Текст книги "Большевизм. Шахматная партия с Историей"

Глава 3
Рождение большевизма

Кружок «технологов» (или «стариков», как их позднее называли) родился не на пустом месте. Марксизм в качестве революционного учения проник в Россию еще в 1870-е годы, но долгое время его воспринимали как одну из революционных доктрин, апеллирующих исключительно к рабочему классу. В 1880-е годы в России марксизм воспринимался преимущественно через призму лассальянства, а созданная в Швейцарии Плехановым группа «Освобождение труда» практически не имела устойчивых контактов с русским революционным подпольем. Кроме того, марксизм в этот период крайне мало влиял на характер пропаганды, да и сама пропаганда ограничивалась распространением запрещенной литературы. Большинство так называемых марксистских кружков принимали в свой круг и народников, и радикально настроенных либералов. Члены этих кружков в основном занимались философским и экономическим самообразованием, а революционная деятельность сводилась к теоретическим дискуссиям, хотя и это по понятиям того времени приравнивалось к антигосударственной деятельности.

Один из участников этого подпольного самообразования впоследствии вспоминал об атмосфере, царившей тогда в кружках: «Обмен мыслей стал принимать какой-то шаблонный характер, речи произносились по какому-то общему трафарету. Выступает народоволец и, перечисливши крестьянство, пролетариат и буржуазию, доказывает, что эти силы еще не способны на борьбу с самодержавием, что только одна доблестная интеллигенция приведет народ к победе, и единственным средством сношения является террор; выступает социал-демократ и доказывает, что только пролетариат – революционная сила в стране; выступает какой-нибудь радикал и зовет под революционное знамя все оппозиционные элементы»[104]104
  Цит. по: Невский В. Очерки по истории Российской коммунистической партии. Т. 1 Изд. 2-е. Л., 1925. С. 271.


[Закрыть].

Непосредственным предшественником группы «технологов» была Брусневская[105]105
  Инженер М.И. Бруснев, руководивший кружком, в свою очередь, вышел из организации Благоева.


[Закрыть] группа, действовавшая в Петербурге в 1890–1892 годах. В кружках этой группы было немало рабочих, что выделяло ее на фоне чисто интеллигентских кружков. Летом 1892 года группа Бруснева была разгромлена полицией, но некоторые из ее членов уцелели. Одним из них и был основатель группы «технологов» Степан Иванович Радченко. На первых порах в кружок входило всего несколько человек: Г.М. Кржижановский, В.В. Старков, А.Л. Малченко, Г.Б. Красин, П.К. Запорожец, З.П. Невзорова, Я.П. Пономарев. Чуть позже к ним присоединились А.А. Ванеев и М.А. Сильвин, а в конце осени 1893 года Сильвин ввел в кружок еще одно новое лицо – В.И. Ульянова. В это же время в Петербурге образовался еще один кружок во главе с Ю.О. Цедербаумом (Мартовым). Этот кружок известен как «Петербургская группа «Освобождения». Чуть позже возникли кружки Д.В. Страндена, И.Д. Ставского, К.М. Тахтарева и Н.В. Чернышева.

По воспоминаниям К.М. Тахтарева, пропаганда среди рабочих в начале 1890-х годов носила кустарный характер. Помимо кружков в рабочей среде действовали и одиночки, – как правило, выходцы из гимназических кружков самообразования. Их работа сводилась к «разъяснительным» беседам, т. е. ответам на вопросы рабочих, и распространению неподцензурной литературы (брошюра Дикштейна «Кто чем живет», книга А.Н. Баха «Царь-голод» и т. п.)

Как пишет Тахтарев, «я шел к рабочим с целью лишь помогать им в их стремлениях к самоосвобождению. Владимир Ильич… сразу же поставил перед собой цель: руководить рабочим движением»[106]106
  Тахтарев К. Ленин и социал-демократическое движение // Былое. 1924. № 1. С. 6.


[Закрыть].

Действительно, проходит не более года – и Владимир Ульянов на одном из собраний группы ставит вопрос о переходе от кружковой работы к прямой агитации в массах. Он составляет вопросник для рабочих, с помощью которого можно было выяснить условия работы и жизни рабочих конкретного предприятия: продолжительность рабочего дня, размер зарплаты во всех ее формах, вычеты из нее и штрафы, нормы браковки, степень соблюдения заводской администрацией рабочего законодательства. Кроме того, часть вопросов была посвящена бытовым условиям, питанию рабочих, проблеме алкоголизма, конфессиональной принадлежности и т. п. Это был первый (по крайней мере – в истории России) опыт социологических исследований со строго конкретной целью – выяснения реальных оснований для недовольства рабочих. Владимир Ульянов первым переставил акценты в пропаганде с чисто умозрительных социальных теорий на вполне законные требования тех, кто трудился на фабриках и заводах.

В феврале 1895 года на квартире М.А. Сильвина и А.А. Ванеева в Петербурге состоялось совещание питерских марксистов, на котором большинством голосов против Г.Б. Красина и С.И. Радченко было принято решение перейти от кружковой пропаганды (не прекращая ее) к агитации в массах на почве насущных требований трудящихся[107]107
  Сильвин М.А. Ленин в период зарождения партии. Л., 1958. С. 90–92.


[Закрыть]. Это была первая знаменательная веха, первый маленький шажок в процессе оформления революционной социал-демократии в России.

Общеизвестно, что 1894 год был весьма плодотворным для Владимира Ульянова. В январе он выступает с рефератом о книге В. Воронцова «Судьбы капитализма в России», в марте-июне пишет работу «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?», осенью готовит реферат «Отражение марксизма в буржуазной литературе» с подробным разбором книги П.Б. Струве «Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России». И, наконец, зимой 1894/95 года Ульянов пишет работу «Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве».

Литературная деятельность В. Ульянова приносит ему определенную известность в кругах демократической интеллигенции и репутацию «хорошо образованного марксиста». Владимир Ульянов проявляет задатки искусного полемиста, но теоретический уровень его работ вряд ли можно назвать высоким. Постулируемые им идеи есть трафаретное изложение основ марксизма (в том виде, каким его восприняли в России через призму немногочисленных переведенных на русский язык трудов) в приложении к русской реальности конца XIX века. Ульянов констатирует разложение общества на классы (хотя процесс социальной дифференциации был куда сложнее), особо выделяя процесс накопления капитала в крестьянской среде. Он заявляет о самодостаточности русского капитализма против утверждений апологетов народничества о его ущербности. Он убежден в прогрессивности происходящих в российской экономике процессов. Анализируя т. н. «вопрос о рынках», Ульянов апеллирует к авторитету К. Маркса, утверждавшего, что «вполне мыслимо капиталистическое производство без внешних рынков, с растущим накоплением богатства…» И, наконец, Ульянов полностью разделяет точку зрения Плеханова о классовой природе государства. Более того, он убежден в том, что русское государство есть выразитель интересов и воли буржуазии, а наличие пережитков феодализма (включая абсолютную монархию) свидетельствует лишь о незрелости русского капитализма. Для Ульянова буржуа – это, прежде всего, собственник. Весь социальный смысл генезиса европейского капитализма для Ульянова не очевиден, он мыслит другими, весьма упрощенными категориями. То, что для легальных марксистов (Н.А. Бердяева, П.Б. Струве и др.) представлялось абсолютной ценностью, а именно: буржуазное развитие неминуемо сопровождается определенным социальным прогрессом (возникновением гражданского общества и демократических форм управления обществом), – для Ульянова есть всего лишь система политических институтов, прикрывающих господство буржуазии. Буржуазная демократия есть ложь, ибо она консервирует социальное неравенство и создает правовую основу для эксплуатации человека человеком. От этой идеи Ульянов-Ленин никогда не отступал до конца своей жизни. Капитализм в условиях самодержавной монархии – это произвол власти в интересах буржуазии, не прикрытый никакими демократическими декорациями. Никакого самостоятельного значения за русским самодержавием В. Ульянов в тот период не признавал.

В феврале 1895 года происходит совещание представителей марксистских групп Петербурга, Москвы, Киева и Вильно, которое показало наличие весьма существенных различий в толковании целей и задач рабочего движения. Для Ульянова становится необходимым обращение к авторитету Плеханова и в конце апреля 1895 года он уезжает в Швейцарию.

К середине 1890-х годов взгляды Плеханова на исторический процесс в России сложились в довольно стройную теорию. Отправной точкой для создания этой теории послужил критический анализ народнических взглядов и практики народовольцев в его книге «Наши разногласия». Плеханов отверг основную идею революционного народничества – прийти к социализму, минуя капитализм, с помощью захвата политической власти. Особо Плеханов подчеркивал ложность тезиса о природном коллективизме русского крестьянства. В марксизме для Плеханова одной из самых важных (и созвучных ему!) идей стала идея о консервативности крестьянства, стоящего на пути общественного прогресса. Единственным классом, готовым поддержать революцию, Плеханов считал рабочий класс, а главной целью русских революционных марксистов – способствование развитию самосознания рабочего класса и организацию марксистской рабочей партии. При этом Плеханов был убежден, что развитие капитализма и формирование рабочего класса в общих чертах пойдет в России так же, как и в Европе. Главная опасность для Плеханова – именно захват власти революционерами ранее того момента, когда Россия окажется готовой к социализму. В этом случае возможна лишь диктатура «социалистической касты», которую Плеханов называл «царским деспотизмом на коммунистической подкладке». Плеханов был убежден, что при «патриархальном и авторитарном коммунизме» народ потерял бы «всякую способность к дальнейшему прогрессу». Одной из главных категорий плехановской доктрины социализма становится слово «европеизация».

Экономическая европеизация России необходимо поведет за собой и ее политическую европеизацию, заявляет Плеханов. Но далее делает оговорку: «Теоретически это совершенно бесспорно, так как кто же не знает, что политическая конституция всякой данной страны вырастает из ее экономических отношений. Однако современная русская жизнь заставляет, по-видимому, усомниться в правильности этого положения»[108]108
  Цит. по: Ингерфлом К.С. Несостоявшийся гражданин: Русские корни ленинизма. М., 1993. С. 150.


[Закрыть].

Как отмечает Ингерфлом, сомнения Плеханова связаны с проблемой естественной эволюции самодержавия, иными словами, – у него возникает сомнение в том, может ли в России стихийный ход истории привести к политической европеизации. Однако – следует подчеркнуть – эти сомнения ни в малейшей степени не отразились на постулате о необходимости периода буржуазного развития России.

Другой исследователь данной проблематики, Б.В. Богданов, обратил внимание на противоречивость теоретических построений Плеханова: «Марксову аргументацию из «Манифеста» и «Капитала» об исторической прогрессивности капитализма Плеханов попытался усилить ссылкой на необходимость уничтожения «восточного деспотизма» в России, чтобы убедить всех в том, что «дальше так жить нельзя»[109]109
  Богданов Б.В. У истоков ленинизма. М., 1991. С. 62.


[Закрыть]. Иными словами, без свержения самодержавия европеизация России просто невозможна, но свергнуть самодержавие в состоянии только рабочий класс. Однако эта революция по характеру должна быть буржуазной, а потому пролетариат должен объединиться с буржуазией. Для обоснования этого тезиса Плеханов создает концепцию двустадийности революционного процесса в России. В изложении Б.В. Богданова эта концепция выглядит следующим образом: «России еще предстоит длительный процесс «европеизации» и она еще не готова для социализма ни в экономическом, ни в социально-политическом, ни в культурном отношении». Поэтому предстоящая революция будет лишь политической (завоевание демократии и свержение «восточной деспотии»), а не социальной (т. е. социалистической по тогдашней терминологии). Эти две революции должны быть разделены временным промежутком. Размеры этого предполагаемого временного промежутка между двумя революциями Плеханов то укорачивал, то удлинял… Непоследовательность Плеханова не случайна. Он близко подошел к выводу о том, что революция, в которой главной движущей силой выступит пролетариат, не вместится в рамки буржуазной революции старого типа. Вполне логично было предположить, что пролетариат сделает нечто гораздо большее, чем просто создаст условия для расцвета капитализма. Он не удовлетворится тем, что вместо царя посадит на трон своего классового противника – буржуазию. Чувствуя парадоксальность положения пролетариата, обязанного делать не свою, а буржуазную революцию… Плеханов выдвинул… идею, заключенную в формуле «гегемония пролетариата в буржуазной революции»… Но если перевести эту формулу в практическую плоскость, то организационные формы такой гегемонии, как и формы сотрудничества с буржуазией оставались для Плеханова весьма туманными…[110]110
  Богданов Б.В. У истоков ленинизма. С. 65–66.


[Закрыть]»

Плеханов находит выход из противоречия, встраивая в свою концепцию категорию «классовое самосознание пролетариата». «Именно самосознание, – пишет Б.В. Богданов, – должно во всяком конкретном случае взвешенно определять те дозы «союза» и «борьбы» с буржуазией, которые не грозят пролетариату конфликтом с «необходимостью»[111]111
  Там же. С. 68.


[Закрыть].

Таким образом, принцип гегемонии пролетариата не только не противоречит идее исторической необходимости (которая воспринималась Плехановым как нечто фатальное), но и как бы становится составной частью этой идеи. Ибо, как верно подметил Б.В. Богданов, «статусом пролетарского классового самосознания Плеханов наделял не всякое, а лишь то содержание сознания, которое порождено этой «необходимостью», которое ее адекватно отражает и ей соответствует». Плеханов, добавим мы, вольно или невольно наделил пролетариат (который сам по себе представлял гипотетическую величину) даром провиденциализма. «Практически же, – делает вывод Б.В. Богданов, – это означало не что иное, как требование признать «самосознанием» его собственную плехановскую интерпретацию «необходимости», включая выводы о неодолимости и необходимости капитализма в России, о неготовности ее для социализма, требование разделения двух революций длительным промежутком времени, призыв «не пугать» буржуазию, а вступить с нею в «союз» ради завоевания политической свободы и т. п. Иначе говоря, создавалась лишь видимость решения проблемы синтеза борьбы за демократию и борьбы за социализм. Плеханов попросту ушел от ответа на вопрос о том, что делать пролетариату практически в буржуазной революции и каков социалистический эквивалент его действий, коль скоро признавалась его ведущая роль в революции»[112]112
  Богданов Б.В. У истоков ленинизма. С. 68–69.


[Закрыть].

Туманность теоретических посылок предопределила путаность и неопределенность дальнейшей политической позиции Плеханова, который с 1903 года метался между большевиками и меньшевиками, поддерживая то первых, то вторых и заключая временные союзы. Но это будет позже. А в 1895 году Плеханов – признанный лидер российских марксистов, стоящий почти на равных с теоретиками Второго Интернационала. Ульянов едет в Швейцарию, чтобы убедиться в правильности и обоснованности своей позиции. Беседы с Плехановым и Аксельродом во многом предопределили генезис ленинских взглядов на рабочее движение, роль марксистской партии и революцию в России.

Надо отметить, что с самого начала плехановская интерпретация марксизма вызвала в молодом Ульянове определенные сомнения. Многие произведения Маркса (особенно раннего периода) тогда вообще не были известны. Об учении Маркса судили по таким работам, как «Капитал», «Манифест Коммунистической партии», «Гражданская война во Франции», «18-е брюмера Луи Бонапарта», «Критика Готской программы» и некоторым другим. Вульгарно усвоенное материалистическое истолкование истории несло в себе метафизическое начало, критически воспринятое Ульяновым. Об этом он напомнил в 1899 году в письме А.Н. Потресову: «Помните, как один наш общий знакомый в «прекрасном далеке» зло высмеивал и разносил в пух и прах меня за то, что я назвал материалистическое понимание истории – «методом»?»[113]113
  Ленин В.И. ПСС, т. 46. С. 26.


[Закрыть]

Это важное свидетельство того, что уже в 1895 году Ульянов был далек от телеологического истолкования марксистских взглядов на историю в духе плехановской фатальной «исторической необходимости». Однако в СССР именно эти плехановские постулаты (перекликающиеся с концепцией раннего К. Каутского) были переработаны в т. н. «исторический материализм», а затем (во многом благодаря Н.И. Бухарину) канонизированы и превращены в абсолютную истину.

Что касается молодого Ульянова, то он уже тогда, пользуясь категориями «революционное сознание», «организация революционных сил» и т. п., прекрасно отдавал себе отчет в преходящем характере этих категорий. У Плеханова же материалистическое понимание истории сводится к линейности исторического процесса, развитие которого идет согласно незыблемым законам, не зависимым от человеческой воли. Отсюда – известный тезис Плеханова о том, что стремления социалистов «не что иное, как сознательное выражение бессознательного хода общественного развития»[114]114
  Цит. по: Ингерфлом К.С. Несостоявшийся гражданин: Русские корни ленинизма. М., 1993. С. 151.


[Закрыть].

Второй (и основной в то время!) пункт несовпадения взглядов молодого Ульянова и Плеханова – отношение к либералам. Вот как подходит к этому вопросу Ингерфлом: «Презрение Ульянова к либералам связано с тем, что качество общественной «ткани» не составляет для него отдельной проблемы. Если общество является синонимом экономической системы и если в России эта система заключает в себе борьбу между пролетариатом и буржуазией, то создание общества принадлежит прошлому, ибо классы уже политически сложились, и с этой точки зрения всякая социальная сила, за исключением рабочего класса, обречена на исчезновение; следовательно, бесполезно о ней заботиться, а любой экономический или политический вопрос должен оцениваться в зависимости от его соответствия интересам рабочего класса»[115]115
  Ингерфлом К.С. Несостоявшийся гражданин: Русские корни ленинизма. М., 1993. С. 160.


[Закрыть].

Думается, однако, что столь резко негативное отношение Ульянова к либералам связано более с тем обстоятельством, что либерализм, выражаясь его словами, пытается «учитывать» в свою пользу результаты борьбы рабочих против царизма, а это для Ульянова неприемлемо вдвойне.

Молодому Ульянову было присуще упрощение российской социально-политической структуры и социально-экономической проблематики. Социальное он сводит к экономическому, а последнее трактует в духе «Манифеста». Что касается крепостнических пережитков, то они, с точки зрения Ульянова, замедляют процессы капитализации и классового расслоения, но не более. Для Ульянова, справедливо замечает Ингерфлом, «устранение докапиталистических пережитков необходимо лишь в той степени, в какой это нужно рабочему классу для его борьбы с буржуазией. Демократия – не самоцель… она лишь предварительная стадия для конечной победы пролетариата»[116]116
  Там же. С. 165.


[Закрыть].

Либеральные идеи о самоценности демократии действительно чужды Ульянову, ибо власть в его представлении в любом виде представляет насилие. Буржуазная демократия есть власть буржуазии, прямая демократия (вроде Парижской Коммуны) – власть народа. Это упрощение мешает Ульянову вначале найти взаимопонимание с Плехановым и его окружением. П.Б. Аксельрод впоследствии вспоминал: «…первый вопрос, который мы обсуждали, касался отношения русской социал-демократии к либералам. В конце концов, Ульянов заявил, что признает правильность точки зрения «Группы» на этот вопрос»[117]117
  Ингерфлом К.С. Несостоявшийся гражданин… С. 165–166.


[Закрыть]. Плеханов и Аксельрод убеждают прибывшего к ним неофита в необходимости европеизации России, для чего собственно и нужны либералы. Ингерфлом строит предполагаемую логику доводов из контекста опубликованных Аксельродом в этот период брошюр. В них Аксельрод развивал взгляды на своеобразие русской истории. В России, по мнению Аксельрода, «активной исторической силой являлось только государство, общество же играло роль… воска, из которого государственная власть лепила, сообразно социально-политическим нуждам, те или иные формы»[118]118
  Там же.


[Закрыть]. Экономическое развитие России есть простой результат усложнения интересов и потребностей государства, а не общества. Самодержавие предполагает отсутствие политически господствующих классов, которые с успехом заменяет царь с чиновниками. Иными словами, в России нет общества в европейском значении этого слова. А, следовательно, нет и классов, способных выступить против господства абсолютизма. Речь идет не только о буржуазии, но и о пролетариате, который все еще есть плоть от плоти погрязшей в рабстве и невежестве народной массы.

Так считал Аксельрод, и, надо полагать, так же считал Плеханов. Для молодого Ульянова, скорее всего, подобные рассуждения звучали откровением. Он не мог не задуматься о том, какие формы может принять участие рабочих в политической борьбе в условиях самодержавной монархии и что может подтолкнуть их к такой борьбе.

В конце сентября 1895 года Ульянов возвращается в Петербург и в течение октября-ноября проводит объединение питерских социал-демократических кружков вокруг т. н. «центральной группы», а затем начинает подготовку издания нелегальной газеты «Рабочее дело», первый номер которой готовился к изданию, но так и не вышел. Единственное, что удалось сделать в этот период питерским социал-демократам – выпустить написанную Ульяновым листовку «К рабочим и работницам фабрики Торнтона». В ночь с 8 на 9 декабря (с 20 на 21 по новому стилю) Ульянов и ряд его сподвижников были арестованы полицией. Мартов оставался на свободе еще месяц, пытаясь вместе с Сильвиным, Радченко и Ляховским наладить работу организации, но 5 января 1896 года был арестован и он вместе с Ляховским и Бабушкиным. Та легкость, с какой полиции удалось разгромить организацию, неприятно удивила Ульянова и заставила о многом задуматься.

Первая половина 1896 года – период так называемого «бабьего царства», когда костяк «Союза борьбы»[119]119
  Название организации «Союз борьбы за освобождение рабочего класса» появилось уже после ареста В.И. Ульянова, в декабре 1895 г.


[Закрыть] составили сестры Зинаида и Софья Невзоровы, А.А. Якубова, Н.К. Крупская и Инна Смидович. Постепенно Центральная группа «Союза» пополнялась выходцами из других питерских кружков. Наряду со «стариками» М. Сильвиным и С. Радченко в организации работали Б. Горев, Ф. Ленгник, Ф. Дан и Ю. Лурье. Однако в августе 1896 года были арестованы Сильвин, Ленгник, Дан и Лурье, после чего осенью того же года образовалась новая «центральная группа» в составе Потресова, Тахтарева, Горева и Иваньшина. Чуть позже к ним присоединился В.Н. Катин-Ярцев. Подобная ротация кадров несомненно влияла на качество пропагандистской работы, но главное заключалось не в этом. В большинстве своем это были люди совсем иных, чем Ульянов, взглядов на роль рабочего движения в России. Суть этих взглядов сводилась к известной идеализации самих рабочих, якобы несущих в себе некое здоровое начало. Это был сколок с народнической идеализации крестьянства. В частности, Б.И. Горев впоследствии вспоминал: «Часть нашей центральной группы (Катин-Ярцев и Якубова, а раньше и Тахтарев), недовольные нашим «централизмом» и тем, что они называли «опеканием рабочих», высказывались за большее привлечение рабочих к активной и руководящей работе. При этом они иногда доходили до крайних увлечений, утверждая, например, что лучше плохая (курсив источника. – А.Б.) прокламация, написанная рабочим, чем хорошая, но сочиненная интеллигентом. Они требовали создания особой центральной группы из одних рабочих, без одобрения которой не предпринимался бы ни один ответственный шаг «Союза»[120]120
  Горев Б.И. Из партийного прошлого: Воспоминания. 1895–1905. Л., 1924. С. 34.


[Закрыть].

Появление в руководстве «Союза» новых лиц совпало с активизацией забастовочной борьбы питерских рабочих, что казалось этим молодым марксистам подтверждением их взглядов: рабочие самим ходом классовой борьбы обречены возглавить общественный прогресс. Так исподволь, постепенно в российской социал-демократии стало зарождаться новое течение, получившее наименование «экономизма». Суть его сводилась к борьбе за сиюминутные экономические выгоды, за улучшение материального и социального положения рабочих, в то время как политическая борьба рассматривалась как удел либеральной оппозиции.

Какова в этот момент была позиция Ульянова? Б.И. Горев сообщает в своих мемуарах, что когда Ульянов и его соратники были освобождены из ДПЗ, они два вечера подряд собирались на квартире у Цедербаумов, где Горев в качестве одного из руководителей «Союза» отчитывался о деятельности за прошедший без «стариков» период. (Кстати, кроме Б.И. Горева от «молодых» на эту встречу пришла только А.А. Якубова.) Горев вспоминает, что Ульянов по поводу идеи о самостоятельности рабочего движения и создании руководящей «рабочей» группы заявил следующее: «Если у вас есть сознательные и заслуживающие доверия отдельные рабочие, введите их в центральную группу, вот и все. Больше никакой особой «рабочей политики» не нужно»[121]121
  Там же. С. 37.


[Закрыть]. Судя по всему, мысли Аксельрода о несамостоятельности рабочего движения оставили свой след во взглядах молодого Ульянова.

Затем Ульянов и большинство «стариков» отправляются в Сибирь, а в «Союзе» в течение 1897 года взгляды «молодых» оформляются в довольно стройную и не чуждую логике концепцию, получившую наименование «экономизма». Печатным органом питерских «экономистов» стала газета «Рабочая мысль» (№ 1 появился в октябре 1897 года), в редакцию которой вошли А.А. Якубова, К.М. Тахтарев и В.Н. Катин-Ярцев. «Рабочая мысль» пропагандировала борьбу за повышение заработной платы и улучшение условий труда. В редакционной статье первого номера газеты говорилось: «Пусть рабочие ведут борьбу, зная, что борются они не для каких-то будущих поколений, а для себя и своих детей, пусть помнят, что каждая победа, каждая пядь, отбитая у врага, есть пройденная ступень лестницы, ведущей к их собственному благополучию»[122]122
  Рабочая мысль. 1897. № 1 (октябрь).


[Закрыть].

Логика «экономизма» на первое место ставила постепенность. В России рабочий класс еще слаб, плохо организован, еще не готов к политической борьбе, поэтому «желательна та борьба, которая возможна, а возможна та, которую ведут рабочие в данную минуту». Исходить из реальных возможностей, а не из доктринальных постулатов – эта мысль многим тогда показалась здравой. Не отрицая в принципе значения политической борьбы, «Рабочая мысль» отождествляла последнюю с борьбой за легальные возможности, в том числе возможности, проистекающие из общественного характера земского самоуправления.

Когда первый номер «Рабочей мысли» попал в руки Ульянова, тот пришел в полное недоумение, но посчитал все это недоразумением. Однако через некоторое время его сестра пересылает в Шушенское текст программного документа (скорее всего, черновика) наиболее умеренной части «экономистов», более известного под именем «Credo». На этот раз Ульянов реагировал бурно. К этому моменту (в течение второй половины 1897 года) он успел написать работу «Задачи русских социал-демократов» и переправить ее в Европу, где она вышла уже в 1898 году отдельной брошюрой с предисловием П.Б. Аксельрода. В этой работе Ульянов прямо указал на главную близлежащую цель социал-демократии в России – завоевание политической свободы и демократизацию политического и общественного строя в России. И что же он вынужден читать в ответ? – «Для русского марксиста исход один: участие, т. е. помощь экономической борьбе пролетариата и участие в либерально-оппозиционной деятельности».

К этому времени взгляды Ульянова претерпели определенную эволюцию. В процессе написания двух своих работ – «Развитие капитализма в России» и «Задачи русских социал-демократов» он совершенно другими глазами начинает смотреть на сущность происходящих в стране социально-экономических и политических процессов. На это указывает Ингерфлом, но он ошибается, полагая, что Ленин перестает мыслить классовыми категориями. Если в «Задачах…» Ульянов признает самостоятельное политическое значение царизма, то только в качестве пережитка феодального общества. Но он уже не рассматривает российскую монархию как инструмент буржуазного классового господства, а это уже шаг вперед. В «Развитии…» Ульянов пересматривает свои прежние взгляды на природу крепостнических пережитков, которые в своих ранних работах он объяснял кратковременностью пореформенного периода и архаичностью политико-правовой системы самодержавия[123]123
  Ингерфлом К.С. Несостоявшийся гражданин: Русские корни ленинизма. М., 1993. С. 190.


[Закрыть]. Теперь все это объясняется характером русской аграрной системы, в которой невероятным образом переплетаются элементы феодального и капиталистического укладов. Ульянов признает, что торговый и ростовщический капитал играет огромную роль в русской деревне, задерживая при этом расслоение крестьянства на сельскую буржуазию и сельский пролетариат. (Надо, однако, задать вопрос: а насколько была возможна чистота подобных процессов в русской деревне? Ингерфлом здесь проходит мимо проблемы.) Ульянов вынужден признать исключительную живучесть старых аграрных отношений в России, которые под влиянием «русского капитализма» лишь деформируются, но не собираются уступать место новым, более прогрессивным отношениям. Отсюда – сомнения в потенциях «русского капитализма», который бы сам по себе обеспечил социальные преобразования на европейский лад. Вспомним, что о том же самом писал в 1882 году В.П. Воронцов! Правда, у В.И. Ульянова совершенно другой подход: дело не в неразвитости внутренних рынков и отсутствии внешних, а в том комплексе общественных отношений, которые порождает царизм и которые со времен Добролюбова принято именовать «азиатчиной».

Нельзя не согласиться с Ингерфломом и в другом: у молодого Ульянова постепенно меняются взгляды на роль социал-демократической партии в рабочем движении. В «Проекте и объяснении программы социал-демократической партии», написанном в тюрьме в 1896 году, Ульянов признает задачей с.-д. партии «помогать… борьбе русского рабочего класса развитием классового самосознания рабочих, содействием их организации, указанием на задачи и цели борьбы»[124]124
  Ленин В.И. ПСС. Т. 2. С. 84


[Закрыть]. В «Задачах русских социал-демократов» говорится уже о непосредственном руководстве: «Практическая деятельность социал-демократов ставит себе… задачей руководить классовой борьбой пролетариата и организовывать эту борьбу»[125]125
  Там же, с. 446


[Закрыть].

В 1895 году Аксельрод убеждал Ленина в незрелости русского пролетариата и необходимости политического лидерства буржуазии. В 1897 году Ульянов подходит к проблеме иначе: если русский рабочий класс еще не созрел для политической борьбы, то еще менее готова к ней русская буржуазия. По мысли Ульянова, в этой ситуации роль политического лидера должна взять на себя социал-демократическая партия.

Однако до поры до времени остается открытым вопрос об уровне самосознания самого пролетариата. В процессе полемики с «экономистами» Ульянов осознает необходимость разобраться в сущности понятий. Ингерфлом особо подчеркивает, что в момент написания «Задач» Ульянов «продолжает представлять рабочий класс соответствующим надеждам, возлагаемым на него теорией, чем-то внешним по отношению к самодержавию», имеющим к тому же врожденный иммунитет против всякого компромисса с рабской психологией.[126]126
  Ингерфлом К.С. Несостоявшийся гражданин: Русские корни ленинизма. М., 1993. С. 188.


[Закрыть]