Текст книги "По следам Добрыни"

Да, Древлянской земле пришлось признать их верховную власть. Но древляне сохранили свое оружие, свои крепости, свою династию, свою земельную думу, свои законы и своего бога-покровителя (что и выдвинуло Древлянский дом после катастрофы Киевичей на целое столетие в лидеры всенародного, общерусского антиваряжского Сопротивления). Как они использовали все это потом, в X веке, мы уже видели. (Интересующихся подробностями отошлю к главе 5 «Киев» моего исторического очерка «На родине Добрыни Никитича» в журнале «Дружба народов», 1975, № 8.)

Остается сказать, что норманское имя Хельги значит «Освященный». Хельга есть его женский вариант – и именно в форме «Хельга» имя княгини Ольги зафиксировано в записках принимавшего ее в Царьграде византийского императора. По созвучию с Хельгой ее там и крестили Хеленой.

Легенда же о создании Олегом Русской державы есть главный династический миф Варяжского дома. Им создано мнимое право узурпаторской династии на Киев и престол державы.

Ингвар Хрёрексон и Олего-Рюрик. Итак, подлинное имя побежденного отцом Добрыни могучего врага было Ингвар Хрёрексон. Имя «Ингвар» означает по-варяжски «Посвященный богу Инги». Оно показывает, что удачливый морской пират Рюрик, хотя ему и пришлось как-то уживаться с Хорсом Новгородским, своим покровителем продолжал считать скандинавского бога Инги.

Таким образом, имена всех первых Рюриковичей были варяжскими. Смысл этих имен был первоначально понятен лишь варягам, им он внушал веру в династию и в ее право на власть над славянами. (Что имена князей-варягов были по-русски ославянены, этому не противоречит и объясняется просто – иначе они были бы по-русски порой просто непроизносимы.)

Первое славянское имя появилось в доме Рюрика только в 940 году (то есть за несколько лет до восстания Мала): Ингвар Хрёрексон дал своему наследнику имя «Святослав». Нередко в этом видели признак мирного ославянивания династии. Но дело обстоит гораздо сложнее: зная скандинавское значение имен Рюрика и Олега, сразу убеждаешься, что в переводе с варяжского на русский «Святослав» означает «Олего-Рюрик».

Имя было действительно демонстративно славянское, но оно было с двойным дном. Оно говорило теперь уже не одним варягам, а всему народу, что династия славна покровительством неба. Имя выглядело манифестом с великокняжеского трона: отныне сын Рюрика обещает народу вести славянскую, а не варяжскую политику. Но, сочетая в себе имена основателя династии и князя-варяга, взявшего в 882 году Киев, имя вместе с тем говорило народу: «Хотите получить славянскую политику? Тогда оставляйте на престоле наследников Олега и Рюрика, их династию!»

Когда на такие вопросы приходится давать ответ, они явно стоят не в абстрактно-философском и не в семейном плане, а в самом злободневном. Политическая логика имени наследного принца в 940 году обнажает остроту политических вопросов, на которую имя Святослава призвано было служить ответом, бросает яркий свет на обстановку в русской державе в канун Древлянского восстания.

И такой ответ Ингвара Хрёрексона на острейший вопрос явно означал, что среди его славянских подданных есть и обратное мнение: лучшим залогом славянской политики будет не сохранение, а свержение Варяжской династии! Наглядное подтверждение тому – 945 год (как видно, обещание смены политики было со стороны Игоря лишь лицемерием, желанием выиграть время, чтобы обрушить потом на противников сокрушительный удар).

Славянское имя Святослава – результат политического маневрирования Варяжской династии под напором растущего антиваряжского Сопротивления. В свете последующих событий выбор имени разумно приписать прозорливости Ольги. Не следует только думать, что имя было придумано тогда. Нет, оно было с точным расчетом выбрано из давно существовавших славянских имен. (Так Екатерина II дала внуку имя Константин, желая посадить его на Константинопольский трон.)

Мы убеждаемся, что Святослав родился в разгар варяжско-русской борьбы внутри державы и еще в колыбели оказался в самой гуще ее. И когда он был мальчиком, не способным даже бросить копье, и трон его, и сама жизнь оказались под угрозой как раз из-за варяжской политики его деспотичного отца. А в 946 году имени Святослава суждено было снова сыграть крупную роль – уже на поле боя.

Летопись сохранила загадочный эпизод с копьем Святослава. Когда полки Ольги и древлян сошлись на поле боя, Святослав был выведен на передовую линию, и сигналом к началу битвы послужило копье, брошенное им в древлян. Князь был еще ребенком, и копье, брошенное им с седла, попало в ноги собственному коню. Тогда командовавший войском Ольги полководец-варяг Свенельд сказал воинам: «Князь уже начал, ударим вслед за князем».

Присутствие мальчика-князя, еще не умеющего владеть оружием, на поле боя выглядит странным. Ведь его случайная гибель в сражении почти автоматически лишала Ольгу (которой принадлежало лишь регентство, а не трон) всяких прав на власть. Это сражение, место которого неизвестно, оказалось выигранным, но узнать заранее, что победит войско Ольги, было, конечно, нельзя.

Это означает, что присутствие Святослава было настолько важным, что заставляло даже идти на риск. Очевидно, у Святослава в тот момент было нечто чрезвычайно важное, чем не обладали ни Ольга, ни ее полководцы – варяги Свенельд и Асмус. Но летопись этой причины не расшифровывает.

Ни княжеский титул (открыто оспариваемый восстанием), ни боевой опыт или личный политический авторитет (младенчество Святослава исключает и то и другое) такой причиной быть не могли. Единственным политическим козырем, связанным неразрывно с личностью Святослава, было его славянское имя. Оно – и оно одно – могло сыграть роль боевого знамени Ольги, наглядно показать, что династия готова сдержать свое обещание вести славянскую политику и выбить из рук древлян козырную карту защиты славянского дела против варягов.

Только славянское имя Святослава могло в ту минуту оправдать столь большой риск. Мы еще раз убеждаемся, на какой высоте стояло политическое и правовое сознание языческой Руси той эпохи и какой сложный комплекс проблем влиял на то или иное решение. Но мы убеждаемся и в том, что летописное родословие Варяжского дома, хоть оно в науке и не раз оспаривалось, оказалось в основном верным: Рюрик, Олег, Игорь и Святослав действительно члены одной династии[52]52
  52 Этот комплекс вопросов был впервые доложен мною на Всесоюзной научной конференции 1968 года «Личное имя» в Москве и опубликован в моей статье «К вопросу об имени Святослава» (см. в сб.: Личные имена в прошлом, настоящем, будущем. М., 1970, с. 324—329).


[Закрыть].

Обращение к ономастике бросает яркий дополнительный свет и на личность будущего шурина Добрыни. Если младенцу давали имя столь чрезвычайной важности, что оно было равнозначно манифесту с трона, значит, он и в колыбели действительно был наследным принцем. Давать такое имя, когда престолонаследником был другой, старший сын Игоря, было явно бессмысленно: никакого резонанса имя одного из принцев крови иметь не могло, его имело лишь имя наследника престола.

Стало быть, других сыновей у Игоря почему-то в тот момент не было, хотя ему шел седьмой десяток, да и на престоле он сидел около 30 лет. Но могла ли держава жить 30 лет без наследного принца? Очевидно, нет. То есть у Игоря были, видимо, ранее сыновья от других жен. Но куда же они делись? Этого мы никогда не узнаем.

Можно допустить, что у Игоря были до того одни дочери (хотя при многоженстве это за десятилетия малоправдоподобно). Но если бы даже так, одна из них должна была быть наследной принцессой. Правда, при общем международном правиле того времени, что в династии считаются сначала все мужские линии в порядке старшинства и лишь затем линии женские, позднее рождение Святослава было для Игоря крупным событием, упрочавшим его трон. Наконец-то наследник мужского пола!

Возвышение Ольги. Но теперь становится очевидно и другое – именно рождение сына было началом возвышения Ольги. В самом деле, кто она была до этого? На примере Малуши мы хорошо знаем, что для того, чтобы стать княгиней, женой государя, Ольге надо было родиться княжной. Будь она наложницей, ее сын Святослав не был бы князем по рождению, они оба были бы неполноправны. А так как Ольга была урожденной варяжкой, то вероятней всего она была дочерью какого-нибудь земельного князя-варяга и брак с нею не был для Игоря неравным[53]53
  53 Летописные сведения, что она была родом из «Пльскова» (что расшифровывали как Псков или как болгарская столица Плиска) – часть знакомого нам комплекса неверных сведений о ней: Псковского княжества тогда не было, а болгарскую принцессу не могли бы в 955 году крестить в Царьграде, так как Болгария была крещена еще в IX веке.


[Закрыть].

Зато летописные сведения о раннем замужестве Ольги, а затем десятилетиях бесплодия вплоть до самого рождения Святослава были русской наукой энергично поставлены под вопрос еще в прошлом веке. Ольга достаточно явно была какой-то поздней женой Игоря. Зачем же она могла ему понадобиться?

Ради своей красоты и чар молодости? Это исключено – для этого у Игоря были, сколько можно понять, сотни наложниц сообразно его рангу государя. Для новых внешних династических уз, то есть династического или военного союза? Это мало вероятно, ибо за многие десятилетия (еще до занятия трона и в годы царствования) все главные союзы, диктуемые государственными интересами, давно должны были быть скреплены династическими браками. Ольга была какой-нибудь седьмой младшей женой Игоря, но лишенной серьезной собственной роли.

Так зачем же ему понадобился в это время новый брак? Видимо, затем, что жены стали стары, чтобы рожать, а ему нужен был, когда он нежданно остался без сыновей, сын от жены (а не от наложницы). А для этого нужна молодая жена. Следует думать, что Игорь берет в 30-е годы не одну Ольгу, а несколько жен сразу. Все земельные князья-варяги – его вассалы, отказать в дочерях (племянницах, внучках) они не могут. Кто-то из новых жен может ведь родить не желанного сына, а новую дочь, кто-то может вообще не родить, несколько молодых жен вернее. А дальше пусть решают боги – у кого из них первой родится сын, ту Игорь возвысит.

И первой рожает Игорю сына Ольга. Это делает ее матерью престолонаследника. И главной женой Игоря? Думаю, что нет. Из младших жен она сразу переводится в старшие. Но, полагаю, она становится второй старшей женой. Ибо первое место занято давным-давно по требованиям дипломатии и сдвинуть княгиню с этого места означает нанести оскорбление ее царствующему дому и, чего доброго, получить вместо союза с ним войну. А главной стабильной союзницей Варяжского дома была Печенегия. Полагаю поэтому, что главной по рангу женой Игоря была печенежская принцесса (вспомним главную по рангу жену Владимира – Малфреду Чешскую).

Итак, Ольга сразу из последних младших жен попадает в старшие, она окружена особым почетом. Мать престолонаследника! Но политического влияния из этого еще не следует. И тут с Ольгой происходит внезапная метаморфоза – из декоративной фигуры она превращается в политическую.

Выясняется, что Ольга великолепно разбирается в политике, в династическом праве и считает, что дело княгини не только рожать сыновей. Она имеет неслыханную дерзость предложить для наследного принца славянское, а не варяжское имя! Более того, ей удается убедить Игоря, что это необходимо для спасения династии. Игорь пошел на это, как на хитрый маневр. Но Ольга-то думала о действительной смене политики. С этого момента определяется программа Ольги: Варяжский дом, но славянская политика. И с этого-то момента Ольга, очевидно, становится на шахматной доске внутренней политики Руси самостоятельной фигурой, вступив в конфликт с Игорем, приобретя на него влияние, но не имея возможности побудить его к смене политики на деле, а не на словах. Только когда ее избавят от Игоря две березы Мала, станет ясно, на что Ольга способна, что это за поразительная фигура. Но продуман Ольгой ее будущий общий курс (не скажу, детали, ибо всех событий предвидеть было невозможно) значительно раньше. И выходом ее на политическую арену было только рождение Святослава и ее ошеломившее Игоря требование славянского имени сыну.

«Свенельдичская» версия. Итак, в момент решающего сражения 946 года Святослав обладал славянским именем, тогда как Ольга и Свенельд таковыми не обладали. И в связи с упоминанием имени Свенельда здесь необходимо сделать некоторое отступление. Дело в том, что именно из-за Свенельда произошло научное недоразумение: открытие Прозоровского 1864 года постигло полное забвение – о нем не знали даже узкие специалисты по X веку, и автору этих строк пришлось как бы заново вводить его в научный обиход[54]54
  54 Это сделано мною на страницах «Украинского исторического журнала» (на украинском языке) в статьях «Древлянское происхождение князя Владимира» (1970, № 9, с. 102—104; № 10, с. 110—112; № 11, с. 108—113) и «Шестибожие князя Владимира» (1971, № 8, с. 109—112; № 9, с. 109—112; № 10, с. 114—117).


[Закрыть].

Дело в том, что академик Шахматов, крупный знаток проблем летописания, упомянул об открытии Прозоровского в начале века в таких выражениях, что оно стало казаться последующим исследователям частью шахматовской (кстати, чрезвычайно запутанной и неудачной) конструкции, которая совершенно безосновательно превратила Добрыню… во внука варяга Свенельда!

Академик Шахматов писал: «В 1864 году Д. Прозоровский высказал предположение, что отец Добрыни и Малуши Малко – одно лицо с Малом, князем Древлянским; Любечанином летопись назвала его потому, что Ольга, взяв его в плен после смерти Игоря, поселила в Любече. Думаю, что основная мысль Прозоровского верна: Малко одно лицо с Малом Древлянским»[55]55
  55 А. А. Шахматов. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908, с. 374.


[Закрыть]. Это выглядело как недвусмысленное согласие с Прозоровским. Но так как Шахматов дальше называет отца Добрыни и Малуши Мистишей Свенельдичем, то цитированные мною только что строки создали впечатление, будто Шахматов уточнил Прозоровского, установив, что имена Мала и Малко носил на самом деле сын Свенельда, причем основным именем его было Мистиша.

Но такое впечатление лишь иллюзия. На самом деле Шахматов и не думал ни соглашаться с Прозоровским, ни использовать его открытие, ни даже уточнять его. Шахматов счел, что… ни Мала Древлянского, ни Малко Любечанина вообще не было в природе! Вопреки процитированным словам, его «свенельдичская» конструкция была построена на отрицании им реального существования обеих этих фигур.

Начал ее построение Шахматов от Свенельда. В летописи упоминаются два сына Свенельда – Лют (погибший в конфликте с древлянами спустя три десятилетия после этого) и Мистиша (известен лишь по имени без всяких дел и дат). Шахматов зачем-то слил их воедино и невесть почему приписал этому собирательному Свенельдичу… восстание Мала и казнь Игоря Рюриковича!

Но ведь в этой версии вообще нет Мала Древлянского?! Вот именно. Он не отождествлен со Свенельдичем, а просто отсутствует. Так откуда же взялось в летописи имя Мала? Оно будто бы приведено по ошибке.

Жил будто бы в те времена некий Мал Кольчанин, то есть князь города Кольческа (фигура эта – чистейший вымысел Шахматова; специально о Кольческе Рыбаков, критикуя эту конструкцию, заметил, что он лежал даже не в Древлянской, а в Дреговичской земле). И этот Кольчанин был будто бы героем народных песен. А дальше началась-де целая серия ошибок переписчиков летописей.

Один из них, вспоминая песни, вписал в летопись по ошибке имя Мала Кольчанина вместо имени Ми-стиши Свенельдича. Другой неверно разбил его, получилось «Малко Льчанин». Третий заменил бессмысленное «Льчанин» на «Любечанин». И так-то и родился в летописи, по Шахматову, своеобразный «поручик Киже X века» – Малко Любечанин, не имеющий никакого отношения ни к Любечу, ни к Владимиру и Добрыне.

Надо сказать, даже сам Шахматов так запутался в собственной «свенельдичской» конструкции, что перестал замечать, что в ней концы с концами не сходятся. Так, он почему-то написал, что Ольга, несомненно, казнила Мала Кольчанина, мстя за убийство мужа. Да за что же Мала-то Кольчанина?! Ведь он ни в чем не виноват! Ведь Игоря-то убил, по Шахматову, вовсе не Мал Кольчанин, а Мистиша Свенельдич. Его бы Ольге тогда и казнить. Как же он уцелел? Чем поплатился Свенельдич за казнь Игоря (если даже в Любечский замок заключен не был)? Почему его восстание подавил его собственный отец, Свенельд? Что с Мистишей вообще потом, после 946 года, сталось? Как он оказался дедом Владимира? Как оказался через 30 лет в распре с древлянами? Увы, на все такие (и многие аналогичные) вопросы искать ответа у Шахматова бесцельно.

«Во всем этом нагромождении натяжек, – пишет Рыбаков, – столь необычном для строгого исследовательского метода Шахматова, можно отметить ряд чисто исторических несообразностей»[56]56
  56 Б. А. Рыбаков. Древняя Русь, с. 195.


[Закрыть]. Детально разобрав целый ряд таких несообразностей, Рыбаков, в частности, отвел как необоснованное включение Свенельда и «многоименного Свенельдича» в родословное древо Добрыни и Владимира[57]57
  57 Б. А. Рыбаков. Древняя Русь, с. 195.


[Закрыть].

Неудачные гипотезы бывают и у крупных ученых. Но, поскольку гадательная и запутаннейшая «свенельдичская» версия содержится в капитальном труде Шахматова, она (одними принятая на веру, другими оспоренная) заслонила простую и ясную древлянскую версию Прозоровского, которую перестали замечать.

Если же их сравнить, то сразу убеждаешься, что Шахматов отождествлял несколько фантомов, вообще не фигурирующих ни в одном источнике (верно только наблюдение о Никите Залешанине, но и этого древлянина Шахматов ошибочно счел Мистишей Свенельдичем), тогда как Прозоровский доказал тождество вполне реальных и конкретных Малко Любечанина и Мала Древлянского.

Реальный же Свенельд не только не был дедом Добрыни, но был заклятым врагом его отца и, как я уже говорил, вероятно, лично брал в 946 году их обоих в плен.

Норманская и славянская политика. Но вернемся к дому Рюрика. Именословие первых Рюриковичей показало, что все они были несомненными норманами. По крови? Рюрик и Олег – да. Последующие, может быть, и не вполне. Рюрик мог взять в жены славянку. И у Ольги в принципе могла быть мать-славянка. Но это роли вообще не играет. Решала не доля славянской крови, ибо в династическом праве идет счет не по национальной, а по княжеской крови. Гораздо важнее другое – имена говорят о четкой норманской политике династии до Ольги.

По династическому праву династии следовало бы вести национально-русскую политику, но она со всей очевидностью ее не ведет. Норманское имя сыну Рюрик дает уже на Руси. И все княжеские имена призваны были увековечить власть варягов над славянами и обращены были к норманской знати и гвардии, а не к славянским подданным. Это куда как красноречиво. Да и на имя Святослава Игорь согласился лишь ради того, чтобы и славяне поверили в незыблемость правления дома Рюрика и Олега, согласился в надежде их обмануть.

Итогом норманской политики хозяйничания варягов в чужой стране было то, что, когда взрыв русского Сопротивления (предвидимый Ольгой!) смел в Шатрище и Игоревке самого Игоря и его варяжскую гвардию и поставил Варяжский дом на край катастрофы, в этой династии только Ольга и мальчик Святослав оказались обладателями альтернативной политики. Наверняка остались и другие вдовы Игоря, вероятно, были и принцессы, дочери этих жен, возможно, были в династии и какие-то родичи мужского пола, претендовавшие на регентство. Но все они до единого представляли варяжскую политику, а она обанкротилась под Шатрищем, продолжать ее было нельзя, выиграть с ней разгоревшуюся гражданскую войну было невозможно.

Летопись рисует картину автоматического получения власти Ольгою после смерти Игоря (если даже не ее регентства во время его Коростеньского похода). На самом деле все обстояло иначе, и в начавшейся в Киеве панике разгорелась борьба за трон. Но когда полянское боярство и оставшаяся в Киеве варяжская знать решили не присягать Малу как новому государю Руси, им надо было немедленно выбрать контргосударя со своей стороны. И в тот момент катастрофы даже им для сохранения своих привилегий потребовался правитель, готовый на кардинальные реформы, готовый сменить курс и обещать вместо варяжского железного кулака славянскую политику.

И здесь – еще до сражения 946 года, еще в 945-м – сработало имя Святослава. Изо всей династии славянское имя был только у него. И новым государем был немедленно провозглашен пятилетний Святослав. И это почти автоматически означало регентство Ольги, то есть вручение ей полноты власти.

Вот как Ольга завоевывает власть, играя на своем козыре, ставя свои условия и публично клянясь на всю страну, что славянское имя Святослава было с ее стороны не обманом, а обещанием славянской политики и что в ее лице династия готова сдержать это обещание народу. Многим в варяжском лагере это, видимо, не нравится, но выбора нет. Это теперь единственный шанс спасения династии и ее верных слуг тоже. Вот как Ольга завоевывает власть, когда в 945 году обанкротилась варяжская политика.

Но откуда же эта варяжская политика, которой до того династия придерживалась, могла взяться, если по династическому праву династия считалась славянской? Очень просто: политика родилась из самой варяжской узурпации!

Положение Варяжского дома было двойственным: в теории династического права Рюрик, Олег и Игорь были славянскими государями, но на практике они ими не были. Они были деспотами, полагавшимися на мечи своей норманской гвардии и знати и презиравшими русское быдло, а нередко и русских богов (заключив союз с одним Перуном, продавшим державу Варяжскому дому, за что при Добрыне и Владимире он поплатился). Они ощущали себя норманами и вели соответствующую политику, считая Русь своим боевым трофеем.

В династическом праве все они, видимо, разбирались прескверно. И чтобы его понять, потребовался гений Ольги.

Варяжская теория. На тезисе о «призвании варяжских князей» была построена в науке так называемая норманская теория. Не следует заблуждаться, это была когда-то научная теория, ее разделяли и крупные ученые (например, Карамзин и Соловьев). Она существует уже несколько веков.

Научная полемика против норманской теории началась еще в XVIII веке. Тем не менее ее научная несостоятельность выяснялась постепенно из-за большой сложности вопросов, отдаленности исследуемой эпохи, но также из-за путаницы в источниках. В настоящее время в СССР норманская теория почти полностью дискредитирована, но за рубежом продолжает считаться научной теорией и пользоваться популярностью.

Здесь не место излагать историю трехвековой полемики между норманистами и антинорманистами, разбирать огромный комплекс аргументации обеих сторон. Отмечу лишь следующее.

Во-первых, суть норманской теории вовсе не в том, что Рюрик был варягом, а исключительно в том, что Варяжская династия будто бы создала Русскую державу. Во-вторых, еще на протяжении XIX века норманская теория не раз подвергалась в русской науке критике, гораздо более резкой, чем это известно в широких читательских кругах: под вопрос неоднократно ставились не частные вопросы, а вся версия IX века (и не только его) в целом.

Следует также сказать, что за рубежом норманская теория продолжает и сегодня активно использоваться не в научных, а в политических и пропагандистских целях. В свое время я нашел, перевел на русский язык и опубликовал в нашей печати соответствующие откровения «норманистов от политики». А именно самих фашистских главарей – Гиммлера и Гитлера. А также подхвативших эту эстафету западногерманских «кремленологов» – Кеплера и фон Римши. Интересующихся подробностями отошлю к моему очерку «На родине Добрыни Никитича» («Дружба народов», 1975, № 8, с. 195—199).

Иной раз можно прочесть, что норманская теория – плод злонамеренных происков ученых-немцев XVIII века. К сожалению, это не так. Первоисточник научного норманизма и построенных на нем политико-пропагандистских вымыслов кроется в самой русской летописи. Их первоисточник – летописная варяжская теория!

То, что говорится в летописи о различных мнимых благодеяниях варягов, не случайная обмолвка. И не святая истина, простодушно зафиксированная летописцами. Это стройная, продуманная система подтасовки информации. Это – теория права Варяжского дома на русский трон!

Как мы уже могли убедиться, русская история в династических целях подверглась в летописи сознательной и последовательной фальсификации в проваряжском духе. А в «анти» – каком? В антидревлянском? Безусловно. В антинародном? И это определение (как и еще немало других) будет в большой мере верным. Но доминантой фальсификации было, увы, то, что летописная версия – антирусская!

Именно русская летопись и выставляла русский народ неспособным к созданию государственности, созданной будто бы варягами. И не будет преувеличением сказать, что варяжская теория летописи принесла русскому народу многие бедствия.

Разумеется, это не означает, будто летопись лишена ценности как исторический источник. Напротив, она ценный источник, истинный кладезь информации! Надо уметь отделять верные сведения от версий, от династических мифов – это просто разные вещи. И еще надо помнить, что в вопросе права на престол версия в любой монархической хронике мира нейтральной не бывает.