Текст книги "Репетиция в пятницу"

II

В двенадцать часов по ночам

Из гроба встает барабанщик…

Марья Петровна проснулась в пять часов утра. Она включила настольную лампу, взглянула на будильник и сама удивилась: какой черт ее поднял так рано? Но сна не было ни в одном глазу. «Пойду поставлю чайник», – решила Марья Петровна. У двери своей комнаты она надела прямо на ночную рубашку пальто, голые ноги сунула в галоши, отперла дверной замок, выглянула в коридор и, убедившись, что никого нет, выскользнула на кухню.

На кухне она постояла несколько мгновений, прислушалась, потом включила свет. Из двух лампочек под потолком вспыхнула только одна. Другая включалась прямо из комнаты Марьи Петровны – от соседей у Марьи Петровны был отдельный счетчик, и своими лампами она пользовалась, когда сама находилась у плиты или в уборной. Но в такую рань грех было не побаловаться чужой электроэнергией. Ничего, небось соседи не обеднеют. У них денег куры не клюют. И свет в коридоре жгут с утра до позднего вечера.

Марья Петровна взяла со своего столика чайник, подошла к раковине и отвернула кран.

Воды не было.

Марья Петровна недоуменно уставилась на кран. Случались, конечно, перебои с водой, когда чинили трубы или еще там что, но обычно домоуправление заранее предупреждало жильцов объявлениями в подъезде. Тут же – нет воды, и все.

Выключив свет на кухне, она и в уборной попользовалась не своей, а соседской лампочкой и, спустив воду, сохранившуюся с вечера, несколько раз для проверки дернула за рычаг. Бачок молчал.

Марья Петровна заспешила к себе в комнату и начала быстро одеваться.

Одетая, с авоськой в руке, она уже снаружи запирала дверь комнаты, когда в коридор выскочил сосед, Петр Никифорович. Петр Никифорович выскочил по нужде, в трусах и майке, впопыхах щелкнул выключателем, но, увидев соседку, засмущался.

– Марья Петровна, куда же это вы спозаранку? – спросил Петр Никифорович, потирая сонные глаза.

– В булочную, за хлебом! – отрезала Марья Петровна, стараясь не смотреть на толстого мужчину, можно сказать, совсем голого.

Петр Никифорович разинул рот и потом, пробормотав: «С ума спятила, старая дура, ведь булочные еще закрыты, нет, прямо беда с этими пенсионерами…» – протопал в уборную.

Марья Петровна специально долго возилась с входным замком, пока не услышала негодующий громкий шепот из уборной: «Воды нет! Слесаря-пьяницы! Давно пора жалобу писать!» Скорчив довольную гримасу, Марья Петровна осторожно захлопнула дверь.

Булочная находилась через несколько домов, и Марья Петровна сначала шлепала по лужам довольно бодро, повторяя про себя: «Хлеба кила четыре, муки, а потом в продмаге соль не забыть, а потом в хозяйственном – мыла…» Но, не доходя до улицы, на которой была булочная, Марья Петровна остановилась. «И что я, старая, может, и вправду сдурела? – подумала она. – Нешто с хлебом перебои? Да хлеба у нас – завались! И куды меня несет?» Но ее действительно несло, как будто что-то толкало в бок, в спину, и она, поглядывая на темные окна и радуясь, что кругом все спят и никто не высовывается и не смеется над ней, тихонько прошла за угол.

У булочной стояла очередь. Старики и старушки, все с авоськами, переминались с ноги на ногу. Очередь встретила Марью Петровну молча и настороженно. Марья Петровна, облегченно вздохнув, пристроилась с краю.

Капитану Сурикову давно следовало сдать дела и отбыть по новому назначению в Москву. Но начальник областного управления лично попросил Сурикова задержаться еще на неделю. Это было вызвано тем, что область наградили орденом Дружбы народов, и как раз сегодня, в пятницу, на торжественном заседании, орден будет вручаться. Прибыли делегации из соседних областей, зампред из Москвы и даже несколько иностранных корреспондентов – словом, неделя для областного управления КГБ выдалась жаркой, и каждый человек был на учете.

Капитан Суриков пришел в управление в 9:00 и с первых же минут почуял что-то неладное. Вместо праздничной энергичной суеты и бестолковщины в управлении царила атмосфера какого-то глухого ожидания. Молчали телефоны, никто ни на кого не кричал, не вызывал с докладом, не носился с бумагами по коридорам. Наоборот, сотрудники сидели тихо на своих местах, стараясь не смотреть друг на друга, или, собравшись маленькими группами, о чем-то осторожно перешептывались.

Как и в каждом здоровом советском учреждении, в управлении имели место свои интриги. Сотрудников управления (конечно, весьма грубо и приблизительно) можно было разделить на две группы – на «старых» и «новых». «Старые» – кадровые чекисты, связавшие свою судьбу с ГБ еще с юных лет. «Новые» – люди, призванные в органы на укрепление из различных советских учреждений, главным образом из комсомола. Начальник управления, бывший секретарь обкома комсомола, был, естественно, человеком «новым». Оба его зама – полковник Белоручкин и полковник Белоконев – служаки старой закалки. Старые кадры считали «новых» выскочками и малопригодными к профессиональной работе. Новое пополнение, в свою очередь, скептически относилось к старым кадрам, обвиняя «стариков» в компрометации славного имени ЧК и в неспособности проявлять гибкость. Обе группы скрыто и подспудно конфликтовали друг с другом, но человеку, не разбиравшемуся в этих тонкостях, могло показаться, что в управлении – тишь, да гладь, да Божья благодать. Однако капитан Суриков, несмотря на свою сравнительную молодость, не был новичком в органах, и ему сразу бросилось в глаза, что «старики» о чем-то пронюхали и держат это в тайне.

Лейтенант Потапов, человек из «новых», успел шепнуть Сурикову, что полковник Белоручкин ночью вызвал «разгонку», заезжал в управление, вскрыл сейф в отделе кадров и с папкой личных дел отбыл на Объект. Кому и зачем могли потребоваться личные дела, да еще в середине ночи?

– Может, нашего снимают? – тихонько, одними губами спросил Суриков, подразумевая под «нашим» начальника управления.

Лейтенант Потапов покосился на соседний стол, за которым бритый наголо подполковник Титов сосредоточенно и вдумчиво изучал листок отрывного календаря, пожал плечами и громким безразличным голосом ответил:

– Начальство утром должно встречать первого секретаря обкома, а пока в управлении за главного – полковник Белоконев.

Тут позвали всех срочно в зал, и полковник Белоконев объявил, что он сам, к сожалению, заболел, у него бюллетень, но поступило указание (полковник надолго закашлялся), чтобы управление немедленно выделило людей для поездки в колхоз «Заветы Ильича» – копать картошку. Полковник добавил, что это, так сказать, поездка добровольная, однако область в прорыве, план по заготовкам картофеля срывается, и если найдутся желающие, то автобусы ждут у подъезда.

Капитан Суриков не верил своим ушам. Ну, стало привычным делом, когда посылают копать картошку студентов, служащих, инженеров, ну там кандидатов наук, профессоров и прочих дармоедов, а тут на картошку бросали Комитет госбезопасности! А это ни в какие ворота не лезло… И уж совсем удивился Суриков, когда больше половины сотрудников тут же, с нескрываемой радостью, вызвались ехать. Уезжали не только старые кадры – к ним присоединилась и часть из «новых».

Добровольцев как ветром сдуло.

В отделе подполковник Титов лихорадочно напяливал пальто.

– Игорь Яковлевич? – изумился Суриков. – Вы же сегодня дежурный!

– Голубчик, – хихикнул подполковник Титов, – меня подменил лейтенант Потапов. Душа-человек!

В окно Суриков наблюдал, как подполковник Титов вскочил в последний автобус. Автобусы скрылись за поворотом.

– Поехали месить грязь, за пятьдесят километров, даже не переодевшись! – растерянно пробормотал Суриков. – Не понимаю!..

– А чего тут понимать! – ответил лейтенант Потапов, нервно барабаня пальцами по стеклу. – Теперь до возвращения начальства ты, Анатолий Николаевич, у нас самый главный в управлении.

Капитан Суриков присвистнул и расстегнул на рубашке под галстуком верхнюю пуговицу. Потом поднял телефонную трубку.

В десять часов утра радио на аэровокзале объявило: «Внимание, граждане пассажиры, посадка на самолеты, вылетающие рейсами 722 и 568, задерживается на тридцать минут». Взволнованные пассажиры бросились к справочному бюро, но миловидная девушка, еще минуту до этого восседавшая за стойкой, вдруг куда-то исчезла. Толпа, сгрудившаяся у справочного бюро, гадала, что произошло: «Нелетная погода или самолеты поломались?» Девушка не появлялась, и ожидающим поневоле приходилось перечитывать рекламные плакаты с видами курортов Кавказа, Крыма и с призывами «Экономить время – пользоваться услугами “Аэрофлота”».

А на летное поле одна за другой въезжали черные «Волги», останавливаясь чуть поодаль «Чайки», шофер которой почитывал газетку и лениво поглядывал по сторонам. Из каждой машины выходило по одному человеку, и все направлялись к главному, парадному входу аэровокзала. Постепенно у входа собралась плотная группа людей, одетых весьма разномастно: кто в светлых габардиновых плащах, кто – в темных нейлоновых, кто – в заграничных модных пальто из дорогого материала, но у всех этих людей было что-то общее, а именно: значительное выражение лица. И по этому выражению любой, самый непосвященный человек мог точно определить: собрались не простые смертные, а ответственные работники.

Так оно и было. Областное начальство приехало встречать первого секретаря обкома.

Рабочий день каждого начальника был расписан по минутам. Случалось, что сотрудники ведомств неделями дожидались аудиенции у своего руководства, уж не говоря о простых гражданах, которые за месяц записывались на прием. Однако когда глава области улетал или прилетал (а это происходило примерно два раза в месяц), начальство срывалось с рабочих мест и мчалось за двадцать километров на аэродром, ибо, во-первых, так было принято повсюду, а во-вторых, этим подчеркивалась важность визита в соседнюю область или в Москву.

С взлетной полосы к аэровокзалу выруливал Ту-124, персональный самолет первого секретаря обкома. Самолет подплыл почти к самому парадному входу. Тут же подали трап. Группа встречающих чинно двинулась к трапу, причем как-то незаметно, но привычно и дисциплинированно перестраиваясь на ходу. Впереди шли трое – второй и третий секретари обкома и председатель облисполкома. За ними сомкнутыми рядами – члены бюро обкома, далее члены исполкома, управляющие трестами и директора крупных заводов.

Показавшись на трапе, первый секретарь сверху поприветствовал всех встречавших и легко сбежал по ступенькам. Для Первого дружное бюро обкома делилось: а) на тех, с кем Первый целовался; б) на тех, с кем Первый прощался или здоровался за руку; в) на тех, кому он делал общий привет; г) на тех, кого он вообще не замечал; но тем не менее все члены бюро, а также члены исполкома и руководители предприятий обязаны были при сем присутствовать и радостно улыбаться.

Корреспонденты из областных газет суетливо щелкали фотоаппаратами. Первый поцеловался с двумя секретарями обкома и председателем облисполкома, пожал руку начальнику милиции и начальнику областного КГБ, помахал шляпой знатному кукурузоводу, мило улыбнулся директору металлургического завода и, едва не задев плечом председателя областного комитета профсоюзов, прошел мимо него, даже не взглянув и не услышав восторженного блеяния «профсоюзника». Между тем председатель обкома профсоюзов являлся членом бюро, но всем было известно, что этот человек «погорел» и его переизберут на следующем пленуме.

Первый сел в «Чайку», начальник областной милиции услужливо закрыл переднюю дверцу машины, и тут же в рядах руководства как-то сам собой образовался коридорчик, по которому к «Чайке» протиснулся молодой человек в итальянской «болонье», до сих пор державшийся сзади других. На лице молодого человека отсутствовало выражение значительности, он просто не замечал окружающих, но, судя по тому, с каким почтением его пропустили к машине, с какой отчаянной завистью смотрел ему вслед председатель профсоюзов, можно было догадаться, что молодой человек хоть сам по себе и не начальство, однако имеет в области вес, и немалый. Это был Красавин, помощник Первого секретаря обкома. Красавин пристроился на откидном сиденье «Чайки» и склонился к спине своего шефа.

«Чайка» тронулась. За ней потянулись черные «Волги».

За окошком справочного бюро в аэровокзале неожиданно вынырнула симпатичная девушка, а радио вновь ожило и объявило: «Внимание, граждане пассажиры! Объявляется посадка на самолет, вылетающий рейсом 722».

III

И ходит он взад и вперед

И бьет он проворно тревогу…

Открытие торжественного заседания было назначено на одиннадцать часов, и поэтому автомобильный кортеж прибыл сразу к зданию областного театра музкомедии, в зале которого уже собирался советский и партийный актив, а также представители трудящихся и общественности. В фойе наблюдалась некоторая суета: представители трудящихся и общественности торопливо докуривали папиросы и дожевывали бутерброды с черной икрой и сырокопченой колбасой. За кулисами члены президиума чинно прогуливались, разбившись на пары, и изо всех сил делали вид, что их совсем не интересует, о чем беседуют второй и третий секретари обкома с зампредом из Москвы.

Первый уединился в кабинете директора театра – ему надо было срочно просмотреть текст своего доклада. Доклад давно подготовили и утвердили на бюро, но перед отъездом Первый просил своих помощников вставить несколько абзацев – «для оживления». Как раз сейчас Первый и изучал эти абзацы.

Времени было в обрез, но тем не менее Первый успел коротко переговорить с тремя должностными лицами – видимо, они появились не случайно.

Сначала пришел председатель облисполкома.

– Как наш гость? – спросил Первый, не отрываясь от бумаг.

– Порядок, Пал Палыч, – отрапортовал председатель. – Встретили как положено. Они знают, что вы были на приеме у Кулакова. Вчера в Лесном организовали охоту. Они весьма довольны.

– Петрович, – как бы мимоходом осведомился Первый, – что за ерундистика с водой и почему именно сегодня утром?

– Пал Палыч, – взревел председатель, набухая от гнева, – я уже расследовал. Кузькин клянется, что автоматически отключились насосы станции. Но я этому Кузькину покажу его мать! Я ему голову оторву!

– Это хорошо, – миролюбиво сказал Первый, и председатель исчез.

В дверях выросла бравая фигура начальника областной милиции.

– С приездом, Пал Палыч! – радостно выпалил с порога начальник.

– Федя, – тихо спросил Первый, – почему очереди у булочной, и именно сегодня?

– Пал Палыч, – зашелестел начальник, – пенсионеры сдурели. Слух, что ли, кто распустил… Но как только булочные открылись, очереди мигом распались. Да что хлеб, в магазины сегодня даже мясо выбросили.

– И все же похоже на провокацию, – задумчиво пожевал губами Первый.

– Похоже, – согласился начальник. – Но мы этих гадов под землей найдем.

Последним появился начальник областного КГБ. Еще с порога он начал:

– Пал Палыч! Ведь я предупреждал, сигнализировал, просил – не пускать американских корреспондентов! Они же – известное дело – шпионы и провокаторы. Очереди у булочных, диверсия с водой… Но американцы и этот хлыщ-англичанин у меня «под колпаком».

– Нынче, Митрохин, нельзя без иностранных корреспондентов, – вздохнул Первый. – Разрядка международной напряженности.

Митрохин вздрогнул: то, что его назвали по фамилии, служило плохим признаком. А Первый вкрадчивым голосом продолжал:

– Скажи, Митрохин, почему в театре нет ни одного человека из управления? Почему больше половины личного состава Комитета уехало на картошку?

Лицо Митрохина поплыло красными пятнами.

– Быть не может!.. Самоуправство… Я не знаю…

– Мне почему-то кажется, – улыбаясь, сказал Первый, – что начальник управления КГБ, конечно, если он соответствует должности, обязан все знать.

Митрохин пулей вылетел из кабинета, ворвался в пустую комнату администратора и бросился к телефону. Первые три номера не отвечали. После того как Митрохин набрал четвертый, в трубке раздался голос: «Капитан Суриков у телефона!»

– Суриков, сволочь, – задыхаясь, заговорил Митрохин. – Красавину успел настучать, а мне ничего не известно?

Потом начальник управления молча слушал трубку и наконец разразился тирадой, текст которой мы не решаемся воспроизвести. Высказавшись, Митрохин опять послушал трубку и добавил более спокойно:

– Ладно, с ними разберемся. При желании можно было и меня предупредить. А пока – одна нога там, другая здесь!

Через минуту четыре белые «Волги», взревев, отпрыгнули от здания областного управления КГБ и понеслись к театру.

Признаемся честно: у нас не хватает таланта ярко и красочно передать всю торжественность заседания – ну просто не можем найти достойных и выразительных слов. Но вот в пятом ряду слева сидит ответственный секретарь областной партийной газеты, которому поручено написать отчет срочно в номер. Он строчит в блокноте, для быстроты пропуская фамилии и позволяя себе некоторые сокращения. Заглянем в его блокнот:

«Кумачом расцвечены улицы и площади города. Перед фасадом областного театра музкомедии на флагштоке государственный флаг СССР. Здесь состоялось совместное торжественное заседание областного комитета партии, исполкома Советов депутатов трудящихся, посвященное награждению области высоким орденом Дружбы народов.

В зале члены и кандидаты в члены бюро обкома, депутаты областного Совета, руководители партийных и советских организаций, передовики промышленности и сельского хозяйства, деятели науки и культуры, воины Советской Армии. Здесь же многочисленные гости из соседних областей, соревнующихся с нашей областью, делегации из Москвы, иностранные корреспонденты.

Аплодисментами встретили участники торжественного заседания зампреда из Москвы, Первого, председателя и т. д. (проверить по списку). В президиуме также члены бюро обкома, руководители делегаций, прибывших на торжество, знатные производственники, представители общественности.

Торжественное заседание открыл тов. Первый. От имени коммунистов, всех трудящихся нашей области он выразил сыновнюю признательность партии, ее ленинскому Центральному Комитету, Политбюро и лично Генеральному секретарю ЦК КПСС тов. Л. И. Б. за постоянную заботу о благе и счастье советских людей.

От имени областного комитета партии, исполкома тов. Первый горячо поздравил всех участников торжественного заседания, всех трудящихся области со знаменательной наградой – орденом Дружбы народов.

С огромным воодушевлением участники торжественного заседания избирают почетный президиум в составе Политбюро ленинского ЦК КПСС во главе с тов. Л. И. Б.

Далее тов. Первый рассказал об огромных успехах области. (Полный текст доклада, набранный в типографии, сверить по стенографическому отчету.) Бурные, продолжительные аплодисменты.

Тепло встреченный собравшимися, на заседании выступил Зампред из Москвы. (Готовые гранки сверить по стенограмме.)

Под звуки торжественного марша в зал вносят знамя орденоносной области. Тов. Зампред из Москвы прикрепляет к знамени орден. Бурные аплодисменты, все встают.

С высокой наградой Родины трудящихся нашей области поздравили руководители делегаций: (уточнить инициалы и проверить по списку). Ораторы говорили, что расцвет экономики и культуры нашей области, как и всех соседних областей, – это наглядный результат вдохновенного творческого труда рабочего класса, колхозного крестьянства, народной интеллигенции, яркое свидетельство торжества ленинской мудрой политики КПСС.

Участники торжественного заседания с большим подъемом приняли приветственное письмо ЦК КПСС, Президиуму Верховного Совета, Совету Министров СССР.

С заключительным словом…»

С заключительным словом должен был выступить первый секретарь обкома. Но тут в зале поднялся глухой ропот, шум усиливался, участники торжественного заседания вскакивали с мест, где-то сверху, с галерки, раздалось нестройное «Ура». Удивленный ответственный секретарь редакции оторвался от блокнота, приподнялся, чтоб получше рассмотреть происходящее на сцене, и… перо выскользнуло у него из рук, а блокнот полетел под кресло…

В то время, когда участники торжественного заседания с большим подъемом принимали приветственное письмо, к театру музкомедии подъехали белая «Волга» и крытый военный грузовик. Лейтенант Потапов, дежуривший с товарищем из четвертого отдела, узнал управленческую «разгонку». Правда, его несколько насторожило, что из грузовика один за другим начали выпрыгивать солдаты с автоматами через плечо, но тут из машины вышел полковник Белоручкин, и лейтенант Потапов успокоился: начальству виднее. Далее из «Волги» вылез старший лейтенант Подберезовик, которого в управлении за глаза называли «Чапаевым» («Зачем этого увальня принесло?» – лениво подумал Потапов). Подберезовик помог выбраться из машины сухонькому седому старичку в военной шинели, без погон. («Еще один выступающий, – догадался Потапов, – какой-нибудь “старпер”, большевик-пенсионер».) Полковник Белоручкин первым поднялся по ступенькам, рванул на себя дверь и при виде дежурных скривился в иронической улыбке:

– Всего двое у входа? Ах, товарищ Митрохин!

Надо же в такой день посылать Комитет на картошку! Лейтенант Потапов хотел было заметить, что, насколько ему известно, приказ исходил не от начальника управления, а от полковника Белоконева, но Белоручкин не дал ему выговорить ни слова:

– Потапов, наверх! Вам поручается наблюдать за балконом, а наружную охрану будут нести солдаты и второй отдел. – Полковник тяжело выдохнул воздух и, как бы жалуясь, добавил: – Взвод с Объекта пришлось снять. Людей мало.

Теперь для Потапова все стало на место. Взвод с Объекта – это спецчасть. Свои. В дверях появился Подберезовик со старичком-большевичком, и Потапов отметил про себя, что наш «Чапай» очень возбужден, небось опрокинул пару стаканчиков, а вот лицо пенсионера странно знакомо: знатные усы отрастил папаша…

До фойе они дошли все вместе, вчетвером, а там Потапов свернул на лестницу, ведущую на балкон.

В верхнем фойе Потапов задержался. Зашел в туалет, со смаком выкурил сигарету. Дежурство на балконе – дело длинное и тоскливое…

На балконе была какая-то нелепая суета. Люди то вскакивали, то садились обратно в кресла, раздавались какие-то крики, и вообще шум в зале стоял невообразимый. Навстречу Потапову к выходу пробирался старик в старомодном синем в полосочку костюме. Лицо у старика было неестественно бледное, а глаза навыкате. Увидев лейтенанта Потапова, старик схватился за сердце и тихо опустился на ступеньки. Еще ничего не понимая, Потапов попытался пробраться к первым рядам балкона – отодвинул плечом какую-то женщину, протиснулся к перилам.

Внезапно зал разом стих, и тогда Потапов увидел на трибуне усатого старичка-большевичка, который поднял руку и сказал:

– Поздравляя область с выдающимися трудовыми успехами, я хочу объяснить народу, почему я здесь, чтоб не было никакой буржуазной мистики…

Старичок-большевичок говорил с грузинским акцентом и, что больше всего изумляло, без бумажки. Потапов охнул. Только сейчас он заметил на плечах старичка маршальские погоны.

– Я был тяжело болен, – продолжал оратор, – и мэдицина пришла к заключэнию, что единственный способ мэня вылечить – это усыпить и заморозить на долгий срок, то эсть, по-научному, ввэсти в состояние анабиоза… Тэперь я проснулся и абсолютно здоров.

Шквал рукоплесканий и криков расколол зал. Сосед Потапова, пожилой снабженец, плакал навзрыд и причитал почти что в ухо лейтенанту:

– Отец родной, слава Те Господи, жив!..

Потапов покачнулся и вцепился в бархатные перила балкона.

Первый секретарь обкома сидел неподвижно, как статуя, и смотрел на светлое пятно зала невидящими сухими глазами. Одна ненужная и противная мысль билась у него в голове: «Ведь я был главным инженером на заводе… Спокойная техническая должность… Маша предупреждала: не переходи на партийную работу… Высоко поднимешься – больно упадешь… И сидел бы я сейчас в министерстве, ведь звали… Ну почему, почему мне так не повезло?»

…В первый момент, увидев Сталина, он подумал, что это актер из какой-нибудь музыкальной комедии: сейчас актер споет поздравления и станцует – таков новый церемониал празднеств, и, конечно, московский товарищ в курсе, по его инициативе… В тот момент еще можно было что-то спасти. Но пока он искал глазами Зампреда из Москвы, пока наконец встретился с его недоумевающим испуганным взглядом, время уже ушло.

Отныне он, хозяин области, не мог управлять собранием. Отныне зал подчинялся только Сталину. Скорее всего по инерции, без всякой надежды, он оглянулся на боковой выход и сразу засек в дверном проеме насупленное лицо полковника Белоручкина, а за ним фигуру солдата с автоматом на плече. Первый секретарь обкома даже позволил себе усмехнуться: все расписано и подготовлено. А как же ты думал? Старая школа!

Как будто издалека, до его ушей доносился размеренный голос Сталина:

– Мы не боимся угроз со стороны агрессоров и готовы ответить двойным ударом на удар поджигателей войны, пытающихся нарушить неприкосновенность советских границ… Мы опираемся на морально-политическое единство советского общества, на растущую хозяйственную, политическую и культурную мощь, на дружбу народов нашей страны.

«Что же будет? – отрешенно подумал Первый. – Кто же останется в Политбюро? Он им все припомнит. Он никому и ничего не прощал».

– Разрешите, товарищи, со всей большевистской прямотой, – Сталин сделал многозначительную паузу, – а партия Ленина не может забывать этого слова, так вот, именно с большевистской прямотой (в разных концах зала вспыхнули аплодисменты) высказать несколько замечаний по постановке идеологической работы среди масс. Ленин учил, что наша партия должна всячески развивать критику и самокритику, и если допущена ошибка, то ее надо исправлять, а не замалчивать. (По залу прошел настороженный шепоток.) Ни для кого не секрет, что в нынешних условиях вести идеологическую работу среди населения стало значительно труднее. Пропагандистские семинары посещаются с неохотой, агитаторов приходится назначать чуть ли не из-под палки, и вообще явно снизился интерес к изучению классиков марксизма-ленинизма. («Верно!» – закричало несколько человек из зала.) Причин, конечно, много. Но вот одна из них, на мой взгляд, существенная. Признаться, я с удивлением узнал, что сейчас почти официально разрешена эмиграция некоторым группам населения. Кажется, с одной стороны, в этом нет ничего страшного. Пускай недобитые остатки еврейской буржуазии катятся в свои Палестины, как говорят в народе, баба с возу, кобыле легче… (По залу прошелестел одобрительный смешок.) Но, с другой стороны, что же получается, товарищи? Раньше, когда Советский Союз держал границы на замке, у старой интеллигенции, кулацких прихвостней и прочих чужеродных элементов не было иного выхода, как идти на службу к Советской власти и жить строго подчиняясь нашим законам. Теперь же, когда появилась лазейка для эмиграции, разные малочисленные группы населения начали строить иные планы и в связи с этим потихоньку вести антисоветскую агитацию. Естественно, в таких условиях нашему пропагандистскому аппарату трудно работать. (Аплодисменты.) Уверен, что большинство партии не согласно с таким ослаблением идеологической борьбы. (Громкие аплодисменты.) Надо, чтобы каждый гражданин Советского Союза, где бы он ни находился и где бы ни работал, твердо осознал, что коммунизм лично для него неизбежен и неотвратим. Только при этом условии мы можем построить новое общество.

Зал взорвался бурной овацией.

«Как просто и гениально! – усмехнулся первый секретарь обкома. – Мудрость вождя, вероятно, в том и состоит, чтобы выражать подспудные мысли партийных работников. Теперь они пойдут за Сталиным в огонь и воду. К тому же подкупает его манера выступать: он обращается прямо в зал, а не читает речь, он как бы советуется с людьми, а не повторяет заученные абзацы. Ты бы смог без бумаги? – спросил он сам себя. – Нет, боишься, не дай бог, оговоришься, не так поймут, не так передадут… Эх, права Маша – надо было оставаться на заводе».

– Мы помним троцкистско-бухаринскую кучку шпионов, убийц и вредителей, – продолжал Сталин, – пресмыкающуюся перед заграницей, проникнутую рабьим чувством низкопоклонства перед каждым иностранным чинушей и готовую пойти к нему в шпионское услужение…

«А что, если… – полыхнуло в глазах у Первого. – Ведь Ему нужны свои преданные кадры… Нет, небось доложили, по чьей инициативе мне дали область. Интересно, меня тоже причислят к шпионам и убийцам?..»

– Нельзя забывать, – говорил Сталин, – о капиталистическом окружении, которое засылает в нашу страну шпионов, вредителей и убийц.

«Безнадежно, – устало сомкнул веки первый секретарь обкома. – Вот уже идейно обосновывается грядущая чистка. Мне пощады не будет».

Сталин на трибуне сделал паузу, отпил из стакана воды.

– Товарищи, у меня не было возможности тщательно проанализировать обстановку, но бросается в глаза следующая любопытная деталь: руководители нашего государства чего-то слишком часто ездят по заграницам, а секретари обкомов неделями добиваются у них приема! Если посмотреть с партийной точки зрения, то это безалаберщина, разбазаривание дорогого государственного времени. (Зал одобрительно загудел.) По-моему, товарищи, надо чаще посылать в такие поездки работников среднего звена, из обкомов. – Сталин окинул цепким взглядом первые ряды и указал рукой на розовощекого молодого человека. – Вот вы, например, разве не договорились бы с Жискар д'Эстеном? Думаю, что наш советский комсомолец политически грамотнее французского президента.

Розовощекий молодой человек, второй секретарь обкома комсомола, обмер и вдруг представил себя в роскошной машине на Елисейских Полях, а кругом француженки, Брижит Бардо, Анук Эме и эта, как ее, с ногами… камеры телевизоров, кино – и жар шибанул ему в голову.

– Создается впечатление, что в настоящее время у нас мало проявляется заботы о партийных кадрах. (Зал затаил дыхание, боясь пропустить хоть слово вождя.) Кадры партии – это командный состав партии, а так как наша партия стоит у власти, они являются также командным составом руководящих и государственных органов. Что значит правильно подбирать кадры? Правильно подбирать кадры – это еще не значит набрать себе замов и помов, составить канцелярии и выпускать оттуда разные указания. (Зал грохнул дружным смехом.) Во-первых, надо ценить кадры как золотой фонд партии и государства, дорожить ими, иметь к ним уважение. Заботливо выращивать кадры, помогать каждому работнику подняться наверх…

«Сидоров сгорел, он человек Первого, – шумело в голове у розовощекого секретаря обкома комсомола, – и, значит, я… Сегодня же ночью раскопаю у тестя «Краткий курс» вызубрю от корки до корки».