Текст книги "Меч Тамерлана (сборник)"

ГЛАВА IV
СЕРОВ РАБОТАЕТ
(две записи ИЗ ДНЕВНИКА СЕРОВА, СДЕЛАННЫЕ В ОДНУ НОЧЬ)

Я наверрно , бе дарност ь. Я сижу день и ночь. Я сплю всего четые часа в сутки. Я прочел добрую сотню книг. У знал то, что мне надо знать только на пятом курсе (но сейчас я это скоро забуду). А доказательство – ни с места. Я обыкновенный человек. Гениальная догадка ко мне не приходит.

Но ведь существует в природе, в этой буре электромагнитных волн, четырнадцатое доказательство! При темпе, который я взял, быть мне через четыре года доктором математических наук.

Четыре года такой адской работы? Нет, я не могу прыгнуть выше себя! Я чувствую, что моя голова уже не соображает. Начинается какой-то бред, галлюцинации. Десять дней я совершенно один. Мама в далеком своем Петропавловске уверена, что сын ее умеренно развлекается и умеренно занимается. А сын ее подвиг научный свершает. Да силенок не хватает, выдержки.

А может, это и хорошо? Неудача собьет с тебя спесь и будешь просто ученым. Хорошим ученым! Ты этими десятью днями показал, что работать ты умеешь. Скажи в группе, до чего дошел, ахнут, не поверят. Четыре года адской работы – или двенадцать нормальной! – но так, чтоб всего себя отдавать ей. Ежедневно. Вот тогда ты завоюешь себе имя. Двенадцать лет? Да, но двенадцать лет работы, поисков. И тогда тебе не надо рассчитывать на случай.

Ну, хорошо, двенадцать лет ты будешь искать четырнадцатое доказательство. Двадцать пять лет – пятнадцатое. Вот и вся жизнь! А когда жить? Это очень глупо: всю жизнь работать, и вот, когда добился всего, нате, смерть...

Достигнуть всего сейчас и жить спокойно? Но ведь ты не можешь. Ты не гений. В книгах ты читал, что великие люди каждый день работали по шестнадцать часов. Плюс к тому они были гениальными. У тебя нет таких способностей. Ты проработал десять дней – и уже выдохся. Ты слаб. И плечи у тебя не очень широкие и голова не очень светлая.

Вот наш знаменитый доктор математических наук. Учился недавно в университете, у твоих профессоров. Когда он получил это звание? В двадцать три или в двадцать четыре года! Ты представляешь! Таким надо памятник ставить при жизни.

А ты? Ведь если ты и найдешь четырнадцатое доказательство, все поймут, что это чистая случайность. Правильно?

Может, хватит ломать себе голову? Живи просто и бездумно. Вот посмотри на своих соседок.

Тебя, сеньор, как правило, дома не бывает. Они одни в пустой квартире. Страшно боятся воров и пьяных. Бегут на каждый скрип к двери и орут: „Кто там?“

Старшей 92 гида. Она полуслепая и полуглухая. Младшей 81 год. Старшая считает младшую легкомысленной и еще способной на фривольные поступки. Младшая издевается над немощью старшей и ворчит про соседку: „Помирать давно пора. Зажилась на свете!“ По вечерам обе сидят на кухне и рассказывают друг другу страшные истории. А сегодня к младшей старичок из деревни приехал. У, что было! Воспоминания про „мирный год“ (так они называют время до революции).

Вот так бы и тебе спокойно жить. Сейчас ты возмутишься и напишешь: работать, работать! А ведь если бы мог сейчас работать, не писал бы дневник, а сидел бы над уравнениями.

И для чего это тебе надо? Сознайся! Ты, конечно, любишь математику, но... Тебе важно не само открытие. Можно выдвинуться на чем-нибудь другом. Важно выдвинуться. Причем ты уж не такой эгоист. Это важно не для тебя самого, а для Соколовой. Поразить ее, заставить думать о тебе, чтоб все возле нее говорили о тебе и чтоб ей даже когда-нибудь не поверили, что она знакома с самим Серовым.

А вдруг и тогда...

По-моему, это так и есть. Обидно, но это так.

Мы можем сделать очень много. И нами все будут восхищаться. И смотреть на нас восторженными глазами. Кроме одной-единственной. Эта одна-единственная будет безразлична ко всему тому, что мы сделаем. Она нас никогда не поймет. И в этом ваша трагедия, Серов! Ибо вам не так важно, чтоб все вас признали. Вам важно, чтоб признала вас она, одна-единственная. И вы хоть разбейтесь в лепешку, выдумайте десять новых теорий относительности, снесите горы, осушите моря, все человечество будет боготворить вас, а она, эта одна-единственная, она похвалит вас, но так равнодушно, так безразлично, что вам захочется повеситься. Вы сойдете с ума из-за нее. И это ее не заденет...

Поздно. Надо спать. Надо хорошо выспаться! Завтра надо работать. Десять дней на черном кофе. Уже галлюцинации».

«Я встал рано. В четыре часа утра. Я включил свет. Черные человеки, мертвецы и еще какая-то падаль, поселившаяся ночью в моей комнате, неохотно уползли за шкаф, за диван, выскользнули в коридор и прильнули к матовому окошку в моей двери.

Я встал в четыре часа. Я был в кровати часа три. Именно был. Это не сон. Какое-то тяжелое забытье. И все время головная боль. Очень сильная.

В кровати я думал, что хорошо бы спрятать голову. Или хотя бы положить ее на стол. Мне бы тогда не пришлось опираться головой о подушку. И голова меньше бы болела. Ей тоже надо отдохнуть от меня.

Я встал рано. В четыре часа утра. Я оделся и сел к столу. Я болен. Очевидно, очень. Я сел к столу. Я, наверно, сойду с ума, но пока я соображаю, нельзя терять времени. Последние расчеты, пока еще можешь думать. Горит настольная лампа. Я у письменного стола, лицом к окну.

Изредка кто-либо из мертвецов или черных человеков (почему они черные? Чтоб страшнее?) подкрадывается ко мне, заглядывает через плечо, смотрит, что я пишу. Я слышу его дыхание. Я оглядываюсь. Конечно, он успевает спрятаться! Но стоит мне опять повернуться...

А пока надо сидеть и дописать хотя бы дневник. Дневник о том, как сломался, кончился Серов. И если я все же выживу, если я не сойду с ума – все. Наполеона из меня не вышло. Жить спокойно, нормально, без того, чтобы раскалывалась голова.

...Мне кажется, сама поднимает голову черная трубка телефона и оттуда низкий, нечеловеческий голос. Что он говорит?

А к стеклу над дверью кто-то прилип. Ну, что смотришь, гад? Я не выйду в коридор, не выйду!

Изредка забравшуюся в уши и звенящую там тишину нарушает далекое, мерное (оно передается и моему столу и лампе) содрогание трамвая. Я отчетливо слышу, я словно чувствую, как тяжелые колеса скребут по рельсам. Трамвай уходит и долго урчит где-то на дальних улицах. И я снова один.

Надо как-нибудь дотерпеть до шести. Тогда, по-моему, открывается аптека. Купить пирамидон. Остальное – дело врачей.

Конец Серова. Кто бы мог подумать, что голова (моя голова) меня предаст?

И ведь когда-нибудь окно должно посветлеть? В окне должен улыбнуться фиолетовой улыбкой рассвет?»

ГЛАВА V
ПОЯВЛЕНИЕ ШАГРЕНЬЕВА[3]3
  Примечание автора. Эту историю передал мне Леонид Маркелов, ссылаясь на очень подробный рассказ Игоря Серова. От себя Маркелов добавил: «Только удивляет меня фамилия: Шагреньев. Мистика! Времена Бальзака и „Шагреневой кожи“ давно прошли».


[Закрыть]

В дверь постучали. Серов вздрогнул: «Это какая-то мистика. Я чувствовал на себе чей-то взгляд».

Серов повернулся к двери и с отчаянной решимостью крикнул:

– Входите!

В дверях стоял старичок, тот, что приехал к младшей бабке. Серов внимательно его разглядывал. Старику было лет за семьдесят. Маленькое лицо, но высокий лоб. Седые, сухие, приглаженные волосы, седые аккуратные усы. Судя по правильным чертам лица, в молодости был красивым. Но сейчас вся нижняя часть лица изрезана густой сетью толстых и тонких морщинок. На лбу морщины реже и параллельны бровям. Глаза старческие, остывшие, но умные и большие. Клочки ваты торчат из ушей. На старике был старый китель с тремя пуговицами. Пуговицы разные: две – солдатского образца, желтые, со звездой, третья – белая, с двумя перекрещивающимися молотками.

Серов так внимательно осмотрел старика потому, что тот, стоя в дверях, долго доставал кусок газеты, щепотку махорки.

– Вот бессонница, значит. И вы не спите? Решил, значит, зайти.

Старик смотрел на Серова. Серов молчал. Боль в голове проходила.

– Моя фамилия – Шагреньев, – сказал старик изменившимся голосом.

– Моя – Серов. Чем могу быть полезен, товарищ Шагреньев?

– Ну вот, головная боль у вас прошла?

Серов очень долго не сводил глаз со старика.

– Да, прошла. Дальше.

– Теперь вы не будете ничему удивляться?

– Дальше.

– Я знаю, юноша, что в стране, в которой вы живете, не верят в чудеса, то есть в осуществление, казалось бы, несбыточной мечты. Я знаю магическое средство, чтобы выполнить любое ваше желание.

Мелькнула мысль: «Не шпион ли?»

– Если вы мечтаете перевыполнить план на двести процентов, скажут: «Молодец, ударник!» Если же мечтаете о чем-то необыкновенном – стать маршалом, скажут: «Карьерист, буржуазная отрыжка». У людей вашей страны исчезло настоящее воображение. Я недавно разговаривал с одним знатным кузнецом с автозавода. Я сказал, что могу исполнить любое его желание, а он? «Ладно, – говорит, – папаша. В милицию я тебя не сдам, живи! Но сам подумай: ты хочешь помочь мне выполнить норму на триста процентов? Так на двести я уже выполняю, а в конце года, уверен, выполню и на все триста. Если на тысячу процентов – невероятно. Никто не поверит. И самое главное – машины не выдержат. Брак пойдет. Деньги? Я их зарабатываю достаточно. Личную автомашину? Летом подойдет очередь на „москвича“. Я его сам куплю, без всяких махинаций. Девушка, которую я люблю, – моя невеста. А в институт я сам попаду. Меня примут в первую очередь. Вот, правда, помощник мастера у нас стерва... Но мы его сами на первом же партийном собрании... Вот так, папаша. Зачем же ты мне нужен?» Видите? Полная ограниченность. Никакой фантазии! И вот только в вас я вижу человека, который умеет мечтать об исключительном. Итак, я могу вас сделать кем угодно: министром, генералом, великим певцом. То есть у вас появятся способности, благодаря которым вы будете хорошим министром. Но сразу вас никто не назначит. Возраст ваш, вашу внешность я изменить не могу. Вы очень быстро пойдете вверх. Лет через десять вы будете министром, если, конечно, захотите. Я вам обещаю.

– Опять десять лет?

– Мой друг, будь вы семи пядей во лбу, в двадцать пять лет вы дойдете в лучшем случае до директора завода. Иначе вам никто не поверит. Надо, чтоб все было реально.

Серов вдруг рассмеялся.

– Послушайте, я забылся и говорю с вами на полном серьезе. Что за нелепую тему вы выбрали для разговоров? Можно подумать, что вы волшебник.

– А что?

– Шутки в сторону.

– Разве у вас не прошла голова? Разве я не угадал ваши мысли? Потом вы все равно мне не поверите, пока не убедитесь на собственном опыте.

– Понял. Вы хотите занять у меня денег?

– Я давно говорил, что скептицизм весьма развит у современной молодежи.

– Вольф Мессинг тоже отгадывает мысли.

– Ага, хоть в него вы верите! А я пошел дальше. Меня пока не признают, но скоро признают. Вот тогда я получу патент в Комитете по изобретениям. А пока слушайте. Вы можете думать, что я сумасшедший. Но что вам мешает поверить мне этой ночью? Не будем сейчас спорить. Днем вы убедитесь в моей правоте. Кстати, все основано на последних достижениях науки. Если уж машину научили играть в шахматы, представляете, что можно сделать с человеком? Подробно объяснять не буду, коротко, в принципе. Ваш мозг – электромагнитные волны. Ваши навыки – особое взаимодействие между ними. Я вас загипнотизирую, и, когда вы проснетесь, электромагнитные волны вашего мозга начнут по-другому взаимодействовать. То есть у вас появятся те способности, о которых мы с вами договоримся. Понятно?

– Почти. На сегодня я принимаю вашу игру. Это даже интересно. Итак, я хочу быть мужем Лены Соколовой.

Старик всплеснул руками и забегал по комнате. Потом он расстегнул воротничок кителя, подошел к кровати, расправил часть покрывала, чтобы не садиться на простыню, и сел.

– Дорогой мой Игорь! Я боюсь, что ошибся в вас. Миллионы раз в жизни повторялось, что он любит ее, а она нет. И каждый раз он хочет отдать для нее все, даже жизнь. Ведь это скука, понимаете? И не думайте так много о женщинах. Они придут к вам в тот самый момент, когда вы совершенно перестанете о них думать. И если вы выберете правильный путь, Соколова станет вашей женой. Уж я-то знаю женщин!

Шагреньев вздохнул и тупо уставился в угол шкафа.

– Вот Феня, эта восьмидесятилетняя бабка, ваша соседка, в конце прошлого века была красавицей. Один в деревне из-за нее повесился, а молодой барин запил... Вы видали мать Соколовой? Ну и как?

Игорь поморщился. Лена не будет такой. Хотя...

– Так на чем вы остановились?

– На четырнадцатом доказательстве.

– Короче, сделать вас очень талантливым математиком? Это другой разговор. Предупреждаю: доктором наук вы будете наверняка, но не раньше чем через четыре года. Придется сдавать экстерном за университет, за аспирантуру. Для вас это не составит труда. Но время.

– А дальше?

– Дальше! Большой ученый. Вы же любите математику!

– Да. Но, может, у меня появится бас?

– Пожалуйста. Лучше, чем у Рейзена.

И Серов вдруг вспомнил, как на хоккее Лена не сводила глаз с Маркелова.

– А не стать ли мне спортсменом?

– Ради бога! Например, конькобежцем. Наш знаменитый конькобежец, между прочим, член ЦК комсомола. Как видите, открывается блестящая перспектива, и не только в спортивном отношении. Потом, когда здоровье не позволит вам бегать, станете видным общественным деятелем. Успеете объездить все страны мира. Все будет зависеть от вашего желания.

– А если футболистом?

– Пожалуйста! Явитесь к тренеру «Спутника». Когда вас спросят, где вы научились, скажете, у бразильца Пелезагайло де Сантоса. Он знает такого. И вам поверят.

– Решено.

– Итак, сейчас вы заснете.

– Подождите, самое главное. Играть, так по всем правилам! Что я должен за это? Служить у вас сорок лет домработницей?

– Что за дикий бред!

– Понятно. Наверно, эта футбольная способность у меня ровно на год?

– Нет. Вы будете играть, как и все футболисты, до тридцати трех лет, если, конечно, раньше не скажете себе: «Я НЕ МОГУ, МНЕ ВСЕ НАДОЕЛО, ХВАТИТ!» Гипноз спадет, электромагнитные колебания изменятся, и вы станете прежним Серовым. Дальше крупная общественная работа. Зависит только от вас. К тому времени вы станете очень знаменитым.

– Что же с меня требуется? Ясно. Год такой жизни засчитывается за пять лет нормальной?

– Не выдумывайте, не мучьте себя! Спокойно доживете до старости. Я с вас ничего не потребую. Спокойного сна, спокойной жизни, Серов!

И Серов почувствовал, что он уже лежит на кровати и на него смотрят большие, неестественно большие глаза старика. Потом показалось, что на него смотрит уже не старик, а Лена Соколова, потом не Лена, а его товарищ по группе. И глаз становилось все больше. Он лежал, не в силах пошевельнуться, и на него смотрели сотни, тысячи глаз. Глаза стали темнеть и прыгать, превратившись в тысячи маленьких футбольных мячиков. Потом все куда-то провалилось.

Что это было, бред или сон, Серов так никогда и не понял. Но он увидел себя в своей же комнате, освещенной блеклым кирпичным светом. По комнате ходил старик Шагреньев и листал записную книжку, потрепанную, в потертом на сгибах кожаном переплете. Потом он подвинул к окну стул, подложил газетку, стал на сиденье, открыл форточку (кстати, Серов утром увидел, что форточка распахнута), слез на пол и сладко потянулся.

– Все, кончена работа. Итак, подведем итог. Из пятидесяти человек, – старик снова раскрыл записную книжку, – один захотел стать певцом, семнадцать – академиками, семь – приобрести «Волгу», девять – дожить до ста двадцати лет, трое – съездить во Францию, двое – стать министрами, двое – совершить кругосветное путешествие, трое – получить квартиру, один – напечатать поэму в «Юности», один – смерти своей соседки, один – поступить в институт, двое – выиграть по золотому займу сто тысяч и последний – стать спортсменом.

Потом старик задумался.

– А что у нас было на пятьдесят опрошенных в девятнадцатом веке? Сейчас полистаем. Вот: десять – королями, один – губернатором, пятнадцать – собрать полные сундуки золота, двое – изобрести паровоз, семеро – быть непревзойденными игроками в карты, один – убить Пушкина и этим войти в историю, один – открыть Северный полюс, трое – быть первыми фехтовальщиками в мире, девять – великими полководцами, последний – жениться на английской королеве.

Старик спрятал книжку и покачал головой.

– Мельчают люди!

Свет погас, и все исчезло.

* * *

Серов десять дней не появлялся на занятиях. Наконец он пришел, но пробыл в университете несколько часов. Он был страшно рассеян, неохотно разговаривал. Друзья пожимали плечами: «Неужели опять Соколова?»

Его видели в большом спортивном зале. Сначала там тренировалось несколько баскетбольных команд, потом футболисты сборной университета отрабатывали технику и удары. А Серов стоял и смотрел, глупо, растерянно улыбаясь. Петька, вратарь сборной университета, знал Серова. Увидев, что тот стоит уже целый час, прислонившись к стенке, откатил ему мяч. Мяч подкатился к Серову и остановился.

– Попробуй ударь.

Но Серов не двигался и глупо, растерянно улыбался.

Еще несколько человек повернулись к нему.

– Ну чего ты там, бей, авось докатится!

Серов посмотрел на Петьку, потом на мяч. Выражение лица Серова как бы говорило: «Ну ладно, ребята, раз вам так хочется посмеяться, ну я, конечно...» Он как-то очень медленно, неуверенно размахнулся...

Резкий (словно хлопнул бич) удар заставил всех обернуться. Петька от внезапного сильнейшего толчка в грудь сидел на полу. Мяч, отскочив от Петьки и ударившись еще в две стенки, покружился и затих.

Серов повернулся и вышел.

* * *

Больше его в университете не видели. Потом пошли странные слухи, что Серов принят в команду мастеров «Спутника». Все решили, что этого не может быть. Никто не видел, чтобы он когда-нибудь играл в футбол. Но кто-то вспомнил эпизод в спортивном зале. Слухи подтвердились. Фамилия Серова промелькнула в газетах (в Москве еще сезон не начался). В группе узнали, что Серову дали академический отпуск на год.

* * *

За все это время (два месяца до Москвы) Серов не сделал ни одной записи в дневнике. Что он чувствовал, он никому не рассказывал.

ГЛАВА VI
ЛЕОНИД МАРКЕЛОВ

В одно воскресное утро двое рабочих, отчаянные болельщики, наблюдали через забор тренировку «Спутника».

– Нет, ты смотри, что делает Серов! – говорил тот, что помоложе.

Только что Серов перехватил прострельную передачу и с лету направил крученый мяч в ворота. Потом Серов долго смотрел, как Тушин пытается обвести Челнокова. Сам Серов не бегал. Но вот мяч опять послали Серову. Серов принял его на голову, пожонглировал им раз двенадцать, подбросил его повыше, прыгнул, сделал «ножницы» (молодой рабочий только и успел ахнуть) и пошел болтать с тренером.

– Вот Игорь дает! – вздохнул молодой рабочий. – Это игрок! Не то что Кочетов! Тот и мяч как следует остановить не умеет. Вон раз, два, три, ух, наконец-то остановил! То ли дело Игорь!

– А мне больше Леня нравится, – сказал старый рабочий и показал направо, где бегал с мячом Маркелов.

– Ну и что? – удивился молодой. – Он уже целый час возится один с мячом. Бьется, бьется. Играет он не хуже Игоря, но у Игоря все легко, а этот знай только пыхтит. Да Игорь и моложе его.

– Только на год. Нет, Ваня, Ленька Маркелов Серову не уступит. Серов – талант, но гастролер. Видал я таких. А Маркелов наш, работяга.

Молодой не согласился. Более того, он стал утверждать, что Серов лучше.

Начинался старый бесконечный спор, который вели не только они одни.

Об этом говорили десятки тысяч болельщиков. На работе, дома за столом, в столовой, у стойки под вывеской «Спиртные напитки распивать не разрешается», на стадионе – знатоки футбола до хрипоты, до ругани (любители умудрялись и подраться) решали вопрос: Серов или Маркелов?

На солнце было тепло. С крыш падали сосульки. Сугробы у забора посерели, покрылись ноздреватой ледяной коркой. Пахло весной, краской и помоями.

Две кучи сумок и портфелей с книгами отмечали ворота. Пальто сложили прямо на сугроб.

Мяч – маленький, тяжелый, черный, вырезанный из каучука – был в ногах у Лени. На него набегали два брата – Сашка и Витька Малинины. Витьке сегодня два раза удалось обвести Леньку. Витька, сам не веря своему счастью, крикнул Сашке: «Я сегодня два раза обвел Леньку!»

Обвести двоих! Этого Ленька еще не умел. А вдруг? Он быстро пошел вправо. Малинины – за ним. Резкий рывок влево. Один Малинин заскользил, остался на месте; другой, Витька, не отстал и бежал влево, за Маркеловым. Тогда Ленька остановился и прыжком проскочил между братьями.

Мяч быстро катился к вратарю. Колька бежал наперерез. Успеть! Задыхаясь, Ленька все же нагнал мяч и с ходу сильно ударил. Гол! И звон разбитого стекла.

Медлить не стоило. Ребята быстро расхватали сумки, пальто. Маркелов замешкался. Он доставал мяч. Но вот пальто, сумка.

– Ленька, беги-и!

Поздно! Тетка держит его за шиворот. Рывок вправо, влево...

Это не братья Малинины. Тетка, наверное, в весе пятитонки. Упасть? Куда там! Ленька повисает в воздухе.

Во дворе звонко несутся ругательства и проклятия: «В милицию стервеца!» Ребята тесной кучкой жмутся к забору. В любой момент они окажутся вне двора. Их лучшего игрока за шиворот волокут в милицию.

Ух как ненавидит он этих теток! Стыд! Как котенка волокут! Ленька извивается. Бесполезно. Тонн пять, не меньше!

А вот и подкрепление. Дворник. Ну, теперь надо идти самому.

Милиция. Очень суровый старшина. Очень сурово смотрит. Пять тонн захлебывается:

– Каждый день ентот стервец тут! Шел бы в свой двор. Так нет, всех здесь баламутит. Каждый день он за ентим шариком бегает. У Федоровых стекло разбил, у тети Ксюши разбил. Я его, стервеца, знаю. Маркелова, сапожника сын...

Старшина сурово сдвигает брови:

– В футбол играешь? Так.

Дома – бумага. Штраф за разбитое стекло и стоимость стекла. Пять тонн заняла собой почти всю комнату. Пять тонн не умолкает. Отец, с черными руками, мрачный, встает:

– Пошла вон!

Пять тонн задохнулась на полуслове.

– Ждешь, пока с лестницы спущу?

Пять тонн показывает редкое проворство и расторопность.

В руках отца бумага. Штраф. Знает ли Ленька, что мать за эти деньги целый день стирает? Это вместо того, чтобы матери помогать?..

Отец снимает ремень.

...И снова дворы, бачки для мусора, веревки с бельем, улицы, внимательные дворники, быстрые старты от толстых теток, и снова футбол. Затерян каучуковый мяч. Пропало несколько теннисных, кулек из тряпки, консервные банки (а что, стервец, с ботинками сделал!), и снова футбол. Шел 1945 год.