Текст книги "Блеск власти"

Когда ревнивица услышала, что в комнаты влетела Тайдула, она притворилась спящей. Девушка, переполненная радостью, сама присела на лежанку к старшей подруге.

– Ты что прыгаешь, как коза? – делая вид, будто она спросонья, спросила Лейла.

– Узбек обещал на мне жениться!

Сердце красавицы прыгнуло в груди и забилось, как птица в силках.

– Он приглашал тебя сегодня на ночь?

– Нет, он сказал, что приедет за мной, тогда и женится.

– За тобой, а за мной и дочерью?

– Ну конечно же и за тобой, и за нашей малышкой.

У Лейлы сразу стало легко на сердце. «Значит, я пока одна жена у Узбека, а время уносит много воды, и чистой и грязной». Тут же Лейле пришла в голову прекрасная мысль: нужно убеждать мужа, чтобы непременно женился на Тайдуле, он в разлуке будет скучать по ней, ждать встречи и стремиться скорее приехать к нам.

Узбек пришел прощаться с женщинами сразу после завтрака. Перед бабушкой он встал на колени, целовал руки. Аиша, привыкшая всю жизнь провожать мужчин, погладила внука по голове, взъерошила волосы.

– Ты сильный мужчина, Узбек. Ты умный мужчина, мой внук. Никогда не забывай о женщинах своих, заботься о них. Будь счастлив! – Встала и пошла заниматься делами, чтобы не показать внуку набежавшие на глаза слезы.

Лейла с грустью целовала Узбека, уже чувствуя тяжесть разлуки. Ей хотелось скорее покинуть горы, которыми тяготилась, она хотела туда, где небо на горизонте сходится с землей, где простор и ветер радуют душу. Лейла успокаивала себя тем, что чем скорее муж уедет, тем раньше вернется. Она просила Узбека ласково попрощаться с Тайдулой:

– Девчонка любит тебя, мой повелитель, тоска ее будет тревожить тебя и доставать везде, где бы ты ни был. Посмотри на нее, мой властелин, она давно готова быть женой твоей.

Хитрые глаза Лейлы ждали ответа, но муж не сказал ничего, лишь улыбнулся, подумав про себя: «Ох и хитры эти красавицы! Ох и хитры!»

А вслух добавил:

– Не скучай обо мне, моя любимая, я постараюсь как можно быстрее встретиться с вами.

Тайдула ждала у входа, хан крепко поцеловал ее.

– Помни все, что я тебе сказал! Жди!

С дедом прощались во дворе. Елбаздук был в парадной одежде, как всегда бодр и подтянут.

– Береги женщин, дедушка. Спасибо тебе за все, мой родной!

– И тебе спасибо, внук! Ты продлил мне жизнь лет на десять, заставил встряхнуться. Помни все, чему учили учителя. В первую очередь помни про славу, которая застилает глаза и уши, славу, которую поют льстецы и хитрецы, подыгрывая себе на медных трубах, теребя нежные струны твоей души. Гони этих музыкантов от себя и чаще советуйся с простыми людьми. Помни, правда – в народе!

Дед с внуком обнялись. Как только Узбек отпустил Елбаздука из объятий, повернулся и скомандовал: «По коням!». Взлетел в седло и, не оглядываясь, поскакал в гору, за ним Айдарбек и его люди, знавшие теперь, кто у них в отряде главный.

* * *

Шел 1302 год. Токта был спокоен. Золотая Орда собрана в единый кулак, внутренние распри среди монголов прекратились. Хан спокойно занимался обустройством и укреплением государства, продолжал чинить дырявый мир с Ираном, помогал войсками правителю Синей Орды хану Баяну, погрязшему в междоусобных войнах с родственниками. У гостеприимного по натуре Токты появилось время для пиров и забав, при этом развлекался он, не отпуская вожжи управления.

Рос и строился Сарай, в котором начали чеканиться единые ордынские монеты, а старые разнообразные постепенно изымались. Токта направил русским князьям ярлыки с приказом «принять добро», прекратить все военные разборки друг с другом, споры разрешать на советах. Хан подтвердил Русской православной церкви все привилегии и подтвердил, что налоги с нее не взимаются.

Спокойствие и благодушие царили в душе повелителя, страшные сны перестали сниться, подрастал сын Ильбасар, которого он объявил наследником.

Узбек переправлялся через Итиль в сопровождении свиты на больших разукрашенных лодиях. Весла пенили воду протоки, соединяющей Ахтубу с Итилем, уже виден был Сарай, вырисовывались минареты, купола православных храмов. Чуть позже стали видны высокие постройки ханского дворца. Город вырос, стал красивее, монголы постепенно приобщались к оседлому образу жизни.

Лодии уткнулись в глинистый берег. Узбек и Айдарбек ловко спрыгнули на землю, поднялись на небольшую кручу, где их встречал Кутлуг-Тимур. Двоюродные братья обнялись, постучали друг друга кулаками по бокам, как они это делали в детстве.

– Рад приветствовать тебя, Узбек, потомка великих Чингисидов, на родной земле!

– И я рад видеть тебя, мой брат Кутлуг-Тимур! Ты совсем стал взрослый, выглядишь настоящим воином и достойным сыном своих родителей.

– Мой почтенный дядя, славный полководец Айдарбек, разреши мне рассказать о том, что ждет нас сегодня.

– Мы внимательно слушаем тебя, о достойный похвал мой племянник.

– Наш великий хан Токта готовится к достойной встрече племянника своего Узбека, она состоится сегодня вечером, когда уляжется жара.

Узбек только сейчас обратил внимание, что яркое летнее солнце раскалило землю и воздух, словно казан в огне, даже листья на редких деревьях повернулись к светилу обратной стороной и почти свернулись в трубочку. С висков по щекам молодого хана бежали капли пота, он вытер их, увидев на ладони грязные следы степной пыли.

– А пока, – продолжал Кутлуг-Тимур, – твои жены, твои слуги, мой высокий дядя, приготовили еду и все для отдыха после дороги. Рабы под присмотром твоей русской жены Алены готовят нам баню.

– Какая может быть баня в такую жару? – возмутился Узбек.

– Она может быть только волшебной, прекрасно снимет усталость и очистит тело, – парировал Айдарбек. – Вперед, племянники мои, к моему дому, к тому самому, что построил твой отец, Узбек.

Вошли во двор. Узбек огляделся, здесь мало что изменилось, вот чигирь в углу, арбы в другом, вот собачья конура, около которой лежала дряхлая облезшая собака и скулила.

– Что с ней? – спросил молодой хан.

– Ты приглядись внимательно и поймешь. Это тот щенок, которого ты отпаивал молоком, – ответил дядя.

Узбеку стало грустно, прошло чуть больше десяти лет, а собака уже стала немощной. Он подошел к старому другу, потрепал его по спине, угостил коркой хлеба, и почти слепой пес ласково лизнул его в щеку. Хану стало еще грустнее, нахлынули не лучшие детские воспоминания.

– Дядя, можно пройти по дому?

– Можно и нужно, мы тебе мешать не будем.

Домашняя челядь замерла у порога, почтенно склонившись в поклоне, только одна седая женщина, не склоняя головы, смотрела на Узбека со слезами на глазах. Он понял, что это слезы радости, внимательно всмотрелся в морщинистое лицо. Да, это она! Точно она, его няня! Это она пела ему ласковые песни на кипчакском языке, вытирала ему нос, лечила цыпки на ногах и руках, укрывала от ветра и дождя во время кочевок. Узбек подошел, преклонил колено и поцеловал няне руку.

– Что вы, что вы, мой хан! – засуетилась пожилая женщина. – Разве жалкая рабыня может быть так обласкана ханом, я не достойна такой высокой чести.

Узбек встал на ноги, не выпуская руку няни из своей руки, и обратился к Айдарбеку:

– Дядя, ты сделал для меня много добра, сделай еще одно, отпусти няню ко мне. Хочу, чтобы она была рядом и прожила остаток жизни в почете.

– Как пожелаете, мой хан, так и будет.

Слезы ручьем потекли из глаз няни, она целовала руки высокого воспитанника, вознося ему хвалы.

Узбек перешагнул порог дома. Все здесь было знакомым и родным. Зашел в комнату, в которой жил, прилег на свою суфэ, сердце забилось, вспомнились страхи последних дней жизни здесь. Сладостью воспоминаний пришла к нему злость, за ней жажда мести, но хан не дал разгуляться этим чувствам, сразу вспомнив Елбаздука: «Не торопись! Все отмерь!» Узбек научился владеть собой, резко поднялся, твердо шагнул вперед, погасив в душе и нежность, и злобу.

Вышел во двор.

– Ну что, дядя, сначала баня, потом обед?

– Ты прав, в баню с полным желудком не ходят.

Узбек быстро разделся и следом за Кутлуг-Тимуром вошел в жарко натопленную парную. Присели на широкую лавку, и сразу по всему телу потекли струйки пота, смывая грязь долгой дороги. В парную зашел мужик с рыжей окладистой бородой, в длинной белой рубахе, с большим дубовым веником в руках, поправил мягкое сено на полке и пригласил молодого хана прилечь. Узбек не видел, что зашипело на раскаленных камнях, но тело его обожгли тысячи иголок, а когда по нему заходил веник, началось блаженство. Потом хана поливали холодной водой, опять парили, мазали медом и снова парили. Молодому, крепкому воину показалось, что он лишился сил, но стоило только полежать в предбаннике на лавке, завернувшись в тканину, как силы постепенно возвращались, и ему хотелось взлететь. Ядреный русский квас окончательно привел Узбека в форму, он потянулся к одежде.

– Не спеши надевать черкеску, мой хан, – остановил его Айдарбек, – мама прислала тебе монгольскую одежду, шапку и сапоги, именно в этом одеянии ты должен прибыть на прием к Токте.

Узбек оделся, одежда была непривычна для него, но слава Аллаху, по размеру. Легкий монгольский халат дээл был слегка притален, не так как черкеска, но что-то вроде того.

Обильный обед опять расслабил сотрапезников, потому они решили поспать, дабы достойно выглядеть на приеме у правителя Золотой Орды.

Огромный дворец хана Токты был обнесен высоким крепким забором, у ворот надежная стража. Узбек, сопровождаемый Айдарбеком и Кутлуг-Тимуром, вошли во двор пешком и без оружия. Их охватил аромат благоухающих цветов и зелени. Прохладой веяло от фонтанов, которые каскадами спускались через весь двор к большому бассейну-озеру, зеленые ровные лужайки тянулись вдоль хорошо утрамбованных дорожек. Ханский сановник с великим почтением встретил Узбека и, постоянно кланяясь, повел гостей туда, где издалека было видно большое скопление людей. На подходе к собранию молодой хан увидел в дальнем конце небольшое возвышение, которое прикрывал высокий круглый балдахин, дающий густую тень.

– Вам сюда, – сказал сопровождающий, указав на дорожку, устеленную персидскими коврами.

Узбек твердо и смело наступил на ковры и по мере приближения рассматривал великолепно-торжественный вид ханской семьи, восседавшей под балдахином, и их окружения. В центре на троне в величественной позе высился Токта, справа от него старшая жена Баялун, слева любимая жена Арибах, еще две жены сидели по бокам, правее и чуть спереди старшей жены – мальчик лет десяти, наследник престола Ильбасар. Сзади с огромными опахалами стояло около десятка сановников, они отгоняли назойливых мух конца лета, одновременно обдувая господина прохладным воздухом.

Не доходя пяти шагов до постамента, Узбек опустился на оба колена.

– О мудрейший из мудрейших, да хранит тебя Синее Небо! О умнейший из умнейших! О сильнейший из самых сильных! О милостивый из самых милостивых! Простишь ли ты своего заблудшего племянника, который не смел предстать перед твоими очами много лет не из-за того, что боялся гнева твоего, а из-за того, что боялся недостойно выглядеть в глазах твоих и предавался учению, стараясь быть достойным взгляда твоего. Всевышний Аллах, слава ему, знает, какой радостью был объят я, услышав приказ твой предстать перед оком твоим всевидящим и справедливым. Я перед тобой, мой повелитель! Жду суда твоего, все приму как должное, и честь и казнь.

Узбек наклонил голову, уперся лбом в ковер, ощущая на себе пронзительный взгляд матери.

«Что думает мама? Правильно ли я себя веду? – соображал молодой хан, но, не посмотрев в глаза матери, понять он этого не мог. Не видел он, как Токта поднялся с трона, спустился по ступенькам пьедестала и подошел к племяннику. Окружение замерло, хан никогда не позволял себе такого! Узбек почувствовал, что сильные руки ухватили его за плечи и отрывают от земли, глянул вверх. Токта улыбался.

– Наконец-то я увидел тебя, мой дорогой племянник. Вставай, ты не должен кланяться мне так низко, как это делают простые воины. Ты достоин сидеть рядом со мной, ты член моей семьи.

Таких действий от властителя никто не ожидал. Арибах даже чуть было не пустила слезу умиления. Ее сын, ее Узбек поднимался по ступенькам, и радостью наполнялось сердце матери: «Ах, какой он красивый! Какой статный, какой сильный! Стройная фигура, ровные, совсем не монгольские ноги. Но лицо – это лицо отца (о Аллах, как сын похож на Тогрула), лицо выдает в нем истинного Чингисида».

Как Арибах хотелось прямо сейчас обнять сына, приласкать, но никак нельзя было нарушать ритуал. Хвала Аллаху, великому и милосердному, что Токта посадил Узбека по левую руку, чуть впереди матери, она незаметно погладила сына по спине, тот, не оборачиваясь, ласково сказал по-черкесски:

– Я люблю тебя, мама!

Сердце Арибах зашлось от счастья, в душе заиграли самые красивые мелодии. Она с благодарностью посмотрела на Токту.

Начался пир. Было в изобилии мяса, сыров (арул и бислаг), русского хлеба, кваса, кумыса, крепкой архи, бузы-манты, лапшицуйван, подавали китайский чай. Насытившиеся пирующие вели неторопливые разговоры. В одном углу говорили о великодушии Токты, в другом о коварстве женщин, которые и правителя заставляют плясать под свою дудку, нахваливали хорошо сложенного племянника хана и его умную речь, очень хотели посмотреть, какой он воин, для монгола это все-таки главное достоинство.

Самый главный разговор шел в центральной части пира. Токта внимательно слушал рассказ Узбека о том, как он провел годы жизни вне дома, удивлялся эрудиции племянника и умению вести разговор. Хана поразили познания молодого парня о строении вселенной, глубокое знание ислама и православия.

«Это хорошо, – думал хан, – но пока неизвестно, какой ты воин, обычно умные не способны нормально владеть оружием».

Токта позвал распорядителя пира и приказал объявить: «Завтра состоится надом!» Несмотря на то, что праздник этот уже прошел чуть больше месяца назад, он будет повторен с участием любимого племянника хана.

– Ты не будешь против участия в соревнованиях? – хитро, скосив глаза на Узбека, спросил хан.

– Воля твоя, мой повелитель!

Пиршество длилось до поздней ночи, пока Токта не разрешил всем отправляться на отдых. Узбек успел перекинуться с матерью несколькими фразами сожаления, что до сих пор не поговорили наедине.

– Иди отдыхать, мальчик мой. Завтра хан собирается испытать тебя как воина. Отоспись с дороги. Я долго ждала тебя, сынок, один-два дня подожду еще. У нас впереди много времени для разговоров.

Молодой хан хорошо знал, что обязательны для надома три состязания: монгольская борьба, стрельба из лука и скачки. Ничего не волновало Узбека, кроме коня, но рядом с ним Айдарбек и Кутлуг-Тимур.

«Утро вечера мудренее», – вспомнил он хорошую пословицу и быстро уснул.

С утра на огромную ровную площадку между двумя длинными холмами, которые обрывались на берегу Ахтубы близ Сарая, собралось множество народу, вдохновенно ожидая начала соревнований.

Первым номером были скачки. Перед зрителями проехали два десятка участников состязания, каждый из них был представлен. Многие обратили внимание, что под племянником хана плясал от нетерпения породистый рыжий скакун. Старт дан. Конь под Узбеком был действительно быстр, но он вспомнил деда Елбаздука, его постоянное напутствие не торопиться и немного придерживал скакуна. Соперники стегали коней что было силы. Узбек шел третьим-четвертым, контролируя лидеров. Жеребец рвал удила, хрипел, он привык быть первым, но всадник продолжал сдерживать его прыть. И вот молодой хан почувствовал: темп гонки снижается. Теперь пора! Он отпустил удила, слегка пришпорил коня, тот стрелой рванулся вперед, да так, что пыль полетела в ноздри обгоняемых соперников. Финишный створ пройден. Узбек осадил скакуна, развернулся. Конь гордо зашагал по дорожке, и только в это время второй всадник закончил скачку.

Народ ревел. Токта ликовал, он позвал к себе Айдарбека.

– Ты дал племяннику скакуна?

– Нет. Кутлуг-Тимур.

– А где этот мальчишка такого взял?

– Сам вырастил в своем табуне, от жеребца, подаренного его отцу арабскими купцами.

– Ладно, иди скажи, что я доволен.

Айдарбек все понял. Когда победителю вручили приз, тысячник взял коня под уздцы, подвел к балдахину, под которым сидел Токта, и громко сказал:

– Мой хан, этот конь достоин быть только в твоей конюшне.

Токта был доволен вдвойне. Он обернулся на своего беклярибека и деда Салджидай-гургена, но тот сидел задумчивым.

После короткого перерыва начались соревнования по стрельбе из лука. Каждому лучнику было выставлено по мишени и разрешено использовать по десять стрел. Время ограничено не было. Когда закончилась стрельба, судьи отобрали только одиннадцать мишеней, в которые вонзились все десять стрел. Они были отнесены на суд ханской комиссии. Никто из решавших судьбу победителя не знал, кому какая мишень принадлежит. Победитель определен, в его мишени стрелы кучно составили ровный круг.

Главный судья назвал имя победителя – им был Узбек. Достойно представил племянник Чингисханов род и в состязаниях по борьбе. Он вышел в финал, но победить огромного, как вол, Бурхана не смог. Сколько ни пытался Узбек сдвинуть соперника с места, тот стоял, как скала, и махал своими руками-лапами, как безумный медведь.

Ханский племянник был признан победителем в общем зачете и удостоен главного приза – тугой лук был великолепно отделан, тетива звенела, как струна.

Токта обнял, обласкал сына убитого им брата, попросил тишины и во всеуслышание произнес:

– Объявляю племянника своего Узбека, сына Тогрула, внука Менгу-Тимура, потомка Великого Потрясателя Вселенной Чингисхана своим вторым преемником на троне Золотой Орды после моего возлюбленного сына Ильбасара.

Вечером Токта и Салджидай-гурген вдвоем решали проблемы Крыма. По окончании бекляри-бек сказал:

– Я не разделяю твоей любви к Узбеку, но ты хан, воля твоя. Можно отдать под его руку какой-нибудь дальний улус и посмотреть на него, на расстоянии виднее.

Распрощались, Токта не придал значения словам деда, лишь подумал: «Совсем старый стал, совсем подозрительный!»

В этот вечер ему не терпелось встретиться с Арибах, рассказать о достоинствах ее сына. Пусть порадуется любимая, и крепче хана своего любить будет.

* * *

Утренний свет робко пытался пробиться через натянутые на горизонте облака, предрассветный ветерок бежал по степной траве, поднимался вверх, пытаясь погасить утреннею звезду, которую греки называют Венерой, и вытащить солнце из-под земли. Ему помогали своим криком петухи, прося светило поскорее подняться, но оно почему-то не спешило.

Узбек поднялся раньше солнца, надел привычную черкеску, вскочил на коня и направился на берег Ахтубы. Прошло уже десять дней, как он в последний раз обмывался в горной речке. Сейчас после душной ночи ему хотелось прохлады. Вошел в воду, она оказалась теплее утреннего воздуха, окунулся, побарахтался в реке, вышел на берег и только тогда ощутил всю прелесть утреннего купания. Обтираться не хотелось, воздух бодрил, будоражил кровь, напрягал мышцы. Узбек поднялся на кручу, свет ласкал берега, от воды поднималась легкая дымка. Недалеко от него двое мальчишек вытаскивали перемет, на каждом крючке которого висело по огромной рыбине. Степь пьянила ароматом подсыхающей полыни, смешанным с дымом разгорающихся очагов. Хан упал на траву, прижался к не остывшей за ночь земле, им овладели нежные чувства.

– Вот она, земля моя, вот она, степь моя, моя река, мой дом и рядом мама. Как я хочу обнять маму!

В ушах Узбека стояла нежная колыбельная песня детства, песня мамы.

Солнце уже поднялось над горизонтом, начало припекать, когда Узбек увидел всадника, летящего во весь опор. Кутлуг-Тимур осадил коня, спешился.

– Ты не заболел, брат мой? Да хранит тебя Аллах!

– О чем ты, мой заботливый брат? Да не оставит тебя Аллах, великий и милосердный! Ночью было душно, вот я и отдыхаю у реки.

– Ищут вас, хан, посланцы тетушки Арибах, она ждет тебя в белой юрте у родника в Прохладной балке.

– Проводишь? – обрадовался Узбек.

– Буду следовать всегда и везде за тобой, если ты этого захочешь, мой хан.

Братья взлетели на коней и поскакали в степь.

Узкая крутая балка в дальнем своем конце поросла мелколистным вязом и кустарником, под ветвями которых бежал небольшой ручеек, неся прохладную воду полупустынной степи. С другого конца балка расширялась, становилась более пологой, постепенно сливаясь со степной равниной. Вот здесь и стояла белая юрта, у которой остановились всадники.

Арибах встречала сына у входа, радостно обняла, по-матерински поцеловала и повернулась к Кутлуг-Тимуру:

– Племянник, займи чем-нибудь слуг, наш разговор с Узбеком не для их ушей.

Вошли в юрту. Арибах прижалась к сыну так, чтобы слышать его сердце, чтобы чувствовать движение его души, и уже не сдерживала эмоций. По щекам матери текли слезы радости, в глазах у сына стояли такие же, биение их сердец слилось в один ритм, душа каждого пела. Узбек преклонил колено, целовал руки матери и говорил ей слова признательности и любви.

– Ты, наверное, с утра ничего не ел? – спохватилась мать.

Узбек кивнул. Арибах поудобнее усадила сына среди многочисленных подушек, ближе пододвинула к нему еду и сама стала угощать своего мальчика.

– Мама, хватит, мама, достаточно! – просил Узбек. – Я не хочу быть обжорой, мне необходимо быть стройным, гибким, ловким. Ты знаешь сама, у меня впереди много дел.

– Не хочешь кушать, отдохни, а о делах поговорим позже.

Она положила голову сына на колени и, как в детстве, запела черкесскую колыбельную песню, поглаживая его волосы. Необъятное счастье наполнило душу молодого хана, мышцы расслабились, он задремал. Мать не шевелясь смотрела на сына, про себя читая молитвы.

Сон Узбека был недолгим, проснулся он бодрым и веселым. Легкий ветерок, освежая, струился из-под приподнятых нижних войлоков юрты, холодная вода из родника окончательно сняла чары сна, хан удобно уселся и ласково посмотрел на маму.

– А теперь о жизни нашей будущей, сынок. Когда я отправляла тебя к деду, спасая от смерти, я поклялась Аллаху, да святится имя его, вырастить из тебя хана и не просто хана по званию – хана по назначению. Всю остальную жизнь я ублажала Токту, так как имела цель вернуть тебя в отчий дом, и это сбылось. Ты предстал перед повелителем во всей красе своей, умным мужчиной, храбрым воином, человеком, знающим языки и науки, тем самым вызвал ревность его окружения. Стало еще хуже, когда Токта объявил тебя одним из наследников. У маленького Ильбасара посыпались искры гнева из глаз. О, предполагаю, что наговорили малышу его сторонники-воспитатели, которые мечтают всегда быть с ним рядом и руководить им до конца жизни, как это делал коварный Но-гай, главный убийца твоего отца. Радость нашей встречи омрачена этим обстоятельством. Понимаешь, сынок? Нам необходимо хорошо обдумать твое служение трону, пока жив Токта. Ты и только ты должен стать повелителем Орды после него.

Узбек молчал. Он предполагал это, но не думал, что все произойдет так стремительно.

– Ты что-то хочешь предложить, мама?

– Да, сын мой, но это будет самый худший вариант для меня – вновь разлука с тобой. Если ты согласишься, я попрошу Токту дать тебе в управление какой-нибудь дальний улус. Ты будешь бывать в Сарае и на кочевых стоянках хана раза три-четыре в год, и мы будем видеться. Чем дальше ты будешь, тем лучше для тебя. Вести издалека приходят реже. Если вести будут те, которые нужны тебе, да еще и с богатыми подарками, ты, мой сын, будешь на коне. В нужный момент я тебе дам знать, вот тогда от скорости твоей, от ума твоего будет зависеть все. Если мы сумеем сделать то, что задумали, всем будет хорошо.

– Всем – это кому?

– Сынок, кроме близких по крови и беспредельно преданных нам родственников с нами еще и моя лучшая подруга, старшая жена Токты Баялун-хатун, она скоро приедет сюда.

– Мама, дорогая моя, мне очень не хочется расставаться с тобой, но я все понимаю и тоже почувствовал тревогу, не только духота ночи не давала мне спать. Я готов уехать, родная моя, мне необходимо научиться управлять людьми без подсказок, приобрести знания военачальника, совершенствоваться в познании наук и ислама. Ты можешь уговорить Токту, чтобы он отправил меня в Хорезм? Я давно мечтаю побывать на родине знаменитых поэтов и философов.

– Что ж, мне радостно. Ты у меня все быстро понимаешь. Токту уговорить, думаю, у меня получится, все будет хорошо. Однако, сынок, куда бы ты ни поехал, советую взять с собой Кутлуг-Тимура, вы с ним близки не только по крови. Брат будет твоими глазами и ушами, головой будешь думать сам.

Оба помолчали, облегченно выдохнули. В этот момент в юрту величественно вошла стройная, высокая женщина в богатых одеждах и украшениях, на ее царственном лице проглядывали черты древнегреческих, ассирийских и армянских царей.

– Не помешала? – с достоинством спросила красавица лет пятидесяти и, не дожидаясь ответа, протянула Узбеку руку для поцелуя. Он поцеловал и пригласил Баялун-хатун присесть. Та ловко, не опираясь рукой, уселась среди подушек.

– Почему молчим?

– Почти все сказано, – ответила Арибах.

Баялун-хатун расхохоталась:

– Да разве может быть высказано все между матерью и сыном, даже после смерти останется недосказанное. Налей-ка, подруга, мне немного архи да кумысу дай запить. А ты, Узбек, не хочешь попробовать нашей архи?

Молодой хан отрицательно покачал головой.

– Ах да, вам Аллах запрещает пить хмельное. Наш Господь Иисус Христос смотрит на эти вещи проще, но наказывает тех, кто пьет без меры.

Старшая жена Токты осушила половину пиалы крепкой монгольской водки, на лице ее заиграл румянец.

– Ты все сказала сыну, Арибах?

– Да, сестра моя. Узбек готов ехать в Хорезм.

– А ты что сидишь, как в рот воды набрал?

– Я не могу вмешиваться в разговор двух великих ханш.

– Мы тебе разрешаем, о наш будущий хан, – рассмеялась Баялун. – Ладно, шутки в сторону. Мне радостно, Узбек, что ты вырос сильным, ловким, умным. Весь остаток жизни своей я посвящаю планам мести Токте за убийство сыновей моих, наследников двух престолов, золотоордынского и византийского. Я долго молилась Богу и спрашивала его, почему он не приемлет мести, но он не приемлет и убийств ради корысти. «Не убий!» – говорит Иисус Христос в одной из своих заповедей. Я не решаюсь на убийство, и мать твоя тоже. Поэтому будем рады, если произойдет какой-нибудь несчастный случай, после которого ханом и нашим защитником будешь ты. Так что думай, наш умный хан!

Легкий ветерок приносил запах подсыхающих к концу лета степных трав, щекотал ноздри и успокаивал душу после тяжелых разговоров. Ради матери Узбек был готов на все. Он обязательно что-то придумает, обязательно станет повелителем Золотой Орды.

* * *

Токта не принимал скоропалительных решений. Если он их не обдумывал, все равно медлил – время подскажет. Кроме деда и жен, хан не один раз слышал от сановников прямые и завуалированные советы отправить Узбека подальше, приставить своих людей, выведать тайные мысли.

«А что выведывать? – думал Токта. – Кто не хочет стать ханом? Узбек тоже хочет, но ему далеко до трона, мне самому нет тридцати лет, там подрастут новые наследники, попробуй посоперничай с молодыми. Но тем не менее приглядываться к нему надо».

Хан приглядывался, но ничего подозрительного не видел. Открытый почтительный юноша, по знаниям любого за пояс заткнет, а в бою тем более. И все-таки Токта приказал родственникам и ближним сановникам почаще приглашать Узбека в гости, поить его медами и водкой, одаривать подарками и заводить подстрекательские разговоры. Молодой хан был начеку, кроме кумыса, ничего не пил, о дяде говорил только хорошее с возвышенными эпитетами, подарки принимал охотно и сам дарил. Были попытки навязать ему несколько новых жен, но Узбек мягко уходил от этого.

– Я жду, когда мудрый и всевидящий мой дядя определит мне улус, а сегодня больше двух жен я не прокормлю. Аллах, великий и мудрый Творец наш, не позволяет держать жен в бедности и унынии.

Ну что тут скажешь, молодой хан прав. Его стали уважать, он не боялся вступиться за обиженных, если считал, что их оговорили, тем самым привлекал людей на свою сторону. Мусульмане в Узбеке души не чаяли, он регулярно молился вместе с братьями по вере, постился и был щедр в праздники, одним словом, жил, как завещал пророк Мухаммад (саллялляху алейхи ва саллям). Только родственники Ильбасара не жаловали внезапно появившегося претендента на престол, им не нравилась растущая популярность Узбека, им не по нутру был и вездесущий, пронырливый Кутлуг-Тимур, тень брата даже в пасмурный день.

Токте никто не мог ничего плохого сказать о племяннике, он даже стал подумывать, не сделать ли умного молодого человека своим бекляри-беком, отправив отдыхать старого деда. Однажды хан поделился этой мыслью с Арибах.

– Рано, мой повелитель, рано! Сын мой еще молод, наивен, не может отличить доброту от лести, – возразила любимая жена.

Не прошло и двух дней, как строгая Баялун решительно спросила:

– Ты долго еще, мой хан, будешь держать этого мальчишку около себя? Им уже восхищается весь Сарай и все ближние кочевья. Ты ждешь, пока им начнет восхищаться вся Орда? Отправь его подальше от двора, гони его в Хорезм.

– Ты имеешь в виду Узбека? Почему ты так зла на него?

– Этот неучтивый молодой человек не проявил никакого внимания к своей мачехе! Не подарил ни одного подарка, и чувствую, не подарит, паршивец. – Баялун была хорошей актрисой, этому ее научили еще в детстве, она всегда с успехом играла в дворцовом театре.

Вскоре и сам Узбек попросил у дяди аудиенции.

– О мой великий хан, прошу разрешить мне откочевать вверх по Ахтубе, наскучила мне оседлая жизнь и пиры у родственников. Не скрою, что есть у меня желание посмотреть на священную гору Богдо, побывать в любимом урочище нашего предка хана Берке, в том месте, где он построил первую в Орде мечеть.

– Ты хорошо задумал, мне тоже иногда невмоготу сидеть на месте, но обязанности повелителя, как тяжелые камни на ногах. Отправляйся, покочуй, проветри мозги на морозе, а по весне повелеваю тебе кочевать до Хорезма, там и останешься управлять улусом. Вернешься из урочища Берке, поговорим подробнее.

Токта и Узбек еще долго говорили на разные темы, дядя увещевал племянника, чтобы он чаще навещал мать, она скучает о сыне, любит сына, сын должен быть благодарным и ласковым.

Зима зло гуляла по степи, поднимая до неба снежные вихри, заметая снегом балки и лощины. Северный ветер леденил лицо, пытался пробраться к телу. Благо предки монголов придумали хорошие халаты с застежкой на боку. Терпеливые, привыкшие ко всему низкорослые монгольские кони, упрямо фырча, с налетом инея у ноздрей, упорно шли и шли вперед, но медленно, проходя не больше пятнадцати чакрымов[3]3
  Монгольская верста, равная примерно 800 метрам.


[Закрыть] за день. После двух дневных переходов Кутлуг-Тимур поведал Узбеку: