Текст книги "Держитесь подальше от театра"

У окна, на седьмом этаже, стояла толстая, неряшливо одетая баба и ехидно улыбалась на угрозы дворника.

– Накось, выкуси, – она показала фигу через стекло. – Набрали гастарбайтеров, – и, виляя задом, пошла в комнату. По ходу поправила шторки на двери, горку подушек на железной кровати, еще прадедов наших, взяла леечку и стала поливать кактус в горшке, стоящий на столе под красным большим абажуром. И вдруг абажур зашатался и из него стал сыпаться мусор, только что выброшенный в окно.

– Караул! – закричала дама так громко, что было слышно на улице.

Косматый улыбнулся, погладил усы и, прихватив метлу, махнул за угол.

До часа пик оставалось еще два часа, и в метро было относительно спокойно. Местные жители, одетые не бедно, не спеша шли по своим делам. Приезжие, с толстыми сумками и безумными глазами, боязливо вскакивали на эскалатор и, чуть не падая, хватались за поручни. Другие тупо стояли на пути идущих, озирались по сторонам и всматривались в указатели с немым вопросом: «Куда я попал и как отсюда выбраться?». Азазель, в форме полицейского, с видом собственного достоинства, прохаживался по вестибюлю. Много молодых людей нерусской национальности околачивались у колонн, по бокам станции, шумно переговаривались, то ли ожидали кого-то, то ли делали гешефт. На лавочке, разложив продукты, закусывали два бомжа.

«Сколько бездельников! – подумал Азазель. – Большой город, легко затеряться и есть чем поживиться. Криминальный город».

У перехода стояла молодая беременная женщина, хорошо одетая, с грудным ребенком на руках. На груди весела небольшая табличка: «Помогите на лечение больному ребенку». Чувство жалости вдруг прилило в черствую душу Азазеля. Работа, проведенная боссом, выветрила из его головы затхлые злые намерения и зарядила неудержимой «совковой» тягой к добру. Душа его разрывалась. Он пошарил в кармане, достал пачку долларов и, подойдя к ней, как-то робко сунул в руку и быстрыми шагами пошел в сторону перрона.

Девушка сначала испугалась, когда он подошел, потом улыбнулась, а когда он сунул ей пачку долларов, от изумления раскрыла рот и от неожиданности выронила сверток, оказавшийся куклой.

Азазель посмотрел на уходящую электричку и подумал: «Что это со мной? Совсем расслабился».

Подошла очередная электричка.

– Конечная, – объявил голос. – Прошу всех выйти из вагонов.

Последней из вагона, ковыляя, вышла, опираясь на палку, старушка. На груди висела табличка: «Люди добрые, подайте на хлеб». Не успела старушка сделать несколько шагов, как к ней подошел молодой парень восточного типа, взял род руку и увел за колонну.

– Сколько заработала? – строго спросил парень.

– Сынок, немного, сегодня плохо подают, – она достала пачку купюр разного достоинства и передала парню. Он взял пачку и стал выбирать крупные ассигнации.

– Не обижай убогую старушку, – рявкнул Азазель, схватив парня за ворот.

Парень спокойно обернулся.

Старушка выхватила у него деньги и «мухой» метнулась к двери подошедшей электрички. Свиснув, электричка укатила.

– Пошли в отделение, сейчас разберемся, ворюга. Парень пожал плечами и спокойно пошел.

Они поднялись по эскалатору и вошли в полицейскую комнату.

– Принимайте ворюгу, деньги у старушки хотел отнять.

Дежурный с удивлением посмотрел на задержанного, на Азазеля, потом на своего коллегу, сидящего напротив.

– Спасибо, товарищ, а вы с какого отделения?

– С центрального, – ответил Азазель.

– Непременно позвоню вашему начальству, чтобы объявили вам благодарность, – дежурный встал. – Благодарю за службу! А с ним мы сейчас разберемся. В обезьянник его.

Дежурный пожал руку Азазелю, и тот с чувством выполненного долга вышел из дежурки.

– Руки холодные, как у покойника. Откуда он взялся? – дежурный сел за стол. – Выпускай. Ты что, чучело? – обратился к задержанному. – Хочешь нас подставить? Совсем разучился работать?

– Да я, как обычно, собирал бабло со своих клиентов, и тут возник этот.

– Так, не надо оправдываться, у тебя прокол. Я тебя предупреждал, что надо работать аккуратно, в рамках закона. С клиентами обращаться вежливо, осторожно, менять методы работы, а то все одно и то же – то на гармошке, то подайте на лечение больному ребенку, то на лекарство. Одним словом, фантазируй. Иди. Куда? А за ликбез?

Задержанный достал пачку долларов. Отмусолив пять бумажек, положил дежурному в открытый ящик стола.

– Ну, батенька, хорошо жить не запретишь! – увидев доллары, обрадовался дежурный.

– Стараемся, Петрович.

Парень вышел из дежурки и по эскалатору стал спускаться вниз в метро. Азазель в это время поднимался по эскалатору вверх. Увидев своего клиента, он сначала удивился, а затем крикнул:

– Стоять!

Тот обернулся, улыбнулся и помахал рукой в знак приветствия.

Азазель ворвался в дежурку.

– Зачем вы его отпустили?

– А что он сделал? – спокойно спросил дежурный.

– Заявления от пострадавшего нет, свидетелей нет, в чем его обвинять? Он сказал, что вы его замели за то, что он нерусской национальности, и потребовали взятку. Это, голубчик, уже пахнет сепаратизмом и должностным несоответствием.

Азазель, блеснув зелеными огоньками в глазах, равнодушно посмотрел на сержанта и вышел из дежурки.

– Ну, вот и порядок, – заржали блюстители порядка. Потирая руки, старшой открыл стол и достал доллары. – Две тебе, три мне.

Младший взял доллары и хотел сунуть их в карман, но что-то его остановило, и он стал их рассматривать.

– Они же фальшивые.

– Как? – не понял старшой. Он достал доллары. На банкноте вместо президента было лицо улыбающегося Азазеля.

Профессор налоговой службы, заваленный папками, сидел за столом, уткнувшись в бумаги. За соседним столом сидел Соломон и время от времени посматривал на профессора.

– Ищи, ищи, только зря время теряешь.

Соломон действительно был великим комбинатором в бухгалтерских делах. Он воровал в рамках закона, много для Вортана Бариновича и немного для себя. Ни одна налоговая проверка не могла найти криминала, хотя понимала, что он налицо, и от этого злилась. Гнев гасили вливанием зеленых банкнот.

«Может, сразу дать, чтоб не мучился», – подумал Соломон.

В комнату вошла секретарь.

– Чай, кофе?

– Что вы желаете? – спросил Соломон у профессора.

– Нет-нет, ничего.

– Не отказывайтесь, чай у нас настоящий, индийский, кофе из Бразилии, – подойдя к нему, проинформировал Соломон, заодно заглянув в документы, которые листал профессор. – Леночка, пожалуйста, свари нам кофе в турках, по-турецки, и что-нибудь такое, сама понимаешь. Он сел за стол, взял ручку и продолжил писать, но в голове вертелась одна и та же мысль.

«Дать или не дать, сейчас или потом? Не надо спешить, клиент должен созреть».

Он скомкал незаконченное письмо и бросил в урну. За окном вечерело.

Сторож закрыл ворота на замок. На аллеях зажглись фонари. К ярко освещенному подъезду Дома культуры имени Павлика Морозова потянулся контингент.

Изолятор, в котором имел честь находиться Сема, представлял собой шикарные апартаменты, состоящие из гостиной, кабинета, спальни и бассейна со всеми сантехническими удобствами, вроде того представительского люкса гостиницы «Метрополь», в котором поселился иностранный гость, а может быть, и лучше, а может быть, и тот же самый. Во всяком случае, антикварное кресло, в которое в данный момент с неподдельным удовольствием вживался Симеон Иванович, натурально было то же. Сема прекрасно понимал, что его нынешнее положение – результат вражеский действий «не тех людей», но сожаления и обиды на них в душе не было, а даже наоборот, душу щекотала тихая, стыдливая радость. Сема сам удивился тому, как с помещением его сюда изменились его мысли. Как-то смягчились в памяти плохие воспоминания, и приходили только хорошие.

– Господи, как мало человеку надо, чтобы быть счастливым!

Но самое удивительное то, что, когда Сема упоминал слово «счастье», его сердце начинало трепетать так, что, казалось, вот-вот вырвется наружу, ибо объяснить, что такое понятие «счастье», невозможно, его можно только почувствовать, как это случилось на Патриарших прудах. И случилось то, что и должно было случиться. Мистика, да и только. И вдруг он ясно вспомнил, на кого была похожа Маргарита Николаевна.

Будучи уже женатым и прожив в Москве уже определенное время, однажды совершенно случайно на Тверской он встретил своего одесского друга, работающего в театре, который в это время приехал на гастроли в Москву. Сегодня, в день премьеры и открытия гастролей, надо было в конце спектакля, как это полагается, от имени благодарных зрителей вручить цветы режиссеру-постановщику. И это должна была сделать симпатичная девушка-москвичка. Таким образом, ее надо было отыскать и уговорить.

– Дружище, сколько зим, сколько лет! Шо я вижу тебя таким красивым? И не говори. Уже час стою на вашей Дерибасовской и не вижу никакой красоты. Надо так жить, чтобы одесситу иметь головную боль в вашей Москве. Два часа до премьеры, а я еще не имею покоя. Режиссер хочет нюхать цветы из рук красивой москвички. Где я ему возьму – это же не Одесса.

Словоохотливый и разбитной одессит наметанным глазом дотошно осматривал проходящих девушек, чуть-чуть не раздевая их догола. Наконец, он остановил свой выбор и потащил Сему за образцом.

– Прости, я не могу. Обещал теще…

– Сема, не создавай мне напряжение и не кипяти мозги. Сколько лет мы не виделись? Давай, двигай ножками.

Девушка дошла до Пушкинской площади и повернула на Тверской бульвар. Друзья повернули за ней. Внезапно она остановилась, повернулась и заговорила сама:

– И долго вы будете преследовать меня?

Сема даже сейчас отчетливо помнит, как прозвучал ее голос и как поразила его не столько ее красота, сколько большие с зеленым блеском глаза.

– Женщина, вы меня не бойтесь – я из Одессы. Имею вам сказать пару слов. Сделайте радость нашему режиссеру, и вся Молдаванка будет носить вас в своих сердцах… до следующего года. На следующий год театр имеет гастроль на Киев. Папа хочет нюхать цветы из ваших рук. Он сильно понимает вашу красоту, а я имею головную боль.

Она улыбалась, но наотрез отказывалась.

– А почему молчит ваш приятель? – спросила она совершенно неожиданно, с хрипотцой в голосе, блеснув зеленым глазом, и как-то очень внимательно посмотрела на Сему. – Если ваш товарищ хочет этого, – обратилась она к одесситу, – я согласна. Какие вы любите цветы? – спросила она Сему.

– Я ромашки люблю, – радостно воскликнул Сема, подпрыгнув, словно сумасшедший.

Одессит удивленно смотрел на Сему.

– Нет, я что имею против.

– Давайте знакомиться, – предложила незнакомка, – Маргарита.

– Фима из Одессы.

– Сема, извините, Семен.

– А я, кстати, тоже актриса, – улыбаясь, сообщила Маргарита, – работаю в одном из подмосковных театров. Вам повезло, Фима из Одессы. Моряк моряка видит издалека, – и, взяв Сему и одессита под руки, они пошли по Тверской.

– Где у вас здесь привоз? – поинтересовался Фима. – Какой привоз? – удивилась Маргарита.

– Да он имеет в виду рынок, – пояснил Сема.

– Зачем вам рынок? – удивилась Маргарита. – Вон, рядом цветочный киоск.

– Мадам, вы мене сильно удивляете. Шо я буду иметь с вашего киоска? На привозе я имею, шо сказать людям.

Одним словом, компания отправилась на рынок. По дороге Фима без устали доказывал, что Молдаванка – это больше, чем сама Одесса, и что неважно, кто ты по национальности, главное, чтобы был человек хороший.

– Вы шо, не знаете Мишу Япончика и Соню Блювштейн? А Леня Утесов? Так это наши люди, с Молдаванки.

– Но Утесов жил в Москве, и говорят, что он не любил Одессу, – возразила Маргарита.

– Ой! Не морочьте мне голову! Вся Одесса будет сильно смеяться. Конечно, Москва – первый город, но и Одесса – не второй. На Ришельевской самые очаровательные дамочки. Париж отдыхает. Правда, сейчас Одесса на минутку глубоко болеет, но еще, я вам скажу, не вечер.

На рынке Фима долго торговался с продавцами, объясняя им, что он родом из Одессы и его там все знают. Окончательно утомив их, выторговал прекрасный букет красных бархатных роз за полцены. На сэкономленные деньги в кафе распили бутылку шампанского и к третьему звонку попали в театр.

За минуту до открытия занавеса Фима, используя свой метод – «имею, шо сказать людям», – уговорил возбужденных зрителей освободить два места в первом ряду, слева у прохода, куда усадил Сему и Маргариту, чтобы удобно было выйти на сцену для вручения цветов, а пожилую пару с триумфом усадил в директорскую ложу, на зависть бурчащим соседям с первого ряда. Занавес открылся и представление началось. Весь спектакль Сема чувствовал себя самым счастливым человеком на свете рядом с красавицей Маргаритой, исподтишка наблюдая за плотоядными взглядами мужиков в сторону его подружки. В состоянии полного блаженства он даже не заметил, как закончился спектакль, и под громкие аплодисменты зрителей на сцену на поклон вышла вся труппа, и дружными хлопками стали вызывать режиссера. Наконец, на сцену вышел здоровенный детина и стал неуклюже раскланиваться. Из-за края занавеса высунулась голова Фимы и кивнула. Маргарита, изображая на лице радость, взбежала по ступенькам на сцену прямо к режиссеру. Тот изобразил на лице удивление и, обхватив своими лапами Маргариту вместе с букетом роз в охапку, облобызал и облапил ее сверху донизу, не только как благодарную зрительницу-москвичку, но и как коллегу по актерскому цеху.

Занавес закрылся.

Не переодеваясь, вся труппа была приглашена на фуршет. Естественно, все сразу бросились к столу, а насытившись, стали импровизировать, каждый сам по себе и не сам по себе. Режиссер ни на минуту не отходил от Маргариты, погружая ее в глубокое творчество по системе Станиславского и периодически пытаясь ее облобызать. Супруга режиссера, ведущая прима театра, неодобрительно поглядывала за мужем и, в конце концов, устроила ему скандал. Фуршет закончился, как обычно, выяснением отношений в труппе и истерикой примы.

Простившись с Фимой уже поздно ночью, Сема, как истинный джентльмен, вызвался проводить Маргариту домой. Так как денег у Семы не было, пошли пешком, под видом – подышать свежим воздухом. Стояла сказочная осень, но в душе Семы бушевала весна. По дороге Сема разливался соловьем, объясняя Маргарите о бесконечном, что в конечном счете, ей было глубоко безразлично, хотя она делала умное лицо и периодически удивленно повторяла: «Да?!» Благо, Маргарита жила не очень далеко от театра, и они быстро дошли до ее дома. На лавочке, у подъезда, сидела группа ребят и играла на гитаре. Увидев подходящих Сему и Маргариту, гитарист прекратил играть и, медленно перебирая струны, с удивлением обратился к сидящим:

– Чтоб я так жил. Машка очередного лоха подцепила.

– Что этот очкарик сказал? – спросил Сема, но, наверное, несколько громче, чем следовало.

Слово «очкарик» очень не понравилось молодому человеку, и он кивнул своим товарищам.

Маргарита, блеснув зеленым глазом, растворилась, словно в дымке.

Сему били дружно, долго, с удовольствием, но аккуратно.

Когда он пришел в себя, то как-то сразу ясно понял, что не все то золото, что блестит, и любовь, как и искусство, требует жертв. Уже гораздо позже, идя, чуть ли не на ощупь, по ночной Москве, он понял еще одну истину: что это был перст свыше, преподавший ему урок по одной из заповедей – не прелюбодействуй!

– Семочка, ты шо имеешь к людям, шо тебе так испортили лицо? Мама, ну сделайте же шо-нибудь, шобы его глаза хотели меня видеть.

Обложенный тампонами с примочками, через оплывшие щелки век, Сема с трудом различал склонившихся над ним жену и тещу, как в почетном карауле над усопшим. Сема молчал, а в голове в закрытую дверь мозга кто-то стучал, и грубый незнакомый монотонный голос повторял одну и ту же фразу: «Не прелюбодействуй! Не прелюбодействуй!».

Сема открыл глаза. С экрана телевизора на него смотрел человек, «камзол в обтяжку, на плечах накидка, на шляпе петушиное перо, а с боку шпага». Блеснув зелеными огоньками в глазах, с хрипотцой в голосе он посочувствовал:

 
– Как говорят французы, C’est la vie.
Но жизнь, к несчастью, коротка,
А путь до совершенства дальний,
Нужна помощника рука.
 

В голове сильно булькало. Сема, опираясь на жизненный опыт, прекрасно понимал, что те, кто его имеют, хорошо знакомы с пятым измерением и им ничего не стоит раздвинуть помещение до желательных пределов. Двойственные чувства боролись в его душе. С одной стороны, разливалось блаженство от ощущения комфорта, о котором он мечтал всю свою сознательную жизнь, с другой – ощущение опасности, исходящее от «не тех людей». Сознание подсказывало, что здесь дело нечисто, это понятно даже сумасшедшему, и колом ставило вопрос: «Почему?».

– А почему и нет? – вдруг как-то загадочно, с какой-то ехидцей спросил чей-то незнакомый голос.

Сема обернулся. В огромном экране телевизора снова появилось уже знакомое лицо в шляпе с петушиным пером.

– В самом деле, может человек позволить себе жить хорошо?! Сколько той жизни? Человек смертен и даже внезапно смертен. Надо пользоваться возможностью, которую предоставляет случай. Промчаться на белом мерседесе с хмельными красавицами, окруженным лихими друзьями, по улицам столиц на зависть своим врагам. Или с любимой девушкой… – сделал паузу. – Опять эта таинственная «дама пик», – повернул к Семе. – Хороша, не правда?

На карте изображена полуобнаженная раскаивающаяся грешница с прекрасными оливковыми волосами. Сема вздрогнул, узнав в ней случайную незнакомку по театру, но сдержался и не подал виду даже тогда, когда она улыбнулась и многозначительно подмигнула. Человек в шляпе с пером сделал паузу и, раскладывая пасьянс, продолжал: – … лежать на теплом морском берегу где-нибудь в Сочах, смотреть на безоблачное небо и радоваться жизни. Нежели с верой в справедливость промчаться по жизни без оглядки и в конце, стоя у помойки, с пронзительным чувством боли в душе, понять, что жизнь прожита впустую. Но это поправимо. Нет ничего невозможного.

 
              – Ты пламенем объят и в горе?
Она твоею будет вскоре.
 

И вдруг, словно неведомый дух, вселившись в Сему, преобразил его, наполнив душу нектаром неудовлетворенных жизненных сил и бесконечной жаждой познаний. Незнакомый внутренний голос спросил:

– Ты кто?

– Часть силы той, что без числа

Творит добро, всему желая зла, – загадочно улыбнувшись, ответила «шляпа с петушиным пером».

 
              – Хоть среди чертей я сам не вышел чином,
              Найдешь ты пользу в обществе моем.
Давай столкуемся друг с другом,
              Чтоб вместе жизни путь пройти.
Благодаря моим услугам
              Не будешь ты скучать в пути.
 

Первый Сема понимал, то, что предлагал человек с телеэкрана, было просто, понятно и логично. По сути, для человека из постсоветского пространства этот проект был вполне реалистичным.

– А что ты требуешь в уплату? – спросил второй Сема.

– Сочтемся после, время ждет.

– По рукам! – решительно произнес второй Сема.

 
              Едва я миг отдельный возвеличу,
              Вскричав: «Мгновение, повремени!»
 

Все кончено, и я твоя добыча, – а первый Сема подумал: «Словам и обещаньям веры нет,

Там, видно, будет мой ответ».

Отвернувшись и скривив губы, «шляпа с пером» прошептала про себя:

 
              – Я жизнь изведать дам ему в избытке,
              И в грязь втопчу, и тиной оплету.
              Он у меня пройдет всю жуть, все пытки,
              Всю грязь ничтожества, всю пустоту.
 

Из динамика полилась музыка, на экране зарябило. Все встало на свои места, и нежный женский голос проникновенно пропел:

– К сведению контингента. Через полчаса в Доме культуры имени Павлика Морозова состоится концерт под девизом «Пролетарии всех стран, объединяйтесь». Всем желающим, а также всему личному составу, присутствие обязательно.

– Надо прилично одеться. Ай-ай-ай, я же ничего с собой не взял, – всплеснул руками Сема.

Он посмотрел вокруг, подошел к шкафу, открыл. На вешалках висело несколько видов разной форменной одежды с бирками назначения.

– Так, халат не подходит, это нет, это тоже. Надо что-нибудь полегче. А, вот, летняя походная.

Он достал костюм. Легкая футболка оказалась в самый раз, штанишки коротковаты, но сидели отлично.

В приятном расположении духа выйдя во двор, Сема как-то легко, не свойственно ему, подпрыгнул несколько раз и трусцой побежал по аллее.

Дали третий звонок.

Сема вошел в зал, когда свет уже погасили. Он на ощупь прошел по проходу и сел на свободное место с краю. Занавес открылся.

На сцену вразвалку вышла маленькая, сморщенная старушонка, в которой Сема узнал встречавшую и завязывавшую ему галстук. Она встала в стойку и зычным голосом выкрикнула:

 
                   – Я волком бы выгрыз бюрократизм,
                   К мандатам почтения нету,
                   К любым чертям с матерями катись,
                   Любая бумажка, но эту…
 

Она задрала юбку и что-то стала искать в кармане.

В это время из-за кулис выбежал мужичок с накинутой простыней, подбежал к старушке и, сверкая безумными глазами, спросил.

– Ты молилась на ночь, Дездемона?

Старушка ему мило улыбнулась и, видно, что-то, наконец, нашла, продолжала:

 
                         – Я достаю из широких штанин
                         Дубликатом бесценного груза,
                         Смотрите, завидуйте,
                         Я гражданин,
                         Советского Союза.
 

Она высоко подняла руку вверх, демонстрируя свою находку. К ней опять подбежал тот же мужичок в простыне и, похлопав по плечу, спросил:

– Еще раз спрашиваю, ты молилась на ночь, Дездемона? – и, не дождавшись ответа, хватил ее за горло.

Зал разразился долгими, несмолкающими аплодисментами. Сема хлопал не жалея рук.

– Какая удивительная трактовка, – обратился он к сидящему рядом соседу, – сколько юмора, сарказма.

– Классика, – ответил тот, не поворачивая головы.

Сильно запахло колбасой. Сема принюхался. На последнем ряду слабо освещенного зала сидело несколько диетчиков и диабетчиков, то ли закусывали, то ли втихую поедали колбасу и прочие запрещенные продукты.

На сцену вышел долговязый мужик со скрипкой.

– Паганини! – тихо прошептал сосед и радостно захлопал в ладоши.

Скрипач поклонился и стал долго устраивать скрипку под подбородок, затем долго крутил колки, настраивая скрипку, и, наконец, ударил смычком по струнам. Скрипка жалобно заскрипела, издавая какие-то фальшивые звуки, отдаленно похожие на «Танец маленьких лебедей» Чайковского. И, действительно, после одного из мощных пассажей, из-за кулис, по очереди, выскочили шесть человек в пачках, разного роста, разной весовой категории, разных полов и, взявшись за руки, стали изображать танец маленьких лебедей. Зал притих, только слышно было жалобный стон скрипки и топот ног танцующих. Вдруг одна лебяжья тушка упала. Зал ахнул и замер. Скрипач, не выпуская скрипки, рукой смахнул набежавшую слезу и снова заиграл. Тушка стала изображать умирающего лебедя. Остальные лебедушки, горько рыдая, продолжали прерванный танец.

Зал взорвался бурными, долго несмолкающими аплодисментами и криками: – Браво, браво!

Рядом горько всхлипывал сосед.

– Птичку жалко…

На сцене погас свет. В динамиках тот же нежный женский голос сообщил:

– Уважаемый контингент, согласно графику веерного отключения электроэнергии, свет будет дан через два часа. Просьба спокойно покинуть зал и разойтись по своим номерам.

Зрители стали тихо, организованно покидать помещение, и только где-то, время от времени, раздавались непонятные реплики:

– Вы на меня наступили.

– Руки уберите.

– Ах, извините, ошибся.

– Куда лезете под юбку?

– Извините, я «Правду» ищу.

В зале непонятно почему заиграла музыка.

На выходе Сема столкнулся с маленьким человечком с большой головой, густо заросшей растительностью.

– Покорнейше прошу извинить меня, – произнесли они одновременно и раскланялись.

«Знакомое лицо, где-то я его уже видел», – подумал Сема.

В небе ярко светила растущая луна.

Высокоорганизованное общество свободных и сознательных тружеников засыпало. В тихих коридорах потухли матовые белые лампы и вместо них, согласно распорядку, зажглись слабые голубые ночники.

Сема лежал в сладкой истоме, поглядывая то на смягченные отражения отблесков уличных фонарей на стене, то на луну, выплывающую из-за редких, пушистых, прозрачных облаков, и разговаривал сам с собой.

«Почему, собственно, я так взволновался из-за появления этих типов – загадочного иностранца со злыми разноцветными глазами и довольно учтивого и обходительного профессора из Санкт-Петербурга? К чему эти нелепые подозрения? Ну, приехали к шефу, ну а мне что до этого? Кто я ему? Да ну его в болото».

Неожиданно трезвые житейские мыслишки вытеснила музыка души. Блаженное тепло разлилось по всему телу и мозгам от фантазии о неосуществленных мечтах с тем счастьем, дарованным на Патриарших, в каком-то сказочном неземном пространстве.

Скрипнула балконная дверь от дуновения ветерка, и в комнате повеяло прохладой. Сема поднял голову и в ужасе прижался к спинке кровати. На балконе стояло не что иное, как главный египетский бог Ра с лунным диском на голове. Чудовище осторожно открыло дверь и вошло в комнату. И тут Сема узнал в нем человека, с которым час назад столкнулся на выходе из Дома культуры. Убедившись, что Сема один, посетитель приложил палец к губам и прошептал:

– Тсс! Покорнейше прошу извинить меня, я ваш сосед. Пришел засвидетельствовать свое почтение.

– Как вы сюда попали? – удивился Сема.

– Совершенно добровольно, через балкон. Только не подумайте, что я из этих… Разве я похож на слабоумного? Я главный редактор радиостанции «Эхо перестройки» и пришел сюда по велению сердца, выполняя свой профессиональный долг по защите прав трудящихся.

– А что случилось с правами трудящихся? – поинтересовался Сема.

Из коридора послышались шаги.

– Тсс, – прошептал пришелец и спрятался за портьеру.

В комнату повеяло сыростью.

– Симеон Иванович, Главврач просил узнать, как вы себя чувствуете, – спросил голос с хрипотцой. – Ничего не беспокоит?

Увидев санитарку, Сема не поверил своим глазам. Он реально, живьем увидел ту, которую недавно случайно встретил на Патриарших, о которой мечтал, с которой недавно витал в своих фантазиях. Это была она. В белом полупрозрачном халате, грешная, желанная, с прекрасными оливковыми волосами под белой шапочкой.

– Вы, вы… – у него перехватило дыхание.

– Ну и прекрасно, – она прижала пальчик к губам. – Спокойной ночи, – включила торшер с розовым абажуром, из-под которого разлился мягкий, спокойный свет. – Да, в номер рядом с вами поселился сосед, какой-то странный. Все время стучит в дверь и требует вернуть валюту за права трудящихся, – подошла, поправила портьеру, – Ну да черт с ним, отдыхайте, – и, уходя, обернулась, распахнула халат, поправила застежку на чулках, улыбнулась, блеснув зелеными огоньками в глазах, еще раз загадочно прижала пальчик к губам и, виляя пышными бедрами, удалилась.

Когда дверь захлопнулась, пришелец вышел из-за портьеры.

– Вот вам, пожалуйста, отношение к людям. Полное равнодушие, – выключил торшер. – Никакой демократии, попрание свобод и прав трудящихся.

– Тише, тише, – прижав палец к губам, прошептал Сема, – неужели это она? – В душе, словно сжатой чьей-то равнодушной рукой, возникло сомнение, и после длительной паузы, как бы опомнившись, спросил: – А зачем вы стучите?

– А как же, если не бороться, они без нас тут черт знает чего натворят. Душа болит за народ и рвется на свободу.

– Так в чем причина? Вы пришли добровольно и можете свободно уйти, куда душа желает.

– Нет, нет! – возмущенно воскликнул пришелец и после небольшой паузы с сожалением добавил: – Кому я там нужен?! Мне уходить некуда. Можно присесть?

Сема кивнул. Оба молча смотрели друг на друга.

– Итак, сидим? – прервав паузу, спросил Сема.

– Сидим, – ответил пришелец и горько улыбнулся.

А все начиналось очень хорошо. После взрыва демократии в развале перестройки стали активно появляться «продавцы» и «покупатели». На каждый товар есть свой покупатель. Особое внимание некоторые «покупатели» стали уделять «разговорникам», активно выступающим за новую демократию. В атмосфере запахло свободно конвертируемой «зеленью». Умные люди с хорошим обонянием быстро сгруппировались и запустили информационно-разговорное бесплатное вещание для изголодавшейся по правде массы, под эгидой «добрых дядей», искренне заинтересованных в стабильном и демократическом развале. И все пошло, покатилось. Началась принципиально новая разработка концепции на принципах новой свободной журналистики с целью «промывания мозгов» доверчивой массе аналитическим слабительным раствором «и нашим, и вашим». Свободное радио для совершенно свободных людей стало местом тусовки обеспеченных и высокообеспеченных, что соответственно обеспечивало безбедное существование борцам за права трудового народа.

А случилось это в понедельник, тяжелый для всего трудового народа день. В редакции «Эха перестройки» царило нездоровое оживление по случаю выплаты гонорара за удачно проведенную мозговую атаку и критику. А критиковать всегда есть кого и есть за что. Даже можно и ни за что – по просьбе трудящихся. Чем активнее критика и чем быстрее эхо долетает за бугор, тем крупнее обратная волна отражается на гонораре. Мудрый Петрович, старожил конторы, по этому случаю всегда имел собственное мнение и неоднократно предупреждал:

– Эта гонорея до хорошего не доведет.

Так и получилось в этот понедельник, как будто сглазил.

Главный сам, лично, в сопровождении двух охранников, секьюрити, на служебной машине «форд», работающей на сжиженном газе, в целях экономии средств акционеров, ровно в десять часов по московскому времени выехал в сторону западнее от Кремля. И все было бы хорошо, если бы не пробки в центре столицы. Томясь в душной машине, в которой не работал кондиционер, но активно чадила выхлопная труба, выбрасывая СО, отчего невозможно было открыть окна, Главный принял судьбоносное решение – идти пешком к намеченной цели, а машина с охранной прибудет по ситуации.

«Фонд новой демократии» находился недалеко от того места, где высадился Главный, в уютном переулке в старинном особнячке со скромной и непонятной надписью на маленькой бронзовой доске. Внутри офис был обставлен также скромно, но со вкусом. Трудолюбивые сотрудники, не поднимая головы, словно в тихой заводи, под зеленоватым освещением настольных ламп, усердно стряпали отчеты о проделанной работе по истекающему кварталу. И только секретарь советника, увидев Главного, стала быстро отсчитывать деньги. Туго перевязав пачки с купюрами, она с улыбкой пододвинула к краю стола. Главный потянулся за ручкой, чтобы расписаться в ведомости, но внезапно появившийся служащий, здоровенный детина, блеснув зеленым глазом, ловко перехватив руку Главного и обмакнув большой палец в штемпельную подушку, оттиснул на ведомости напротив означенной суммы. Протерев палец салфеткой, смоченной виски, детина то ли улыбнулся, то ли оскалился и на чисто английском изрек: