Текст книги "Держитесь подальше от театра"

– Сема? – удивился он. – Простите, Симеон Иванович. Вы что, здесь жить собрались? Я дорого беру, и вашей, извините за выражение, зарплаты, – он развел руками, – ну никак не хватит.

Сема вскочил с кресла и, подбежав к Вортану Бариновичу, чуть ли не в самое ухо, оглядываясь по сторонам, стал громко шептать:

– Шеф, горе какое. Вы даже не представляете, во что мы вляпались. Эти люди не те люди, совсем другие люди, и они даже не люди.

В это время дверь распахнулась, Сема спрятался за спину шефа. Вошла секретарша с подносом, а за ней семенил главный бухгалтер, как обычно, с толстой папкой, прижатой к тощей груди.

– Сема, не надо грязи, сядь и молчи, – сказал Вортан Баринович, не поворачивая головы.

Секретарша поставила на стол две чашечки кофе, одну перед шефом, другую рядом.

– А вторую зачем? – строго спросил Вортан Баринович.

Секретарша фыркнула и пошла к выходу. Как ни шумело в голове у Вортана Бариновича, но он с удовольствием отметил красиво уходящую попку и ножки.

– Пей, – он пододвинул одну чашку с кофе Семе и, повернувшись к главбуху, спросил: – Ну, что будем делать, Cоломон?

– Ничего, шеф, жить, как жили.

– С налогами или без?

– С налогами у нас полный порядок, с дебетом-кредитом тоже, – он похлопал по папке.

– А с объектами?

– Процесс идет, медленно, но идет. Вы ведь знаете, мировой кризис, – жалобно посочувствовал он. – На стройки, что за бугром, все акты в порядке. Природные катаклизмы, непредвиденные ситуации, цунами, метеориты.

– А там, как это, в этой ну, где мы только фундамент заложили?

– Шеф, бомбе все одно, что разрушать – или фундамент, или дом. Акт сдачи объекта составлен и подписан.

– За взятку?

– Материальная помощь городу. Взятки расписаны по мертвым душам, пусть земля им будет пухом. Одним словом, с государством мы дружим, с налогами все в полном порядке.

– Смотри у меня, Соломон. Головой отвечаешь.

– Пусть ищут. Но это бесполезно.

– Ладно, иди. Да, Соломон, ты хоть сейчас не воруй, дай профессору уехать.

– Боже мой, что вы говорите, шеф, – возмутился главный бухгалтер, и в глазах его сверкнули зеленые огоньки.

– Молчи, Муня. Я что, не знаю, что у тебя три квартиры на жену, дача на дочь, особняк в Хорватии на сына, машина, якобы служебная – это только у тебя. Иди, иди, бедный родственник.

Вортан Баринович устало откинулся в кресле. Он, конечно, все знал о каждом своем сотруднике. Зато сотрудники ничего не знали ни о нем, ни даже друг о друге. Ни о том, кто сколько получает, деньги выдавали в конверте, как говорится, «конвертированные», ни о том, кто чем занимается, все сидели в отдельных клетках и работали, работали, работали. Секретность была строгой. То, что было при советской власти в так называемых «почтовых ящиках», это были цветочки. Вортан Баринович посмотрел на притихшего в углу Сему. Вот даже о Семе никто толком ничего не знает. Даже отдел кадров не знает, кем он числится, какие у него функции и какая у него зарплата. Вортан Баринович никогда не называл его по должности, всегда говорил – мой человек. Сослуживцы его не то что уважали, но относились с почтением и немного побаивались, потому что только он мог говорить Вортану Бариновичу правду в глаза, иногда. За это Вортан Баринович платил ему премиальные или недоплачивал, в зависимости от настроения. Но это ему нравилось – вот так смело, прямо в глаза, перед сотрудниками, Сема становился на защиту справедливости, правда, по мелочевке. Но главное, за что он уважал Сему, так это за то, что тот всегда был в курсе всех дел и мог предугадывать события. Такое ощущение, что он был и здесь, и там, и даже там, где его не было. Одним словом – незаменимый человек.

– Сема, так о чем ты говорил?

Сема медленно, усталой походкой подошел к столу, сел и заплакал.

– Да ладно тебе, Симеон Иванович, обиделся, что я вчера сказал, что уволю? Шутка старого мишутки. Ты же знаешь, как я тебя уважаю. А чтобы загладить вину, вот прямо сейчас выписываю тебе премию – пятьдесят тысяч рублей. Мир?

Сема вытер платком глаза, взял протянутый шефом чек, как-то жалостливо посмотрел на него и тихо сказал:

– Спасибо. Я знаю, зачем они приехали.

– Ну ладно, Симеон Иванович, ты устал, я устал после вчерашнего, поехали по домам.

Не успел Вортан Баринович встать с кресла, как зазвонил телефон.

– Да, – и уже мягче, – хорошо, хорошо. Где? В «Раю»? Понял, едем. Так, отдых отменяется.

В уютном ресторанчике, под нежным названием «Райский уголок», с эстрады тихо лилась музыка.

В затемненном зале, за столиком в отдельном кабинете с хорошим обзором зала, сидели Дениц и Михаил за чашечкой кофе.

– Ну, вы сами подумайте, милейший Михаил Авраамович, какое отношение имеет смерть Авеля к грехопадению Адама? Молодые резвились, Авель упал и случайно наткнулся на острый предмет. И Каин тут совершено ни при чем, – рассуждал Дениц.

– Вас послушать, так не убийца, а херувимчик, – улыбнулся Михаил. – Вместе с первым существом, рожденным женщиной, в мир пришло зло. И вы к этому тоже причастны. До сих пор ходят слухи, что Каин – плод вашего сближения с Евой. Не случайно у Евы при рождении вырвалось восклицание: «Я породила человека от ангела Божьего». Хорошо маскируетесь, «милейший» Самаэль.

– Сплетни. Кто это может подтвердить?

– А откуда у него такая враждебность к Богу? И убил он Авеля из зависти.

– Всевышний сам спровоцировал его. Почему Он оказал уважение Авелю, принял его жертвоприношения, а от Каина – отвергнул? Каин посчитал, что с ним обошлись несправедливо, и это, естественно, было причиной их ссор. Но ссора – это не повод для убийства, тем более, под взором Всевышнего. Глупые писаки раздули из мухи слона и сделали из Каина убийцу. Это, наверное, очень было нужно богословам, чтобы монополизировать учение о «зле», как результат грехопадения. А история с Ноем? Вообще все перевернули с ног на голову. Здесь явный просчет Всевышнего при формировании земной поверхности. Быстрое таяние ледников привело к глобальному процессу подъема уровня мирового океана, что и спровоцировало общепланетарную катастрофу – всемирный потоп. Всевышний сам предупредил Ноя о предстоящей опасности, повелел построить ковчег и взять с собой семью и всякой твари по паре, а после потопа обещал восстановить порядок на земле, чтобы сохранить род людской. Надо признавать свои ошибки, – заключил Дениц. – Это в канонических книгах расписали всемирный потоп, как Божественное возмездие за нравственное падение человечества. Какого человечества миллион лет назад? Какой нравственности можно было ожидать от полудикого создания? Простите, милейший Михаил, но это бред!

– А Содом – тоже не ваша работа? – с издевкой спросил Михаил.

– К великому сожалению, нет. Там особый случай, – тихо сказал Дениц.

– Вы ведь сами там присутствовали.

Содом был цветущим, богатым городом, да и прилегающие к нему Гоморра, Адма, Севоим, Сигор тоже были не бедными. Плодородная земля давала богатый урожай зерна, надо было только воткнуть палку, чтобы она зацвела и дала плоды. На плантациях вызревал душистый, искрящийся на солнце виноград. Сочных трав на пастбищах хватало, чтобы прокормить тучные стада. Бойко шла торговля на многолюдном, многоцветном, многоголосом базаре. Лавки ломились от разнообразия товаров. Торговали всем, чем можно торговать, включая живой товар. Одним словом, все было как у людей богатых, пресыщенных вкусной, здоровой едой, хорошим вином и любовью. Одна беда постоянно нависала над городом. Всегда найдутся желающие на чужое добро. Такими оказались шумеры. Постоянные военные стычки между Содомом и царем шумеров Кедорлаимером истощали ресурсы города и развращали жителей в предчувствии близкого краха. Но большее зло коренилось внутри. Город кишмя кишел шпионами, предателями и сексотами, которыми были не только простолюдины, оплачиваемые царем шумеров, но и высоко стоящие особы, которым была обещана власть и богатство. Такими были зятья Лота, племянника Авраама, поселившегося здесь после раздела имущества.

– Дорогу, дорогу, уступите дорогу! – кричал возница, слегка придерживая лошадей.

Коляска остановилась пред крыльцом особняка, увитого цветущими лианами. С крыльца с распростертыми объятиями спускался Лот, за ним шли два зятя.

– Уважаемый дядя, как я рад видеть вас в добром здравии. Да благословит вас Господь. Милости прошу в мой дом.

– Мир дому твоему, – произнес Авраам, войдя в дом. Две дочери Лота, старшая и младшая, с матерью накрывали на стол. Увидев входящего Авраама, они низко поклонились. Он поцеловал их и благословил.

– Омойте ноги гостю, – приказал им Лот.

Сестры поставили ванночку и, поливая из кувшина, омыли ноги Аврааму.

– Идите все, оставьте нас одних, – сказал Лот.

– Что привело вас, уважаемый дядя, к нам в такое тяжелое время, когда по всем дорогам снуют шумеры. Ближайшие города с трудом удерживают их натиск.

Дверь слегка приоткрылась. За ней стояли два зятя, приложив ухо к щели, слушали разговор Авраама с Лотом.

– Нехорошие слухи идут из Содома, будто жители крайне развратились и погрязли в многочисленных грехах. Кто-то умышленно хочет навредить городу и вызвать гнев Всевышнего.

– Господи, пощади неразумных детей своих, – тихо взмолился Лот. – Нет на земле безгрешных, и не такой великий грех, чтобы карать их. Прости, Господи, прости творящих зло, ибо они не ведают, что творят. Надо срочно собрать народ на площади, пусть вознесут хвалу Господу нашему и покаются в грехе.

– Поздно, – сказал Авраам, вставая.

– Вопль злых языков жгуч и ядовит, достиг ушей Всевышнего. Он послал двух мужей проверить, велик ли грех жителей, и наказать нечестивых. Они уже подходят к воротам, иди, встречай.

– Так, беги к Мелхиседеку и предупреди его, – сказал старший зять, – а я буду поднимать народ.

Вечерело. Повозка Лота остановилась у городских ворот. Он сошел, подошел к закрытым воротам и приказал стражникам:

– Откройте ворота, это гости ко мне.

Один из стражников посмотрел в бойницу, но ничего не увидел. Пожав плечами, пошел открывать ворота.

Выйдя за ворота, Лот увидел двух выплывающих из сизого облака молодых людей. Он поклонился им до земли и сказал:

– Гости мои, зайдите в дом раба вашего и ночуйте, и умойте ноги ваши, и встаньте поутру, и пойдете в путь свой.

– Вставайте, вставайте, – кричал старший зять, стуча в двери и окна, – выходите на площадь, старый Лот ведет переговоры с шумерами, чтобы сдать город.

Люди выбегали из домов, бежали на площадь, хватая на ходу все, что ни попадя.

В доме Лота дочери готовили ванночки, чтобы омыть пришедшим гостям ноги, жена расставляла на столе еду. Лот готовил пресные хлебы. С улицы вначале тихо, потом все громче и громче слышался шум толпы.

Жители города от мала до велика с фонарями, палками, криком и свистом окружали дом Лота.

– Лот, где люди, пришедшие к тебе? Веди их к нам, мы познаем их!

В окно бросили камень.

– Лот, выходи…

– Спокойно, спокойно, я сейчас все улажу, это какое-то недоразумение, – успокаивал Лот гостей и испуганное семейство.

Он открыл дверь и вышел на крыльцо. В это время чтото резко осветило все вокруг, землю тряхнуло, раздался треск, грохот, словно раскололась земля. Запахло серой. Резкий ослепительный свет резал глаза, воздух наполнился зловонием, и хлынул ливень. Несмотря на это, дышать было нечем, люди задыхались, рвали на себе горящую одежду, сослепу бежали, проваливаясь в ямы. То там, то здесь вспыхивали языки пламени. Крики, плач, стоны летели со всех сторон. Коляска, в которой сидел младший зять Лота с царем Содома Мелхиседеком, перевернулась, лошади встали на дыбы, и все это провалилось в огромную воронку.

– Праведный Лот, – сказали двое мужей, – возьми свою жену, и дочерей своих, и тех правоверных, кто бы ни был у тебя в городе, всех выведем из сего места.

В зал ресторана вошли Вортан Баринович и Сема.

– Вас ждут, прошу, – любезно предложил Лукавый и повел их к столу, за которым сидели Дениц и Михаил.

– Я его где-то видел, – шепнул Вортан Баринович.

– Почтальон на Патриарших, – тихо ответил ему Сема.

Поздоровавшись, они сели за стол.

– Как вы себя чувствуете, дорогой Вортан Баринович? – проницательно улыбаясь, спросил Дениц.

– Спасибо, хорошо.

– А вы, Симеон Иванович? – спросил Михаил.

– Спасибо, вашими молитвами. Дениц недовольно скривил губы.

– Прикажете подавать? – спросил подошедший метрдотель. Он кивнул в сторону стоящих официантов, и на стол стали подавать всякие вкусные блюда, искусно украшенные и аппетитно пахнущие.

– Ну, господа хорошие, попробуем «Бордо» из подвалов маркиза де Карабу, тысяча восемьсот сорок пятого года выдержки. Ах, как мы тогда, да, кстати, – обратился Дениц к Вортану Бариновичу, – вы просмотрели контракт?

– А где он? Мне лучше водочки.

– У него на столе под чековой книжкой, которую он забыл положить в сейф, – сказал Азазель, ставя на стол запотевшую бутылку водки.

– Что это мы все о делах да о делах. Оставим их. Сегодня будем отдыхать, как люди, – весело заключил Дениц, наливая водки в рюмку Вортану Бариновичу.

Ресторан оживал, наполняясь шумом, смехом, писком девиц, ржанием подвыпивших мужиков. Оркестр заиграл задористей.

За соседним столиком сидели Азазель и Лукавый. Рядом на стуле стояла клетка для переноски домашних животных, в которой сидел Косматый. Лукавый, откинувшись на стуле и закинув ногу на ногу, наблюдал за веселящейся публикой. Азазель с каким-то остервенением ел цыпленка табака, громко чавкая и периодически икая.

– А мне? – высунув голову из клетки, жалобно спросил Косматый.

Азазель взял с тарелки косточку и сунул в клетку.

– Идиот, – зло фыркнул Косматый и покрутил пальцем у виска.

Азазель понял. Он взял кусочек белого хлеба, ножом поддел черную икру.

– Сначала маслом, – скомандовал Косматый.

Намазав хлеб маслом и толстым слоем черной икры, Азазель положил на тарелочку и подал Косматому.

– Спасибо, – тот вылез из клетки, сел на стул и стал с аппетитом уплетать.

Зал уже не шумел, а гудел. Мужики хорошо выпили, дамы порозовели, в атмосфере запахло развратом.

– А вы верите в Бога? – спросил Михаил Вортана Бариновича.

– Как вам сказать, – начал уже подвыпивший Вортан Баринович, – и да, и нет, вернее сказать, нет и да.

– Как это понимать?

– Так и понимать. Раньше как нас учила партия? Бога нет. Мы все были атеистами. Потом перестройка. Все срочно стали верить, крестить лбы и молиться.

Дениц слушал и внимательно смотрел на происходящее в зале.

– Но главный вопрос вот в чем, – Вортан Баринович поднял палец вверх, – искренне ли это? И есть ли в душе вера? А? Не знаете. – Он налил себе водки и залпом выпил. – И вообще, у нас много проблем, нам не до Бога.

Сема смотрел куда-то вдаль и вдруг почувствовал, что у него в голове забулькала мысль. Он автоматически полез в карман, достал тетрадку, но вовремя остановился, почувствовав на себе взгляд Деница.

– А вы, Симеон Иванович, верите в Бога? – обратился к нему Михаил.

– Он не верит, – ответил за него Дениц, – он атеист.

– Да, не верю, потому что бога нет. Кто его видел?

– Но это не значит, что Бог перестал существовать, – заметил Михаил. – Если мы не видим радиоволн, то от этого они не перестают существовать. Посмотрите вокруг и вы увидите множество творений Бога.

Дениц скептически улыбнулся, посмотрел на Михаила.

– Человек – венец творения Божия, – продолжал Михаил, – Бог возлюбил человека и для каждого приготовил свой путь. Может быть, вы считаете, что и Иисуса не было?

Сема смахнул пот с лица и, напрягая извилины, как бы извиняясь, тихо произнес:

– Теоретически, может, и был. В Палестине было большое количество бродячих проповедников, возвещавших скорый приход мессии, который освободит народ от римской тирании и социальной несправедливости. Возможно, он был проповедником одной из общин, типа Кумранской, проповедуя учение «спасение через веру». При жизни подвергался суровым гонениям, а после смерти был обожествлен сторонниками своих социально-освободительных идей.

Со сцены певичка уже заводила публику песней «…а в ресторане, а в ресторане…» Народ задвигался, начал ей подпевать, и начались разные телодвижения.

«Опасный человек этот Симеон Иванович, – глядя на него в упор, подумал Дениц, – надо быстрее избавиться от него».

На сцену высыпал цыганский табор, и под их залихватские напевы полуобнаженные девочки на сцене начали творить черт знает что. Зал остервенел. Публика не то что плясала, а просто уже балдела. Дрожало все, что могло дрожать, билось все, что могло биться, даже доставалось по мордам. Мужики прижимали и лапали баб так, что у тех трещали бюстгальтеры и лопались резинки на стрингах.

– А, к чертовой матери все эти партии. Всех этих вождей-пиарщиков. Была не была, гулять так гулять, – рубанул Вортан Баринович и, опрокинув рюмку водки, исчез в толпе.

Подогревая общее настроение, Лукавый дергался на стуле и даже Азазель начал отбивать такт ногой.

– А что мы?! – заявил Лукавый. – Пошли, Азазель, – и они исчезли в толпе резвящейся публики.

– А я чего сижу? Что я, рыжий? – Косматый соскочил со стула, стал расти и, расправив усы, подхватил пробегающую мимо пьяненькую девочку, умчался танцевать.

– Чертеночек ты мой! – замурлыкала девица и потонула в объятиях Косматого.

Народ обалдело балдел.

– Иди, веселись, – приказал Дениц Семе. Тот встал и послушно пошел к толпе.

– Это ваша работа? – обернувшись к Деницу, спросил Михаил.

– Но, позвольте, как я могу. Вы ведь сами видите, что я даже палец о палец не ударил, и зачем мне подрывать свой авторитет перед вами. Вон, даже мои поддались этой заразе.

– Да, – задумчиво произнес Михаил, – действительно у них много проблем, чтобы думать о Боге.

Музыка становилась все тише и тише. Стол с сидящими за ним «профессорами» стал окутываться сизой дымкой. «Профессора» встали и пошли по тропинке, продолжая беседовать. Вокруг благоухали полевые цветы, летали бабочки, чирикали птички.

– Вы меня смутили, господин Дениц, заронили сомнение. Ведь если не вы провоцируете на грех, тогда кто?

– Эффект полной ясности при чтении религиозных текстов достигается за счет безоговорочного доверия к традиционному истолкованию, но стоит немного освободить свой разум от стереотипного восприятия, как открываются новые стороны, казалось бы, давно известного. Милейший Михаил, как вы думаете, почему грех называется «первородным»? Потому, что заложен в человека с рождения? Переходил, переходит и будет переходить посредством наследственной передачи от родителей к детям и так далее? Значит – это вирус. И только с появлением Гомункула, искусственного зарождения или клонирования, используя генетические поправки, можно будет избежать греха.

– Что вы, что вы, – замахал руками Михаил, – какое клонирование, какой вирус? Господи, что он говорит? А я слушаю. Прости меня, Господи! – он трижды перекрестился. – Знайте, господин Дениц, человек рождается безгрешным, непорочным созданием. Над ним Божия благодать, – он трижды перекрестился. – Прости меня, Господи, – и, упав на колени, воздев руки к небесам, спросил: – Господи, что с людьми происходит, что им не хватает? Ты дал им землю, дал жизнь, дал десять заповедей. Что им еще надо? Ведь все так просто – выполняй заповеди и живи в добре, мире и благодати. Прошло более трех тысяч лет, а грехопадение не прекращается.

– И не прекратится, пока человек не избавится от зла. Религиозные тексты извращенно толкуют суть вопроса, якобы грехопадение открыло дорогу злу. Нет, зло породило грехопадение. Причина – двойственность человеческой натуры.

– Господи! Наставь их на путь истинный.

По-тихому, или, как еще говорят, по-английски выбравшись из ресторана, Сема в расстроенных чувствах и с тяжелым камнем на душе шел туда, куда несли ноги. Вечерело, а точнее сказать, тихо опускалась ночь. Непонятно, каким образом, он оказался на Патриарших прудах. Жидкий свет фонарей освещал полупустые аллеи. Подойдя к пруду, на котором плавали лебеди, он снял туфли, закатал штанины и сел на краешек бетонного окаймления, опустив ноги в воду. Глядя на водную гладь, в игре света он находил что-то мистическое, от чего его душа сжималась от горького разочарования. Всплывало самое близкое – воспоминания о родителях. Он любил их всей душой и особенно остро ощущал, как сейчас ему их не хватает. Как хотелось бы услышать голос строгой, вечно чем-то недовольной мамы, наставляющей его на путь истинный, увидеть всегда молчащего отца, только улыбающегося на выпады жены, субботние семейные ужины при горящих свечах. Он и сейчас помнит этот запах и струйки расплавленного воска, стекающего по свечам меноры – семисвечья, в тот незабываемый праздник Пейсах. В пасхальный вечер на столе, покрытом красной скатертью, стоит пасхальное блюдо, символизирующее исход евреев из египетского плена. Зроа – кусок жареного мяса с косточкой – память о пасхальном агнце, жертвенном ягненке, которого принесли израильтяне в жертву перед выходом из Египта и началом новой свободной жизни. Бейца – крутое яйцо, символизирующее праздничную жертву. Набор горьких трав, символизирующих горькую жизнь израильтян в Египте. Рядом аккуратной стопкой лежит маца – хлеб, выпеченный из пресного теста. Дядя Яков, мамин брат, с покрытой головой читает «Агаду» – книгу сказаний. Папа улыбается и медленно поднимает полный бокал красного виноградного вина. Рядом стоит красивый пустой бокал, который мама ставила для Илии-пророка. Позже Сема прочел в Торе, что Бог обещал, когда Илия вернется, то возвестит еврейскому народу о пришествии Мессии. Как это было давно, и как сильно со временем обостряются воспоминания о прошлом.

Патриаршие явно пошаливали, и магические волны в этот небывало жаркий вечер адским пламенем охватывали центральный округ криминальной столицы. Маргарита Николаевна, недавно переехавшая в Москву, возвращалась с работы домой всегда по одному и тому же маршруту. Садилась в метро на «Краснопресненской», переходила на «Баррикадную», проезжала одну станцию до «Пушкинской», выходила и по Тверскому бульвару шла к своему дому. Но в этот весенний майский вечер она, совершенно непонятно каким образом, прошла мимо метро и оказалась около зоопарка. В растерянности она остановилась и повернула обратно, в сторону метро.

– Дорогу ищете? – ехидно осведомился странный субъект в коротком красном пиджаке с помятой мичманкой на голове. – Идите прямо и выйдете куда надо. Вас там ждут.

– Благодарю за совет, – сухо ответила Маргарита. – Я сама решу, куда мне идти, – и, развернувшись, пошла в обратную сторону.

– Ну, ну! Не понравились мы ей, – с сожалением заключил субъект, погладив по голове возникшего рядом с ним черт знает кого.

Оказавшись на Патриарших прудах, Маргарита Николаевна чуть не столкнулась с приличным пожилым человечком с маленьким фибровым чемоданчиком в руке с необыкновенно печальным лицом.

– Позвольте вас спросить, – с грустью обратился он, – не подскажете, где помещается домоуправление дома № 302-бис на Садовой улице?

– Простите! – отрывисто ответила Маргарита.

– Покорнейше вас благодарю, – грустно сказал человек и пошел дальше.

Маргарита Николаевна сначала удивилась, как она сюда попала, хотя место было ей знакомо. Иногда меняя маршрут с работы домой, она проходила мимо пруда к Тверскому бульвару.

Стояла мертвая тишина. Природа словно замерла в ожидании какого-то чуда. Аллеи, как ни странно, не были безлюдны. У раскрашенной будочки «Пиво и воды» стояли два гражданина и пили пиво. Один маленького роста, упитан, лыс, в очках. Другой – молодой, в ковбойке, в заломленной на затылок клетчатой кепке. По главной аллее не спеша прогуливался мужчина в сером берете и с тростью под мышкой, окидывая взглядом окрестные дома, пруд, что свидетельствовало о том, что эти места он видит впервые. За ним шли двое. Тот, что в жокейском картузике и клетчатом пиджаке, вел на поводке большого черного косматого кота, который все время пытался встать и идти на задних лапах. На месте, где сидел знаменитый баснописец, на бронзовой скамье сидела пара, мужчина и женщина. Женщина в белом платье с серым пушистым боа, накинутым на обнаженные плечи. Мужчина тоже в белом костюме, красной в горошек бабочке, с моноклем в правом глазу и сигаретой в зубах. Он поманил Маргариту Николаевну пальцем.

– Вы знаете, что я бессмертен? Маргарита улыбнулась.

– Это невозможно.

– А я вам говорю, что я бессмертен, – настаивал он, начиная волноваться и постоянно поправляя выпадающий монокль. – Бессмертен, бессмертен…

Задребезжал звонок. Маргарита Николаевна обернулась. Старенький трамвайчик поворачивал с Ермолаевского на Бронную.

На боковой аллее, рассевшись по лавочкам, шумно спорила по квартирному вопросу курящая пишущая братия. Щуплый человечек с портфелем под мышкой, пробегая между спорящими, зажал пальцами нос и недовольно пробубнил.

– А чтоб вам провалиться! Загадят, все загадят.

У самого пруда на бетонном окаймлении молодая женщина со слезами на глазах в чем-то горячо убеждала угрюмого мужчину в халате, черной шапочке и шлепанцах на босу ногу, равнодушно смотрящего в сторону причала, где беседовали два человека в белых одеждах. Крупный, крепко сложенный, в белом плаще с кровавым подбоем, сидел в кресле, а перед ним стоял молодой человек лет двадцати семи в стареньком разорванном хитоне. О чем они говорили, Маргарита Николаевна не могла слышать, но вскоре молодой человек сел в лодку, стоящую у причала, и отплыл. И тут знойный воздух сгустился перед ним, и он растворился в сотканном из этого воздуха мареве.

Маргарита Николаевна не верила в мистические слухи, приписываемые Патриаршим, но, оказавшись здесь сегодня, сейчас, в этот аномально жаркий майский весенний вечер, как ей казалось, совершенно случайно, словно впала в состояние транса. Ее охватило новое, доселе незнакомое ей ощущение свободы, свободы от повседневной рутинной работы, свободы от постоянных переживаний прошлой жизни. Необычайная легкость, возникшая во всем теле, тянула ее вверх, душа вскипала от радости, каждая частичка тела наполнялась любовью, божественной благодатью.

Проходя мимо сидящего у пруда Семы, она остановилась и совершенно непроизвольно, игриво, чисто по-женски, спросила:

– Заболеть решили? Лечиться дороже.

– Что лечить тело, когда душа больная, – не поворачиваясь, тихо ответил Сема.

Маргарита присела рядом на бордюр.

– Меня зовут Маргарита. Я могу вам чем-нибудь помочь?

Сема обернулся. Словно огненный вихрь ворвался в его израненную душу, воспламенив едва тлеющий огонек былых чувств, и он совершенно неожиданно понял, что всю жизнь любил именно эту женщину. Равнодушие сменилось внезапным удивлением.

– Простите, а мы с вами разве незнакомы?

– Еще, вроде, нет, – засмеялась Маргарита.

– Простите. Сема. Простите, Симеон Иванович. Простите, просто Семен.

Сема очень волновался. Напрягая память, на что он никогда не жаловался, мучился, что никак не мог вспомнить, где он уже видел это до боли знакомое, милое, улыбающееся лицо, эту женщину, которую уже давно любил. Единственная отличительная особенность от той – глубоко затаенное одиночество в глазах. Он понимал, что надо что-то сказать, или она уйдет, и он опять ее потеряет и никогда больше ее не увидит, но не мог вымолвить ни одного слова.

– Я не уйду, – внезапно заговорила она. – Когда человеку есть что сказать, но он молчит, это лучше, чем попусту шлепать губами. Давайте вместе помолчим и послушаем тишину. А сейчас вытаскивайте из воды ноги и обуйтесь.

Сема послушно, словно ребенок, вытащил ноги и хотел надевать носки, но она остановила его, сняла с шеи платок и стала вытирать ему ноги. Внезапно набежавший порыв ветра всколыхнул пруд, приподняв возбужденных лебедей, помутилась вода, и раздался гул из-под воды. Затем все стихло. Сема даже не удивился, ибо понял, что на Патриарших прудах может происходить любая чертовщина.

Долго сидели рядком, прижавшись друг к другу, два одиночества. Уже и лебеди уснули, спрятав головы под крыло, уже и луна спряталась за макушки деревьев, покрыв аллеи длинными тенями.

– Надо идти, – как бы прервав беззвучную беседу душ, тихо, как бы сама себе, сказала Маргарита.

– Я провожу, – тихо, как бы сам себе, сказал Сема.

– Нет, нет, нет! – как бы проснувшись, запротестовала Маргарита. – У тебя и так дома будут неприятности.

Они одновременно встали, долго стояли друг против друга, не поднимая глаз, чтоб не бередить души, и каждый пошел своей дорогой. Он стоял и грустно смотрел ей вслед, а она временами останавливалась, оборачивалась в его сторону, как будто что-то вспомнила или что-то хотела сказать.

Но они не знали, что их судьбы уже давно предопределены и буквально скоро, даже очень скоро, пройдя определенный путь, они снова встретятся и уже навсегда, ибо для тех, кто владеет пятым измерением, удлинить или укоротить пространство и время не составляет большого труда.

Сема сидел дома, на кухне. Перед ним стояла тарелка с одной сосиской и кусочком хлеба.

– Сара, и это все? – обиженно спросил Сема.

– Сема, а ты что хочешь? Или быть умным, или сытым? Что я имею от твоей зарплаты? Расстройство желудка. Когда ты ее даешь, у меня, извини, начинается понос. А что мы имеем за собой? – она ткнула сковородкой в стенку с оборванными обоями. – Это же стыдно сказать людям.

– Сара, ты не понимаешь, у нас большое несчастье.

– Сема, пусть голова болит у твоего начальника, она большая.

– Они преследуют меня, они не люди, они не наши люди, – чуть не плача, жаловался он.

– Сема, у тебя мозги пошли в отпуск без денежного содержания.

Она бросила еще одну сосиску Семе в тарелку и вышла из комнаты. Он молчал, ковыряя вилкой холодную сосиску. Мысли его были где-то далеко-далеко.

– Шо я тебе имею сказать, – послышался голос Сары, – бери лопату и начинай работать, иначе я заберу Изю и уеду к маме.

Сема понимал всю безвыходность своего положения. Женился он на москвичке из приличной семьи, по окончании института. В то время семья жила в Одессе. После случая с дедом отец забрал всех поближе к родственникам матери. Таким образом, в Москве Сема оказался в примаках, как говорят на Украине. В памяти всплыли эпизоды приезда Семы в Москву.

После долгих переговоров родителей, бесконечных звонков из Одессы в Москву, Семе было дано «добро». Сема быстро простился с Одессой, и его срочно погрузили в поезд, в плацкартный вагон, и через двадцать четыре часа он оказался в Москве. На Киевском вокзале его встречали будущая жена Сара с мамой, сестра мамы и тесть. Прибыл состав «Одесса – Москва». Двери вагона открылись, и на свет появился торшер, а за ним Сема с подушкой, привязанной к чемодану. Радостно улыбаясь и громко заявив: «Я приехал!», – Сема предстал перед остолбеневшей и онемевшей «квадригой». – Я приехал, – уже чуть робко повторил Сема. Будущий тесть, потерявший, видно, ориентацию от увиденного, развернулся и хотел было сбежать, если бы не теща и ее сестра, повисшие у него на руках. Сара, отойдя от шока, стала нервно хохотать. Но жирная точка была поставлена в тот момент, когда двое носильщиков вынесли из вагона и поставили рядом с Семой радиолу «Ригонда». Вокзал опустел. Состав убрали. На перроне остались только «квадрига» с сидящим на ящике «Ригонды» растерянным Семой, прижимающим к груди пуховую подушку.