Текст книги "По следам Добрыни"

Хейстингз и Шатрище. Зажигательные стрелы, конечно, слабее греческого огня. Но Малу греческое оружие нужно не на века, а на один, решающий бой. Надо только расстроить стену щитов, дальше все пойдет само собой.

О Хейстингзе написано много. О Шатрище – ничего. Само имя его и место оставались историкам неизвестны, их знали только в Коростене. Но когда-нибудь в Шатрище будут крупные раскопки, когда-нибудь о нем напишут не одну монографию.

А пока можно делать лишь общие сравнения. Но и они поучительны. Под Хейстингзом королевская варяжская гвардия стояла на командной высоте, для нее выбрали позицию, удобную для круговой обороны. Шатрище же варяжской гвардии Игоря было разбито в низине. Командную высоту занимали стены и защитники Коростеня. И Игорь не решался не только их штурмовать (рассчитывал выморить долгой осадой?), но и близко к ним подступить. Это верное свидетельство того, что меткие лучники у Мала имелись в изобилии.

Но могло ли шатрище быть разбито прямо в чаще леса? Нет, в чаще стены щитов вообще не сомкнешь, а она была главным козырем варяжской гвардии в случае обороны. То есть для стоянки войска Игоря требовалось выбрать позицию, удобную для круговой обороны – на случай внезапной вылазки древлян. А ее опасаться было можно. Ведь гвардия Игоря расположилась либо на обширных полянах, либо на свободном месте у берега Ужа (вероятней первое).

В какой-то мере Мал заманивал Игоря именно в Шатрище, уже имея план разгрома. Но вряд ли поляны фактического Шатрища были единственными на всю округу – и у плана Мала имелось несколько альтернативных вариантов. Но все они строились на одном стержне: скрытая вылазка, окружение врага, внезапность огневого удара и разгром. Паники, вызванной в рядах гвардии Игоря внезапно обрушившимся на нее шквалом горящих стрел, будет достаточно. Либо стену щитов сомкнуть не сумеют и не успеют. Либо ее придется разомкнуть. А древляне дерутся не хуже варягов – и за свое кровное дело. Добавочным плюсом плана было выбранное отцом Добрыни ночное время: древляне знали свои места и в темноте, а войско Игоря – нет и в возникшей панике ничего толком разглядеть не могло.

Так вырисовывается в общих чертах боевой план Мала, блестяще задуманный и выполненный. Но детали сценария разгрома Игоря под Шатрищем от нас пока ускользают.

Кое в чем Шатрище, как видим, сходно с Хейстингзом. Кое в чем и отлично. В обоих случаях была с помощью лучников пробита стена щитов, разгромлена и уложена на поле боя варяжская гвардия и свергнут государь, изменена судьба страны. Но в позициях и действиях сторон есть и крупные различия. Да и характер событий кардинально отличен.

Под Хейстингзом варяжская гвардия защищала варяжскую страну от иноземного (фактически в основном французского) вторжения. Под Шатрищем иноземная варяжская гвардия защищала трон иноземной Варяжской династии от коренного населения славянской страны. Под Хейстингзом свобода Англии погибла надолго. Под Шатрищем верх одержала свобода Руси.

Сын Рюрика. Что Игорь Рюрикович был князем-волком, деспотом, уже достаточно ясно. Но много ли нам вообще известно о противнике древлян? На удивление мало.

По летописи, противоборство Мала Древлянского с домом Рюрика было не древлянско-полянской дуэлью (то есть не просто соперничеством двух славянских земель), а древлянско-варяжской. Ибо, по летописи, Игорь определенно принадлежал не к Полянской династии (хотя его столица, Киев, и лежала в Полянской земле), а к Варяжской.

Краткие летописные сведения об Игоре таковы: отец его, варяг Рюрик, правил в Новгороде, куда был приглашен в 862 году княжить новгородцами. В 879 году Рюрик, умирая, оставил младенца-сына на попечение своего родича Олега, также варяга. В 882 году Олег (прозванный Вещим) пошел из Новгорода походом на юг, прихватив с собой и младенца Игоря. Взяв Киев, Олег создал Русскую державу и сделал Киев ее столицей. Но княжил здесь сам. И только в 913 году, после смерти Олега, княжить в Киеве стал Игорь.

Что же делал сын Рюрика в Киеве в течение 30 лет при Олеге? Об этом летопись молчит. Да и в дальнейших летописных сведениях об Игоре Рюриковиче немало пробелов и противоречий.

Началось княжение Игоря Рюриковича характерным образом – с восстания древлян. Воспользовавшись сменой лиц на престоле (а может быть, и смутой), древляне отказались признать власть Игоря. Но через год сыну Рюрика удалось подавить восстание, после чего в хронике его княжения следует пробел – почти на тридцать лет! Это наталкивает на мысль, что кто-то из преемников Игоря Рюриковича предпочитал как можно меньше вспоминать об этом времени и велел предать его забвению.

Сын Рюрика снова появляется на страницах летописи в 40-х годах в связи со знакомыми нам походами на Византию и Древлянским восстанием. Таким образом, его княжение как бы обрамлено восстаниями древлян. С одного Древлянского восстания оно начинается, другим бесславно заканчивается.

Хронологические провалы в летописном освещении княжения Игоря и другие моменты не раз побуждали ученых усомниться в летописной родословной Игоря. Далеко не все ученые верили, что он – сын Рюрика, некоторые сомневались в том, что он вообще принадлежит к Варяжской династии (считая, например, что она была выдумана придворными летописцами для возвеличивания князей мнимым иноземным происхождением, что-де ставило их выше любого сына родной земли). Однако самостоятельное изучение вопроса (о чем речь впереди) привело меня к заключению, что Игорь действительно принадлежит к династии Рюрика и что династия эта – Варяжская (то есть скандинавского происхождения).

Но если сомнения в том, что Игорь был сыном Рюрика и князем-варягом, были, то в том, что у него была варяжская гвардия, сомнений ни у кого не было.

Стоит, видимо, добавить, что Игорь также был многоженцем и обладателем большого гарема. Хотя в летописи это специально не оговаривается, единственной его женой Ольга быть не могла как по нравам и обычаям эпохи, так и по долгому сроку жизни Игоря[36]36
  36 Брак ее с Игорем в 903 году принадлежит тому же комплексу неверных сведений о ней, что и ее мнимые кровавые расправы с древлянами или мнимое сватовство к ней византийского императора (женатого христианина).


[Закрыть]. О том, что столь позднее рождение наследного принца, Святослава, выглядит странно, в науке шли дебаты. Логичное решение этой проблемы состоит в том, что все сведения о прочих женах и детях Игоря Рюриковича просто изъяты из летописи. Прием полного изъятия информации нам уже встречался. В данном случае, в связи с резким поворотом курса политики Ольгою, разумно предположить, что часть информации о правлении Игоря выброшена из летописи по ее приказу: она хотела отмежеваться от всего его стиля правления, кроме того, сохранение сведений о политических соперницах ее и соперниках Святослава было ей не нужно и нежелательно.

В общем, несмотря на зияющие пробелы и туманные моменты, фигура Игоря Рюриковича достаточно отчетлива, как и его политика.

Варяжский вопрос. Чем больше знакомишься с Любечем, с Коростенем и его окрестностями, тем яснее проступают на месте басен очертания грандиозного антидеспотического восстания. Но постепенно становится ясен и еще один аспект, игравший в Древлянском восстании не меньшую роль, – аспект не просто социальный, а национальный. Восстание Мала было направлено не просто против власти деспотов, но еще и против власти варягов над русскими!

И если обратиться к былине, то в ней также немедленно обнаруживается наличие «варяжского вопроса» как острейшего вопроса политической жизни Руси IX-X веков. «Подводя итоги этому этапу развития русского эпоса… – пишет Рыбаков, – мы с удивлением должны отметить, что количество совпадений летописных сюжетов с эпическими очень невелико. В былинном эпосе нет ни Вещего Олега, ни Игоря… ни знаменитой серии мстительных действий Ольги, нет даже колоритной фигуры Святослава… Народ не сохранил в своих былинах ни одного эпизода из жизни князей-варягов»[37]37
  37 Б. А. Рыбаков. Древняя Русь, с. 50.


[Закрыть]. (Как видим, Рыбаков рассматривает здесь все эти фигуры как князей Варяжского дома, хотя в другой связи порой и выражает сомнение в принадлежности Игоря к этой династии.)

Контраст же с отношением былины к Древлянскому дому разителен сам по себе. Но дело не ограничивается и молчанием. Рыбаковым обнаружен целый пласт «древлянско-киевского антиваряжского эпоса»[38]38
  38 Б. А. Рыбаков. Древняя Русь, с. 61.


[Закрыть]. Он есть в былинах, проник даже в летопись.

Так, анализируя легенду о смерти Олега Вещего (широко известную по пушкинской балладе), Рыбаков показал, что она носит не только антикняжеский, но и резко антиваряжский характер. Сохранилась эта легенда фрагментарно в летописи, но восходит, несомненно, к эпосу. Рыбаков пишет, в частности:

«Легенда о смерти Олега, по существу, является антиваряжской, так как русский кудесник предрекает варяжскому конунгу… неминучую смерть от своего собственного коня. Во всем русском фольклоре, в том числе и в былинах, конь всегда олицетворяет добро, благородство и справедливость, всегда служит герою верой и правдой, а иной раз помогает ему и своей вещей силой. Велика же должна быть народная ненависть к варягам-находникам, чтобы сложить песню о коне, которому предначертано свыше убить своего господина»[39]39
  39 Б. А. Рыбаков. Древняя Русь, с. 50.


[Закрыть].

И еще: «Для нас несущественно… то, что это – бродячий сюжет, широко разошедшийся по разным землям; важна его русская трактовка, важно то имя, которое подставлено в русском варианте в общую схему. Этим именем оказалось имя норманского конунга Олега, незаконно и лживо овладевшего Киевом. Волхвы Русской земли предрекли ему ужасную смерть – от любимого коня, и смерть покарала его… а орудием богов был конский череп. Рассматривая сказание на фоне русского фольклора, можно прийти только к одному выводу – замысел и изобразительные средства сказания выбраны с таким расчетом, чтобы показать смерть Олега как возмездие Русской земли варягу-находнику»[40]40
  40 Б. А. Рыбаков. Древняя Русь, с. 179.


[Закрыть].

Возмездие за что? Очевидно, вначале шел подробный перечень преступлений князя-варяга перед Русью (до нас не дошедший). Завершаться же она явно должна была призывом к слушателям последовать «персту судьбы» и завершить возмездие богов, свергнув преемника Олега и всю Варяжскую династию. Таким образом, песня направлена была и против Игоря. Видимо, она была сложена во время восстания древлян против Игоря после смерти Олега и являлась боевой песней этого Первого Древлянского восстания (как его, по моему мнению, разумно назвать; события 945 года следует тогда именовать Вторым Древлянским восстанием).

Кстати, два слова и о волхвах из легенды. Пренебрежение Олега к волхвам, его заявление, что волхвы все лгут, не может быть следствием ни атеизма, ни христианства Олега, несомненного язычника. Это надо понимать в том смысле, что он презирал именно русских богов и жрецов, а полагался на своих исконных заморских, варяжских (то есть легенда еще раз подчеркивала, что норман родным домом считал Скандинавию, а Русь презирал и считал своей военной добычей). И кудесник, предрекающий Олегу небесную кару, не мог быть жрецом Перуна (как в балладе), ибо Перун Полянский был покровителем Олега и Игоря (что ему даром не прошло). Скорее всего, это жрец Даждьбога Древлянского.

Мы видим, что русский эпос умалчивает о тех князьях-варягах, которые после вражды с Древлянским домом пошли на союз с ним (Ольга и Святослав; да и то, скрытое упоминание о них с порицанием есть в былине, это ведь у них был в десятилетнем рабстве Добрыня), но к Олегу и Игорю относится с неприкрытой ненавистью.

Эпос с ненавистью относится и к знатному варягу Свенельду, начавшему свою карьеру еще при дворе Игоря, а зенита ее достигшему при Ярополке. В былине он – «черный ворон Сантал», и Рыбаков, расшифровавший эту фигуру, выяснил, что в былинах, где он действует, речь идет уже о событиях 970-х годов. Однако же Свенельд имеет прямое отношение к моему рассказу о детстве и юности Добрыни, ибо именно Свенельду удалось нанести в открытом бою (где – летопись не говорит) поражение Малу и принудить его к отступлению, приведшему, в свою очередь, к осаде Коростеня Ольгой, переговорам и капитуляции. Ольга, осадив Коростень, руководила переговорами лично, но войском ее командовал Свенельд.

Как видим, есть серьезнейшие свидетельства того, что Добрыня с детства враждует именно с варягами (как и весь его род); есть и серьезнейшая перекличка между ненавистью к варягам, запечатленной в эпосе, и самим характером событий.

Антиваряжская направленность в самом восстании Мала подмечена в науке давно. Так, историк С. Н. Сыромятников писал: «Не может быть сомнения, что добрые князья, которые распасли Деревскую землю, не были варягами. Это видно из противоположения их волку-Игорю, который восхищал и грабил… летопись отметила… глубокую борьбу: восстание древлян против иноземного поработителя… Это была попытка восстания славян против варягов, которую следовало подавить, иначе за древлянами последовали бы другие покоренные варягами племена»[41]41
  41 С. Н. Сыромятников. Древлянский князь и варяжский вопрос. – «Журнал Министерства народного просвещения», 1912, ч. X, № 7, отд. 2, с. 120—139.


[Закрыть].

Наличие в 945 году разгаданной Сыромятниковым угрозы цепной реакции антиваряжских восстаний славянских земель объясняет многое в поведении Ольги. И повелительную необходимость подавить Мала. И готовность на компромисс, когда Коростень так и не удалось взять. И парадоксальную снисходительность к древлянам, но также и десятилетнее рабство семейства Мала (то, что Мал взял самые тяжкие испытания рабства на себя, купив таким образом простым древлянам много льгот, в том числе и возможность жить в родных городах и селах, даже в Коростене, – разительное подтверждение реальности и серьезности древлянской теории княжеского долга перед народом). И конечно, последующий династический брак.

Ольга старалась спасти Варяжский дом и престол своего сына не ставкой на железный кулак, как Игорь, а поворотом к славянской политике. Ольга извлекла урок из Второго Древлянского восстания и решила сделать все, чтобы предотвратить новое народное восстание, которое могло бы смести бесповоротно всю Варяжскую династию. Для этого-то она и «привенчала» находников-Рюриковичей к любимцу Руси – Древлянскому дому.

Сын Мала Древлянского, посланный править в самый замок Рюрика в Новгород, – яркая демонстрация того, что возврата к варяжскому деспотизму быть не должно. Но и тяжкие испытания, через которые прошел в юности Добрыня (вместе с сестрой и отцом), предстают теперь как жертвы во имя борьбы против варягов, во имя торжества славянской политики над варяжской.

Но почему Сыромятников, разгадав столь важный фактор, как угрозу цепной реакции антиваряжских земельных восстаний в 945 и 946 годах, не разгадал того, что эту реакцию удалось разжечь в 980 году сыну Мала? А просто потому, что он не знал, что Добрыня – сын Мала (открытие Прозоровского было уже прочно забыто), а стало быть, не мог связывать 980 год с 945-м и с Древлянским домом. Эту династию он считал угасшей с Малом, которого вдобавок почел малолетним, истолковав его имя как прилагательное.

Итак, варяжский вопрос имел на Руси в IX – X веках капитальную важность, и национальный аспект его был неразрывно связан с социальным. Первостепенная роль варяжского вопроса и в жизни и в былине показывает, что любовью былины Добрыня и Владимир в немалой мере были обязаны своему наследственному антиваряжскому ореолу.

Ольга Варяжская? Нет, Ольга Русская! Но без национального вопроса, и именно варяжского вопроса, то есть без варяжско-русского антагонизма внутри державы, не читается и политика Ольги. Надо сказать, что о национальности Ольги высказывались разные гипотезы. Предлагалось, например, ее болгарское происхождение (Д. И. Иловайский), предлагалось и латгальское (это я слышал в Пскове), предлагалось и коренное русское. Последнее кажется некоторым особенно соблазнительным. Но ни одна из этих гипотез не выдерживает, к сожалению, проверки династическим правом. Дело в том, что крутая и неуклонная смена Ольгою политики имеет (как это ни покажется иному читателю странным) разумное объяснение только в том случае, если сама Ольга урожденная варяжка.

Допустим, что Ольга была княгиней не Варяжского, а Полянского дома. Тогда в рамках древлянско-полянской дуэли остался бы непонятен ни такой крутой ее поворот, ни всенародные симпатии к Древлянскому дому. Партия игралась бы тогда между двумя славянскими династиями, причем Полянская представляла бы первую коронную землю Руси. Что за дело всем прочим землям державы до их спора? Откуда симпатии других земель к мятежной Древлянской? Зачем тогда Ольге бояться цепной реакции земельных восстаний и менять ради этого политику? Подавить восстание – да и все тут! Ну, не удалось взять Коростень, пришлось ради этого обещать Малу и его детям жизнь? Ну и пусть себе остаются рабами! Ну, отпустила их спустя десять лет из милости, и хватит с них. А уж древлянский брак-то зачем?

Между тем Ольге надо было буквально спасать Варяжский дом от всенародной ненависти, от угрозы краха. И орудием этого спасения Ольга избрала не только практические меры, но и теорию – династическое право, которое она отлично знала (похоже, она понимала его куда лучше Игоря).

На основе династического права Ольга поклялась с первых же дней своего правления, что дом Рюрика – не варяжская, а славянская династия. (Будь Игорь славянином, будь она сама славянкой, в этом клясться бы не пришлось.) Но на каком основании, если Рюриковичи – варяги? А на том, что они правят славянской страной!

Действительно, альфа и омега династического права состоит в том, что национальность монарха считается не по его происхождению, а по стране, где он царствует.

Чтобы выбить у Мала его козырную политическую карту защиты славянского дела против варягов, защиты русских от власти варягов и их притеснений, борьбы за свержение варяжского ига, Ольга твердо заявила, что, по династическому праву, она не Ольга Варяжская, а Ольга Русская и ее сын не Святослав Варяжский, а Святослав Русский и что она докажет это всем своим правлением. Она заявила также, что Варяжский дом вовсе не заслуживает низложения, ибо варяжская политика была-де пагубным заблуждением и виной лично Игоря, но не династии в целом. Более того, она публично признала, что Игорь сам спровоцировал восстание и заслужил гибель, но теперь восстание более не нужно, с ее правлением причина его отпала, ибо она клянется править фактически по политической программе Мала!

Ольга сдержала слово, она была правительница редкой принципиальности. Но будь она русской по крови, ей не пришлось бы доказывать путем заключения древлянского брака, что династия – славянская. Ей не было бы нужды брать в свои союзники Добрыню. Ибо ей верили бы и так.

Все дело в том, что национальность монархов действительно считается не по крови. И еще в том, что Варяжский дом настолько себя скомпрометировал в глазах Руси, что альфу и омегу династического права надо было доказывать с большим трудом.

Династическое право. Вернемся к параллельному примеру Англии. С 1066 года в Англии не было ни одного монарха не иностранного происхождения. Означает ли это, что Англия с «XI века и по сей день беспрерывно находится под иностранным игом? Конечно, нет. Откуда бы ни явился тот или иной король, какой национальности ни были бы его предки, он англичанин с той самой минуты, как принес присягу при коронации. Так гласит династическое право.

Но значит ли это, в свою очередь, что в 1066 году Англия вообще не оказалась под иностранным игом? Опять-таки, нет. В теории Вильгельм Завоеватель, принеся коронационную присягу в Вестминстере, стал англичанином. На деле же он им не был и вел политику жестокого подавления англичан и всего английского. (Во время присяги вне собора шла резня!). В теории он был законный государь Англии, связанный клятвенным обещанием соблюдать законы страны, а на деле он был деспотом, правившим самовластно, опираясь на чужеземных рыцарей. Он вел франко-нормандскую, а не английскую политику. И, как уже сказано, Англия ответила на это в конце концов 1215 годом.

При реальной узурпации трона чужеземной захватнической династией положение такой династии двойственно. Оно двойственно и если иноземный монарх не узурпирует, а наследует трон в другой стране. Любой государь из такой династии теоретически имеет выбор – править, опираясь на чужеземные мечи, или вести национальную политику. Эта двойственность ярко обыграна в сценке из романа «Айвенго» Вальтера Скотта. Узнав короля, один сакс восклицает: «А, ты – Ричард Анжуйский!» Но тот отвечает: «Да нет же, я – Ричард Английский!» Оба определения верны, но политическая тенденция их диаметрально противоположна. И Ричард Львиное Сердце своим ответом хочет подчеркнуть, что он вовсе не чужеземный угнетатель, а англичанин.

Правило, между прочим, действует и сегодня. Династия – своеобразный Протей, она может менять национальность (и даже иметь по нескольку национальностей сразу). Например, в Испании сейчас царствует Хуан Карлос из династии Бурбонов. Его далекие предки – французы, но сам он испанец. В Швеции второй век правит династия Бернадоттов, приглашенная из Франции. Но с момента, когда наполеоновский маршал Бернадотт произвел определенные формальности и церемонии, означавшие принятие шведского гражданства, он из французского маршала стал шведом и принцем Шведского королевского дома. Екатерина II родилась немкой, Зофи Ангальт-Цербстской, но браком с наследником русского трона (и сменой веры) она из немки превратилась в русскую.

Династическое право отнюдь не было вздорной выдумкой и игрушкой монархов, оно принималось всерьез целыми народами. И это помогает, кстати, понять, какое огромное значение для всей Руси имело получение в 970 году Добрыней и Владимиром первой коронной земли Варяжской династии, Новгородской земли. Мы в этом уже имели случай убедиться – и убедимся в дальнейшем еще более.

Династическое право действует даже сейчас. С какой же силой оно действовало в X веке! Я привожу столь подробно примеры из сферы династического права, абсолютно чуждого широким кругам советских читателей, затем, что я в поездке как раз по X веку. Затем, что читателям необходимо вжиться в понятия далекой языческой (но нимало не отсталой, а, напротив, передовой) Руси. Иначе понять эпоху и страну 945 года будет невозможно. И в династическое право вжиться так же необходимо, как в систему территориальных богов или в психологию многоженства знати.

Каково же в свете династического права было положение Рюриковичей? Оно было двойственно по той же причине, что у Уильяма I: в теории первые Рюриковичи были славяне, ибо правили в славянской стране, на деле же все они до Ольги были варягами и вели себя как варяжские узурпаторы. Но в отличие от Нормандской или Анжуйской династии в Англии Рюриковичи никогда не могли похвастать заморским титулом, ибо не имели его. Дом Рюрика, как это ни странно, в теории вообще не был варяжским – за отсутствием первой коронной земли династии в Скандинавии. Это обстоятельство облегчило Ольге возможность спасти династию – в качестве славянской.

Для этого Ольга задалась целью, так сказать, вывернуть наизнанку железную рукавицу, которой правил до того дом Рюрика, – и династическое право давало ей возможность такого толкования. Ольга была, как мы видим, великолепным знатоком и толкователем династического права.

Но и Добрыня, как мы увидим позже, также великолепно усвоил династическое право. Он усвоил его еще в отцовской школе, но приумножил это знание в школе Ольги.

И Ольга действительно сумела вывернуть железную рукавицу так основательно, что в конце концов фантастический варяжский брак не явился для Древлянского дома предательством славянского дела, а стал вполне приемлем. А Мал и Добрыня отличались не меньшей принципиальностью, чем Ольга, слово чести всех их было равно нерушимо.

Две березы. Каков же был конец князя-волка, Игоря Рюриковича? Ответ дает мне Игоревка – и притом с такими подробностями, которых невозможно вычитать ни в одной книге.

– Так вон оно, место, – говорит мне хуторянин Игоревки, – где его древляне в болото загнали. А вон там, неподалеку, росли те две березы. Разговор был короткий, тут же князя, что вздумал наш Коростень осаждать, и казнили. Пригнули березы к земле, привязали его к ним, а потом березы отпустили… Вот так-то. А лежит он вон где, – хуторянин машет рукой в другую сторону, – тоже далеко ходить не стали, тут же и похоронили. И телохранителей-варягов – вокруг него.

Две березы… Позорная казнь князя-волка… Весть о судьбе, постигшей Игоря, дошла до далекой Византии, с которой он не раз воевал и которой незадолго до похода на Коростень пришлось откупаться от него данью. Казнь его известна как раз из книги византийского придворного историка X века Льва Диакона. Оттуда известен и характер казни.

Но в русской летописи берез этих нет. И ни казни, ни даже плена сына Рюрика тоже нет. Только глухо сказано, что древляне убили его во время вылазки из Коростеня. Случайно погиб старчески безрассудный государь в стычке, в бою… В глазах кого-то из более поздних князей-самовластцев такая версия была, конечно, куда благовидней. Справедливая казнь преступного государя восставшим народом по приговору земельной думы?.. О нет, такой опаснейший прецедент лучше из летописи выкинуть… Случайности боя, всего лишь случайности боя, а в бою ведь всякое приключиться может.

В летописи двух берез нет. Но здесь, в Игоревке, место их знает каждый. И вряд ли потому, что здешние крестьяне в прежние времена читали изданные в Петербурге ученые переводы византийских хроник. (Кстати говоря, точное место, где росли знаменитые березы, в византийских хрониках все равно не обозначено; нет там и названий ни Игоревки, ни Шатрища.) Просто потому, что здесь память об этих событиях и точном месте их передавалась с тех самых пор из уст в уста.

Две березы… Летописное умолчание о казни Игоря, естественно, не обманывало историков, ее-то они знали из Льва Диакона. Но они не знали истинного размаха и характера восстания Мала и потому, если и обращали на эту казнь внимание, считали ее просто проявлением варварских нравов эпохи. На самом деле две березы – крупное историческое событие.

В военном отношении картина ясна. Князь-волк пойман… Исполнение приговора Древлянской думы без промедления, тут же, на месте, и погребение здесь же, у берега Ужа, – все это ложится в картину событий. Мешкать было некогда – гражданская война в державе была в полном разгаре. И за преступную политику Игорь был уже осужден Древлянской думой до этого. Казнь была по условиям войны немедленной и нарочито позорной, но – законной.

И еще более важно, чем соответствие военной обстановке, политическое значение казни. Во-первых, она наглядно демонстрировала, что древлянская конституционная теория подтверждается на практике, что древляне не шутят и что если уж князь-волк заслуживает низложения и казни, то древляне постараются приговор не оставить пустыми словами. Во-вторых, в свете легенды о гибели Олега Вещего и ее связи с Первым Древлянским восстанием против того же сына Рюрика, Игорь приговорен, а стало быть, и казнен за прегрешения перед Русью не только лично свои, но и всей «волчьей» Варяжской династии.

И в-третьих, две березы – событие мирового значения. Оно стоит в одном ряду с упоминавшимися уже осуждением и казнью Чарлза I Английского. Речь идет о праве подданных судить своего государя за деспотизм, приговаривать к смерти и казнить. И эта зрелость политической мысли, до которой Англия дошла только в XVII веке, была проявлена Русью уже в X веке. Чарлз I судом своих подданных, пишет Грин, «был приговорен к смерти как тиран, изменник, убийца и враг своей страны»[42]42
  42 J. R. Green. A short History of the English People, p. 571.


[Закрыть]. Убедиться в параллелизме с приговором князю-волку 945 года не составляет труда.

Само название Игоревки тоже идет прямехонько из 945 года и отражает местные события. Не только именем, но и его формой. Это не «Игорево», в честь князя. А именно пренебрежительное «Игоревка». Место, где он получил по заслугам.

Курган у берега Ужа. Вот он, курган, окруженный кольцом могил. Отборные воины варяжской гвардии Игоря, взятые в плен вместе с ним, с ним же и казненные… Это о них писал когда-то в одной из своих «Дум» Рылеев. Мысль поэта-декабриста обращалась к давним страницам русской истории, и одну думу он посвятил урокам восстания Мала. В ней Ольга приводит юного Святослава на могилу отца и говорит ему, что тот сам виновен в своей гибели, ибо поплатился за угнетение народа.

Я стою сейчас перед тем самым курганом, о котором писал Рылеев. Курган расположен возле берега Ужа. Он невысокий и заметно пострадал от времени.

Не знаю, приводила ли Ольга к этому кургану Святослава, как то подсказало воображение Рылееву. Гораздо вероятней, что мальчик Добрыня стоял возле этого кургана в час торжества своего отца над грозным, но поверженным врагом.

В былине Добрыня – воплощение богатырства. В летописи он также выдающийся полководец. Очевидно, первые уроки военного мастерства он усвоил здесь, в родной Древлянской земле, в 945 году. В Коростене, в Шатрище, в Игоревке.

Добрыня был выпестован в отцовской школе, а Мал, как мы убеждаемся, был не только замечательным государственным деятелем, но и талантливым полководцем – мастерски владел «наукой побеждать» и сумел передать это мастерство сыну.

Я ловлю себя на мысли, что гранитные холмы Коростеня следовало бы по справедливости увенчать конными статуями Мала Древлянского и Добрыни (конечно, уже не мальчиком, а зрелым мужем, каким его знают миллионы по картине «Богатыри»).

В безвестную Игоревку, к полузабытому кургану Игоря Рюриковича туристы почти не заглядывают. А между тем Игоревка, где была поставлена заключительная точка после блистательной победы под Шатрищем (где Мал, сделав вылазку из Коростеня, сумел обрушить сокрушительный удар на самое сильное, казалось бы, место Игоря, на его княжескую ставку), сыграла крупную роль в истории всей Руси.

Шатрище разом перевернуло военную обстановку. Но именно Игоревка изменила обстановку политическую, создала вакуум на троне и позволила Малу провозгласить себя по праву победы государем державы. И Мал сразу же после казни Игоря отправил посольство в Киев – водой.

Древлянские боевые ладьи поплыли вниз по Ужу (в те времена судоходному), Припяти и Днепру. Они были отправлены либо из Коростеня, либо даже прямо отсюда, от кургана Игоря (что весьма вероятно ввиду символического значения места). А точное место, куда древлянские ладьи причалили в 945 году в Киеве, зафиксировала летопись. Послы победоносного Мала шли в киевскую крепость по Боричеву взвозу – нынешнему Андреевскому спуску. Каким тоном они говорили в Киеве, чего требовали, мы уже знаем.

Одним из этих требований была, как мы помним, выдача Святослава в Коростень. И на этом требовании стоит остановиться особо, дабы уяснить капитальное значение Игоревки для судеб Святослава (да и Ольги).