятельности?..

Он, заложив руки за спину, прогуливался по больничному коридору, перемещаясь из одного конца в другой и обратно. Шел пятый час ночи. За окнами начинал брезжить рассвет. Кроме Даоса, в коридоре никого не было. О том, как там Надя, Даос не знал. Собственно говоря, потому и торчал здесь. От потрясения он оправился довольно быстро и теперь был совершенно спокоен. Как удав. Как алюминиевый ковшик. Как дохлая курица. Прохаживался, вздыхал, думал невеселые мысли. Вместо отчаяния в душе у него поселилась грусть. Легкая грусть, что-то похожее на чувство вины, и ничего больше. Другой на его месте рвал бы на себе волосы, а он не рвет. Такие вот пироги. А хорошо это или плохо, кому какое дело?

Признаться честно, Надя была его первой девушкой за последние пять лет. Столь длительный период аскетического воздержания объяснялся довольно просто. Все началось через год после окончания института, когда, выражаясь языком Плотника, у Даоса напрочь снесло крышу на почве разного рода оккультизмов и тому подобных штучек. Для начала он вбил себе в голову, что активная половая жизнь необоснованно большими порциями расходует его жизненную энергию, столь необходимую для свершения разного рода великих дел, пробуждения скрытых оккультных способностей и обретения высшей ясности. Все великие учителя от Платона и Гераклита, до Кастанеды и Прабхупады в голос твердили об этом. Не согласиться с авторитетами было довольно сложно.

Следующим этапом стали его философские изыски, в процессе которых Даос пришел к выводу об относительности и приземленности взаимоотношений людей противоположного пола. В самом деле, что такое любовь? Обыкновенная эмоция, имеющая под собой мощное биологическое основание. А все поэтические бредни, воспевающие и превозносящие ее как нечто божественное, абсолютное и вечное… Что ж, бредни они и есть бредни. В любовь на всю жизнь Даос не верил, так как ни разу не встречал в реальной жизни ничего подобного. Семья же как ячейка общества его совершенно не прельщала.

Так и жил. И жил, надо заметить, очень даже неплохо. Случались временами, конечно, приступы одиночества, но подобные вещи Даос именовал спонтанными вспышками жалости к себе, а жалость к себе – это последнее дело, и давить подобные вспышки надо аки гнид, дабы не омрачали радость повседневного существования и не препятствовали движению к совершенству.

Но вот на его Пути появилась Надя, и мир сразу же перевернулся с ног на голову. Под давлением неожиданно пробудившегося чувства Даос был вынужден в корне пересмотреть все свои прежние взгляды, ибо противостоять этому чувству он не мог, а разум его не мог действовать вопреки заложенным в него концепциям, однозначно определяющим, что любовь – это бессмысленная трата времени. К полному согласию со своим рассудком он, конечно же, так и не пришел, однако определенный компромисс был-таки найден. Любовь отныне стала расцениваться как попытка двух разрозненных «Я» слиться в одно целое, что не только не противоречило принципам эволюционного развития Духа, но напротив, поднимало эти принципы на порядок выше.

Впрочем, самое главное заключалось, конечно же, не в этом. С появлением Нади к нему стало возвращаться то тихое, земное, человеческое счастье, которое за своими метафизическими поисками он давно перестал ощущать. И вот теперь все в одночасье рухнуло. Словно тот, Сидящий наверху и Ведающий его судьбой, счел подобное развитие событий опасным и вмиг разрушил его сладкую иллюзию, стремясь удержать на избранном им же самим Пути.