Текст книги "Блеск власти"

«Мне бы такого наследника», – думал шах, не зная, что Узбеку-Антануку приходится бороться за выживание, он в изгнании, карабкается вверх по лестнице успеха, стараясь надежно зацепиться за каждую ступеньку. Ширваншах видел только, как Антанук поглощает знания, а его наследники, живя в довольстве и добре, разленились, полагая, что такая жизнь у них будет всегда.

Кей Кабус ибн Ахситан подготовил отъезжающим гостям подарки. Узбеку-Антануку он вручил саблю дамасской стали, рукоять которой была украшена драгоценными камнями, а по ножнам извивался серебряный узор. Глаза юноши загорелись, такого оружия ему не приходилось видеть никогда, он вытащил клинок, согнул его, тот моментально распрямился, зазвенев как струна.

– Пусть оружие это принесет тебе только победы, да хранит тебя Аллах, великий и всемогущий. Пусть оружие это поднимается на врагов твоих, но никак не на друзей, – искренне сказал ширваншах.

– Да благословенны будут мои воспитатели и учителя, да продлит Аллах их годы. Да приумножится богатство и слава этого гостеприимного дома. Да снизойдет благодать на государство твое, о мудрейший из шахов Востока! Хвала и слава тебе, Кей Кабус ибн Ахситан, хвала и роду твоему, да хранит его Аллах вечно!

Второй подарок хозяин сделал князю Елбаздуку. Двое конюхов ввели под уздцы породистого арабского скакуна рыжей масти с высокой шеей, широкой грудью, на высоких крепких ногах. Огромные глаза жеребца сыпали искрами от предвкушения скачки, он будто бы высматривал из огромного количества людей подходящего седока. Елбаздук подошел, погладил скакуна по шее, похлопал по крупу, тот заржал, принимая сильную и волевую руку хозяина.

Прекраснее подарка быть не может! Такие жеребцы редкость, выбрать такого мог только человек щедрой души и большого сердца. Князь воздал хвалу ширваншаху, и все вокруг радовались их искренней дружбе, но больше других радовался сам шах, он любил и умел делать подарки. Лишь грусть скорого расставания слегка затеняла радость, но за расставанием бывают встречи, и это вселяло надежду.

* * *

Дорога домой всегда короче дороги из дома, а когда дорога тебе уже знакома, она становится еще менее долгой. Заимей в пути хорошего собеседника, можешь пройти дорогу очень быстро. Самир Озан ибн Хусейн Шекиви, почтенный учитель Узбека-Антанука, рассказывал о царице Тамаре, о христианстве.

– Я рассказывал тебе, о старательный мой ученик, о монахах-христианах. Ты видишь монастырь на вершине той горы? Вот там они и живут, туда непросто добраться любому человеку, но они и не хотят видеть много людей, не хотят иметь контакта с миром, не хотят войн и праздников. Цель их жизни – молитва и познание через нее истины и откровений учения Бога.

– Но их Евангелие устарело. Нет более верного учения, чем ислам, нет прямее пути, чем путь мусульманина, нет бога кроме Аллаха, и Мухаммад, саллялляху алейхи ва саллям – пророк его на земле, – высказался ученик.

– С тобой нельзя не согласиться, но как философ я не один раз задумывался, зачем Всевышний Творец послал людям сначала Тору, затем Евангелие и наконец Коран? Ни одна из этих книг не проповедует насилия, а лишь призывает верующих к смиренной праведной жизни, заботе о ближних, говорит о жизни вечной. А не проверяет ли Господь, какое из этих учений его люди воспримут быстрее, поймут лучше, какое учение правильно подготовит их к жизни вечной в раю. Быть может, люди, живущие на севере в суровых условиях холода, лучше воспримут одно учение, а люди, преодолевающие жару и безводие, другое. Может, это и не так. Я пока не нашел ответа на этот вопрос, подумай и ты над ним. Но тем не менее христианка Тамара объединила грузин, навела порядок в этих горах, создала крепкое государство, люди воистину поверили в Бога, стали жить более праведно, а разве это плохо?

– Но с таким же успехом это мог сделать исламский правитель, как сделано в Ширванском государстве.

– Ты полагаешь, что проповедники ислама не ходили по землям грузин? Ты думаешь, тут не проповедовали иудеи? Но народ почему-то принял христианство. Почему? Это известно только Всевышнему Творцу, нам же знать пока не дано. Но уважать мы этот выбор должны, ибо скорее это выбор Бога, не человека. Твой предок Чингисхан твердо придерживался уважительного отношения к любой вере.

В таких беседах и размышлениях с одновременным созерцанием постоянно меняющегося ландшафта подошли к перевалу через Большой Кавказский хребет. На перевале стояла мгла, туман окутал не только вершины окрестных гор, но и непроглядно застилал дорогу.

– Антанук, возьми в карман кусочек тумана.

– Вы шутите, мой почтенный учитель?

– Да нет. Ты все-таки попробуй.

– Я пробовал это делать еще в детстве, но думаю, и к старости у меня это не получится, – рассмеялся Узбек-Антанук.

Дорога пошла вниз. Солнышко постепенно начало проглядывать сквозь лохматые клубы тумана. Они из синих превратились в белые и скоро совсем растаяли.

Спустились еще ниже, и учитель попросил:

– Остановись, мой талантливый ученик, посмотри наверх и увидишь наш туман.

– Так это же просто облако! – воскликнул Узбек-Антанук. – Вон оно сидит на вершине перевала ладно, как в седле.

– Ты прав. Туман – это облако, опустившееся на землю. Понимаешь, зачем я просил положить часть облака в карман?

– Кажется, начинаю догадываться. Большинство людей считают, что Бог живет на облаках.

– Так может жить Бог на облаке?

– Если он невесом, может!

– Тогда как быть с утверждением, что Бог создал людей по образу и подобию своему?

– А как быть с утверждением, что Иса ходил по воде, как по тверди?

– Достойный ответ достойного ученика. Но Иса делал это не каждый день, а только в трудные моменты бытия. Думаю, это стоило ему большого напряжения духовных сил. Можно ли это делать каждую секунду и даже во сне? Сомневаюсь. Значит, у Всевышнего Творца есть какая-то твердь.

– Например, луна, – вставил Антанук.

– Может, и луна, но не солнце, которое горит жарким огнем. Может быть, это и другая твердь, крутящаяся в космосе.

– Крутящаяся? – удивленно поднял глаза юный хан.

– Да-да! Вращающаяся, но об этом разговор отдельный и не в пути.

Дорога все бежала и бежала вниз. Мрак Дарьяльского ущелья постепенно разбавлял свет, Терек по-прежнему пел свою мощную грозную песню, горы расступались, усиливая эхом хор водных потоков.

Хетэг встречал гостей с распростертыми объятиями. Отдыхали, пировали, наслаждались беседами. За год у двух кунаков много накопилось на душе, хотелось обрадовать друг друга, поделиться сомнениями. Слава Всевышнему Творцу, больших потрясений ни у того, ни у другого не было. Елбаздук рассказывал Хетэгу о сыне его Асхаре, умном, сдержанном, бесстрашном в сражениях, рассказал и о том, что ширваншах предлагал Асхару остаться у него на службе, возглавить его личную охрану.

– О великий и могущественный шах, да продлит Аллах твои дни. Я единственный сын своего отца осетинского князя Хетэга, мой долг быть рядом с отцом и в здравии и в немощи его, я не могу дальше оставаться вдали от родителя и родной земли, мысли мои все там, за вершинами гор. Прости меня, о всемогущий, и спасибо тебе за науку жить, которую я получил в твоем государстве и лично от тебя, о мудрейший из мудрейших! – Так отвечал на приглашение Кей Кабус ибн Ахситана твой сын, преклонив колено.

Шах поднял Асхара, обласкал его и сказал:

– Ты предан отцу своему, значит, ты настоящий сын. Ты предан своей земле, значит, ты – велик. Да пошлет тебе Аллах и ваш Иса свое благословение на великие дела в земле осетинской.

Шах наградил Ахсара за верную службу и добавил:

– Я жду тебя всегда – и в горе и в радости, ибо твердо знаю, врагами мы никогда не будем.

По щеке Хетэга текла слеза, душу его захлестнули радость и гордость за сына.

– Я думаю, ты не откажешься выпить по кружке хорошего осетинского пива за здоровье наших детей.

В комнату вошла шустроглазая девочка с подносом, на котором в кружках пенилось пиво, она молча поставила их на стол, рядом блюдо с сыром и хлеб, поклонилась и пошла к двери.

– Тайдула, а почему ты не поздоровалась? Ты не узнала меня?

– Я здоровалась с вами, князь, сегодня утром, но вы меня не заметили.

– Прости, девочка моя. Наверное, утром я был слишком рассеян, плохо спал после обильной еды.

– Я вас прощаю, князь. – Девочка быстро шмыгнула за дверь.

Кунаки рассмеялись.

– Ты знаешь, брат мой, что внучка твоя не один раз снилась мне в Ширване: то подсказала дальнейший путь, то уберегла от ненужного поступка. Есть в ней что-то загадочное, что понять мы своим умом не можем. Чувствую я, ждет Тайдулу большое будущее.

– О чем ты говоришь, мой дорогой друг? Знаешь, что ее ждет? Ждет мрак взрослой жизни. Народную молву не остановишь, в народе моя внучка слывет незаконнорожденной, от неизвестно какого отца. А я верю, что в жилах девочки течет благородная кровь и умна она не по годам. Мои братья по вере русские очень метко говорят: «На чужой роток не накинешь платок».

Девочка растет, скоро зацветет, как бутон прекрасной розы. Кто возьмет ее в жены? Разве что грязный босяк, который ленится у себя под носом вытирать.

Пиво пили, молча, радость в душе Хетэга сменилась на печаль. Паузу прервал Елбаздук:

– Не печалься, брат мой, даже из самых безвыходных ситуаций есть выход. Послушай меня и подумай. Отпусти Тайдулу со мной.

Хетэг поднял глаза, в них было отрицание.

– Не торопись, подумай, – продолжал гость, – ты знаешь, что мы и черкесских княжен отдаем на воспитание в другие семьи, так почему же я не могу взять на воспитание осетинскую княжну. Жена моя еще в силе, да ниспошлет ей Аллах здоровья, вырастит из нее настоящую царицу, а у царицы мужем может быть только царь. Мы еще будем пировать на веселой свадьбе Тайдулы.

Произнося эти слова, Елбаздук не знал, что они пророческие, но чувствовал – девочку ожидает большое будущее. Хетэг молчал, тщательно пережевывая сыр, боль не уходила из души, ломала его, не давала выстроиться мыслям. Усилием воли вытаскивал князь из груди тяжелую гирю и начинал понимать, что кунак предлагает ему лучший выход. Но как он расстанется с любимой внучкой – она ведь не только боль, но и услада души его.

«Однако боль маленькая перерастает в боль большую, – думал Хетэг, – наверное, прав брат мой. Прав! Надо решаться. Я буду тосковать, но девочке будет лучше, не обидит ее кунак, никогда не обидит».

И, словно утверждая его мысли, Елбаздук заключил:

– Молва народная не сможет перевалить через горы, разделяющие нас, она утонет в разнице наших языков и со временем унесется бурными водами Терека.

– Спасибо, мой дорогой! Я счастлив иметь такого брата, как ты. Помни всегда – моя жизнь принадлежит тебе!

Ночь перед новым этапом похода Узбек проводил с Лейлой. Красавица сияла самой яркой звездой среди звезд ночного неба, была неподражаема в любовных ласках, лунный свет радости и неги укутывал хана, страсть стелила мягкую постель.

Ночной сон был коротким, но крепким и полноценным. Узбек проснулся бодрым, Лейла сидела рядом, гладила его лицо и тихо-тихо пела ласковую арабскую песню. Хан обнял ее.

– Нежная, обворожительная моя, сегодня в повозке ты поедешь не одна, с тобой поедет девочка, внучка князя Хетэга.

Лейла удивленно подняла глаза. Она молчала, но ее глаза спрашивали Узбека: ты взял эту девочку в жены?

– Успокойся, не тревожься зря. Дед мой берет девочку к нам в семью на воспитание, у нас так принято. Воспитывать ее будет бабушка. Тайдула еще слишком мала, чтобы стать женой. Будь с ней ласкова, сладкая моя.

Узбек, готовясь к отъезду, чувствовал, что Лейла затаила обиду, хотя внешне ничем это не выдавала.

Прощание у околицы было недолгим, мужчины обнимались, желая друг другу здоровья. Тайдула поцеловала бабушку и рванулась к деду, обняла его за пояс. Долго молчала, прижавшись к нему, глаза ее были полны слез. Хетэг приподнял девочку, поцеловал, готовый заплакать, но мужчины на Кавказе не плачут. Дед быстро снял свой нательный крест и повесил его на шею внучке.

– Может случиться так, девочка моя, что жизнь заставит тебя принять другую религию, прошу, дорогая моя, никогда не снимай этот крестик, что бы ни случилось. Храни тебя Господь!

Хетэг перекрестил Тайдулу, поднял голову, перекрестил всех. Чтоб никто не увидел его слез, вскочил в седло и поскакал к дому.

Тайдула села в повозку, поздоровалась с сидящей там женщиной, та лишь молча кивнула головой и отвернулась. Девчушка повернула голову назад и долго смотрела на удаляющееся родное селение, слезы текли из глаз, она молча глотала их, не произнося ни оха, ни вздоха. Лейла искоса поглядывала на маленькую спутницу. Ей вдруг вспомнилось, как ее, чуть только созревшую девушку, везли в гарем ширваншаха, грусть расставания с родным домом вновь охватила женщину. Лейле стало жаль девочку. Что это было? Жалость или незнакомое доселе материнское чувство, которое чрезмерно овладело нерожавшей женщиной? Она подвинулась к Тайдуле и погладила ее по голове. Какой-то нежный свет засветился над головами незнакомых раньше спутниц, в сердцах разлилось тепло, голова девочки припала на грудь женщины, и дитя утонуло в ласковых объятьях.

Узбек ехал впереди и, покачиваясь в седле, думал: «Как же прав был благословенный учитель ходжа Самир, говоря о том, что женщины мешают познавать истины Корана».

Молодому хану не давал покоя взгляд Лейлы, в котором заключались удивление, тревога, ненависть к девочке, нежелание делить с кем-то мужчину.

«Наказать? Приструнить? Показать свою нелюбовь? Но она не произнесла ни слова. Так на то она и восточная женщина, не произнесла, так все сказала глазами». – Такие мысли одолевали мужчину, занимали мозг полностью, ни о чем другом хан думать не мог.

Кто понял жизнь, тот не торопится, вспомнил мудрое наставление Узбек, притормозил коня с целью пропустить повозку вперед и, скосив взгляд, увидел обнявшихся, словно мать и дитя, Лейлу и Тайдулу. Сердце хана вмиг наполнилось радостью, он пришпорил коня и полетел во главу колоны, медленно, но уверенно идущей к родным черкесским горам.

* * *

Хан Золотой Орды Токта переживал нелегкие времена. Противостояние с бекляри-беком Ногаем достигло высшего предела. Золотая Орда практически раскололась на две половины, военные силы были равны, никто не решался напасть на соперника первым. Токта занимался укреплением своих восточных границ посредством дипломатии, хан поклонился Великому каану Монгольской империи Тимуру, объявив, что Золотая Орда вновь вливается в большую империю, созданную Чингисханом. Тимур, радуясь покорности, вернул Токте провинцию Пиньян, отобранную Хубилаем у Берке еще в середине века, и дополнительно приписал ему области Цзиньчжоу и Юнчжоу, доходы от которых пошли в казну Золотой Орды. По существующему в Монголии обычаю Токта в свою очередь должен был отписать правителям других монгольских улусов богатый город или область. Хорошо все обдумав, он отдал в распоряжение соседей город Судак в Крыму, который Ногай считал своим. Бекляри-бек рассвирепел и направил в Крым своего внука Ак-Тайджи провести карательную операцию, но она захлебнулась из-за сопротивления крымчан. Внук Ногая был убит генуэзцами, которые торговали в Кафе. Представители крымских городов обратились за помощью к Токте, и коварный старик притих, вырабатывая очередной план удара в спину.

В самом конце 1299 года Ногай двинул свои войска на Сарай. Токта, узнав об этом, выступил ему навстречу. Армии сошлись на реке Южный Буг. Увидев убедительное превосходство сил хана, коварный старец решил прибегнуть к хитрости, опять притворился больным, лег на арбу и застонал. Ногай начал посылать Токте письма с просьбой помириться, объясняя, что шел он не воевать, а передать свои войска под командование хана.

Многие люди из армии Ногая не хотели воевать с ханом и начали потихоньку перебегать на его сторону. Один из больших военачальников сообщил о приказе бекляри-бека незаметно форсировать реку, пока он усыпляет бдительность Токты своими посланиями. Хан ночью сам перешел реку, наголову разбил и рассеял войска непокорного и коварного незаконно рожденного Чингисида. Ногай был пленен русским ратником, служившим хану, бекляри-бек потребовал отвести его к Токте, но воин отрубил ему голову и привез ее хану.

– Вот голова Ногая, – сказал ратник хану Токте, бросая к его ногам голову всемогущего сановника.

– А почему ты думаешь, что это Ногай? – поинтересовался повелитель.

– Он сам сказал мне об этом и просил его не убивать, но я решил: хватит этому старику творить нам беды.

– Ты знаешь, что узаконил мой прадед Великий Чингисхан? Простой народ не убивает царей! Судьбу Ногая могли решить только мы, его сородичи. – Токта повернулся к своей охране. – Казнить нарушителя закона на моих глазах.

Дышать Токте стало легче. Все поданные Золотой Орды спешили заверить его в своей преданности, одаривая дорогими подарками. Нельзя сказать, что хан почивал на лаврах, беспокоили повелителя прыткие дети и внуки Ногая. Старший сын покойного бекляри-бека не раз пытался выступить против Токты, но тщетно. Тогда он вторгся в Болгарию, воспользовался междоусобицей в стране, сам уселся на трон в Тырнове, однако не просидел и года, местные бояре схватили его и задушили в тюрьме.

Другой сын Ногая Тури уговорил все-таки когда-то верного хану Сарай-Бугу выступить против брата, но их замысел раскрыл Бурлюк, самый преданный Токте брат, который и умертвил обоих. Постепенно возня улеглась, на улусы Ногая были посажены верные хану Чингисиды, одним из них был юный сын Токты Ильбасар.

Чем спокойнее была обстановка, тем больше оживал Токта. Он начал заниматься внутренним обустройством Орды, обратил, наконец, внимание на русские княжества, которые уже больше семи лет не разорялись и увеличивали доход казны хана. Токта был спокоен, уверен, весел, устраивал пиры и приемы.

Все бы хорошо, живи и радуйся, но начал сниться хану один и тот же сон. Сначала редко, а потом все чаще и чаще приходил к Токте во сне убитый им брат Тогрул, садился напротив и внимательно смотрел повелителю в глаза. Смотрел и молчал, пока тот не просыпался весь покрытый холодным потом. Остаток ночи Токта уже не спал, день ходил, как побитый палками. Когда сон стал мучить хана каждую седьмицу, он собрал звездочетов. Знатоки неба задали Токте вопрос:

– Ты не знаешь, что хочет от тебя убитый тобою брат?

– Нет. А как это узнать?

– Спроси его во сне, а если не ответит, значит, знает кто-то на земле.

Токта очень хотел спросить, но не получалось, не мог он руководить сном, не все подвластно ханам.

В один из вечеров Токта позвал к себе Арибах, чтобы она успокоила его нервы после бессонной прошлой ночи. Жена и ласкала, и лечила голову хана магической силой своих рук, ему становилось легче. Но как только хан вспоминал о человеке, знающем тайну его сна, голова снова становилась ватной.

– Что происходит с тобой, мой повелитель? Чем опечален ты? Да будет с тобой Синее Небо, да поможет оно тебе во всем и развеет все твои сомнения.

Токта рассказал любимой жене все.

– Так кто же из живущих на земле может знать, что хочет от меня мой брат, и где этот знахарь живет? – заключил властитель Золотой Орды.

Арибах задумалась: «Сейчас или никогда! Да, пришла пора, пришла! И звезды хорошо сегодня расположены на небе. Очень хорошо расположены в мою пользу. Решайся, Арибах, давай!»

– Не гневайся, мой господин, но ответ на твой вопрос знаю я. Ты помнишь, что я была женой Тогрула и родила ему сына, которого зовут Узбек.

– Звали Узбек, – с некоторым раздражением поправил ее Токта. – Нет давно Узбека, ты сама его хоронила, я даже помню, где могила твоего сына.

– Есть Узбек, мой повелитель, есть! Он жив и здоров! Тогрул хочет, чтобы ты призвал его к себе, сделал своим соратником и любимым племянником, тогда убитый брат перестанет к тебе приходить.

Токта моментально почувствовал, как голова его стала светлой, в ушах перестало стучать, ноги и руки начали наливаться силой. Хан встал, прошелся по комнате, настроение улучшалось, но он все не верил этому, он думал: «Если все так, то почему бы не сделать, как просит Арибах? Синее Небо мстит мне за расправы над братьями. А может, подождать, не спешить?»

Но в этот момент Токта вживую, не во сне увидел Тогрула, его глаза смотрели пронзительно. Он мгновенно повернулся в сторону Арибах.

– Ну и где же ты прячешь своего сына?

– Это известно только моему брату, твоему верному слуге Айдарбеку. Я знаю только, что Узбек в надежных руках, он здоров, в меру умен и подготовлен как воин, – схитрила Арибах.

Настроение у хана стало удивительно хорошим, он сам не понимал почему. Ему бы разгневаться, разбушеваться, как же иначе реагировать на такие существенные тайны от хозяина?

Ночь с неувядающей красавицей Арибах была великолепна. Токта простил ей все, в конце концов она избавила его от этого навязчивого сна. Им обоим было хорошо.

Утром Токта послал гонца за темником Айдарбеком, кочевавшим между Итилем и Доном с вверенными ему войсками хана. Арибах тем же утром послала подарки своему племяннику Кутлуг-Тимуру. Подарки сопровождала верная служанка, которая передала просьбу тетки встретить дядю Айдарбека при подъезде к Сараю и сказать ему одну фразу: «Теплый ветер открыл дверь». Кутлуг-Тимур, сын сестры Арибах и Айдарбека Мерем, также нес в своих жилах кровь Чингисхана, его бабка по отцу была внучкой Бату-хана.

Приказ тетки-ханши был законом для молодого и перспективного нойона. Ему, еще совсем юному, но не по годам умному и расчетливому парню, очень хотелось быть ближе к трону. Кутлуг-Тимур почувствовал, что здесь есть какая-то тайна и скоро должны произойти важные события. Им овладела гордость, грудь распрямилась, он начал суетиться, но вовремя остановил себя, обдумывая, как и где встретить дядю, да так, чтобы сопровождение его не поняло, зачем племянник выехал навстречу.

На следующий день Кутлуг-Тимур откочевал от Сарая вверх по Ахтубе на один дневной переход и начал готовить дяде пышную встречу. Айдарбек торопился к хану, примеряя в голове разные варианты. Все могло быть, лишь бы не худшее. Темник не хотел заезжать в кочевье племянника. Не по возрасту умный парень сказал:

– Негоже ехать к хану, не отмыв дорожную пыль и с сонными глазами.

Айдарбек сообразил, что есть кое-что поважнее отдыха, и дал команду остановиться на ночлег.

Сон дяди был крепок, ведь перед сном он услышал заветный, давно ожидаемый пароль: «Теплый ветер открыл дверь».

Айдарбек встал перед ханом на колени и вознес хвалу своему повелителю.

– Ну, расскажи своему хану, что ты от него скрываешь?

– Можешь казнить меня, мой властелин, но видит Синее Небо, что только моя горская кровь заставила держать тебя в неведении, где находится сын твоей жены и мой племянник.

– Наш племянник Узбек, прежде всего, мой племянник. Ты возьмешь тысячу воинов и привезешь его ко мне, я посмотрю на него и решу, выпускать из тебя твою поганую горскую кровь или повременить. А может, у тебя еще есть тайны от меня?

– У меня больше нет тайн, о мой хан. Вся моя жизнь посвящена служению тебе и только тебе, мне не жалко отдать ее за своего повелителя.

– Много говоришь, темник. Скажи лучше, где ты скрываешь Узбека?

– Он находится на воспитании у моего отца в горах Черкесии.

– Я не хочу больше видеть тебя, Айдарбек, без моего племянника, уходи и торопись.

Айдарбек выходил из тронного зала, пятясь и отбивая поклоны хану. Душа его радовалась. Он хорошо изучил повелителя, подолгу находясь с ним рядом, и потому понимал, что речь повелителя больше была направлена окружению, находящемуся около трона. Токта никогда бы не посмел огорчить свою любимую Арибах.

* * *

Елбаздуку донесли: тысяча монгольских всадников остановилась на ночлег у пятиглавой горы, по направлению, похоже, идут к нам.

– Усилить посты на перевалах, узнать, кто идет во главе тысячи, – скомандовал князь.

Утром стало ясно, что воинов ведет Айдарбек, и отец выехал навстречу сыну. Темник издалека узнал отца при подъезде к плато Бийчесын – так чинно и важно сидеть на коне может только Елбаздук. Спешились, обменялись приветствиями. Вдвоем пошли по благоухающей траве.

– С чем приехал, сын?

– С хорошей вестью, отец. Хан Токта узнал, что Узбек жив, и требует его к себе.

– Еще неизвестно, хорошая это весть или плохая, – помрачнел Елбаздук.

– Хорошая, отец, хорошая! Твоя дочь Арибах научилась управлять чувствами хана. Токта ждет Узбека с добром, собирается приблизить его к себе.

– Приближение к властителям тоже не всегда добро.

– Но ты же видишь, какое сопровождение выслал Токта Узбеку, для пленника хватило бы и двадцати воинов. С таким почетом к хану прибывают только высшие нойоны Орды.

– Да не об этом я говорю, а о дальнейших ваших и его действиях. В оба смотрите там, в оба и думайте! – наставлял все еще сомневающийся Елбаздук. – Людей своих оставишь здесь, пусть отдохнут, а мы домой.

До усадьбы князя оставалось совсем немного пути, как внезапно узкую дорогу свите перекрыл всадник, ладно сидящий в седле на породистой кобыле. Айдарбек моментально выхватил саблю, рука ехавшего рядом Елбаздука легла на правую руку сына.

– Не торопись, сынок, этому можешь проиграть. Он сильный и умный воин, с ним нужно дружить, тем более что он твой племянник.

Сабля моментально влетела в ножны, два джигита поехали навстречу друг другу и обнялись не спешиваясь, как это часто делают монголы.

– Какой ты стал, мальчик мой! – восхитился Айдарбек.

– Мне уже двадцать один, дядя. Приветствую тебя на родной земле.

– И я рад видеть тебя, мой хан. Знаю, теперь мы будем видеться часто. Я приехал за тобой.

Узбек не стал задавать лишних вопросов, он не был приучен к этому, придет срок, и дядя расскажет все сам, дорога до Сарая неблизкая.

На пороге дома Айдарбека встречала мама, его мама, его родная Аиша, единственная жена Елбаздука, которая родила ему двух дочерей и сына. Мать обняла своего мальчика, он опустился перед ней на колени.

– Прости, мама, что долго не видел тебя, меня не отпускала ханская служба, но вот я с тобой, чувствую запах родного очага, слышу родной голос, и сердце мое разрывается от любви к тебе, мама.

Айдарбек начал раскладывать перед матерью подарки, платки китайского шелка, дорогие серебряные блюда, сосуды, украшения.

– Это подарки от твоих дочерей, любимой в Орде ханши Арибах и Мерем, достойной жены именитого мужа-Чингисида, они велели целовать твои руки, мама.

Аиша так была растрогана вниманием детей, что заплакала от счастья. Служанки хлопотали у большого стола во дворе, ими руководила шустрая девушка со стройным станом и удивительно милым личиком.

– Что за прелестное создание появилось у нас в доме? – спросил Айдарбек Узбека.

– Это Тайдула, воспитанница бабушки, внучка осетинского князя Хетэга, кунака деда.

– Хороша девчонка, ей бы жениха под стать, – улыбнулся дядя.

Узбек промолчал.

Мужчины обедали и ужинали одновременно, день клонился к концу.

– Ты прости, отец, но я должен торопить Узбека. Токта не любит ждать. Завтра утром мы отправимся, – тоном, не терпящим возражений, сказал Айдарбек.

Елбаздук смотрел на сына и радовался. Его мальчик стал настоящим мужем, хорошим воином, именитым человеком. О чем еще может мечтать отец! Одна мысль не давала ему покоя: «Неужели Айдарбек забыл, что Токта убил Тогрула, неужели он простил Токте это коварство? Может быть, его сын перестал быть горцем, забыл, что такое кровная месть? Но он у меня умный и хитрый, тогда сын ждет какого-то момента. Да-да, он ждет момента! Они с Арибах думают посадить на трон Узбека с помощью Токты!»

Елбаздук успокоился. Он родил на свет хороших, толковых детей.

Узбек долго не мог заснуть, одолевали мысли. Он много дней мечтал о моменте, когда резвый конь помчит его в Орду, когда он наконец-то увидит маму, обнимет ее, родную, милую, дорогую, любимую. Пройдет тоска, которая приходила к нему по вечерам, и запах степи наполнит его душу счастьем. Но вот завтра и настанет этот день, а молодой хан чего-то боится, волнуется. Что ждет его в Орде? Не готовит ли Токта ловушку? Повелитель Орды объявил наследником сына своего Ильбасара, зачем ему нужен соперник в наследовании трона? Что-то тут не так! Мысли назойливо кружились в голове. Узбек ворочался с боку на бок, вставал, сидел на лежанке, но сон не приходил.

Как он уснул, Узбек не помнил, только пришли к нему во сне родители, мама и папа, лицо которого уже начало стираться в памяти. Отец, как в детстве, подхватил сына на руки, сильные, крепкие, спокойно и твердо сказал: «Ты вырос большим, умным, ловким, сын мой. Приезжай скорее домой, только никогда не торопись, думай и еще раз думай, тогда все время будешь на коне».

Мама погладила сыночка по голове, сладость и нега разлились по телу Узбека, родной голос звучал тихо и ласково: «Я жду тебя, сынок! У нас все будет хорошо».

В этом же сне приходил к Узбеку и Токта, лица его он не видел, но от повелителя Золотой Орды веяло теплом.

Спал молодой хан мало, проснулся до рассвета, но отдохнувшим и бодрым духом. Вышел во двор, размялся, побежал к речке, туда, где умывались с дедом по утрам. На востоке из-за горы появлялся свет, утренняя прохлада пощипывала тело. Узбек резво спускался к воде, но вдруг на тропинке неожиданно появилась Тайдула, она встала на колени.

– Прости меня, мой повелитель, позволь сказать слово.

– Встань, девочка моя, и говори.

– Я уже не девочка, мой хан! Я готова в любую минуту стать женщиной, но только с тобой. Только ты имеешь право забрать мою девственность. Я люблю тебя, Узбек! Люблю!

Опытный, искушенный в любви мужчина сильной рукой притянул Тайдулу к себе, девушка оказалась в теплых объятьях. Губы их слились в сладком поцелуе, жар сердец подогревал страсть, но Узбек вовремя остановил себя. Не выпуская любимую из объятий, нежно зашептал ей на ухо:

– Я обязательно за тобой приеду, ты будешь моей женой! Наберись терпения и жди. Сколько тебе ждать, я не знаю, но ты жди и не сомневайся. А теперь беги, родная моя.

Тайдула побежала вверх по тропинке, стройная, быстрая, как горная козочка. Полная счастья и надежд, она заскочила на женскую половину сакли и запрыгала от радости.

Лейла давно не спала, часом раньше она хотела поговорить с Тайдулой, но ее не было на лежанке. Долгое ожидание навело женщину на мысль: «Неужели Узбек позвал девчонку к себе?» Ревность овладела Лейлой, она давно уже заметила, какими влюбленными глазами смотрит подрастающая соперница на ее мужа, и тот издалека любуется ей. Кровь закипала в груди Лейлы, но она научилась владеть собой, научилась успокаивать себя. Мать маленькой дочери Узбека начала рассуждать: «Может, все к лучшему, все равно Узбек женится еще не раз, как это и положено истинному мусульманину, а Тайдула моя воспитанница. Так что же ты хочешь? Радуйся, дура! Управлять Тайдулой ты научилась, а если муж уедет и найдет себе в Орде еще кого-нибудь, то вдвоем ревновать будет легче». Пожар в душе Лейлы угас, лишь только тлели угольки не совсем сгоревшей подлой женской ревности.