Текст книги "Хищники"

Глава 11

Послонявшись без дела, а главное, не найдя собеседника, Иван Иванович Кабашкин часу в девятом утра решил отправиться по грибы. Он надел сапоги, куртку, намазался противокомариной мазью, сунул в карман перочинный нож – спутник походов за грибами.

«Но во что собирать?» – подумал Кабашкин. Любимое лукошко покоилось в чулане его дома за сотни верст отсюда.

В кухне академгородка он нашел новенькое цинковое ведро.

– Сойдет, – сказал медик, зачем-то пробуя его на звук. Ведро загремело, как шайка в бане. – Были бы грибочки.

Кабашкин так бы и ушел один. Но вернулся Веселых. В растрепанных волосах Артема Корнеевича застряли хвоинки, веточки, а в руках он бережно, как хрустальную вазу, держал ровно спиленный плоский чурбачок.

– С трофеем? – приветствовал его медик.

– Кажется, порядок, – степенно ответил эксперт. И показал пальцем на отверстие в дереве. Приятно запахло свежесрубленной елью. – Здесь пуля, которой, видимо, убит Авдонин. Нашли метрах в двадцати от места, где он лежал.

Когда человеку везет, он великодушен. И хотя Артем Корнеевич уже оттопал километров десять-пятнадцать, он без всяких колебаний согласился пойти с Кабашкиным по грибы.

До рощицы, что приметил Иван Иванович, дошли быстро. Темп задавал медик, как бы опасаясь, что кто-нибудь опередит их и обчистит лес от грибов.

Но как только они достигли выбранного места и оказались в белизне берез, Кабашкина словно подменили. Он брел с отрешенностью лунатика, обшаривая землю своими зоркими глазами. И действия его со стороны выглядели странными. То он топтался вокруг какого-нибудь пня, то сосредоточенно обходил со всех сторон с виду неприметное дерево, то лез в ельничек, шурша курткой о неподатливые, разлапистые ветви, то приподнимал палкой ворох прошлогодних листьев.

Веселых старался держаться поближе, но Иван Иванович недовольно заметил:

– Что это вы за мной по пятам… Сторонкой берите. Не потеряемся.

– Боитесь, ваши сорву? – добродушно усмехнулся Артем Корнеевич.

– Фронт пошире возьмем, – смущенно ответил Кабашкин, словно его и впрямь уличили в жадности.

Веселых понял – перед ним фанатик. А у таких свои причуды и правила. Он решил не попадаться на глаза напарнику, изредка перекликаясь с ним коротким «ау», которое по своему усмотрению дробило и размножало лесное эхо.

Но не только чужие, и свои не давались в руки Артему Корнеевичу. Когда они сошлись спустя час, Веселых мог похвастаться лишь десятком хлипких сыроежек, которые совсем раскрошились в целлофановом пакете, прихваченном из академгородка.

– Небогато, – сказал Иван Иванович. – Я думал, у вас целый воз. Если уж пулю разыскали…

– То техника помогла, – отшутился Веселых.

– А что, может, изобретут когда-нибудь грибоискатель.

– Вам, по-моему, он не нужен.

Кабашкин довольно хмыкнул. Его трофеям можно было позавидовать – больше половины ведра упругих подосиновиков, розовых волнушек, ярко-оранжевых лисичек. И даже сыроежки, собранные Иваном Ивановичем, были крупные, мясистые.

Решили передохнуть. На открытом, проветриваемом месте (чтобы сдувало комаров) нашли небольшой бугорок с пеньком. Кабашкин поставил ведро на пенек, а сам, расстелив под бугорком куртку, уселся на нее, затянувшись сигаретой. Артем Корнеевич примостился рядом и, казалось, задремал.

Иван Иванович почтительно молчал, прислушиваясь к тайге. Стояла та особая тишь, которая была полна звуков и в то же время оставалась тишиной. Шептались кроны деревьев, перекликались птицы, вдалеке слал кому-то телеграфные трели дятел. У Кабашкина невольно слипались веки. Сквозь наплывающую сонливость слышались как будто чьи-то голоса, смех. Стоило открыть глаза, и людские голоса оказывались не чем иным, как прозрачным гомоном леса, который пробуждал в сознании смутные образы.

Кабашкин стряхнул с себя оцепенение и хотел было подняться, но вдруг над ним словно что-то разорвалось. Где-то совсем рядом прогремел выстрел.

Слетело с пенька ведро, рассыпались по траве грибы. Иван Иванович от неожиданности припал к земле, словно ожидая следующего выстрела. Артем Корнеевич вскочил на ноги. Метрах в десяти стояли двое мальчишек. Крепких, загорелых, в одинаковых спортивных костюмчиках и кедах. Одному было лет десять, другой постарше года на два. Он-то и держал в руках карабин.

– Вы что?! – задохнувшись от негодования, выкрикнул Веселых. – Могли же в нас!..

Удивление на ребячьих лицах сменилось испугом. Было видно, что у обоих большое желание задать стрекача.

– Что же это творится, а? – сокрушался Кабашкин, зачем-то поднимая и осматривая пробитое навылет ведро. – Новенькое ведь совсем… – Иван Иванович все не мог прийти в себя. Руки у него дрожали.

– Вот надеру уши! – наступал Артем Корнеевич на пацанов.

Те стояли, боясь пошевелиться.

– А мы… мы… – пролепетал младший, невольно заходя за спину старшего.

– Вы хоть соображаете, что могли натворить! – покачал головой Кабашкин, оставив наконец ведро в покое.

– Да вот… нашли… – показывая ружье, сказал старший. – Решили попробовать.

– Как это нашли? Где? – сурово спросил Артем Корнеевич, не отрывая взгляда от карабина.

Трехствольный, с оптическим прицелом, он был богато отделан инкрустацией и чеканкой.

– Там, – куда-то неопределенно показал старший.

– И еще вот это, – словно подтверждая, что они не обманывают, вынул младший из-за пазухи кожаный бумажник, сложенный листок бумаги и протянул Артему Корнеевичу.

Веселых раскрыл его. На землю выпало несколько белых прямоугольников. Артем Корнеевич поднял их.

Это были визитные карточки. На глянцевитой плотной бумаге тускло сверкала витиеватая надпись, тисненная бронзой: «Эдгар Евгеньевич Авдонин, доцент, кандидат биологических наук». Дальше шел адрес, номер телефона. На другой стороне-то же самое, но по-английски. А сложенная бумажка была вырвана из школьной тетради. Грязная, замусоленная. Кто-то безграмотно-корявым почерком записал на ней стихи.

 
Тихо и мрачно в тюремной больнице
Сумрачный день сквозь ришотки глидит
И перед дочерью бледной и хилой
Мать ее с плачем стоит.
Дочка ее там Тамара лижала
В тяжком бреду и в глубоких слезах
С грудью пробитой бессвязно болтала
Череп проломленный глаз не видать…
 

– Тюремная лирика, – сказал Кабашкин, рассматривая бумажку.

– Это где лежало? – спросил у притихших ребят Артем Корнеевич.

– Где и ружье. Рядом, – ответил старший.

Эксперты разыскали Дагурову по телефону в райпрокуратуре. Услышав о находке, она тут же отправилась в Турунгайш.

Ружье принадлежало Авдонину. Это подтвердил Юрий Васильевич Сократов, научный сотрудник заповедника. Он и был отцом мальчишек – Кирюшки и Славы.

Ребята пошли в тайгу проведать лисью нору, где они весной видели совсем маленьких лисят. По дороге затеяли игру в зоску[4]4
  3оска – детская игра: кто большее число раз подкинет ногой кусочек меха с прикрепленным к нему пятаком или свинцовой бляшкой (местн.).


[Закрыть]. Поссорились. Младший, Кирюшка, чтобы досадить брату, забросил его зоску в кусты. Слава полез ее искать и наткнулся на ружье, бумажник и листок со стихами. Мальчишки забыли о ссоре, о лисятах. Один из стволов был заряжен патроном. Удержаться, чтобы не пальнуть, было невозможно (какие они тогда мужчины!). Кинули монетку, кому выпадет такое счастье.

Повезло старшему, Славе, о чем свидетельствовал здоровенный синяк на его скуле – след удара приклада при отдаче. А мишень? Что может быть лучше сверкающего на солнце цинкового ведра?..

На вопрос Дагуровой, откуда ребятишки умеют владеть ружьем, они сказали, что научил их Нил Осетров.

Выяснилось, что в интернате, в райцентре, где учились Кирюшка и Слава, Нил организовал школьный кружок любителей природы под названием «Соболек». В нем ребята познают не только азы природоведения, но и учатся обращаться с охотничьим оружием, ходить по звериному следу, охотиться с собакой. Кружковцы бывают на кордоне у Осетрова, где он проводит занятия, так сказать, на природе…

Но, в общем, Сократовы оказались толковыми ребятами. Отыскали место и подробно объяснили, как и где лежали ружье, бумажник и листок со стихами. И были весьма обескуражены поведением взрослых: то их ругали (отец даже отпустил пару хороших затрещин), а в довершение всего – похвалили.

Глава 12

Дагурова, Кабашкин и Веселых обсуждали находки в академгородке. Ивану Ивановичу и Артему Корнеевичу предстояла еще дорога. Пропускать вертолет было нельзя: следующий рейсовый летел через день. До аэропорта в Шамаюне их обещал подбросить Гай.

– Бывает же, – сказал Иван Иванович, – пошли по грибы, а вернулись с вещдоками.

Помимо ружья, листка со стихами и бумажника, имелась еще пуля, которую выпустил по ведру из авдонинского карабина Слава. Артем Корнеевич обнаружил ее в стволе старого дуба.

– А какие грибы были! – подтрунивал над медиком Веселых.

– Для настоящего грибника главное – процесс собирания, – отпарировал тот. – Да бог с ними, с грибами. Вот это, я понимаю, повезло! – показал он на авдонинское ружье. – Расскажи кому, при каких обстоятельствах мы его нашли, – не поверят! И что получается: не только эксперты, но и сыщики! В одном лице!

Иван Иванович, верный себе, тут же вспомнил случай, происшедший еще до войны в Подмосковье. Тогда в уездных милициях по штату полагалось два сотрудника – начальник отделения и старший милиционер. И вышло так, что оба оказались очевидцами происшествия. Как снимать показания? Старшего милиционера допросил начальник. А себя?..

– И что вы думаете? – обратился к собеседникам медик. – Как поступил сей мудрый муж? – Он весело посмотрел на Артема Корнеевича и Ольгу Арчиловну. – Снял допрос с самого себя. «Я, начальник отделения милиции такой-то, допросил нижепоименованного…» И ставит опять свою фамилию. В конце протокола две подписи: того, кто допросил, и того, кого допросили. Сами понимаете – одинаковые.

– Ну насчет везения, – покачал головой Веселых. – Вздумай кто-нибудь из нас встать в тот момент…

Он развернул бумагу, в которой лежал сплющенный кусочек свинца. Медик и следователь внимательно осмотрели пулю из авдонинского карабина.

– Похоже на смятую шляпу, верно? – сказал Артем Корнеевич, осторожно беря ее двумя пальцами. – Так называемая пуля Фостера… Снесло бы полчерепа. Серьезный снаряд. Изобрели американцы в 1947 году. Выпускали две фирмы – «Ремингтон» и «Винчестер». Потом срок патента кончился, и ее стали производить во многих странах, под различными названиями.

– Выходит, иностранная? – спросила Дагурова.

– Не нашего производства, – подтвердил Артем Корнеевич. – Характерная… Бьет очень точно. Для этого центр тяжести смещен к головке. Да еще на ведущей поверхности расположено шесть наклонно-продольных ребер. В полете закручивается. – Он показал рукой, как вращается пуля. И, усмехнувшись, посмотрел на Кабашкина: – Радоваться надо, что не задела.

– В какой стране произведена, не скажете? – снова задала вопрос Ольга Арчиловна.

– Не знаю. Ружье из ФРГ. – Веселых любовно взял его, провел по стволам, обвел пальцем эмблему – три кольца. – «Зауэр»… Мечта, а не ружье…

– Хотели бы иметь такое? – заметив в глазах Веселых огонек зависти, спросила Дагурова.

– Не по карману. Несколько сот, а может быть, и тысяч долларов, – ответил тот. – Один оптический прицел стоит бешеных денег.

– Вот уж не думал, – удивился Иван Иванович. – У моего зятя тоже «зауэр». Недорого взял…

– Тот, наверное, серийный. И из ГДР. Вообще-то гэдээровские серийные лучше, чем из ФРГ. До войны это была одна фирма. А после войны основные предприятия остались в Восточной Германии, в городе Зуле… Западные немцы выпускают «зауэры» небольшими сериями. Это сделано по особому заказу. Посмотрите, ложа ореховая. А какая инкрустация, чеканка!..

– Объясните, пожалуйста, – попросила следователь, – для какой цели три ствола?

– Два верхних, нарезные, расположены горизонтально, – стал объяснять эксперт-криминалист. – Имеют калибр 9,3 миллиметра. Для патронов самой высокой мощности. Пуля утяжеленная. На медведя рассчитана. Зато у нижнего ствола, тоже нарезного, калибр 5,6 – на мелкого зверя. Прошу обратить внимание, Ольга Арчиловна, на третьем стволе, малого калибра, стоит глушитель.

Дагурова машинально кивнула головой.

– Глушитель, – повторил Веселых. – Подумайте, может, это вам что-то подскажет… Вспомните показания Осетрова.

– Осечка?! – воскликнула Ольга Арчиловна.

– Вот-вот, – кивнул Артем Корнеевич, – выстрел с глушителем можно принять за осечку. – На расстоянии, конечно.

– Это очень важно, – сказала следователь. И напомнила своим помощникам показания Осетрова о том, что после щелчка-осечки он слышал, как над его ухом что-то просвистело…

Сообщение Веселых ее взволновало.

– Давайте попытаемся представить себе, как, кем и когда были сделаны выстрелы… Итак, что вы можете сказать? – обратилась Дагурова к Веселых.

– Вы имеете в виду карабин Авдонина? – уточнил криминалист.

– Да.

– Ну, – провел по усам Артемий Корнеевич, – все три стреляные гильзы на месте. В стволах… Пойдем от последнего выстрела. Его сделали мальчишки. На наших, можно сказать, глазах.

– Над нашими головами, – поправил Иван Иванович, с интересом наблюдавший за разговором.

– Из показаний Осетрова следует: Авдонин якобы выстрелил в него, но была осечка, – продолжала уже Ольга Арчиловна. – Допустим, это был выстрел из нижнего ствола. Кто стрелял из второго верхнего? Все тот же Осетров утверждает, что Авдонин стрелял в него после осечки во второй раз… Может, так оно и было?

– Не знаю, – неуверенно произнес Артем Корнеевич.

– Верхние стволы тоже с глушителями? – спросила Дагурова.

– Нет.

– А время, когда стреляли, определить можно? – поинтересовалась Дагурова.

– Увы, до этого наука еще не дошла, – ответил Веселых. – Но, понимаете, если Авдонин выстрелил из двух стволов, то на месте происшествия можно обнаружить хотя бы следы. Мы облазили все вокруг буквально на коленях. Каждый кустик, каждую травинку осмотрели. Конечно, сколько могли… И ничего похожего! Ни одной свежей царапины… Конечно, пуля не пушечное ядро, могла улететь знаете куда…

– А скажите, бывают такие пули, ну… – Следователь хотела что-то объяснить, но Артем Корнеевич перебил:

– Которые испаряются? Нет, не бывает, – засмеялся эксперт-криминалист.

– Что же получается, а? – развела руками Дагурова. – Если верить Осетрову, то выстрел из нижнего ствола с глушителем был. Он принял его за осечку. Затем, по его словам, Авдонин выстрелил второй раз. Выстрел прозвучал громко. Значит – из верхнего ствола. А пуль нет, и нет их следов.

– И мешка, о котором говорил Осетров, тоже нет, – подсказал Кабашкин.

– Да, прямо головоломка какая-то, – вздохнула Ольга Арчиловна. – Ну ладно, давайте закончим с авдонинским ружьем. Теперь о пуле, которую вы нашли сегодня утром в распадке, неподалеку от места происшествия, – продолжала Дагурова. – Вы считаете, что именно она поразила Авдонина?

– Почти наверняка, – ответил Артем Корнеевич, поглаживая чурбак, в котором застряла пуля. – Но окончательный ответ дадут в лаборатории судебных экспертиз. Я попрошу, чтобы все исследования провели как можно быстрее.

– Очень хорошо, Артем Корнеевич, – кивнула Дагурова. – Если что интересное – звоните. А бумаги можно потом…

– А куда звонить?

– Капитану Резвых, домой. Он мне передаст.

Ольга Арчиловна и Веселых проверили, входит ли «зауэр» в чемодан Авдонина. В разобранном виде ружье помещалось там легко, и места оставалось еще предостаточно.

Потом разговор зашел о листке из школьной тетради, который непонятно каким образом оказался рядом с ружьем и бумажником Авдонина.

– Явно блатные стихи, – сказал Кабашкин. – Помню, когда я работал в районе, собирал коллекцию подобного творчества. Потом бросил.

– Что блатные – это верно, – подтвердила Дагурова. – Но кому принадлежит этот листок – вот в чем вопрос.

– А может, Авдонин тоже собирал? – выдвинул предположение Иван Иванович. – Хобби, так сказать…

Веселых от комментариев воздержался. Ольга Арчиловна приложила листок со стихами к делу. Подходило время ехать в аэропорт.

Мужчины закусили на скорую руку консервами и колбасой. А ровно в семнадцать двадцать, как было условлено, подъехал директор заповедника. Как всегда, вежливый и внимательный.

Его дочь Марина сидела в уазике немного растерянная и взволнованная. Ольга Арчиловна хотела сказать ей на прощание что-нибудь ободряющее, но, как это бывает впопыхах, только и нашлась, что пожелала ни пуха ни пера…

Федор Лукич, однако, во всей этой суматохе проводов не позабыл позаботиться о Дагуровой. Он, оказывается, попросил Аделину прийти ночевать в академгородок, чтобы одной Ольге Арчиловне не было боязно.

Машина уехала. Ольге Арчиловне взгрустнулось. Потянуло домой. Она вдруг вспомнила: Виталий в экспедиции. Но ведь был еще Антошка.

На прошлой неделе они вместе с мальчиком ходили в универмаг, покупали ему форму, новый портфель, тетради, карандаши – в общем, все, что нужно было к новому учебному году. А в магазине как раз был один из однокашников Антошки. Он, видимо, спросил, кто такая Ольга Арчиловна. Надо было видеть, с какой гордостью и радостью мальчик ответил: «Это моя мама». У Ольги Арчиловны тогда сдавило горло и на глаза выступили слезы…

Именно в этот момент, как ей показалось, Антошка навсегда вошел в ее сердце.

«Неужели Анастасия Родионовна не понимает, что делить нам нечего? – с грустью подумала Ольга Арчиловна. – Ведь действительно она, Анастасия Родионовна, нужна в доме. Всем. И Антошке, и мне, и Виталию. Значит, полновластная хозяйка – бабушка. Чего ей еще надо?»

Но размышлять о взаимоотношениях в новой семье было довольно тягостно. Видимо, нужно было еще какое-то время, чтобы Анастасия Родионовна сама разобралась, что ее обиды и подозрения не имеют никакой почвы…

Ольга Арчиловна достала свои записи, протоколы допросов. И, пробежав их, вдруг поняла, что совершенно не может представить себе личность Авдонина.

В бумажнике, помимо визитных карточек, были две фотографии. Одна – Марины Гай. Дочь директора была снята в цвете, наверное, любителем (может быть, самим Авдониным?). Фотограф схватил счастливое мгновение – словно она бежала и обернулась на бегу, радостно чему-то улыбаясь. Волосы упали на лицо небрежно и очень по-девически. Этакая Наташа Ростова, когда ее впервые увидел Андрей Болконский. На обороте – никакой надписи.

На другом снимке, сделанном явно профессиональным мастером, – неизвестная молодая, яркая женщина с волевым лицом. Прекрасные, чуть вьющиеся волосы, огромные глаза, нос с едва заметной горбинкой. И умеренная, с большим вкусом положенная косметика. Такие женщины не могут не привлекать мужчин.

Надпись, сделанная фломастером, была размашистая и смелая: «У тебя есть шансы, Эдик!»

Ольга Арчиловна прикинула, сколько ей может быть лет? По фотографии судить трудно. Во всяком случае, не старше тридцати.

Она разглядывала снимки, размышляя, кем могла приходиться Авдонину эта женщина. Но тут подъехал капитан Резвых. Арсений Николаевич справился с одышкой, хотя поднялся лишь на крыльцо, и завел разговор о найденном ружье: где обнаружили, как оно лежало.

– Под деревом, в кустах, – ответила следователь.

– Может, спрятали?

– Не похоже…

– Примету не оставили? Зарубку или ветку заломанную? – настойчиво продолжал капитан.

– Ничего такого не заметила… Мальчики обнаружили рядом с тропой, буквально в трех шагах.

– Да, конечно, если бы кто хотел схоронить от посторонних глаз, нашел бы место поукромней…

– А бумажник, тот чуть ли не на тропе валялся.

– И далеко от места происшествия? – поинтересовался Арсений Николаевич.

– Километров пять, не меньше. Знаете, у меня даже мелькнула мысль: а что, если ружье и бумажник украли из академгородка? Замок здесь простенький, английский. – Ольга Арчиловна посмотрела на участкового, как бы проверяя на нем свое предположение. – А с другой стороны – почему тогда вор не взял остальные вещи Авдонина? Например, магнитофон. Ведь дорогой…

– А ружье? Сами говорите, больших денег стоит. – Арсений Николаевич усмехнулся. – Странный вор, тысячами бросается…

– Есть еще мысль, – продолжала следователь. – Не могли Авдонина ограбить в распадке? Отняли ружье, бумажник…

Резвых помолчал, провел рукой по лысине.

– Вспомните, в каком он был состоянии, когда его увидел Осетров, – сказала Ольга Арчиловна. – Почему побежал от Нила?

– Действительно, – задумчиво произнес капитан. – Чего бы Авдонину пугаться? Но опять же, отняли ружье, потом бросили. И часы ведь не сняли. Японские, дорогие…

– А может, решили только деньги из бумажника взять, чтобы не засыпаться с вещами?

– Тоже бывает, – согласился Арсений Николаевич с улыбкой. – Мы с вами сейчас как впотьмах в чужом погребе: кувшин нашли, а что в нем?.. Я вот думаю: вдруг Авдонин шел по распадку не один? Ну, началась пальба. Тот, спутник Авдонина, спрятался или сбежал. Потом, когда Нил ушел, он заглянул в комнату Авдонина, захватил его ружье, другие вещи и дал деру… А? Может быть, спутник этот самый и обронил бумажечку со стихами…

– Так, – заинтересовалась следователь и стала развивать эту идею. – Вы хотите сказать, что ни Авдонин, ни его предполагаемый спутник не хотели, чтобы их видели вместе?

– Мало ли какие дела бывают меж людьми, – развел руками капитан. – Но вот одного не пойму: если этот спутник украл ружье, то зачем вскоре выбросил его? Или кого испугался?

– Что вы имеете в виду? – сказала Дагурова.

– Определенного ничего… Смущает меня, что стишки-то… блатные. А вас не смущает?

– Смущает, – призналась Ольга Арчиловна. – Вот вам еще задание: не было ли тут у Авдонина знакомых среди бывших уголовников?

– Понял, – кивнул Резвых. – И вот еще что, Ольга Арчиловна, Юра Сократов очень расстроенный ходит…

– Отчего? – не поняла следователь.

– Деньги уже приготовил. Тысячу двести рублей. Говорит, теперь не докажешь, что Авдонин вез магнитофон именно ему…

– Когда вы узнали об этом?

– Сегодня разговаривал. Он все спрашивал: нельзя ли деньги послать родственникам Авдонина? Уж больно нужен ему этот магнитофон. Птиц записывать…

– Ну вот, прояснилось. Я, честно говоря, думала-гадала: привез кому-нибудь или сам где приобрел?

– А может, Авдонин не только магнитофон решил продать здесь, а еще что-нибудь такое-этакое? – покрутил в воздухе пальцами Арсений Николаевич. – За границей бывает, валюту имеет…

– Спекуляция, значит?

– Скажем по-другому, – улыбнулся участковый. – Дефицит. И чемодан-то у него теперь пустой…

– Мне этот чемодан тоже покоя не дает. Послала отдельное требование в Москву. Чтобы узнали у родственников, что Авдонин брал с собой.

– Э, когда ответ придет, – протянул капитан.

– А я еще и позвонила в московскую прокуратуру. Обещали сообщить по телефону самое главное.

– Это другое дело, – одобрительно кивнул Резвых.

– А Сократов сейчас дома? – спросила Дагурова.

– Был… А что?

– Хочу побеседовать…

Когда выходили, Резвых внимательно осмотрел замок на входной двери.

– Открыть – пара пустяков, – прокомментировал он.

– Зато тут заперто прочно, – показала следователь на комнату рядом с входом, на дверях которой было врезано два солидных замка.

– Персональные апартаменты Меженцева, заместителя Гая, – дернул зачем-то ручку двери капитан. – Живет, когда наезжает. А так никого не селят…

Юрий Васильевич Сократов жил в домике, возле которого стояли психрометрическая будка, осадкомер[5]5
  Психрометрическая будка, осадкомер – приборы для метеорологических наблюдений.


[Закрыть], крутился на шесте флюгер. Сам хозяин, расположившись на приставленной к будке лестнице, записывал что-то в тетрадь. Он сказал, что скоро освободится, и попросил следователя пройти в дом.

Жена Сократова, полная невысокая брюнетка с ямочками на румяных щеках и ласковыми глазами, – так представляла себе Ольга Арчиловна украинок откуда-нибудь с Полтавщины, – провела следователя в комнату, сверкающую чистотой. Обстановка была довольно скромной. Мебель разномастная. Внимание Ольги Арчиловны привлекла висевшая на стене большая цветная фотография птицы.

Кирюшка и Слава, встретившие следователя настороженно – а вдруг снова будут какие-нибудь неприятности, хватит им подзатыльников, полученных днем, – постепенно оживились, стали объяснять, что это за птица и почему папа повесил фотографию в горнице.

– Синяя птица! – с гордостью сказал Слава. – Но это не та, о которой кино показывали. Вы видели кино, да?

– Конечно, – подтвердила Ольга Арчиловна. – Синяя птица – это символ счастья…

– А наша, – продолжал старший сын Сократова, – индийский дрозд… Папа говорит, раньше они к нам не залетали. А эта вот прилетела. Очень редкий снимок. Он хочет о ней в журнал написать… Смотрите, какие красивые у нее перышки, правда?

– Очень, – пришлось согласиться Ольге Арчиловне.

– И она здорово поет! – сказал Кирюша.

Мальчики наперебой стали рассказывать, как и где удалось их отцу заснять индийского дрозда.

Жена Сократова тоже оказалась словоохотливой. А выговор у нее действительно был украинский, с характерным «г». Выяснилось, что Юрий Васильевич по образованию и по службе орнитолог, а метеорологией занимается любительски.

– Редкое хобби, – удивилась Ольга Арчиловна.

Слово «хобби», видимо, не понравилось хозяйке. Она усмотрела в нем что-то несерьезное. А, как поняла следователь, в доме относились с уважением к увлечению главы семьи. Мальчики с гордостью показали Дагуровой несколько грамот и значок «Отличник гидрометеослужбы СССР».

– Ну, расхвастались, – вошел в комнату смущенный Сократов.

Он извинился, что заставил себя ждать. Его жена увела детей, оставив мужа и следователя одних. Разговор зашел об Авдонине, о магнитофоне, который тот обещал Юрию Васильевичу.

– Знаете, какая у меня мечта? – признался орнитолог. – Выпустить буклеты о птицах. Как выпускают журнал «Кругозор». Яркая цветная фотография, рассказ занимательный, может быть, какого-нибудь журналиста или писателя и тут же – мягкая пластинка с голосом данной птицы. Это же такой мир! То, что в большом городе не найдешь… И ведь многие из птиц исчезают. Канюк, например. Конечно, у меня скромная задача – собрать фонотеку пернатых Дальневосточного края. Но и это проблема. Техника не та. – Он показал старенький магнитофон «Весна». – Как увидел «сони», который Эдгар Евгеньевич привез моему начальнику, Гаю, так прямо, как говорится, слюнки потекли. Набрался нахальства и попросил достать мне.

– Когда это было? – спросила следователь.

– Зимой. Эдгар Евгеньевич сказал, что постарается достать. Готовь, говорит, деньги… С другой стороны, отказать мне ему было неудобно…

– Почему?

– Я ему помогал. Так, по дружбе. Анализировал цикличные изменения погоды, графики составлял. Он хотел использовать их в своей докторской диссертации. Тема в какой-то степени связана с колебаниями климата и промыслом пушнины.

– Да, я слышала, – кивнула Дагурова, вспомнив брошюру, подаренную Авдониным Гаю.

– Сказал, что Уралов ему чем-то обязан и магнитофон будет… Летом Эдгар Евгеньевич привезет.

– Постойте, – перебила его следователь, – какой Уралов?

– Киноартист. Родион Уралов. С Авдониным сюда приезжал.

– Вы хотите сказать, что «сони» должен был достать Уралов?

– Да. У него знакомство не то в «Березке», не то родственник – дипломат… Меня, честно говоря, это не касалось. Не расспрашивал.

– Какую сумму назвал Авдонин?

– Тысяча двести.

– Вы не интересовались, сколько такой магнитофон стоит в магазине?

Сократов с усмешкой покачал головой:

– А где вы видели такой в магазине? В комиссионке разве что… Был я в прошлом году в Москве. В комиссионке прямо у входа типчики предлагают «грюндиги», «филипсы», «сони». Один завел меня за угол, хорошую машину показал. А цена! – Юрий Васильевич закатил глаза. – Три тонны…

– Три тысячи?

– С моими шестью сотнями там нечего было делать… Уверяю вас, тысяча двести – по-божески. Ведь новенький…

– Выходит, Авдонин не успел его вам передать? – спросила следователь.

Юрий Васильевич вздохнул так, словно ему напомнили о самом тяжком горе в его жизни.

– До сих пор не могу себе простить… Мне бы сразу пойти с ним! Побежать! – Он вдруг спохватился: – Конечно, такое несчастье, а я о каком-то магнитофоне.

– Одно другого не касается, – сказала следователь. – А как вы узнали, что Авдонин привез вам магнитофон?

– Услышал, что Эдик здесь, сразу в контору. Еще бы, целых полгода ждал! Увидел он меня, улыбнулся, сделал свой любимый жест… – Юрий Васильевич поднял руку над головой, соединив большой и средний пальцы. – Говорит: «Все о’кей, старик!» Мне, как сами понимаете, невтерпеж. А чемодан у него в академгородке… Говорит, закончу срочные дела, вечером заявлюсь. Такое дело, мол, не отметить – грех… Очень ему нравились наливочки моей Ганны. – Сократов, видимо, имел в виду жену. Следователю она представилась Галей. – Ждали, готовились… – Он печально замолчал.

Оформив беседу протоколом, Ольга Арчиловна спросила: не возьмет ли Юрий Васильевич на себя труд составить для нее справку о состоянии погоды в заповеднике вечером в воскресенье, когда убили Авдонина?

– Ради бога, – ответил Сократов. – И вообще, если понадоблюсь вам, пожалуйста, в любое время.