Текст книги "Берег родины"

«Бросить школу…»

 
Бросить школу.
И – вольному воля!
Поревет
    да отступится мать.
И на лодке сбежать
    в половодье —
Уток бить да рыбешку «имать».
 
 
И, проснувшись на зябком рассвете,
Обжигаючи куревом грудь,
На пороге пятнадцатилетья
Полной грудью
    свободы глотнуть!
 
 
И впервые
    заплакать от счастья,
От природы не пряча лица,
Ощутив к этой жизни причастность
Каждый миг,
    каждый час,
        до конца!
 
 
И с восторгом,
    в сияющих далях
Предвкушая свой будущий путь,
Из расхлябанной старой берданы
В белый свет,
    как в копейку,
        пальнуть!
 
 
Островочек лесистой кулиги.
Уток кряканье.
Клик лебедей.
Может, самые лучшие миги,
Миги лучшие
    жизни моей!
 
 
Но проходит всего лишь неделя
И, хоть хлебом снабдили друзья,
В шалаше своем, вольный бездельник,
Что-то очень стал пасмурным я.
 
 
И, постылой свободою маясь,
Наблюдая отлет лебедей,
Так хочу я, тоскуя по маме,
Хоть глазком поглядеть на людей…
 

1977

Друзьям-детдомовцам

 
А мы завидовали вам,
В село глухое привезенным, —
Казенным вашим башмакам,
Суконным курточкам казенным.
 
 
Поскольку – тут не до затей, —
Форся своей обувкой древней,
Не вылезала из лаптей
Послевоенная деревня.
 
 
Тогда казалось мне спроста,
Что разница неуловима:
Друг Юрка – круглый сирота,
Я – сирота наполовину.
 
 
…Собрало – помню как сейчас, —
В дому гостей большим
Престольем.
И друг-детдомовец у нас
Сидел за праздничным застольем.
 
 
– Ты ешь-ко, дитятко, да пей! —
Мать Юрке голову погладит.
А бражный дух среди гостей
В который раз уж песню ладит.
 
 
И грянул песенный куплет
Да с неподдельной болью тою,
Как на чужбине с юных лет
Остался мальчик сиротою.
 
 
И я подтягивал, как мог.
А Юрка голову склоняет
И в недоеденный пирог
Слезу соленую роняет.
 
 
– Да что с тобой? —
А он молчит.
И вот я вместе с ним тоскую.
Не с тех ли пор
Душа болит
И чувствует
Слезу
Мирскую?
 

1994

Доброта

 
Если спичек не было – нередко —
Сам-то от горшка один вершок,
Нес я на растопку от соседки
С углями горячими горшок.
 
 
Мать меня похвалит: «Вот и баско!
Вот и наша печка оживет».
– Поделись, Антоновна, закваской! —
Забежит соседка в свой черед.
 
 
…На послевоенном перевале
Жили мы, расчетов не вели.
Миром всем беду отбедовали,
Горе, как могли, перемогли.
 
 
Может, испытание достатком,
Дачи да машины-гаражи
Доброту погубят без остатка?
Эй, сосед, что думаешь? Скажи!
 
 
Будем жить по-божески, как дети!
Совесть пусть останется чиста.
Пусть в душе,
Как угли те
В загнете,
Никогда не гаснет доброта!
 

1991

«Вот и подошло такое время…»

 
Вот и подошло такое время —
Некуда мне время торопить.
Дров пожарче выберу беремя —
Надо печь большую затопить.
 
 
Лед сколю с колодезного горла,
Поцелую в краешек бадью.
Ведра притащу домой проворно —
Капельки единой не пролью.
 
 
От крылечка тропку прогребаю —
Может, кто-то в гости забредет.
Улыбаюсь – из трубы клубами
Голубое дерево растет!
 
 
Чай себе покрепче наливаю,
Пью и не киваю на судьбу —
Просто в одиночку обживаю
Старую отцовскую избу.
 
 
Может быть, повинен я во многом —
Здесь почти не чувствую вины
Перед взглядом
    жалостливо-строгим,
Пристальным – отцовским —
    со стены.
 

1989

У отцовской могилы

 
Опять я сорвусь и поеду,
Тревожимый прежней тоской,
По старому горькому следу
В деревню за Волгой-рекой.
 
 
Поеду, пройду пол-России,
Но долгие версты не в счет:
Как будто какая-то сила
Меня в это место несет.
 
 
Как будто какая-то сила,
Под сердцем схлестнув времена,
У братской безмолвной могилы
Рывком
Остановит меня.
 
 
У этой могилы я встану —
Ну вот и дороги конец.
И тихо я в землю врастаю.
«Ты слышишь ли сына, отец?..»
 
 
Вскипят перед бурей деревья,
И стихнет все в мире опять.
Расколется молнией время,
И дрогнет,
И ринется вспять.
 
 
Могильные камни колыша,
Подземный прокатится гул,
«…Я слышу, сынок, тебя, слышу,
Да выйти к тебе не могу».
 
 
«Отец, мне тебя не хватает,
А то бы я славил житье.
Мой сын без тебя подрастает,
Я дал ему имя твое».
 
 
«Сыночек, уж как ни хотелось,
Обнять мне тебя не пришлось —
Врастают в пробитое тело
Коренья могильных берез.
 
 
Но стоит, как искрою,
    высечь
Живой
    нас из камня
        слезой,
Поднимутся все десять тысяч
Из этой могилы со мной».
 

1975

Разговор с отцом

 
Не забыла, не забуду
Этот год сорок второй:
Все придут, а мой останется
В землюшке сырой!
 

Материнская частушка

 
Отец! Я слышал голос твой.
И вот, с повинной головою,
Опять, как лист перед травою,
Я предстаю перед тобою.
 
 
И снова, снова внятны мне
И дрожь земли, и шевеленье,
Где в надмогильной тишине
Сошлись березы в две шеренги.
 
 
И, как на исповеди, здесь
Перед тобой за все в ответе,
Я не скажу тебе, отец,
Как тяжко мне на этом свете.
 
 
Вы совладать смогли с врагом,
Но в отвоеванной России
Позарастали овсюгом
Поля, где жито вы косили.
 
 
И жизнь – не жизнь! Тоска под дых!
Родные корни обрубают.
У внуков-правнуков твоих
Не тело – души убивают.
 
 
О многом я еще молчу.
Тебя порадовать мне нечем.
Затеплю памяти свечу.
– Давай, отец, за радость встречи!
 
 
По полной нам с тобой налью,
Ведь въяве мы с тобой не пили.
– За, всех, кто Родину свою
Не дрогнув, в битвах защитили!
 
 
За всех, кто, смертью смерть поправ,
Не уступил в бою кровавом,
Родной землей навеки став
И символом бессмертной славы!
 
 
…Во мгле березу обниму,
Поглажу нежно ствол шершавый,
И неожиданно пойму:
В моей душе моя держава.
 
 
…Я в путь свой пристальный гляжу.
Прости, отец! Пора проститься.
Я ухожу.
Но ухожу,
Чтобы с победой возвратиться!
 

2004

«Как иконы, их лики темны…»

 
Как иконы, их лики темны,
Но сияют седые их прядки,
Потому что за годы войны
С черным горем спознались солдатки.
Потому что еще до сих пор
Ничего, ничего не забылось.
И уходит на то разговор —
Ох, как раньше жилось да любилось!
Ох, как верили – ждали они!
На работе – в износ – убивались.
Поразъехались дети. Одни
Доживают уклонные дни,
Друг у дружки средка собираясь.
Вот опять я в родном их кругу.
Но за общим застольем – тверезый —
Я ни пить и ни петь не могу —
Здесь из камня бы вышибло слезы!
Застилает глаза пеленой,
И предчувствие душу мне студит,
Будто их уже нету со мной,
Будто их уже нет
И не будет…
 

1975

Вдовья песня

 
И слезы из глаз вышибает,
И сердце никак не уйму —
Поют деревенские бабы,
Поют в материнском дому.
Не знаю я, песня какая,
Не ведаю, что за мотив,
Но в сердце она проникает,
Горячей волной накатив,
И я наклоняюсь к гармони,
Глаза свои спрятать успев.
Дрожит во мне тягостным стоном
Рыдающий бабий распев.
И слышится в песне тягучей
Извечная дума одна,
Известная женская участь —
Разлука с любимым. Война.
Ах, стоит ли сердце тревожить,
Давнишнюю боль бередить!
Да вот ретивое-то гложет,
Не может, что было, забыть.
Не может, не хочет смириться,
Что где-то у Волги-реки
Не в силах они пробудиться —
Любимые их мужики.
И только вот здесь, на народе,
Они себе волю дают:
Кручинушку вместе изводят,
И душу отводят – поют.
 

1968

По муромской дорожке

 
Застольная гармошка
Разбудит вдовьи сны:
«По муромской дорожке
Стояли три сосны…»
 
 
Душе тоски-печали
Не надо занимать.
И, головой качая,
Поет,
    как плачет,
        мать.
 
 
И, раздвигая стены
Во все концы-края,
За песенной изменой
Встает беда своя.
 
 
Не обручался милый
С красавицей другой,
А с братскою могилой
За Волгою-рекой.
 
 
В лишеньях да нехватках —
Хоть в омут головой —
Жила всю жизнь несладко
Солдаткою-вдовой.
 
 
До краешка могилы
Одна,
    одна,
        одна.
И не узнает милый,
Что «клятве ты верна…»
 
 
И вот опять гармошка
Разбередила сны:
«По муромской дорожке
Стояли три сосны…»
 

1978

Про деда

 
Под тальяночку со скуки
Запевал, бывало, дед:
– Где мои суконны брюки,
Где мои семнадцать лет?!
 
 
Бабка, занятая делом,
Приговаривала так:
– Вон чего хватился, демон,
Старый демон ты, демак!
 
 
И пойдет шуметь на деда,
В оборот взаправду брать:
– Лучше взялся бы за дело,
Хватит песенки играть!
 
 
И как будто бы с обидой,
Бабку зная чем поддеть,
Покуражившись для виду,
За работу брался дед.
 
 
И бубнил, бубнил, как бубен,
Бабку что ли в том виня:
Мол, и после смерти будет
Дела ровно на три дня.
 
 
Мол, коню и то охота
Порезвиться без узды.
Мол, работы – до субботы,
А еды – до середы.
 
 
Мол, и дней у Бога много —
Сказано – не решето,
Да и песенки —
    от Бога,
Жизнь без песенок – ништо!
 
 
– Никакой я не сторонний,
Что живет и хлеб жует
И непахано боронит,
И несеянное жнет.
 
 
– Чуру круглый год не просим,
Мочи лишь хватило бы —
С посевной до сенокоса,
С бороньбы до молотьбы.
 
 
Без работы не зазябнем,
Нет весь год пустой поры:
Рожь убрал – займися зябью,
Кончил сев – паши пары.
 
 
Всё по кругу,
Всё по кругу —
Разворачивайся, друг,
С первых цветиков по лугу
И до первых белых мух.
 
 
Год за годом без оглядки
То, что надо, разумей:
Дела нет – берись за лапти,
Лапти сплел – веревки вей.
 
 
Год за годом по-крестьянски
Жил, как все, не правил бал:
На японской, на германской,
На Гражданской воевал.
 
 
Только думал ли,
    гадал он,
Что рванет еще одна,
И ударит —
    как ударит! —
По его сынам война.
 
 
Потому-то и ведется
Внукам нынешняя речь,
Что отцу на ней
    придется
Раньше деда
В землю лечь.
 
 
Помня дедовские речи,
Помня, что ты сын и внук, —
Мне вести
    тот круг извечный,
Непрерывный жизни круг.
 
 
Песни петь
    и дело делать,
И смеяться,
И грустить,
Жизнь людскою меркой мерить,
Сына милого растить.
 
 
А пойдут у сына внуки —
Запою, как пел мой дед:
– Где мои суконны брюки,
Где мои семнадцать лет?..
 

1988

Берег Вятки. День Победы

 
Не гадал, не знал, не ведал —
Знать судьба ведет меня:
Берег Вятки.
День Победы.
А вокруг – моя родня.
 
 
А вокруг – раздолье Вятки,
С водополья ветерок.
На костре бурлит стерлядка,
На меха моей двухрядки
Вспрыгнул рыбничек-пирог!
 
 
Пересчитывать не станем
Кто тут есть, кого тут нет:
Брат, племянники с братаном,
Дед за восемьдесят лет.
 
 
Я гармонь сниму с коленей:
– Ну, славяне, в добрый час!
Три солдатских поколенья
Тут сошлись, как на показ.
 
 
И за каждым – поле брани,
Всем досталось по войне:
Под Берлином дед был ранен.
Сын – в Афгане.
Внук – в Чечне.
 
 
Вдосталь всяк хлебнул-изведал
Лиха – каждый на своей.
– Ну, славяне, за Победу —
Шестьдесят сегодня ей!
 
 
Тем, кого не ждать обратно —
Поминальное вино.
За погибших третью, братья,
Стоя, как заведено…
 
 
О судьбе своей солдатской
Не болтай – таков зарок.
Но влетает залихватский,
В говорок родимый, вятский,
Правды-матки матерок:
 
 
«Чудо-жизнь!
Да жить погано!
Без верховной сволочни
Что нам было до Афгана
Или долбаной Чечни?..»
 
 
Заведет другой – не с дуру! —
За родителей налив,
Про паденье Порт-Артура,
Про Брусиловский прорыв.
 
 
Слышу я среди броженья
Голос брата своего:
«Батя наш лежит под Ржевом.
Вот, давайте за него…»
 
 
Сладко родину проведать,
Сердце памятью пьяня.
Берег Вятки.
День Победы.
Разлюбезная родня!
 

2005

Одиночество

 
Растоплю я холодную печь,
И откуда в избе – не известно:
То мне друга почудится речь,
То послышится мамина песня.
 
 
Знать, волшебная сила огня
Торжествует над плотью скудельной,
Коль так просто уносит меня
В даль небесную,
В мир запредельный.
 
 
Знать, крепка эта грустная связь
Со страной отшумевших видений.
И встают за плечами, теснясь,
Дорогие безгласные тени.
 
 
Как я радостно их обниму!
И опять за приятным досугом
Обогреться к огню моему
Мы придвинемся дружеским кругом.
 
 
Что вздыхать,
Что пенять на судьбу!
Пусть, как раньше,
Пылают поленья,
И летят, завиваясь, в трубу
Золотые, как искры, мгновенья…
 

1990

Последняя родня

 
В своем селе на склоне дня
С попутки спрыгну, ног не чуя:
Хоть ночь одну переночую —
Встречай, последняя родня!
 
 
Я сам с усам и с хлебом-солью,
Бросаю в сенках чемодан.
Дай, обниму тебя, братан!
И развернись, как встарь, застолье!
 
 
Я нашей встрече рад не рад!
Хоть зря, быть может, разошелся:
Ведь нас – раз-два да и обчелся!
За всех, кого уж нету, брат!
 
 
Давай, нам будет веселей,
Когда под всхлипы старой хромки
Польются нежно и негромко
Напевы матери моей.
 
 
Я, к ней душою унесен,
Рванусь, но скажут:
    «Завтра, милый…
Не ходят ночью на могилы.
Не надо их тревожить сон».
 
 
Ну что ж, излейся, сердце, в песне —
До утра мать дождет меня.
Гуляй, последняя родня,
Когда еще мы будем вместе!
 
 
…Пою, не поднимая глаз, —
Мне и за песней нет покоя.
Душой предчувствую такое,
Что видимся в последний раз…
 

2004

Отчим

 
…А пацан не хотел понимать
Ни сестер своих старших, ни мать.
И, ремнем не однажды ученый,
Все глядел на него, как волчонок!
 
 
Говорила соседка с душой:
– Разве ж он пожалеет —
    чужой.
Кабы свой-то в бою не загинул…
Не слова, а чугунные гири!
 
 
Вот и не было края-конца
Потаенным слезам и обидам.
Ты любил, хоть не помнил, отца.
Ну, а отчима – ты ненавидел.
 
 
Может, был неплохой он мужик
И бесспорно – лихой фронтовик —
Ордена боевые, раненья…
Только ты не хотел примиренья!
 
 
Годы шли.
В незабвенном краю,
На пороге родимого дома
Мать-старуху ты обнял свою.
И увиделось всё по-иному:
 
 
Озарилась, горька и темна,
Боль былая догадкою новой:
Тут никто и ни в чем не виновен,
Тут во всем виновата
Война.
 
 
И на кладбище, в краткий приезд,
Вырубая кусты по порядку,
Ты гнилую меняешь оградку,
Поправляешь над отчимом крест.
 

1987

У матери

 
В дом родной, неказистый
И скромный,
Я, усталый с дороги, войду.
Материнские волосы трону,
По морщинам рукой проведу.
 
 
Только охнешь и руки уронишь,
Будто целый ты год не ждала.
Как во сне, все для встречи
Спроворишь
И присядешь со мной у стола.
 
 
Тихо радуясь мне, улыбаясь,
Ты опять посмурнеешь, скорбя:
– Ох, каким же ты
Вымахал парнем…
Посмотрел бы отец на тебя.
 
 
Мы припомним про то лихолетье,
А когда отструятся слова,
В середину зеленого лета
Завалюсь я на наш сеновал.
 
 
И тогда от меня отдалится
Все, чем жил я и мучил себя.
И усну я под музыку листьев
Так, как только у матери спят.
 
 
Но одною я думою маюсь,
Отгоняя ее и кляня:
Приезжаю однажды я к маме —
И никто не встречает меня.
 

1963

«О чем печалишься, о чем ты…»

 
О чем печалишься, о чем ты?
Взгляни, как солнышко встает,
Пищат в скворечнике скворчонки,
Весь мир ликует и поет!
 
 
И толкованьем, ликованьем
Ты отовсюду окружен,
Как будто звонкой наковальней
Ты до восторга оглушен!
 
 
Но птиц внимая пересуду,
Ты сердцем чувствуешь одно:
Что отовсюду,
Отовсюду
Родное кладбище видно…
 

1999

«Как поздно я, мой друг, на родину приехал…»

 
Как поздно я, мой друг, на родину приехал,
Как дорого себе свободу я купил!
Какая здесь тоска!
И нет нигде утехи.
Безлюдье на лугах.
«Октябрь уж наступил».
 
 
Высок осенний мир,
И даль необозрима.
И сухо шелестит нескошенный пырей.
И стынет в дубняке пустая озерина.
И хочется к жилью
    и к людям поскорей.
 
 
На званом их пиру
Забудутся заботы.
Живая с неживой встречается родня —
Гуляет средь могил
Покровская суббота
И, как при жизни,
    мать
        тоскует – ждет меня.
 

1997

«А мне, когда глаза закрою…»

 
А мне, когда глаза закрою —
Родное мне
Еще родней:
Она всегда передо мною —
Могила матери моей.
 
 
Там, за оградкой,
Две рябины,
Скамейка, что всегда пуста,
И синь со стоном голубиным
За колокольней без креста.
 
 
Не знаю, что с моей страною,
Но я живу во мраке дней
Тем, что она
Всегда со мною —
Могила матери моей.
 

2001

Рябиновый свет

 
Красной рябиновой веткой —
Свет в материнском окне.
Спросит с участьем соседка,
Вижу ли маму во сне.
 
 
И убежденно толмачит,
Истовой веры полна:
– Не обижается, значит,
Если не снится она.
 
 
Нет утешенья на свете!
Все на земле – трын-трава.
Что мне пустые приметы,
Странные эти слова!
 
 
В сердце былое теснится —
В росах, в сиянье, в дыму.
Мама мне больше не снится —
Но почему, почему?..
 
 
Сколько ты в жизни стерпела,
Сколько снесла от людей!
Только терпеть и умела
В горькой недоле своей.
 
 
Все я теперь понимаю.
Глажу холодный песок.
Ты бы обиделась, мама,
Там на меня хоть разок.
 

1989

«Ну вот где рябины мои и березы…»

 
Ну вот где рябины мои и березы
Баюкают холмик могильной земли.
Скипелись в душе непролитые слезы
И камнем тяжелым в изножье легли.
 
 
И пусть на душе
    ни просвета надежды —
Я снова с тобой,
Моя тихая мать.
Я чувствую:
Любишь меня ты, как прежде,
 
 
Как прежде,
Умеешь меня понимать.
Как прежде,
Одна у меня ты на свете.
А время, давно потерявшее счет,
Над нами шумит неумолчно,
Как ветер,
Тихонько качает
И вместе несет…
 

1996

«А в том, что уход мой исчислен…»

 
А в том, что уход мой исчислен,
Природа бессмертно права:
И небо, и солнце, и листья,
Озерная синь и трава,
 
 
Которая в это мгновенье
У ног моих, передо мной, —
Не ведая слова «забвенье»,
Вскипает волна за волной!
 
 
Я здесь вырастал на просторе,
И в горе, и в счастье врастал.
Влюблялся до сладкого стона
И вроде бы жить не устал.
 
 
Но вместо могильного камня —
Молю, если грянет мой миг, —
Дай Бог заплутать навсегда мне
Как в детстве, в лугах заливных!
 
 
Я лягу, луга обнимая,
Я стану цветущей травой…
Но если б окликнула мама —
Я снова б нашелся Живой.
 

2008

После похорон

 
Как водится, мать помянули
На склоне морозного дня.
Наследство последнее —
Улей
Порушить решила родня.
 
 
Мол, мать бы поруху простила,
Мол, здесь все равно пропадет,
А внукам – последний гостинец,
От бабушки – сотовый мед.
 
 
Я это с особенной болью
До нынешней помню поры:
Мы с братом на снег из подполья
Тот улей снесли за дворы.
 
 
…Взлетали, людей не кусая,
В снегу цепенея у ног.
Наверное, матку спасая,
В янтарный лепились комок.
 
 
…На окна набили тесины —
Как в гроб простучал молоток.
И дом стал
    мертвей домовины —
Пора разъезжаться, браток!
 
 
Но я напоследок расслышал:
Побыть еще с нами спеша,
Не горлинка стонет под крышей,
А мамы живая душа.
 

2001

Голос матери. Поэма

1

 
Сосновые срубы —
    бревенчатый терем —
Срубил перед свадьбой
    счастливый жених.
И тройкой веселой
Года полетели,
Лишь детки, как метки, отметили их.
 
 
Четвертая метка —
    и кони о камень,
Расшиблись о камень
    с названьем «Война».
И вот потянулись годины —
    веками, —
Когда ты без мужа
Осталась одна.
 
 
Чернели от горя родимые стены,
Смолою слезились,
    жалея вдову:
Муки – ни щепотки,
    и дров – ни полена,
И сена, бывало —
    ни горсти в хлеву.
 
 
Бывало и хуже…
Но хватит об этом —
Мы выжили все же
    на том рубеже.
Росли мы,
    к лишеньям привыкшие дети,
Во многом отцов
    заменяя уже.
 

2

 
Под самое облако пласт поднимая,
Чуть с ног не валясь,
Я завершивал стог.
И мне улыбалась уставшая мама:
– Ты глянь,
    красота-то какая, сынок!
 
 
И стог был хорош,
И далеко за стогом
Звенели, сияли, качались луга.
И в синюю марь сенокосных
    просторов,
Теряясь во мгле,
    уходили стога.
 
 
Да есть ли на свете
    приволье красивей!
И мама вздохнет, собираясь домой:
– С отцом здесь твоим
До войны мы косили…
А раньше здесь кашивал
    тятенька мой.
 

3

 
Туман.
И луна над лугами, как лебедь,
В парное ныряет его молоко.
И где – не видать —
    сенокосчики едут,
И только их песню
Слыхать далеко.
 
 
И только их песня
    блуждает в тумане.
Затихнет – и снова
    плеснется окрест.
Но выше всех голос
И горше всех – мамин.
Он даже и нынче мне
    слышен с небес.
 
 
Но выше всех голос,
И горше всех – мамин.
Он даже и нынче
    мне слышится здесь,
Где снова, как лебедь,
    луна над лугами.
И думы мои,
Как туман до небес.
 

4

 
Я душу не смог переделать:
За далью любой – до тоски —
Родимые сердцу пределы
По-прежнему сердцу близки.
 
 
За далью любой не затмились,
До срока таясь в глубине,
Они – словно тайная милость
В минуту сомнения мне.
 
 
Как луч, засияв из безвестья,
Мелодией чистой звеня,
Вдруг давняя-давняя песня
Дойдет, долетит до меня.
 
 
Та песня мне с детства знакома,
Она не ушла в забытье:
Когда-то в отеческом доме
В застольях я слышал ее.
 
 
И вот уже мало-помалу
Растет-нарастает она.
Уносит меня, поднимает
Печали хрустальной волна.
 
 
И вот, обжигающе-близкий,
Взлетевший до крайних высот,
Рыданье-распев материнский
Меня как ножом полоснет!
 
 
И снова родная равнина
С холмами в мерцающей мгле
Заблещет, ни с чем не сравнима,
И сердце забьется во мне!
 
 
Пусть юные дни пролетели
И стали седыми виски, —
Родимые сердцу пределы
По-прежнему сердцу близки…
 
 
Все памятней взгляду окрестность,
Все зримее свет голубой,
Все явственней голос из песни,
Влекущий меня за собой.
 
 
И вот – на черте неизменной —
В сирени густой городьба,
Среди деревенской Вселенной
Моя родовая изба.
 
 
В ней пел колыбельную очеп,
В надежное вдетый кольцо.
И матери скорбные очи,
Ее дорогое лицо…
 

5

 
Пока дороги не позвали
Родной покинуть перевал,
Юнец, ты слово «мать» едва ли
По самой сути сознавал.
 
 
Тебе, в твоих тревогах личных,
Покамест время не пришло,
Оно, как солнышно, привычно:
Не замечаешь, а светло.
 
 
В себе изверясь в час кромешный,
Потом, среди чужих людей,
Как тосковал ты безутешно
По дальней матери своей!
 
 
Как наваждение, все то же
Ты, вспоминая,
Воскрешал —
Тот день, когда —
    ее надежа,
Ты, сын последний, уезжал.
 
 
В полях кипел июльский колос,
Манил в заречье сенокос,
И причитала, плача в голос,
Она,
    ослепшая от слез.
 
 
Но, слез ее не понимая,
Твердил ты, проводы кляня:
– Не на войну ведь…
Хватит, мама…
Не надо так из-за меня…
 
 
Боль материнского укора
Потом аукнется, потом.
Ее утеха и опора,
Ты, покидая отчий дом,
И сам тогда еще не понял,
Что стал отрезанным ломтем.
 
 
…Куда тебя не заносило!
С удачей дружит удальство,
Покуда чувство есть у сына,
Что где-то мама
    ждет его.
 
 
Оно сильней всего, наверно!
Недаром ты его берег,
Упрятав в самый сокровенный
Души заветный уголок.
 
 
То чувство – нет его дороже!
Глаза на миг один закрой —
И заиграет спелой рожью
Родной простор перед тобой,
 
 
Весь разворот его высокий,
И луговая ширь в стогах,
И снова, снова от осоки
Заноют цыпки на ногах.
 
 
И ты бежишь,
    и полдень гулок,
И, как в грозу,
Вся даль видна:
При вспышке молнии – проулок,
Твой дом
    и мама у окна.
 
 
Виденье то – души владенье,
Ее немеркнущий запас.
И даже в смертное мгновенье
Оно блеснет еще
    хоть раз…
 
 
Открой глаза!
С какою болью
Опять почувствуешь вину
За то, что, вольно иль невольно,
Оставил мать
    совсем одну.
 
 
За то, что горести и беды
Ты ей незнамо приносил,
И что, хоть сам того не ведал,
Ее ты предал,
    милый сын.
 
 
А мать,
Да разве мать изменит,
Корысти жалкой лишена?
Ее вовеки не заменит
Ни друг,
    ни брат
        и ни жена.
 
 
Недаром песенное слово
Народ несет через года:
«Жена найдет себе другого,
А мать сыночка – никогда…»
 
 
Ты эту песню с детства помнил.
Но лишь теперь —
    горька вина —
Непоправимо поздно понял,
Что и у сына мать одна…
 

6

 
Разойдутся сельчане, потупясь,
Я один,
    в полумгле и бреду,
Поцелую холодную супесь
И со стоном к земле припаду.
 
 
Сквозь глухие пласты немоты,
Через плахи могильных полатей,
Мама,
    слышишь ли,
        чуешь ли ты,
Как твой сын убивается-плачет?
 
 
Он не в силах смириться с бедой.
Верит он:
    может, чудо случится —
И к тебе вдруг живою водой
Хоть слезинка одна просочится.
 
 
Хоть слезинка
    пробьется во тьму,
Где так холодно, душно и тесно.
Обниму я тебя,
    подниму.
Заклинаю я:
    мама, воскресни!
 
 
Да развеется черная жуть!
Да расколется на сердце камень!
Захотела б ты только вдохнуть —
Я могилу разрыл бы руками!
 
 
Я любил бы тебя и берег,
Был на старость надежной утехой,
По любой из проклятых дорог
Никуда бы вовек не уехал!
 
 
Что ж ты, мама,
    молчишь и молчишь
И словечка никак не промолвишь?
Что же рвешься ты, сердце,
    стучишь,
Все никак разорваться не можешь?
 
 
Заколодило стежки-пути
У глухого могильного края.
И последнее: «Мама, прости…» —
Шелестит в тишине, замирая.
……………………………
……………………………
 
 
Мать-земля.
Свет мой.
Родина-Русь…
Глубь твою
    я почувствовал внятно.
Мать-земле до земли
    поклонюсь,
Поклонюсь до земли троекратно.
 
 
Далеко от могилы видать
Колокольню
и мир заокольный —
Лес, поля да луга – благодать! —
Потому и село – Чистополье.
 
 
Здесь моя заронилась судьба
И опоры пока не лишилась:
Как на стойках кремневых изба,
На любви материнской держалась.
 
 
Мне пока эта жизнь дорога.
Дай мне Бог
    пригодиться Отчизне,
В честной схватке осилить врага,
А для друга —
    не жалко и жизни.
 
 
Но в итоге пути моего
Не желаю я лучшей награды:
Одного я хочу,
    одного —
Успокоиться с матерью рядом.
 
 
Может, станет ей
    чуть веселей
И не так, как сейчас, одиноко.
Может быть,
    и вина перед ней
Будет меньше тогда
    хоть немного…
 

7

 
Ни к чему и морем горе мерить,
Черным камнем в омуте топить,
Потому что мне такой потери
Не измыкать, знаю,
    не избыть.
 
 
Ощущенье горького сиротства
Безысходней станет и больней,
Если ум смятенный
    соберется
Подвести итог
Последних дней.
 
 
Будто душу выронило тело —
Пусто и угрюмо бытие.
И осталось в жизни
Только дело,
Дело непреложное мое.
 
 
Трезвый на приятельской пирушке,
С другом,
    как в беспечные года,
«Ты жива еще, моя старушка…»
Не смогу запеть я никогда.
 

1985